Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Андрей Назаров
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Мой знакомый, который работает в рекламном агенстве, рассказал такую историю. Один клиент заказал рекламу чистящего средства. При этом попросил, чтобы в рекламе присутствовала ссылка на то, что этим средством пользуются популярные личности. А так как в это время во всю шла предвыборная компания, и самым популярным человеком был президент, знакомый сочинил следующий текст:
"– У нашего президента чистая совесть и блестящий ум! – Это, конечно, хорошо, но недолговечно. Вот у меня раньше был чистый и блестящий унитаз, а теперь он грязный и ржавый. – Наш президент постоянно использует порошок для предания чистоты и блеска "Х", попробуйте и вы. И ваш унитаз засверкает так же, как наш президент!"
Конечно, это была шутка, но клиенту очень понравилось. Его потом пришлось очень долго убеждать, что этот текст не может быть использован в рекламе.
Жил-был один старик, но помер вскоре, окочурился. И осталось у него три сына: двое умных, а третий дурачок – Емеля.
Умные братья работают: по помойкам шарятся, бутылки да металл собирают, а Емеля целый день на печи лежит да порножурналы геевские разглядывает. Ну, дурачок ведь – что с него взять!
Умные братья, как бы, женились: каких-то шмар в дом привели. Ну, они же умные – им без женщин нельзя. А Емеля все на печи лежит – нафига дурачку женщины!
Один раз ушли умные братья на промысел, а бабы их говорят Емеле: – Сходил бы, пентюх, на свалку, поймал бы собачку какую. Мы бы ее и зажарили. А он им с печки: – Неохота. – Сходи, Емеля, а то братья придут, все твои журналы пидорские порвут! – Ну ладно, схожу. Слез Емеля с печки, надел тюбетейку, обул кеды, взял веревочку и пошел на свалку.
Собак на свалке много, но все тощие какие-то: кожа да кости. Хорошего шашлыка из них не получится, разве что рагу для постного супа. Вдруг увидел Емеля красивую собаку неизвестной породы. Шкура рыжая, на солнце золотом переливается. Сообразил Емеля петелечку, забросил веревочку, изловчился и поймал рыжуху. – Вот шашлык будет! – обрадовался Емеля. – И шапка к зиме теплая!
Вдруг собака говорит ему человеческим голосом: – Емелюшка, отпусти меня. Я тебе пригожусь! А Емеля в ответ: – Не гони, животное. Ты, как бы, не в сказочке детской. – Емелюшка, лапушка! – взмолилась собака. – Отпусти меня! Я тебе сделаю все, что ни пожелаешь! – Ладно, животное. Тока сначала покажь, что не кинешь меня. – Скажи, Емелюшка: что ты сейчас хочешь? – Хочу, чтобы здесь и сейчас оказался кабанчик, да пожирнее. И чтоб домой сам за мной бежал и не хрюкал. Собака говорит Емеле: – Запомни мои слова, Емелюшка. Когда тебе что захочется – скажи только: по сучьему велению, по моему хотению. Емеля и говорит: – По сучьему велению, по моему хотению – окажись здесь кабанчик в центнер весом да шагай за мной и не хрюкай. Тока сказал – кабанчик рядом стоит и пятаком об колено трется.
Ясный перец, отпустил Емеля собаку – он паренек честный, слово свое держит. Зашел кабанчик в дом и сам на вертел влез. А Емеля на печь забрался и журнальчик взял.
Прошло много ли, мало ли времени – бабы умных братьев говорят: – Емеля, что ты все лежишь да дрочишь. Пошел бы, пентюх, где бухла раздобыл или хотя бы лосьона какова. – Неохота. – Сходи, Емеля, а то братья придут, все твои журналы пидорские порвут!
Вломак Емеле с печи слезать да от любимых дел отрываться. Вспомнил он про рыжую собаку и потихоньку говорит: – По сучьему велению, по моему хотению – окажись тут ящик коньяка да бананов мешок. И тока сказал – на столе – бац! – ящик коньяка французского да мешок с бананами.
Славно в тот день погуляли, зажигательно – башка несколько дней трещала, а блевотный запах до сих пор не выветрился!
Много ли, мало ли времени прошло – шмары братьевы говорят: – Емеля, братанов твоих в ментовку замели – дело шьют. Сходи – выручи! – Да вы-то на что? – отвечает Емеля. – Сходили бы сами, менты вас увидели б – в момент разбежались бы! – Сходи, Емеля, а то братья срок отмотают, вернутся – все твои журналы пидорские пожгут!
Делать нечего. Слез Емеля с печи, надел тюбетейку, обул кеды, вышел на улицу и сел на салазки. – По сучьему велению, по моему хотению – везите меня, салазки, к самым воротам ментхауза.
Без происшествий добрался Емеля, если не считать трех сбитых старушек. Вошел Емеля в ментхауз и говорит дежурному: – Тут мои два братана, как бы, парятся. Отпусти их по-добру по-здорову.
– Ты, видать, с утра самогонку пьянствовал, – отвечает тот. – Вали-ка отсель, пока пиздюлей не огреб! – Отпускай, говорю, а не то фото твое глянцевое помну! Рассердился дежурный и ударил Емелю по почкам. Согнулся Емеля, типа от боли, и говорит тихонько: – По сучьему велению, по моему хотению – дубинка, наваляй-ка этому говнюку! Соскочила дубинка с ремня дежурного – и давать таво молотить. Насилу он ноги унес и в обезьяннике спрятался. Взял Емеля ключи со стола и открыл все камеры, где люди добрые томились.
Долго ли, коротко ли – услышал царь об емелиных проделках и послал за ним взвод ОМОНа: найтить, скрутить и во дворец привезтить!
Окружили омоновцы хату и в матюгальник кричат: – Емеля, еб твою мать, выходи с поднятыми руками, а не то пиздец тебе! Отложил Емеля журнальчик в сторонку и говорит тихонечко: – По сучьему велению, по моему хотению – Вам Даммушка, преподай-ка этим козлам урок вежливости. Тока сказал – а менты уже все раком стоят, и Жан-Клод Вам Дамм от одного к другому переходит и в попку учит.
Удивился царь, что взвод ОМОНа не смог с Емелей справиться, и послал сваво лучшего дипломата. Накупил дипломат изюму, пряников, мороженого шоколадного да к дому подъехал. А возле дома бабы братьевы в настольный теннис играют – он у них и стал выспрашивать, что любит Емеля. – Наш Емелюшка, любит, когда к нему ласково обращаются, – говорят те. – А еще больше – фотки с голыми парнями разглядывать.
Вошел дипломат в дом, дал Емеле изюму, пряников, жестянку кока-колы открыл и говорит: – Емелюшка, голубок сизокрылый, что ты все на печи лежишь? Поедем к царю во дворец. – Мне и тут не дует, и мухи не кусают, – отвечает тот. – Емелюшка, голубочек, – ворковал опытный дипломат, – поедем во дворец. У царя интернет проведен, там столько фоточек парнишечек разных – тысяча тысяч! – А ты не гонишь? – встрепенулся Емеля. – Бля буду! – поклялся опытный дипломат и перекрестился. Подумал-подумал Емеля и согласился. – Ну ладно. Ехай вперед, а я за тобой буду.
Уехал дипломат, а Емеля полежал еще, подергал трохи игрушку и опосля говорит: – По сучьему велению, по моему хотению – ну-ка, печь, поезжай к царю. Выехала печь на улицу и ко дворцу двинулась.
Царь глядит в окно, дивится: – Это что за хрень?! Опытный дипломат ему отвечает: – А это Емеля на печи к табе едет. Вышел царь на крыльцо и говорит строго: – Что ж ты, Емеля, ПэДэДэ не соблюдаешь! И техосмотр, небось, не прошел...
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Старшего звали Рабиндранат, среднего – Махмуд, а младшего – Иван-царевич.
Позвал однажды царь своих сыновей и говорит им: – Поблудили, жеребцы, попортили девок, пора и о браке подумать. – Да кого же мы в жены возьмем, – ответили братья, – ведь в нашем царстве-государстве не осталось ни одной приличной девушки. – А вы возьмите по стреле, натяните свои луки и пустите стрелы в соседние страны. В кого стрела попадет – ту и берите.
Почесали братья свои чайники, но не придумали, как отмазаться. Почесали в паху, но и это не помогло. Делать нечего: отцовское слово – закон!
Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.
Пустил стрелу старший брат. Улетела стрела в страну аглицкую и попала в правую грудь миссис Хадсон, возвращавшуюся с похорон шестого мужа. Пустил стрелу средний брат. Улетела стрела в страну эстляндскую и попала в левую ягодицу прекрасной Маргарет, по прозвищу Тройной Окорок, поглощавшую шестую порцию макарон с тушенкою. Пустил стрелу Иван-царевич. Полетела стрела по немыслимой траектории и упала в сибирской тайге.
Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу нашли их. Один – в травматологическом отделении лондонской клиники, другой – в нарвском кабачке "Три поросенка" (в ягодицы прекрасной Маргарет хоть гарпуном стреляй – никакого вреда). А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Двое суток он ходил по тайге, а на третий день вышел на опушку. Смотрит: сидит там на пеньке ежик и стрелу в своих лапках держит.
– Ни х... (Вот те раз!), – воскликнул Иван-царевич и собрался было ноги делать. – Ах, Иванушка! – вдруг говорит ему ежик. – Не будь плохим мальчиком – исполни волю папеньки. Возьми меня замуж!
Опечалился Иван-царевич. – Как же я тебя замуж возьму, – сказал он, – ведь мы с тобой одного пола. Меня же пиплы засмеют! – Возьми меня, Иванушка-мальчуганюшка, жалеть не будешь!
