Остальные новые истории

На здоровье!

Дом у бабы Мани старый, с засыпными стенами. Подоконники в таком доме широченные, а окошек всего два и крохотных. Один подоконник заставлен иконами, а второй, как и положено, всевозможными пузырьками с лекарствами. Чего там только нет! Названий-то таких в природе не сохранилось, а у бабы Мани есть!
Если на улице дождь, то баба Маня хандрит. А если погода хорошая и на откидном календаре четверг, то у бабы Мани уборка. Щурясь на яркий свет из оконца, баба Маня выбирает самый запылённый пузырёк (йод, зелёнка, перцовая настойка для спины... не важно - главное самый запылённый из всех!) и, чтобы не засох, делает глоточек. Потом кривится, шамкает беззубым ртом: «Чем горше, тем полезнее!» Закусывает кусочком чёрного хлеба с ключевой водой. Ругает какого-то супостата, многократно пытавшегося отобрать её ценность — пузырьки и идёт задавать корове, курам и поросятам.
Здоровья Вам, баба Маня! И чтобы к Вашим 90 прожить ещё столько же и никогда-никогда не болеть!

P.S. Позвоните родителям...

Ко вчерашней истории: - Кильдым, бильдым, бильдым, кильдым (говорит на своем языке).... БЛЯДЬ ОНА ЕБАНАЯ!!!... Кильдым, бильдым, кильдым (опять на своем языке).

Как-то на рынке был свидетелем разговора двух торговок явно не славянской внешности:
Зять, сука, Кильдым, бильдым, бильдым, кильдым меня ЧУРОКЙ назвал. Это я-то чурка? Ишмыш кыбырды и т.д.

Аналогично (у нас в городе табор), идут разговаривают между собой в полный голос две цыганки: ...тагада-дада... шапка ушанка ...тугуду-дад... золото ... тагада... милиция!!!

Я не буду называть имя этого очень известного барда полностью. Он может и в суд подать.
Ибо достаточно для этого благороден. Пусть будет А.Я.Р. Когда-то М.М. Жванецкий назвал его мужественным человеком в представлении на пластинке. Позже этот мужественный человек отказался от своих песен, принесших ему славу.
Но это - всего лишь подвод к конкретному случаю.
Не торопитесь скучать, будет достаточно забавно.
И так есть зал и в нём более 500 человек. Я на связи с тем, ради кого они собрались. За час - полтора до концерта он говорит, что не сможет. Такое случалось и раньше и обычно я успевал что-либо сделать. Но тут пришлось просто вернуть людям деньги и выслушать их мнение о себе и Клубе Авторской Песни в целом.
Ну и пошёл я к нему в гостиницу Интурист понять, что стряслось. Оказалось, что ему компетентные люди не рекомендовали выступать для Клуба.
Собственно, всё было ясно, я собирался уйти. Но у мэтра не всё оказалось высказанным.
Для представления сцены, ибо для него, да, пожалуй и для меня это оказалось именно сценой:
Большая комната, где кровати отгорожены тяжёлой, псевдокожаной портьерой. На стене напротив большое зеркало. Диванчик, где сижу я, столик с демонстративно оставленной пустой бутылкой от финского ликёра. Ну и Он.
Он начал говорить. И говорил много и темпераментно. Всего не помню, но в памяти надолго осталось дословное:
«Вот все говорят Высоцкий, Высоцкий, а мне, может быть было труднее перешагнуть через его пьедестал, чем ему влезть на него! Меня слушают 5 тысяч человек и я ненавижу эстетов, которым мои стихи не нравятся». Речь была длиннее, но я не всё запомнил, поскольку завороженно следил за тем, как он подходил к зеркалу, гляделся в него, потом разворачивался, шёл к портьере и втыкал в неё нож.
Потом, видимо, притомившись или сказав всё, что хотел он сел в кресло и спросил:
«Надеюсь, я Вам не показался чрезмерно самоуверенным?».
Я смог только пожать плечами. Но это ещё не конец спектакля.
Я ещё не успел откланяться, как вошла, видимо, ожидаемая корреспонденка одной из ростовских газет, по совместительству - племянница тогдашнего главы области.
И вот тут я был, действительно, поражён наповал.
Он проиграл этот спектакль повторно, уже для неё.
И чего ж я не успел уйти... Присутствовал в качестве мебели.

