ПИСЬМО ДОМОЙ
Анатолий МЕЛЬНИК
Жил-был прапорщик, звали его Мыкола, служил он в добрые брежневские времена в группе советских войск в ГДР, служил, не тужил. И вот однажды поехал Мыкола в отпуск на свою далекую родину в самой глубинке России, где находилось его село и жила мать.
Село, надо сказать, было не самое процветающее, в миллионерах не значилось, располагалось в километрах 20 от железной дороги и райцентра. Было оно полузабытое Богом, давало стране по разнарядке зерно, мясо, молоко, овощи, почти ничего не оставляя селянам. Асфальтированной улицей была только одна, носившая имя вождя революции, а остальные утопали в пыли и непролазной черноземной грязи в ненастную погоду. Из года в год село хирело, население старело, и молодежь старалась уехать в город, кто учиться, а большинство, на чернорабочие места по предприятиям с предоставлением койки в убитых общежитиях. Ребята, в большинстве своем, после армии домой не возвращались, а девчата, оказавшись в городе, старались выйти замуж за городских. Ну а оставшиеся, работали в полевых бригадах, на фермах. Жизнь протекала серой, будничной, провинциальной.
Вот в такое село и приехал на побывку наш бравый прапорщик. Мать не могла наглядеться и нарадоваться на сына, ну и, как большинство матерей, вскоре исподволь завела речь о том, не пора ли сынок обзавестись семьей, а не сидеть же одному, или заводить знакомство неизвестно с кем, а потом осторожно упомянула, об очень пригожей дивчине, что жила неподалеку. И стройна, и хороша собой, говорила мать, и характером покладиста, доброго нрава, и родители (что имели дочь на выданье) к тому же не пьющие, трудяги. Работает, продолжала мать, дояркой, в руках у нее все спорится и горит. Мыкола поначалу отнекивался, переводя все в шутку, заявил, что еще мол молод, и может еще чуток побыть холостым. А мать со вздохом поучала: “Смотри сынок, какая-нибудь вертихвостка вскружит голову, потом всю жизнь будешь маяться”, и вновь, проявляя настойчивость, начинала прихваливать соседскую дивчину. И Мыколе, чтобы успокоить, и не слишком огорчать мать, пришлось согласиться на знакомство с соседкой.
Буквально на следующий день, как бы ненароком, случилась встреча. Такое бывает очень часто, но что самое удивительное, молодые приглянулись друг другу, и начался роман. Роман развивался по нарастающей, и к концу мыколиного отпуска они решили пожениться.
Проявив чрезвычайную активность, наш прапорщик получил разрешение-уведомление от своего начальства на женитьбу. Сыграли свадьбу, и Мыкола отправился в ГДР, в один из военных городков продолжать службу. А вскоре, оформив все необходимые документы, поехала к Мыколе и молодая жена-односельчанка. И начали они жить-поживать, служить и добра наживать.
Молодая девочка из глухого села, очутившись в Европе, пусть в ГДР’овской, но Европе, была потрясена тем, как живут здесь. Магазины полны товаров, очередей почти нет, улицы асфальтированные, чистые, обсажены ухоженными деревьями и кустарником. Да и в обиходе почти не было слышно такого привычного жаргона скотоферм. Можно было ходить в дождь по улицам без сапог, в туфельках, не замочив подошв. В каждой квартире вода, и не просто вода, а даже горячая! Центральное отопление. Женщине попавшей из села в эти условия казалось все это сказочным сном.
И вскоре, привыкнув к этим благам, (а к хорошему привыкаешь быстро) она без содрогания не могла вспомнить свое прозябание в родном селе, где, работая от зари и до зари, получала трудодни, на которые и купить-то фактически ничего не могла. Все приходилось добывать из-под полы, с рук, переплачивая в три дорога.