Покумекал Иван-царевич, покумекал, почесал репу, поморщил мозг да и взял ежика. Положил его в пакетик и принес в свое царство-государство.
Пришли старшие братья к отцу, рассказали, в кого стрела попала. Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним прикалываться, а отец вздохнул тяжело и говорит: – Бери ежика, ничего не поделаешь. Дело чести!
Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич на миссис Хадсон, средний – на прекрасной Маргарет, а Иван-царевич – на ежике.
На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит: – Ну, остепенились, кобеля блудливые, порадовали отца на старости лет. Теперь мне хочется узнать, что умеют ваши жены. Пусть они к утру сварят мне пельменей.
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил. – Что ты так опечалился, Иванушка-мальчуганюшка? – спрашивает ежик. – Или услышал от своего отца слово неласковое? – Как мне не печалиться? – отвечает Иван-царевич. – Батя мой приказал, чтобы ты к утру пельменей сварганил, прикинь! – Не бери в головушку, Иванушка-мальчуганюшка! Ложись кимать-почивать. Утро вечера мудренее!
Принес Иван-царевич пельмени отцу, принесли и старшие братья.
Попробовал царь пельмешку старшего брата, поперхнулся и выплюнул – Такие пельмени только псам бездомным давать! Затем отведал из блюда среднего брата. Прожевал одну и поморщился. – Такие пельмени только бомжам в ночлежке давать! – сказал он Дошла очередь и до Ивана-царевича. Съел царь одну, другую... и так всю кастрюльку и умял. – Вот это пельмени! – восхитился царь. – Такие только в день победы нашей сборной в чемпионате мира по футболу есть!
И тут же дал сыновьям новым приказ: – Хочется мне знать, какие ваши жены умные. Вот вам каждому по кроссворду, и пусть они его за ночь разгадают.
Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены в интернете елозить да в справочники разные заглядывать. Но не все так просто: кроссворд-то сказочный – только своим умом разгадать можно!
Воротился домой Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. – Почему, Иванушка-мальчуганюшка, так засмурел? – спрашивает ежик. – Иль пельмени мои царю не понравились? – Нет, пельмени понравились, – отвечает Иван-царевич. – Только вот предок мой еще более сложное задание придумал: за ночь кроссворд разгадать. – Не бери в головушку, Иванушка-мальчуганюшка! Все будет шокин-блю! Ложись кимать-почивать. Утро вечера мудренее!
Вот пришли три брата к царю, принесли по кроссворду. Взял царь кроссворд у старшего царевича – а там только одно слово разгадано. – Такой жене только в армии служить! – сказал царь. Взял у среднего – там три слова разгадано. – Такой жене только в милиции работать! Принял от Ивана-царевича кроссворд, взглянул и засиял – весь разгадан! – А вот такую жену и главным тренером нашей сборной по футболу можно назначить!
И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет он посмотреть, которая из них лучше танцует.
Пришел Иван-царевич домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил. – Что опять, Иванушка-мальчуганюшка, невесел? – спрашивает ежик. – Да у предка моего крыша совсем потекла. Замумукал своими заданиями! Приказал, чтоб я тебя завтра к нему на танцы привез, прикинь! – Не бери в головушку, Иванушка-мальчуганюшка. Отправляйся один на царское пати, а я вслед за тобой буду. Как услышишь рев да шум – не стремайся, скажи только: "Это, видно, мой ежик на велосипеде катит".
Пошел Иван-царевич на пир один.
А старшие братья явились во дворец со своими женами. Те хоть и страшненькие, но наштукатурились, разоделись – вроде как и ничего, после литра нормально будет.
Стоят старшие братья да над Иваном-царевичем прикалываются: – Что ж ты, братишка, без женки-еженки прикандыбал? Хоть бы в пакетике притаранил. Посмотрели бы все, как он брейк на колючках бацает.
Вдруг раздался рев и шум – весь дворец зашатался. Все гости переполошились, повскакивали со своих мест, а Иван-царевич говорит: – Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, мой ежик на велосипеде катит.
Выбежали все на двор и видят: впереди байкеры на железных жеребцах едут, а за ними – "Бугатти", да не простой, а золотой.
Подъехал "Бугатти" к крыльцу, и вышел из него царевич Лунного Света – юноша, прекрасней которого не видывал мир. Такой красавец, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать! Все на него любуются, глаз оторвать не могут.
Взял царевич Лунного Света Иванушку за руку и повел во дворец.
Поставил ди-джей пластинку, и началась дискотека. Вышел царевич Лунного Света на середину зала, подмигнул своему Иванушке и такое вытворять начал, что у всех челюсти поотвисали. Такие он па вытанцовывал, такие пируэты выкручивал – Нижинский с Нуреевым позавидовали бы!
А как стал он бедрами покачивать – так все и обслюнявились!
Влюбился Иванушка в царевича Лунного Света, безумно влюбился. И от безумной любви этой побежал домой, разыскал ежовые колючки и сжег их.
Вернулся царевич Лунного Света домой – а ежовых колючек на месте нет! Бросился он к камину, а там последняя колючка догорает.
– Лажанулся ты, Иванушка-мальчуганюшка, крепко лажанулся! – c сожалением сказал он. – Если б ты еще три дня подождал, я бы вечно твоим был. А теперь прощай! Ищи меня за морем-океаном!
Не успел Иван-царевич попрощаться со своим суженным, как в дом ворвался Арнольд Шварценеггер со взводом коммандос. Вырубили они Иванушку, схватили царевича Лунного Света, погрузили в военный вертолет и были таковы.
Загоревал Иван-царевич, закручинился. Но сильным он был мужчиной, волевым. Снарядился, взял лук да стрелы, надел новые кеды, положил в рюкзак три пачки чипсов и пошел искать суженного своего, царевича Лунного Света.
Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Две пачки чипсов съел, две пары шнурков износил, третьи вдевать стал. И тогда повстречался ему Илья Муромец.
– Здравствуй, Илья Муромец, – говорит Иван-царевич. – Здравствуй, Иванушка-мальчуганюшка. Чего ищешь, куда путь держишь?
Рассказал Иван-царевич Илье Муромцу о своем горе.
– Эх, Иванушка-мальчуганюшка, облажался ты, – говорит Илья Муромец. – Зачем же ты ежовые колючки спалил? Не ты их надел, не тебе и снимать было. Главнюк одной галимой страны – ужасный Франкенштейн смертельно ненавидит геев. Он превратил царевича Лунного Света в ежика и в Сибирь забросил. Если бы ты еще три дня обождал, чары Франкенштейна потеряли бы силу, ибо перевыборы главнюка в той стране были. Вот такая ботва, Иванушка-мальчуганюшка.
Расстроился Иван-царевич, а Илья Муромец его по плечу похлопал и говорит: – Вот тебе клубочек, куда он покатится, туда и ты иди. Я б и сам с тобой пошел, но не могу – там нет Джевдета.
Поблагодарил Иван-царевич Илью Муромца и пошел за клубочком...
В те славные годы в одной хорошей стране жил да был Мальчиш-Голубиш. В ту пору геи этой хорошей страны далеко прогнали черные войска проклятых гомофобов, и спокойно стало на улицах городов: ни крику, ни ругани, ни насилия, ни оскорблений.
На одной спокойной улице одного хорошего города, среди вишневых деревьев и малиновых кустов, стоял красивый домишко, в котором жил Мальчиш, по прозванию Голубиш, да отец Мальчиша, да старший брат Мальчиша, а матери у них не было.
Отец на заводе работает да в гей-баре расслабляется. Брат в университете учится да в гей-клубе тусуется. Мальчиш в школу ходит да с другими пацанами балуется.
Гоп!.. Гоп!.. Гей!.. Гей!.. Хорошо! Не ворчат попы, не разбойничают скинхэды, не лютуют менты. Не надо от плевков утираться, не надо от бейсбольных бит уворачиваться, не надо от ментов по подвалам прятаться! НЕ НАДО ГОМОФОБОВ БОЯТЬСЯ! Работай да учись, живи да наслаждайся – хорошая жизнь!
Но вот однажды – дело к ночи – лег Мальчиш-Голубиш спать. Но не спится ему – ну, никак не засыпается. И все вроде хорошо, да на душе неладно.
Вдруг слышит он: на улице – рев, в окно – стук. Глянул Мальчиш-Голубиш и видит: стоит у окна байкер. Байк – блестящий, кожак – новенький, джинсы – потертые, а на голове – голубая бандана.
– Эй, вставайте, братушки! – крикнул байкер. – Пришла беда, откуда не ждали. Напали на нас из-за Черных Гор проклятые гомофобы. Опять наполняются тюрьмы, опять разгораются костры инквизиции, опять плачут наши мальчишечки. Бьются с гомофобами наши братушки, и мчатся гонцы звать на помощь Всемирную Голубую Братию.
Сказал эти слова байкер и умчался прочь. А отец Мальчиша надел кожаную куртку, положил в карман пачку сигарет да повязал голубую бандану. Не взял он никакого оружия – не держат его геи. Их оружие – дружба и взаимовыручка.
– Все геи – братья, а братья всегда помогают друг другу, – сказал отец старшему сыну. – Мы отстоим нашу свободу, ведь только в свободе, в полной свободе может цвести и благоухать любовь!
Так сказал он, крепко поцеловал Мальчиша и ушел.