Разве уходит время? Это я ухожу.
Вчерашний юбилей. Сколько интереснейших лиц, сколько ЛЮДЕЙ…
Наша первая классная дама, молодая тогда девушка, красневшая от не очень скромных вопросов наших старичков в институтской группе, которым было на целых пять лет больше, чем ей. Стеснявшаяся своей полноты, так скоро разрешившейся, как и положено в этом замечательном возрасте и в эту пору жизни.
Мы редко видели ее, мы ее принимали как неизбежность, и нам было совсем не до того, что есть в ее душе, что скрывает ее резкость и формальность.
Прошло всего-то лет сорок с небольшим. Разница в возрасте, и тогда-то не казавшаяся чрезмерно большой, сократилась до незамечаемой.
И вдруг – стихи. Пусть пародийные или пропорциональные случаю – ибо юбилей – но в них не примитив стихосложения, не натужность рифмования, не слабость мысли, не повтор миллиарды раз сказанных пожеланий.
Опасение услышать банальности, пошлые рифмы было велико. Я намеревался уйти часа через два, пропустив мимо глаз и ушей обычную шелуху красных папок, букетов, ритуальных песнопений без голоса, слуха, стиха, мысли, литературных монтажей. Не дай Бог встретить записного тамаду, острящего на потребу водочной публике, скрип и треск орущих динамиков, бренчание гитары, расстроенной от одного только ощущения недомытых рук, положенных на нее.
И вдруг – стихи.
И все.
Бронежилет на груди исчез, зажглись глаза, приоткрылся рот и пришла улыбка радости. Жизнь вернулась.
Юбилей, что называется, удался. Его сделали люди, которым хорошо за сорок. У них нашлось что сказать, они знали, как это сделать.
Да, конечно, и юбилярша было под стать. Не каждый сможет побудить монстров науки петь, играть спектакль, читать стихи.
Остепененные, они не только не потеряли, а только накапливают остроту ума, свежесть восприятия, наивность надежд, понимание сути, ощущение ценностей.
Как далеко они вылетели.
Как мало последователей за ними. Как обидно не подбирается за ними то, что составляет ценность бытия, смысл жизни, цель пребывания в этом мире. То, что для них неотторжимо.
Что-то, конечно, они могли бы и сами внедрять в души идущих за ними. Могли бы. Должны были бы.
Но оторвались в спешке вагоны, и стрелки переведены.
Многие ли спросят – для чего живем?
А они спрашивают все время. У себя, у близких, у соседей, у инакомыслящих.
У старых и молодых.
У молодых – в надежде, что через годы в головах, не уместивших, увы, Толстого, Голсуорси, Тургенева, Чайковского, Шопена, Бетховена, Рафаэля, Ван-Гога, все-таки пробьется божеский росток гармонического осознания.
У стариков – в поиске единомышленников. Не попутчиков - единомышленников.
Уходят.
Уходит их время. И мое…

Как страшно звучит в электронной почте – новых сообщений нет.
Они не могут догнать меня?
Их не пишут?
Или я сам не хочу их – наглых, вторгающихся в мою жизнь, уводящих меня от важного для меня самого?
Я слишком далеко? И удаляюсь с каждой секундой?
Я уже оттолкнулся от тех, кто был для меня всем, или частью всего, или точкой опоры, или точкой отторжения?
Я такое непонятое сокровище, которое стало задыхаться не от сердечной боли, а от душащей близости близких?
Я что-то такое знаю, до чего-то дозрел, и не могу об этом рассказать им, потому что я не умею, а они хотят слышать что-то совсем другое?
Или вдруг обнаружилось, что связи случайны, иллюзии рассеялись, и больше нельзя – нет времени – клонить голову и делать вид?
А как же они? Без меня? Вдруг я им нужен, даже, когда отворачиваются и гонят прочь…
Как же они без меня? А я без них?
А как они со мной? А как я с ними? Когда невмоготу?