Иногда она писала своим подругам, продолжавшим безрадостно трудиться в поле, коровниках и свиноферме о своем новом житье-бытье, и получала от них ответные безрадостные письма. В письмах она подробно с восторгом описывала свое новое положение. В одном из писем, дав волю чувствам и эмоциям, называя вещи своими именами, сообщила подругам, что какая она была дурой, когда горбатилась, получая грош’и в этом ср…м колхозе, доя коров, обхаживая телят и выгребая из-под них навоз. Ходила в ватнике, резиновых сапогах, месила непролазную грязь, и много чего еще с горечью вспоминала она в своем повествовании. А заканчивая письмо, писала: «Я теперь не такая, и чтобы не случилось, возвращаться опять в этот гребаный колхоз она не намерена. У меня есть муж, живем с ним душа в душу, все, что нам нужно, у нас есть, всего хватает, и большего нам ничего не надо. И в конце она намекнула, что у них ожидается пополнение.
Вот такое письмо-откровение и пошло в далекое, мало-помалу забываемое, родное село. Получила и прочитала это письмо самая близкая подруга, с которой после школы продолжала дружить и работать на ферме. Поразилась она тому, как живется ее давней подружке, как повезло, и даже позавидовала доброй завистью. И как обычно, в кругу товарок рассказала о полученном письме, как повезло, как живется их общей знакомой, те даже не поверили тому, что та рассказывала, пришлось зачитать им само письмо. Повздыхали, позавидовали, на том все и закончилось.
Спустя время случилось в колхозе общее собрание. Решали производственные проблемы, которые сводились, в сущности, к одной, от которой у головы колхоза уже давно пухла голова, как выполнить указивки сверху, чтобы дать стране еще больше мяса, масла, молока на душу населения (о том, чтобы догнать и перегнать Америку, речь уже не шла). Вся эта говорильня уже до-смерти всем надоела, в то время как всех заедала бытовуха, дороги к фермам, отсутствие транспорта, запчастей, стройматериалов, подвоз кормов на фермы, то, что в непогоду на ферму можно добираться, разве что, на тракторе. И председатель, и парторг колхоза, сидевшие в президиуме, все это прекрасно знали, но что они собственно могли сделать в тех условиях, когда колхозы обирали до нитки, и царил тотальный дефицит всего необходимого. Собрания в ту пору служили главным образом, как говорили, для “выпускания накопившегося пара”. Вот, когда началось обсуждение, встала и заговорила одна бойкая девица, острая на язык, умевшая резать правду-матку, и завести собравшихся.
Выступая, она упомянула письмо, что получила давняя подружка жены Мыколы: “Почему же вот ТАМ живут так, а мы здесь вот так?!” И пошло-поехало под одобрительный гул собравшихся. Девица увлеклась, и так живописала жизнь недавней товарки, что парторг, не поверив, переспросил: “Что, действительно, так пишет?”. И девица, воскликнув, что, вы мне не верите!? Обратилась к владелице письма: “Маша, так это или нет!“ И та промолвила: “Да”.
Парторг, услышав это, попросил дать почитать письмо, и Маша, порывшись в сумочке, достав письмо, протянула парторгу со словами: “Вы что, нам не верите?” Парторг, взяв письмо, начал внимательно читать, председательствующий, тем временем, повел собрание к финишу. Письмо осталось у парторга.
На следующий день парторг поехал в райцентр по своим партийным делам. В райкоме партии, порешав все вопросы, зашел к первому секретарю, поговорив о том, о сем, упомянул о вчерашнем собрании и письме. Тот попросил письмо почитать, оставил у себя. Почитал, а когда поехал в обком партии, то прихватил его с собой. Там он зашел в идеологический отдел и оставил злосчастное письмо. Идеологи расценили автора письма, как идеологически незрелым, разложившимся, потерявшим все ценности строителя коммунизма, а таким, позорящим страну, не место за рубежом. С такими комментариями письмо и ушло в Москву.
Спустя некоторое время прапорщик Мыкола для продолжения службы вместе с семьей отбыл в Союз в какой-то гарнизон, о которых говорят, что там и Макар телят не пас.
На календаре замаячил 1980 год, и вскоре прапорщику представился случай ехать отдавать интернациональный долг (который, как и все остальные, отродясь ни кто не занимал). Жена его, находясь на сносях, в ожидании наследника, предпочла вернуться к родителям в родное село.