День проходит, два проходит. Выйдет Мальчиш на улицу: нет, не видать еще Голубой Братии. Залезет Мальчиш на крышу, весь день с нее не слезает: нет, не видать. Лег он к ночи спать. Вдруг слышит: на улице – рев, в окно – стук. Выглянул Мальчиш-Голубиш и видит: стоит у окна тот же байкер. Только байк потускнел да бак промят, кожак – в порезах, джинсы – в дырах, а на голубой бандане – пятна крови.
– Эй, вставайте, братушки! – крикнул байкер. – Пришла беда из-за Черных Гор, много гомофобов, да мало наших осталось. Вставайте, кто может!
Встал тогда старший брат, надел кожак, положил в карман пару косячков да повязал голубую бандану.
– Прощай, Мальчиш, – сказал он. – Все геи – клевые чуваки, а клевые чуваки завсегда постоят друг за друга. Мы отметелим проклятых гомофобов и станцуем ламбаду на их червивых телах!
День проходит, два проходит. Залезет Мальчиш на крышу: нет, не видать Голубой Братии. Вот пришла ночь, и лег Мальчиш спать. Но не спится ему – ну какой тут сон!
Вдруг слышит он: на улице – шаги, у окошка – шорох. Глянул Мальчиш и видит: стоит у окна все тот же байкер. Тот, да не тот: и байка нет – разбили байк, и кожака нет – сожгли кожак, и джинс нет – порвали джинсы, да на голове – не голубая бандана, а кровяные бинты. Да сам не стоит – а шатается.
– Эй, вставайте, братушки! – закричал он в последний раз. – Пришла беда из-за Черных Гор. Помощь близка, да силы нет. Вставайте, кто еще остался! Нам бы только ночь простоять да день продержаться.
Сказал эти слова байкер и упал замертво.
Глянул Мальчиш-Голубиш на улицу: пустая улица. Не хлопают двери, не скрипят ворота – некому вставать. И отцы ушли, и старшие братья ушли – одни мальчиши остались.
Выбежал Мальчиш-Голубиш на улицу и громко крикнул:
– Эй же, вы, мальчиши, мальчонки, мальчишечки! И отцы ушли, и братья ушли, только мы одни и осталися. Или мы, мальчиши, – совсем малыши?! Или нам, мальчишам, – лишь дрочить по углам?! Выходите же, мальчиши, мальчонки, мальчишечки! Защитите Голубую Идею!
Как услышали такие слова мальчиши, мальчонки, мальчишечки, как заорут они на все голоса! Кто в дверь выбегает, кто в окно выпрыгивает! Все хотят идти на подмогу, все хотят защищать Голубую Идею!
Все, да не все. Нашелся один иуда – Мальчишом-Плохишом его звали. Очень деньги любил, говнюк. Задницу свою за баксы продавал. А задница-то – тьфу! – одни старики и пользовались. Хорошего мальчиша Плохишом не назовут!
Задумался этот Плохиш, как Мальчиша-Голубиша гомофобам сдать да жопу свою вонючую подороже продать. Задумался да вместе с мальчишами пошел, как будто бы на подмогу.
Бьются мальчиши, мальчонки, мальчишечки от темной ночи до светлой зари. Лишь один Плохиш не бьется, а все ходит да высматривает, как бы мальчишам подлянку сделать да гомофобам помочь. И вот же, гад, что удумал: подменил амфетамин волшебный, которым мальчиши подкреплялись, порошком сонным.
А в это время спрашивает Верховный Гомофобий у своего полководца Арнольда Шварценеггера:
– Ну что, Арнольд, добился ты победы? – Нет, Ваше Гомофобство, – отвечает тот. – Мы почти всех пидарасов разбили, и совсем была наша победа, да примчался к ним на помощь Мальчиш, по прозвищу Голубиш, и никак мы с ним не справимся. – Да как же это так! – рассердился Верховный Гомофобий. – С коммунистами справились, с роботами справились, с инопланетянами справились, а тут какого-то мелкого пидараса победить не можем! И это сильнейшая армия во Вселенной! Иди, Арнольд, и без победы не возвращайся!..
В некотором царстве, в некотором государстве жили-были два бомжика – Джорджик и Витек. Нормально, можно сказать, жили, Богу и в ООН не жаловались. Питались исключительно диетическими продуктами, что добрые люди на помойку выбрасывали. Пили водяру местного разлива или лосьоны благородных марок. Зимой по ночлежкам да вокзалам шарились, а летом в картонных коробках кантовались. Романтика, что и говорить! Каждый мечтает о такой жизни, но не каждый ее достоин.
Проснулся как-то июльским утром Джорджик, а башка трещит как вратарская штанга после удара Роберта Карлоса. Да ладно бы с бодуна – привычное дело. Но нет, то были последствия ночной дискуссии на тему "Семантические процессы в лексике или Почему не у всех козлов видны рога". В дискуссии принимали участие три индивидуума с соседнего участка, от которых Джорджик и получил несколько весомых аргументов, которые сейчас отчетливо виднелись на его лице.
Несмотря на лето, настроение было чисто весеннее. Душа требовала "Апрельской свежести" или хотя бы "Майского ландыша". Но весь запас благородных напитков был испит накануне с двумя прекрасными дамами.
Джорджик нежно пнул Витька, который, свернувшись калачиком, почивал на газоне.
– Ну какого префикса? – проворчал Витек и повернулся лицом к Джорджику. Лицо Витька было хоть и давно небритым, но отличалось античной красотой и отсутствием свежих побоев. В ночной дискуссии Витек участия не принимал, ибо выбыл из дискуссионного состояния до начала оной.
– Сходил бы, суффикс, че пожрать притаранил да бухла какова-нибудь раздобыл, – сказал Джорджик Витьку. (NB! Во избежание шквала критики со стороны поборников нравственности и чистоты русского языка все нецензурные слова заменены нормативными выражениями, связанными с лингвистикой.)
– А ты че, пароним, сам не можешь? – протирая глаза, ответил Витек. – Да не могу я в приличное общество с такой отшлифованной парадигмой выйти, – сказал Джорджик и показал на лицо. – Ну аффикс с тобой, схожу, – недовольно пробурчал Витек, взял удочку и пошел на речку. – Рыбки наловлю, продам и вернусь.
Подошел Витек к речке и стал в навозной куче, что возле речки располагалась, червей копать. И такого большого червяка выкопал, что никогда в жизни не видел. Обрадовался Витек и давай того червяка на крючок насаживать.
– Не насаживай меня на крючок, добрый мужичок! – вдруг заговорил червяк.
Перекрестился Витек, хоть и неверующим был, да уставился на червя, как дикарь на книжку Дарьи Тунцовой.
"Палимпсест! – молнией пронеслось в его голове. – Допился! "
– Не сажай меня на крючок, добрый мужичок! – еще раз повторил червяк. – Отпусти меня в навозную кучу, а я тебе все, что хочешь, сделаю.
Опомнился Витек, понял, что не померещилось ему.
– Отпущу, – сказал он, – если канистру с пивом поставишь, две бутылки водки и че-нить на закусь. – Да будет по-твоему! – воскликнул червяк.
Посмотрел Витек, а у его ног канистра с "Клинским" стоит, два литровых "Распутина" да тазик с черной икрой. Обрадовался Витек и положил червя обратно в навозную кучу. Взял он подарки и к Джорджику вернулся.
Выпили они, закусили, ну и рассказал Витек про червяка волшебного.
– Ну и синекдоха же ты! – сказал Джорджик. – Это почему же синекдоха? – возмутился Витек. – Да какого эллипсиса ты у него две бутылки водки попросил! – А что я должен был попросить? Пачку метафор? – Ящик водки, морфема ты обглоданная, мог бы потребовать! – Ну так кто же знал. – Иди и потребуй ящик водки! – воскликнул Джорджик.
Пошел Витек к навозной куче, нашел гигантского червя и стал как бы на крючок насаживать.
– Не насаживай меня на крючок, добрый мужичок! – сказал червяк. – Отпусти меня в навозную кучу, а я тебе все, что хочешь сделаю. – Ящик водки, двух баб покрасивше и две шоколадки для них. – Да будет по-твоему!
Оглянулся Витек, а за его спиной две чувихи стоят. У одной лента "Мисс Вселенная", а у другой – "Мисс мира" на боди повязаны. "Мисс Вселенная" в руках ящик водки держит, а "Мисс мира" Витьку шоколадки протягивает.
– Не, это вам, девушки, – смущенно проговорил Витек и дал каждой по плитке.
Три дня бухали, три ночи прелюбодействовали... Но вот кончилась водка, и испортилось настроение. И никакие бабы, даже самые красивые в мире, не смогли бы его улучшить. Прогнал Джорджик баб, что в картонных коробках отсыпались, и сказал Витьку:
– Перфектно погуляли, базара нет. Но толку-то, кончилось все! Каллиграфируй к червяку и скажи ему, что мы хотим стать директорами ликероводочного завода.
Пошел Витек к навозной куче, покопался в ней дрожащими руками и нашел гигантского червя. Взял его и стал как бы на крючок насаживать.
– Не насаживай меня на крючок, добрый мужичок! – сказал червяк. – Отпусти меня в навозную кучу, а я тебе все, что хочешь, сделаю. – Мы с Джорджиком хотим стать директорами ликероводочного завода. – Да будет по-твоему!
Две недели не вылезали друзья из директорского кабинета. Напитки из цехов прямо туда доставляли. А на третью неделю вломились бугаи с судебными исполнителями и выкинули Джорджика и Витька на улицу. Оказывается, какой-то пройдошливый корень перекупил контрольный пакет акций предприятия и назначил новый совет директоров. Короче, развели наших синонимов как проспряженных глаголов.
Почесал Джорджик свой манускрипт и сказал Витьку: – Орфографируй к червяку и скажи ему, что мы хотим олигархами стать. Чтобы было у нас все и никогда не кончалось.
Вновь пошел Витек к навозной куче. Нашел волшебного червя и стал как бы на крючок насаживать.
В неком царстве, в нашем государстве жил-был царь. Жил себе, не тужил, да вдруг беда пришла, беда немалая. Повадился в то царство Змей Горыныч летать. Да не в магазин за водкой и не в лес по грибочки – а прилетал он людей воровать. Подлетит, вражья сила, схватит человека когтями да в пещеру свою унесет. Да ладно бы старух воровал или хворых – черт с ними, казне облегченье! – а то ведь все красных дев да добрых молодцев. А кому в армии служить? Кому солдат рожать?
Покумекал, царь, покумекал – да решил Змея энтого извести. Так сказать, вычеркнуть объект из списка живых или, по-нашему говоря, замочить гада навозного.
Послал царь телеграмму Рэмбо в Штаты, но тот в валюте запросил. А валюты нет – на фаллоимитаторы вся истрачена. Позвонил в Питер Ларину и Дукалису, но те сказали, что в Голливуд на днях собираются – ну не в кино, естественно, сниматься, а какую-то студию охранять, – мол, не могут сейчас приехать. Хотел позвать дядьку Черномыра и богатырей его, да те в Англию к Элтону Джону погостить умотали.
Остался у царя только один вариант – просить Ивана-стрельца. А Иван-стрелец в то время в тюряге парился – статью за мужеложство припаяли.
Привели Ивана-стрельца, в кандалах и в наручниках, в хоромы царские. – Значит так, Иван, – сказал царь, – Змея Горыныча нейтрализуешь – получишь амнистию, мою дочку, а с ней полцарства в придачу. – Да на кой дзэн мне твоя дочка, – ответил Иван-стрелец. – Ты же знаешь, старый, – я мальчишек люблю. – Тогда получишь амнистию, полцарства и пять фаллоимитаторов различной конфигурации в придачу. – Да на кой дзэн мне твои фаллоимитаторы. Мне и своего натурального хватает! – Проси, что хочешь, Иванушка! – взмолился царь. – Но Змея проклятого укокошь! – Мне для себя ничего не надо, – ответил Иван-стрелец. – Мне за державу обидно! Во всех цивилизованных странах статья за гомосексуализм отменена, а в нашем царстве до сих пор действует. Вот подпишешь указ об отмене статьи – я Змея энтого и победю! – Все что угодно, но только не это! – воскликнул царь. – Это же грех содомский, это же... – Ну как хошь, старый, – перебил его Иван-стрелец. – Тады я на мокрое не подписываюсь.
Отвели Ивана-стрельца обратно в тюрягу, а царь стал искать добровольцев, что со Змеем Горынычем смогут сразиться. Но как ни искал – не нашел ни одного храбреца. Войско по кустам разбежалось, а наемникам платить нечем. В общем, некому постоять за веру, за отечество, некому прикрыть царев зад. А Змей Горыныч, гад этакий, все больше лютует, все ближе ко дворцу царскому подбирается. Делать нечего – надо опять Ивану-стрельцу в ножки кланяться. Не самому же на Змея итти с фаллоимитатором наперевес, а тяжелей его он в своих руках отродясь ничего не держивал.
Вызвал царь Ивана-стрельца и сказал такие слова: – Ладно, Иван, подпишу указ. Только Змея треклятого укокошь!
Влез Иван-стрелец в кольчужку ладную, взял с собою меч-кладенец, копье да лук со стрелами. Надел на шею талисман древний, что достался ему от предков славных, сел на доброго кОнюшку да и в путь отправился.
Ехал Иван-стрелец днем, ехал и ночью. Скакал добрый конюшка вечером, скакал и утром. Наконец добрался Иван-стрелец до ущелья Панкийского, в пещере которого и жил Змей Горыныч.
Не успел Иван-стрелец похавать да конюшку сваво напоить, как видит, что летит к нему Змей Горыныч, страшный зверь о трех головах, о шести хвостах, о двенадцати пенисах, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит, медные когти на лапах блестят.
Увидал Змей Горыныч Ивана-стрельца, громом заревел: – Предсказал мне Нострадамус, что убьет меня Иван-стрелец, а Иван-стрелец сам в мои лапы пришел. Захочу теперь – живьем сожру, захочу – изнасилую! А Иван-стрелец на то спокойно ответил: – Ах ты, хрень болотная, ты сначала возьми меня, а потом понты кидай!
Возгневился Змей, на Ивана-стрельца бросился. И пошла тут жестокая сеча. Горы Панкийские посыпались, дубы с корнями вывернулись, марихуана на метр в землю ушла.
Дрались они день до вечера, с вечера до полуночи, с полуночи до бела света. Бились они три дня и три ночи. Копье у Ивана-стрельца переломилось, стрелы закончились, меч затупился. Стал Змей Горыныч Ивана-стрельца одолевать, стал подкидывать, стал подбрасывать. Вспомнил тут Иван-стрелец про талисман древний – а талисман-то не простой, а фаллос золотой! Сорвал его с шеи да давай Змея меж ушей долбать! Змей Горыныч на колени упал, а Иван-стрелец, все долбит, не останавливается. Две головы пробил, за третью принялся.
Взмолился тут Змей Горыныч: – Ох, Иванушка, ох, богатырюшка! Не хочу, как чмырь, от дилды умирать. Не черни честь мою змееву, позволь, как рыцари древние, умереть с мечом от меча.
Поддался Иван-стрелец на уговоры лукавые, поверил Змею Горынычу, дал меч коварному...
В столицу одного большого государства приехал на гастроли Мэрилин Мэнсон. Все билеты были распроданы за месяц до начала концерта. Тысячи ребятишек ожидали грандиозное шоу.
Вот настал долгожданный час концерта. Вышел Мэрилин Мэнсон на сцену... а на стадионе – ни одного зрителя.
– Что за фуйня! – недоуменно воскликнул Мэрилин Мэнсон (речь Мэрилин Мэнсона передается в переводе с американского жаргонного на русский литературный).
– Салям алейкум, Мэрилин Мэнсушка, – раздался тоненький голосочек у его ног.
Мэрилин Мэнсон посмотрел под ноги и увидел крохотного мальчика.
– Ты кто, дэцл? – спросил он мальчика. – Я – Мальчик-с-пальчик, – ответил тот. – А ты не ведаешь, Мальчик-с-пальчик, где все зрители? – Ведаю, – тяжело вздохнув, сказал мальчик. – Все ребятишки, что купили билеты на твой концерт, сейчас на нарах парятся. Меня менты тоже замели, но я через замочную скважину выскочил и со всех ног к тебе. – Да за какую же провинность их на нары-то упекли? – спросил Мэрилин Мэнсон. – Бургомонстр нашего города, проклятый Кощей Бессмертный, не любит тебя и твоих фанатов. Он приказал легавым, чтобы те похватали фанатов и упрятали их в "Матросскую тишину". А потом в газетах напишут, что на твой концерт не пришел ни один человек, и тебя здесь никто не любит. – Ну ни фуя себе подстава! – воскликнул Мэрилин Мэнсон. – Ребятишки так ждали твоего концерта, так радовались... и вот... – Мальчик-с-пальчик заплакал. – Не кручинься, Мальчик-с-пальчик. Я знаю, что меня здесь любят. И концерт состоится, – успокоил его Мэрилин Мэнсон. – Где живет эта вражья сила, этот нехороший человек, этот петух гамбургский? – В палатах белокаменных. – Побудь здесь, Мальчик-с-пальчик, присмотри за аппаратурой. А я смотаюсь до Кощея, укокошу гада и чувачков освобожу. – Кощея так просто не убьешь. Его смерть в яйце, а яйцо находится... – Ладно, мальчик, – уже на ходу бросил певец. – Мэрилин Мэнсон – не лох, и знает, где у мужчин находятся яйца.
Подошел Мэрилин Мэнсон к палатам белокаменным, а там орков-секьюрити – видимо-невидимо. И в броневиках, и на носорогах, и с собаками...
Сел он на скамейку и стал думать, как в палаты кощеевы пробраться... И тут до него донеслось пение:
"Голубой вагон бежит, качается, Скорый поезд набирает ход... Ах, зачем же этот день кончается, Пусть бы он тянулся целый год! "
Глянул Мэрилин Мэнсон на соседнюю скамейку, а там Крокодил Гена сидит, а на его коленях – Чебурашка. И так ласково друг на друга смотрят.
"Наши чуваки", - подумал Мэрилин Мэнсон и двинул к ним.
Чебурашка как певца увидел, так ушами от радости захлопал.
– Приветствую тебя, бледнолицый друг, – сказал Крокодил Гена и поднял лапу вверх. Он это в своих любимых фильмах про индейцев видел. – Хай, добрые люди, – ответил Мэрилин Мэнсон и сделал книксен.
Рассказал Мэрилин Мэнсон новым друзьям о своей проблеме.
– Так просто в палаты кощеевы не войдешь, – выслушав Мэрилина Мэнсона, сказал Крокодил Гена. – Тут надо смекалку проявить. – Гена, а может, ему Филиппом Киркоровым притвориться, – предложил Чебурашка. – Тогда охрана его пропустит. – А кто такой Килипп Фиркоров? – спросил Мэрилин Мэнсон. – Это любимый певец Кощея Бессмертного, что-то типа местного поп-короля, – пояснил Чебурашка. – Попы короля? – Ну да. – А как она выглядит? – А вон она висит, – сказал Крокодил Гена и показал на огромный рекламный плакат. – Фу, какой урод! – сморщился Мэрилин Мэнсон и зажмурился. – Пенсионеркам нравится. – Ну так треснутым клюшкам и не такие кобзоны нравятся... А как же я в него превращусь? – Вот возьми волшебную марку с зайкой. Схавай ее и скажи: Хули-мули-три-рубля-часик-Филей-буду-я.
Съел Мэрилин Мэнсон волшебную марку, сказал загадочную фразу... и стал Филиппом Киркоровым! Внешне, конечно. Сердце у него мэрилинмэнсонское осталось.
Поблагодарил Мэрилин Мэнсон Крокодилу Гену и Чебурашку, расцеловал каждого, дал контрамарки на свой концерт и пошел Кощея мочить.
Орки увидали Филиппа Киркорова, залебезили, головы свои чугунные склонили и пропустили его в палаты кощеевы.
Идет Мэрилин Мэнсон по коридору, а со стен на него тысячи Кощеев смотрят. С портретов, разумеется. И Кощей с футбольным мячом, и с теннисной ракеткой, и в кепке, и в обнаженном виде, и в обнимку с Ксенией Собчак... И каждый следующий портрет страшнее предыдущего. Тут у любого нормального человека нервы сдали бы. Многие герои полегли в этом коридоре ужаса, так и не достигнув покоев Кощея. Но не так прост Мэрилин Мэнсон, как кажется по его благодушному внешнему виду.
Прошел коридор Мэрилин Мэнсон. Лишь разок сблеванул... как раз супротив Кощея с Собчак. Вошел он в спальню к супостату и видит: сидит Кощей на детской коняшке-качалке и "Фабрику звезд" по телеку смотрит.
В столице одного большого государства жил миленький мальчишка. И красив он был, и строен, и златокудр. Короче, Адонис, не иначе. И кто, бывало, не взглянет на него, всем он нравился. Но больше всего его любили игроки столичного "Динамо", особенно вратарь. Звали этого милого мальчишку Голубая Ушанка.
Надо сказать, что Голубая Ушанка не носил ушанку. Он носил бейсболку “Adidas”. А прозвали его Голубой Ушанкой потому, что он был ярым фанатом столичного "Динамо", и даже играл за юношеское "Динамо" - 5.
Вот однажды тренер юношеского "Динамо" - 5 ему и говорит:
– Голубая Ушанка, возьми гамбургер да бутылку водки. Отнеси это бабушке вратаря нашей взрослой команды. Внучок-то ее вчера три пенки от "Спартака" получил, вот и набралась старая с горя, а сегодня с кровати подняться не может. Отнеси – пускай поправляется. – Да пусть подыхает, сушка плесневелая! – отвечал Голубая Ушанка. – Мне-то что до нее. – Не спорь, Голубая Ушанка! Соблюдай спортивную дисциплину, – строго сказал тренер и на всякий случай погрозил пальчиком. – Пойдешь короткой дорогой: через сквер Большого театра. – Пешком?! – изумился Голубая Ушанка. – Да, пешком, – подтвердил тренер. – Мэрия деньги на проезд спортсменов опять зажала. – Ну и гондон этот Чушков! – возмутился Голубая Ушанка. – На проезд спортсменов у него денег нет, на гей-парад денег нет... – Не демагогствуй, – перебил его тренер. – Мал еще о серьезных вещах размышлять. – А ковер-самолет? – вдруг вспомнил Голубая Ушанка. – Ковер-самолет Старик Хоттабыч забрал. – Ну Казанова ржавый! – усмехнулся Голубая Ушанка. – Опять полетел пионеров клеить. – В общем так, – сказал тренер, – иди скромно, как полагается, ни к кому не приставай. На проезжую часть не выходи, а то чего доброго под машину попадешь, тогда бабушке поправиться нечем будет. Как войдешь в дом, не забудь с ней поздороваться. Да будь с ней поласковей... как ее внучок с тобой.
Покраснел тут Голубая Ушанка и опустил голубенькие глазки свои.
– Ладно, Иннокентий Петрович, схожу, – согласился он и взял пакет с гамбургером и бутылкой водки.
Значит, пошел Голубая Ушанка к бабушке через сквер Большого театра. И тут ему навстречу Сергей Волков, большой поклонник балетного искусства и всего голубого. Волков этот, надо заметить, давно был влюблен в Голубую Ушанку, но все никак не мог найти повода подъехать к мальчишке поближе.
"Как бы ему тонко намекнуть, что он мне нравится", – подумал Волков.
– Ой, красавчик, у тебя так шнурок эротично болтается, – проворковал он и состроил глазки.
Голубая Ушанка посмотрел на свои ноги.
– Ты, Серый, закумарился уже с утра, что ли? – сказал он. – Какой, на хрен, шнурок – я же в чешках!
"Да, тут так просто не подъедешь, – почесав репу, подумал Волков. – Надо что-то похитрее сообразить".
– А куда это ты собрался так рано? – спросил он. – К бабушке вратаря нашей главной команды. – А что у тебя в пакете? – Гамбургер да бутылка водки. Старуха вчера накирялась, сегодня с похмелюги подняться не может. Вот тренер наш и говорит: отнеси, пускай поправляется. – А где живет эта бабушка? – Да вон там, – махнул рукой Голубая Ушанка. – Театральная 5 – 21
"Славный мальчишка! – подумал Волков. – Но как его в постель затащить? Да так, чтоб не догадался, что это я".
– Знаешь что, Голубая Ушанка, – немного подумав, сказал он. – Пол-литра старухе многовато будет. Как бы она совсем копыта не отбросила после этого. Вылей половину – пожалей бабушку! – Тебя чо, Серый, Карл Маркс в мозг укусил?! Водяру выливать! – воскликнул Голубая Ушанка. – Да я лучше сам отопью.
Откупорил Голубая Ушанка бутылку и хлобыстнул чуток.
– Ну настоящий мужчина! – всплеснув руками, восхитился Волков.
Зарделся Голубая Ушанка от сего комплимента и сделал еще пару глотков.
– Пойди, мужественный мой, пивом запей. Вот тебе пятачок, – сказал Волков.
Взял Голубая Ушанка деньги и пошел покупать пиво.
– Больше полбутылки не оставляй. А то отравится бабуля! – бросил на ходу Волков и кинулся прямехонько к дому бабушки вратаря столичного "Динамо".
– Кто там? – ответила на стук Волкова в дверь бабушка. – Это я, Голубая Ушанка, принес тебе гамбургер и... – Засунь себе в жопу этот гамбургер! – перебила Волкова бабушка. – Бухло принес? – Принес, бабушка, принес. Открой мне. – ебни в дверь ногой, дверь и откроется.
Открыл Волков дверь и подбежал к бабушкиной постели. Вытряхнул из нее старуху, раздел ее, связал, засунул зассанные трусы ей в рот, чтоб не материлась, и бросил в шкаф. Затем надел ее ночную рубаху, на голову – чепец, на глаза – очки, улегся в постель и стал ждать Голубую Ушанку.
В одной столице, не будем уточнять в какой, жила семья Козловых. Большая семья была: мама и семеро мальчишек-близнецов. А папы у них не было. Тот, как узнал, что его коза семерых родила, так сразу копыта и отбросил
Мама по утрам ходила в магазин, а близнецы-козлята отправлялись в школу. Ну а в выходные дни козлята оставались утром дома одни. А когда они оставались одни, сразу начинали баловаться – ну, сами понимаете, сексуальное развитие, гормоны там всякие. В общем, играли козлята, так сказать, сексуально развивались, а за их играми Карабас-Барабас в подзорную трубу зырил. Он, извращенец старый, в доме напротив жил и уже давно на козлят глаз положил. Смотрел он, смотрел, вуайерист проклятый, наслаждался он, наслаждался, педофил недобитый, но в один момент ему и этого мало стало. Злое коварство созрело в его голове.
Пошла как-то мама воскресным утром в магазин. Ну там хавки какой купить да кока-колы канистру. А Карабас-Барабас в подзорную трубу это просек, на улицу выскочил, в соседний дом зашел и к Козловым в квартиру позвонил.
– Кто там? – спрашивают козлята. – Это я, почтальон Печкин, – отвечает Карабас-Барабас. – Принес вам журнал "Веселые картинки". Обрадовались козлята и побежали дверь открывать. А самый младшенький козленок говорит: – Не открывайте, братушки! Это не почтальон Печкин, я того голос по телеку слышал. И "Веселые картинки" мы не выписываем.
Но не послушали его братья – так уж им хотелось этот журнальчик посмотреть, – и открыли дверь. А Карабас-Барабас баллончик достал и сонного газа напустил. Попадали усыпленные козлята на пол, а Карабасу-Барабасу хоть бы хны – он и не такое в своей гадкой жизни нюхивал. Собрал он с пола козлят и в чем они были – а были они в одних маечках – сложил в мешок. Взвалил этот мешок на спину и пошел домой.
Вернулась коза, в смысле – мама Козлова, домой, а козлят-то нет. Ну тут слезы рекой, истерика, само собой, и прочие женские слабости. Только через час сообразила (ну, женщины!), что нужно в милицию звонить. А в милиции у нее знакомый работал – Глеб Егорович Жеглов. Ну ему она и позвонила.
Разумеется, Глеб Жеглов сразу примчался: ведь киднеппинг – это вам не хухры-мухры, а преступление серьезное. Да и Володьку Шарапова с собой прихватил, нефиг ему по борделям шариться.
– А может, они на дискотеку пошли? – предположил Жеглов. – Да какая дискотека, Глебушка, ведь утро, – ответила мама Козлова. – Тогда, может, в школу? – подумав минуту, предположил он еще раз. – Так ведь воскресенье сегодня, Глебушка. – Ну это я так, на всякий случай спросил – работа у нас такая, – выкрутился Глеб Жеглов. – Нашел! – закричал из-под детской кроватки Шарапов. – Козлят? – одновременно спросили Жеглов и мама Козлова. – Нет, записку. – И что там написано? – Карабас-Бара, – прочитал записку Володька. – Узнаете почерк? – спросил Глеб Жеглов маму. – Да, это мой младшенький писал. – Понятно, – почесывая затылок, сказал Жеглов. – Вероятно, он узнал похитителя и успел записать его имя на бумаге. Соображаешь, Шарапов? Но кто такой Карабас-Бара? И что это – фамилия или кличка? – Бас! – крикнул Володька Шарапов. – Чей бас? – не понял Жеглов. – Баскова? – Нет, Глеб Егорыч, у Баскова – тенор, а это – Карабас-Бара-Бас! – Молодец, Шарапов! Моя школа! – после минутного раздумья воскликнул Жеглов.
Карабас-Барабас этот давно в розыске был. Его педофильская банда "Сизый голубь" терроризировала весь город. Мамашки детишек боялись в ночные клубы одних отправлять.
Глеб Жеглов позвонил на Петровку и вызвал Мухтара с кинологом. Мухтар сразу взял след, вышел из дома Козловых и привел розыскников к одному из подъездов дома напротив. Однако, как только Мухтар вошел в подъезд, он не только потерял след, но и сознание. Ибо ссаньем в подъезде несло так, что можно было предположить, будто здесь испражнялось стадо африканских слонов.
– Ну, ничего, ничего, – успокаивал себя и других Глеб Жеглов, – зато теперь мы знаем подъезд, где живет Карабас-Барабас. Пойдем, Шарапов, в отделение, помозгуем, что дальше делать. А то меня что-то тоже мутить начинает.
Приехали, значит, они в отделение. Сразу подлечились немного – ну, чтобы мозговать было продуктивней – и начали план захвата Карабаса-Барабаса вынашивать. И такой у них, надо сказать, гениальный план выносился, что Наполеон с Кутузовым позавидовали бы!
– Эх, черт, мне бы пойти, – сокрушался Жеглов, – да бриться неохота. – Да не стремайся ты, Глеб Егорыч, – успокаивал его Шарапов. – Я в сорок третьем под Сталинградом в немецкий штаб внедрился, Гитлером прикинулся и всей Шестой армии сдаться приказал. А тут какой-то Карабас-Барабас с шоблой пенсионеров! – Ну не скажи, Володенька. Это не какой-то Карабас-Барабас, а очень даже опасный педофил-рецидивист. Помнишь нашумевшее дело об изнасиловании нашей юношеской сборной по футболу? Ну так это Карабас-Барабас постарался. Все говорили, что они бегают как в жопу трахнутые – а они такие и были на самом деле. Вот, – Глеб Жеглов протянул Володьке фотографию, – у нас есть фоторобот одного из членов банды, вернее, одной, потому что это баба. – Страшная какая! – воскликнул Володька и в ужасе зажмурился от увиденного. – Такая на похороны припрется, и мертвец от страха в гробу описается. – Запомни ее, Володенька. Это Баба-Яга, она же Пятница Тринадцатое, она же Манька-Канализация, она же Валерия Новодворская. Второй раз Володька не стал на фотку смотреть: такую раз увидишь – на всю жизнь запомнишь!
Допили они вторые пол-литра – ну там за успех операции, за победу коммунизма и прочую ботву, – одел Володька белую рубашку, пионерский галстук повязал и пошел в банду внедряться.
Зашел Володька в нужный подъезд и стал все квартиры обзванивать – ну типа он пионер и макулатуру собирает.
Несколько часов шляндался, полподъезда обошел, сто килограммов макулатуры собрал, а на хазу Карабаса-Барабаса так и не набрел.
Устал Володька – ну, сами понимаете, такую тяжесть по этажам таскать – и решил перерывчик сделать до завтрашнего дня. К тому же пункт приема макулатуры через полчаса закрывался.
Спустился он вместе с макулатурой на первый этаж... и тут его приспичило. Ну, стал он оправлять свои, так сказать, естественные надобности под почтовые ящики, а сам от удовольствия голову приподнял и как бы непроизвольно на список жильцов воззрился. И тут – бац! – напротив квартиры 66 Карабас-Барабас записан.
Подумал Володька, что делать: то ли в шестьдесят шестую квартиру подниматься, то ли макулатуру идти сдавать. Прикинул он, сколько ему денег за макулатуру дадут, и сплюнул с досады – на бутылку пива не выходило! Поджег он со злости макулатуру и пошел подвиг совершать.
Позвонил Володька в квартиру, и через несколько секунд с той стороны кто-то подошел и в глазок глянул. Ну Володька – он же не дурак: он не в своем ментовском обличии прикандыбал, а пионером притворился. Короче, открыли ему дверь.
– Тебе чего, мальчик? – спросил прыщавый старикашка, в котором Володька сразу узнал Дуремара. – Мне шифрограмма из Лондона пришла для Карабаса-Барабаса, – серьезно сказал Володька и так немножечко правым глазом подмигнул – мол, я свой, буржуинский. – А от кого? – повелся Дуремар. – От Бориса Абрамовича Фокса. – От самого Бориса Абрамовича! Ну, входи, мальчик, входи, – торопливо проговорил Дуремар и пустил Володьку в квартиру.
Снял Володька кеды в прихожей, поправил узелочек на галстуке, причесался и вошел в комнату. А там за столом Карабас-Барабас сидит, водочку, гад, попивает. И возле него – Дуремар, Фрэдди Крюгер и Ельцин Бэ Эн. В общем, вся шобла-ебла в сборе. Им, пенсионерам, теперь никто добровольно не дает, вот они, уроды, и насильничать вздумали.
Поздоровкался Володька, отсалютовал, ну все, как по уставу положено.
– Ну, здравствуй, мил человек. Проходи, гостем будешь, – поприветствовал его Карабас-Барабас. – Садись к нам за стол, выпьем, закусим, что Зевс послал, да о делах наших скорбных покалякаем. – Спасибо, Ваше Высокоблагородие, – поблагодарил его Володька и сел за стол. – Вот водочки выпей, – сказал Карабас-Барабас и графинчик к Володьке подставил. – Нет, Ваше Высокоблагородие, нам, пионерам, водку нельзя, – сглатывая слюну и стараясь не смотреть на графинчик, ответил Володька. Конечно, тяжело ему было от водяры отказываться, но он же не дурак – понял, что это проверка. – Мне бы кока-колы стаканчик.
Налил ему кока-колы Карабас-Барабас и спросил: – Ну, зачем, мил человек, к нам пожаловал? – Мне шифровка от Бориса Абрамовича Фокса пришла. – А откуда ты его знаешь? – вдруг спросил Ельцин Бэ Эн. – Ну, мы с ним однажды ночью, у него на квартире... Я, конечно, как пионер не должен был этого делать, но... – замялся тут Володька и так натурально покраснел, что все сразу все поняли. – И что он хочет? – спросил Карабас-Барабас. – Он хочет, чтобы вы мальчиковый хор имени трактира на Пятницкой захватили, а солиста ему в Лондон бандеролью отправили. – Ну ни фига себе! – воскликнули разом Дуремар, Фрэдди Крюгер и Ельцин Бэ Эн. – И что же мне, филармонию приступом брать? – недовольно пробурчал Карабас-Барабас. – Нет, Борис Абрамович все предусмотрел, – сказал Володька. – Завтра утром хор будет репетировать в подвале бывшего кожзавода. А там сейчас рабочих нет, и даже бомжи из-за вони не селятся. Вы мальчиков без свидетелей и возьмете. Только много их – всем идти придется. – Хорошо придумано, толково, – опрокидывая стаканчик с водочкой, сказал Ельцин Бэ Эн; он, педофил бесстыжий, давно уже губки смазывал на этих мальчиков. – А если мы откажемся? – спросил Карабас-Барабас. – Тогда он вас, Ваше Высокоблагородие, и всех ваших людей с чистой душой архангелам сдаст. У него на вас два вагона компромата собрано. – Ох, волчара! – воскликнул Фрэдди Крюгер. – Все, поц, предусмотрел! – А ты случаем, мил человек, не мусорок засланный? – неожиданно спросил Карабас-Барабас, прищурив левый глаз. – Да что вы, Ваше Высокоблагородие! – ответил Володька. – И доказать можешь? – Легко. Вот, смотрите. – Володька закатал рукав беленькой рубашки и показал геевскую наколку. – А геев, как вы знаете, в ментовку не берут работать.
Карабас-Барабас вопросительно посмотрел на Ельцина Бэ Эн, и тот махнул ему головой: мол, правду чувак базарит.
Дуремар подошел к Володьке, посмотрел на наколку, потрогал, пощупал. – Настоящая, – сказал он.
А татуировка-то у Володьки на самом деле настоящая была. Откуда им, пенсионерам отсталым, знать, что в милиции уже давно работают и геи. Да их там больше половины! А в ГАИ так и все геи. (Только это военная тайна пока. Вы, ребята, об этом никому!)
И тут из-под стола вылезает Баба-Яга, эта страшная Пятница Тринадцатое, эта вонючая Манька-Канализация и так далее. – Пионеры в рванных и вонючих носках ходют, а энтот в новеньких, – сказала она Карабасу-Барабасу. – Эх ты, дурилка картонная, обмануть нас решил, – сказал тот Володьке. – Так мне их Борис Абрамович вместе с шифрограммой прислал, – оправдался Володька. – А так я обычно в рванных хожу. – Да ты, Карабасушка-Барабасушка, на его ладони-то волосатые посмотри. Из него такой же пионер, как из Ельцина Бэ Эн – президент России! – Ну что, мусорочек, облажался? – оскалился Карабас-Барабас. – Бабу-Ягу не проведешь – она девственной плевой все чувствует.
"Чтоб ты сдохла, целка ржавая! " – подумал Володька. Но его так просто не расколешь – он и не в такое попадалово в своей жизни попадал. Вот однажды его Майк Тайсон со своим бой-френдом в собственной постели застукал, так Володька... впрочем, об этом в следующий раз.
В общем, покраснел Володька, как пионерский галстук, и сказал: – Ну так, епть, это я в свободное от изучения стихов про Ленина время онанизмом занимаюсь. – Это ты правильно делаешь, – похвалил его Карабас-Барабас. – За это мы тебя судить не будем. Но онанизмом все занимаются, и мусорки, небось, тоже. Расскажи-ка ты нам стишок про Ленина, проверим, какой ты пионер.
Рассказал им Володька одно – он их много знал, целых два.
– Складно калякаешь, – сказал Карабас-Барабас. – Но этот стишок Пушкина все знают, даже наш Дуремар. Дуремар поперхнулся и с идиотской улыбкой кивнул головой: мол, знаю, а как же. – Вот если б ты на каком пионерском инструменте нам сыграл, – продолжил Карабас-Барабас, – тогда другое дело. – Ну так, епть, я на горне могу, – сказал Володька.
Принесла ему Баба-Яга горн.
– А что сыграть-то? – спросил Володька. – Зорьку! – крикнул Ельцин Бэ Эн.
Сыграл им Володька зорьку. Хорошо так сыграл – соседи в стену стучать начали...
История о том, как я побывал в штабе партии "Зоофильская Россия"
Калитка зоофильского штаба была сколочена из неотесанных и некрашеных досок и зияла огромными щелями. На ней отсутствовала какая-либо информационная вывеска, за исключением нацарапанного слова "Козлы", по которому, собственно, я и догадался о правильности своего изыскания. Я неназойливо постучал ногой, и после молчания, которое я расценил как приглашение войти, распахнул калитку.
Сарай, или, быть может, хлев – но отнюдь не комната, был очень тесный. В нем находились всего два облезлых стола, за одним из которых стоял допотопный компьютер, да один старенький диван, наверняка принесенный с помойки. На всех стенах висели частично разодранные плакаты и фотографии не только разнообразных животных, что меня нисколько не удивило, но и деревьев, фруктов, овощей и даже женщин, а на потолке огромными зелеными буквами было написано: "УДОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ". В сарае раздавался гул вентилятора, что говорило о работающем компьютере, но за ним никто не сидел. Я подошел ближе и увидел, что в компьютере запущена эротическая программа "Гипюровые колготочки", и кто-то уже почти полностью раздел красавицу мулатку.
Вдруг под столом раздался чих. Я нагнулся и обнаружил спрятавшегося человека. Мужчина, заметив, что его разоблачили, неспешно поднялся, молча и с достоинством отряхнулся, окинул меня гордым взором и, показывая мне запонку, нехотя объяснился: – Вот, закатилась под стол.
Я понимающе кивнул головой, хотя про себя подумал, что он мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее, так как эту сцену из известной советской кинокомедии все знают наизусть.
– Разрешите представиться – Андрей Назаров, – прогоняя нависшую паузу, заговорил я и протянул мужчине руку.
Мужчина с опаской принял мою руку и настороженно спросил: – Вы из Мужского Единства России?
Я отрицательно покачал головой. Мобилизованное лицо мужчины потихоньку перешло в мирное состояние, сохранив лишь на непредвиденный случай в качестве неприкосновенного запаса пару вещевых мешков под глазами.
– Вы точно не мерин? – более раскованно переспросил мужчина. – Если это вас так особенно беспокоит, то можете смело считать меня жеребцом, но, прошу заметить, – именно жеребцом, а не мерином, – пошутил я. – Простите, что я вас так негостеприимно встретил, – оценив мою шутку, просиял зоофил, – но мы вынуждены опасаться провокаций с их стороны. Понимаете? – быстро проговорил он и недвусмысленно указал глазами на входную калитку. – Да, понимаю, – сочувственно улыбаясь, сказал я. – В оппозиции сейчас, наверно, не сладко? – Безусловно, – подтвердил мое предположение зоофил. – Вот видите, – он показал рукой на стол, на котором стоял стакан со светло-коричневой жижей, – пью какао без сахару. – Но, слава богу, с молоком, – подтрунил я над ним. – Еще бы! Ведь это продукт нашего священного животного! Позвольте представиться – Тимофей Временный, руководитель партии любителей животных. – Ого, а там, – я махнул рукой в сторону калитки, – вас называют скотоложцами. – Врут как сивые мерины! – категорично заявил постепенно раскочегаривающийся Временный. – Это все вражеские инсинуации, и мы никогда не согласимся с навешиваемым на нас ярлыком, осмеянным в народе.
– Ну если честно, народ не очень доверяет вашей партии, – откровенно сказал я, подбрасывая немного дровишек в его топку. – Вы человек честный – сразу видно, но я с вами не соглашусь. Статистики намеренно занижают наш рейтинг в два, в три, а может, и в пять раз! Это всем известно, но все молчат, потому что боятся слова лишнего сказать. А вот я молчать не стану и во всеуслышание заявляю: наша партия самая популярная в народе, особенно – в крестьянстве.
Тимофей Временный сел на свой излюбленный конек; раньше, когда еще существовал независимый телевизионный канал, который содержали любители диких уток и гусей, его оппозиционное, вечно критикующее лицо не вылезало из экрана телевизора. Многие упрекали его в обильном словоизвержении, попахивающим откровенной демагогией, но он отражал все обвинения, прикрываясь щитом борца за демократические свободы. Однажды (еще при старом строе) его даже пригласили возглавить правительство, но он так испугался этого предложения, что больше месяца не вылезал из сортира из-за обильного поноса.
– Вдобавок, – продолжал хорохориться Временный, – мы ведем агрессивную рекламную компанию в регионах и рассчитываем удвоить наш лекторат. – Да, у вас яркие плакаты, – согласился я, рассматривая стены. – Вот, например, этот, – я указал на приглянувшуюся мне картинку: умиротворенно лежащий под могучим хвойным деревом грациозный олень, окруженный россыпью мандаринов. – Очень убедительно! – О-о-о, молодой человек, у вас великолепный вкус. Это один из прародителей нашей партии – Кипарис. – Как же дерево могло быть прародителем вашей партии? – недоуменно спросил я. – Разве вы не знаете древнегреческую мифологию? – удивился он. – Юноша по имени Кипарис, любимец Аполлона, был пылко влюблен в прекрасного оленя, но однажды во время любовной игры он по неосторожности смертельно ранил его. Кипарис горько оплакивал смерть оленя, и его кручина была столь безмерной, что он обратился к Богам с просьбой дать ему возможность вечно тосковать по своему потерянному другу. Боги вняли его мольбе и превратили Кипариса в дерево печали. Кудри юноши стали темно-зеленой хвоей, стройное тело одела кора.
Слезинка упала с глаз любителя животного и растительного мира, растроганного собственным рассказом.
– Да, красивая легенда, – признался я, – тем более что в ней гармонично объединилась любовь и к флоре, и к фауне. Ведь вы, я вижу, не отдаете приоритет только животным. – Да, вы совершенно правильно поняли политику нашей партии. – А вот эта композиция с юношей и цветами просто великолепна, – я показал на наиболее сохранившийся плакат. – Эти цветы тоже как-то связаны с мифологией? – Разумеется, ведь это же гиацинты, – с гордостью сообщил Временный. – Гиацинт, сын спартанского царя Амикла и правнук Зевса, был еще одним любимцем Аполлона. Бог-стреловержец страстно любил Гиацинта и часто являлся на берега Эврота к своему другу. Однажды они состязались в метании диска. После очередного броска Аполлона, диск упал на землю, отскочил от удара и со страшной силой попал в голову Гиацинта. Испуганный Аполлон подбежал к упавшему юноше, но уже ничем не смог ему помочь. Ясные глаза Гиацинта потускнели, темные кудри окрасились алой кровью. Из крови Гиацинта, окропившей землю, выросли цветы – алые ароматные гиацинты, лепестки которых как бы обагрены кровью прекрасного юноши.
Я подошел к плакату с обнаженной красавицей (женщиной).
– К тому же, как я погляжу, вы не отвергаете и слабый пол. – В этом нет ничего необычного, так как мы отвергаем все, что поддерживается правящей коалицией, и принимаем все, что ей изгоняется. Мы – вечные оппозиционеры; какая бы власть не пришла, мы повернемся к ней задом. – Вообще-то при нынешней власти это небезопасно, – лукаво улыбаясь, пошутил я. – Но дело в данном случае даже не в этом, – не понял моего юмора Временный. – Мы готовы вести содержательный диалог со всеми силами... правда, пока это не совсем получается. Понимаете, правящая элита не воспринимает наше зеленое движение всерьез и не считает нас за политических тяжеловесов. Хотя я могу вас твердо заверить в том, что крепче и прочней нашей партии нет! Ведь у нее глубочайшие корни, ибо любовь к животным культивируется во всем мире еще издревле. Вспомните хотя бы наши пословицы и поговорки: "У всякой пташки свои замашки", "Молодость пташкой – старость черепашкой", "Любит кошка молоко – да рыло коротко", "Та бы корова молчала, что под медведем бывала", "Льстец под словами – змей под цветами", "Орел мух не ловит", "Яйца курицу не учат", "Кто в чин вошел лисой, тот в чине будет волком" – это вам что-то напомнило, не правда ли, – ну и конечно же: "Собака – друг человека". А как мы называем любимого человека: трупик ты мой свеженький или педик мой толстозаденький? Нет, мы называем его: киска моя ласковая, голубка сизокрылая, ласточка ненаглядная, сокол ясный, зайчик, тигренок, белочка и так можно перечислять до бесконечности. Впрочем и оскорбляя, мы тоже приравниваем человека к животному: козел, баран, петух, свинья, индюк, телка, ну и так далее. И делаем мы это все – не задумываясь, инстинктивно. Понимаете? А наш государственный герб, вспомните, какой у нас герб? – Да вроде бы птица какая-то, – ответил я, не очень-то интересовавшийся геральдикой. – Птица какая-то! – передразнил меня Временный. – Двуглавый голубь! И это не только у нас, но и у большинства стран мира на гербах изображены животные или растения, потому что подсознательная любовь к ним навечно сохранена в генах людей. Вспомните императрицу Екатерину Великую и ее сексуальные утехи с жеребцами, был даже сконструирован специальный станок для достижения обоюдного оргазма. А древние мифы? Вы вспомните древние мифы, ведь все они имеют под собой реальную историческую основу. Я уже рассказывал вам про Кипариса и Гиацинта, но ведь были и более веские доказательства любви между человеком и животным: кентавры, сфинксы, сирены, сатиры, гарпии, херувимы, греческий Минотавр, египетские Ра и Анубис, индуистский Ганеша, ну и наши славянские русалки, наконец. Все они дети смешанной любви, история которой не имеет начала и, уверен, не будет иметь конца! – закончил свою племенную... извините, пламенную речь Тимофей Временный, думаю, прочитав которую, многие запишутся в партию зоолюбов или, по крайней мере, будут считать себя сочувствующими ей. – Если вам верить, то у вас должна быть самая многочисленная партия, должно быть яблоку негде упасть в вашем, извините, хлеву, но я почему-то кроме вас никого не вижу. Где же все ваши соколы ясные и львы двурогие? – плеснул я немного водички, охлаждая его пыл. – Я не один, нас трое, – понурив голову, ответил Временный, – остальные все перелетели к меринам. – А интеллигенция? Почему она не идет за вами? – Да какая сейчас интеллигенция! – разочарованно махнул рукой Временный. – Это раньше была интеллигенция, когда она жила в холодных условиях, поэтому и сохранялась долго. А сейчас ее вынули из холодильника и положили на солнце, поэтому она протухла, и от нее сильно воняет. – Кстати, я тут в коридоре видел двух интеллигентного вида мужчин, которые куда-то тащили ишака; правда, у них это очень плохо получалось. Это не ваши натуралисты? – Наши-наши, я их уже три часа жду, – торопливо проговорил он. – Понимаете, нас многие упрекают в демагогии, вот мы на совете партии и приняли резолюцию, в которой указали на необходимость продемонстрировать всему обществу практическую часть нашей идеологии. Ну, чтобы, так сказать, показать людям, что мы умеем не только говорить, но умеем и... кое-что делать... Вот поэтому и решили для начала арендовать осла, чтобы использовать его для тренировочных... так сказать, целей, – запинаясь и краснея, пояснил Временный. – Так вы что, с животными... еще... никогда? – подбирая слова, спросил я. – Да, вы меня совершенно правильно поняли. И я этого ничуть не стыжусь, – задрав нос, гордо произнес он. – Мы в своей партийной программе декларируем любовь ко всему живому и не заостряем внимание на том, какая это любовь – духовная или плотская. Поверьте, мы никого не обманываем – платоническая любовь гораздо возвышенней банальной физической близости.
– Так вы, может, и с женщинами... никогда? Только духовно? – Ну что вы, как на духу говорю, с женщинами точно было... – Временный замялся. – Один раз было... точно помню... если я, конечно, что-то не путаю.
– А с мужчинами не пробовали? – Чур меня! Тьфу-тьфу-тьфу, – Временный трижды сплюнул через правое плечо. – Вообще-то у нас принято сплевывать через левое плечо, – сказал я, желая его поправить. – Пусть левые через левое плюют, а я всегда – через правое! – безапелляционным тоном заявил он. – А вы с ними не контактируете? Ведь они тоже оппозиция. – Мы готовы вступить в диалог, как я уже говорил, со всеми, даже с самим чертом, но не с этими красноголовыми развратителями! – Временный, задетый за больной источенный зуб, вновь загорелся. – Эти первобытные дикари коллективно мастурбируют на своих митингах, они свободно разгуливают в голом виде по всему городу. А эти идиотские красные галстуки на шеях и отвратительные красные болты между ног! – Временный поморщился. – Отвратительные, если не сказать больше! Они же пугают маленьких детей и совращают подростков, самые податливые из которых уже начинают засматриваться на их болтающуюся красную идеологию. – Правящая партия тоже предлагает снизить возрастной барьер вступления в половую жизнь до десяти лет. – Все они – растлители малолетних, и красные, и голубые. Понимаете? – сказал вовсю полыхающий зеленым огнем Временный, после чего начал лихорадочно искать какую-то бумагу на своем столе. – Вот, – найдя искомый документ, он протянул его мне, – сами посмотрите, кто действительно заботится о детях. Это полный перечень всех животных, существующих на планете. Я над ним пятьсот дней трудился, ночами не спал. – Я что-то не очень улавливаю, как это все связано с заботой о детях, – сказал я, принимая из его рук семь скрепленных степлером листочков с черными обгоревшими уголками. – А вот вы сами взгляните и убедитесь. – Временный ткнул пальцем в начало документа. – Запрещается вступать в сексуальную связь с особью лошади, заведомо не достигшей двухлетнего возраста, пони – трехлетнего, верблюда – четырехлетнего, ну и так далее по списку. – А-а-а, – догадался я, – так вы заботитесь о непорочности детенышей животных, оберегая их, так сказать, моральную и телесную чистоту. – Ну мы же партия любителей животных и, естественно, в первую очередь заботимся именно об их детях, – пояснил Временный.
Я с изрядной долей любопытства стал разглядывать вышеназванный список. Прочитав лишь несколько строк, я уже не мог сдерживать саркастическую улыбку.
– Да что же здесь смешного?! – не выдержав моего ироничного отношения к концептуальному документу, воскликнул Временный. – Ну ладно домашние животные или зебры с лосями – это я себе еще как-то могу представить, – но у вас здесь в списке, простите, – насекомые, вот тараканы например. – Ну и что же. Неужели вы никогда не пробовали заниматься сексом с тараканчиком? – Нет. А как это? – Все очень просто: ложитесь в ванну, наполненную водой, берете понравившегося вам тараканчика и опускаете его на головку эрегированного пениса, выглядывающую из воды как островок. Тараканчик бегает по островку, лаская вас своими шершавыми ножками и усиками, словно человеческим язычком, и доводит вас до оргазма. Таким же образом можно совокупиться и с мухой, только предварительно нужно завязать ей крылышки. – Допустим, что с тараканом и мухой возможно, – я отдал должное извращенной сообразительности зоофила, – но вот далее в списке – крокодилы, бегемоты, обезьяны, кашалоты и зеленый попугай. Даже слоны с носорогами. У меня, знаете ли, просто не хватает фантазии представить этот... этот, мягко говоря, телесный контакт. Это умозрительные выкладки или вы тоже проводили практические испытания? – сострил я. – Ну причем здесь практические испытания! – в сердцах бросил он, досадуя на мою политическую близорукость. – Наше дело подготовить документ и предусмотреть все возможные варианты. У нас полная свобода выбора, понимаете, и мы никого не ограничиваем в любовных пристрастиях. Конечно, я с вами согласен, с носорогами несколько затруднительно вступить в сексуальную близость, но это не упраздняет их право на защиту с нашей стороны. В природе все твари равноправные, а это уже ваше дело – с кем вступать в сексуальные отношения, а с кем не вступать, ваша обязанность лишь соблюдать возрастные ограничения...
Глаза бездонные чернеют пустотою, И череп зыблется на хрупких позвонках, Его поглажу я дрожащею рукою, О, блеск изящества, холодный, белый прах!
Загнившей падалью тебя зовет за это Непосвященный ум, что, плотью опьянен, Не в силах оценить изящество скелета – Но мой тончайший вкус тобой, скелет, пленен!
Один прикольный чувак рассказал новый способ сексуального удовлетворения, если рядом нет женщины. Можно, конечно, и помастурбировать, но можно и... Значит так, ложитесь в ванну, наполненную водой, берете понравившегося вам таракана и опускаете его на головку эрегированного пениса, выглядывающую из воды как островок. Таракан бегает по островку, лаская вас своими шершавыми ножками и усиками, словно человеческим язычком, и доводит вас до оргазма. Таким же образом можно совокупиться и с мухой, только предварительно нужно оторвать ей крылышки. Возможно, кто-то скажет, что это зоофилия, но, может, стоит поэкспериментировать :-)
Свежий труп с синим блеском зрачков, Я вернусь с ним в остывший альков, Положу его, нежно лаская, И приникну к нему, обнимая. Я всажу ему средь тишины Пару палок под вздохи луны, А лишь ночь свой покинет покров, Опустеет наш трупный альков.