Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Как "бочка алкоголя разгромила огромную армию" - тут все об австрийцах писали, для равновесия - немного о русских.
ПОВЕСТЬ О ПОБОИЩЕ НА РЕКЕ ПЬЯНЕ [приток Суры]
"В год 6885 (1377 г.). В этом же году перешел из Синей Орды за Волгу некий царевич по имени Арапша, и захотел он пойти ратью на Нижний Новгород. Князь же Дмитрий Константинович [Нижегородский] послал об этом весть к зятю своему, ко князю великому Дмитрию Ивановичу. Князь же великий Дмитрий [Московский], собрав много воинов, пришел ратью к Нижнему Новгороду с войском большим и грозным.
И не было никаких известий о царевиче Арапше, и возвратился великий князь в Москву. А против татар он послал воевод своих, а с ними рать владимирскую, переяславскую, юрьевскую, муромскую, ярославскую. А князь Дмитрий Суздальский отправил сына своего, князя Ивана, да князя Семена Михайловича, а с ними воевод и множество воинов.
И собралось великое войско, и пошли они за реку за Пьяну. И пришла к ним весть о том, что царевич Арапша на Волчьей Воде. Они же повели себя беспечно, не помышляя об опасности: одни — доспехи свои на телеги сложили, а другие — держали их во вьюках, у иных сулицы оставались не насаженными на древко, а щиты и копья не приготовлены к бою были. А ездили все, расстегнув застежки и одежды с плеч спустив, разопрев от жары, ибо стояло знойное время. А если находили по зажитьям мед или пиво, то пили без меры, и напивались допьяна, и ездили пьяными.
Поистине — за Пьяною пьяные!
А старейшины, и князья их, и бояре старшие, и вельможи, и воеводы, те все разъехались, чтобы поохотиться, утеху себе устроили, словно они дома у себя были.
А в это самое время поганые князья мордовские подвели тайно рать татарскую из Мамаевой Орды на князей наших. А князья ничего не знали, и не было им никакой вести об этом. И когда дошли (наши) до Шипары, то поганые, быстро разделившись на пять полков, стремительно и неожиданно ударили в тыл нашим и стали безжалостно рубить, колоть и сечь. Наши же не успели приготовиться к бою и, не в силах ничего сделать, побежали к реке к Пьяне, а татары преследовали их и избивали.
И тогда убили князя Семена Михайловича и множество бояр. Князь же Иван Дмитриевич, жестоко преследуемый, прибежал в оторопи к реке Пьяне, бросился на коне в реку и утонул, и с ним утонули в реке многие бояре и воины и народа без числа погибло. Это несчастье свершилось второго августа, в день памяти святого мученика Стефана, в воскресенье, в шестом часу пополудни.
Татары же, одолев христиан, стали на костях и весь полон и все награбленные богатства здесь оставили, а сами пошли изгоном, не подавая вестей, на Нижний Новгород. У князя же Дмитрия Константиновича не было войск, чтобы выйти на бой с ними, и он побежал в Суздаль. А новгородские жители убежали на судах вверх по Волге к Городцу.
Татары же пришли к Нижнему Новгороду пятого августа, в среду, в день памяти святого мученика Евсигния, накануне Спасова дня, и оставшихся в городе людей перебили, а город весь, и церкви, и монастыри сожгли, и сгорело тогда в городе тридцать две церкви. Ушли же поганые иноплеменники из города в пятницу, разоряя нижегородские волости, сжигая села, и множество людей посекли, и бесчисленное количество женщин, и детей, и девиц повели в полон.
В том же году пришел прежде названный царевич Арапша, и повоевал, и пожег тогда Засурье.
И в том же месяце августе приехал князь Василий Дмитриевич из Суздаля в Нижний Новгород. И послал он людей, и повелел вынуть из реки из Пьяны тело брата своего, князя Ивана. И привезли того в Нижний Новгород, и сотворили плач над ним, и похоронили его в каменной церкви святого Спаса, в притворе, на правой стороне, через неделю после Госпожина дня, двадцать третьего августа"
Однажды дежурным командиром был мальчик, которого условно назовем Ивановым. Он был комсомолец, один из видных культурных работников, член драмкружка, хороший производственник, пользовался полным уважением всех, в том числе и моим, один из старейших беспризорников, имевший большой стаж правонарушений и бродяжничества, которого я лично подобрал в Симферополе. Этот дежурный командир вечером во время рапорта, доложил мне, что у мальчика Мезяка украден только что купленный им радиоприемник. Это был первый радиоприемник в коммуне. Мезяк заплатил за него 70 рублей, которые собирал в течение полугода из своего заработка. Радиоприемник стоял около кровати в спальне и оттуда исчез. Спальня не запиралась, так как замки в коммуне были запрещены, но в течение дня вход туда был не разрешен, и коммунары не могли войти туда, так как были на работе. По моему предложению было созвано общее собрание, на котором дежурный командир разобрал вопрос, куда мог деваться радиоприемник. Он очень тактично вел разговор, указал, кто мог бы войти в спальню за инструментом и т.д., высказал несколько подозрений, предложил избрать комиссию, уговаривал общее собрание выяснить до конца это дело, так как было жалко Мезяка и затем тревожил поступок - кража вещи, на которую человек полгода собирал деньги из своего заработка. Но ничего не удалось открыть; с тем и легли спать. Мезяк - мальчик лет 12. Наутро ко мне пришли несколько пионеров-малышей и сообщили, что они встали в 5 часов, обследовали всю коммуну и нашли в театре под сценой радиоприемник. Они попросили освободить их от работы, чтобы понаблюдать, что там происходит. Они стояли весь день, потом пришли ко мне и сказали прямо - радиоприемник украл Иванов, так как они видели, как он один подходил несколько раз к суфлерской будке, стоял там и что-то слушал. Больше никаких доказательств они не имели. Только то, что он стоял, не будучи дежурным командиром, у суфлерской будки и слушал. Я сыграл ва-банк. Я позвал Иванова и говорю: - Ты украл радиоприемник, и баста! Он побледнел, сел на стул и говорит: - Да, я украл? Этот случай сделался предметом обсуждения общего собрания. Комсомол исключил его и передал дело на общее собрание коммунаров. Общее собрание происходило под председательством мальчика, которого называли Робеспьер, он всегда предлагал одно - выгнать из коммуны. На этот раз также постановили выгнать, но постановили выгнать буквально - открыть дверь и спустить Иванова с лестницы. Я возражал против изгнания, вспоминал всякие случаи, что и тебя хотели выгнать, но ничего не добился. Позвонил в НКВД и сообщил, что есть такое постановление общего собрания - выгнать, и выгнать символически таким-то образом. Они мне ответили, что этого постановления не утвердят и что я должен добиться отмены его. Я обладал очень большим авторитетом у коммунаров и мог добиться, чего хотел, иногда очень трудных вещей. Тут я ничего не мог сделать - они меня лишили слова в первый раз за всю жизнь коммуны. - Антон Семенович, мы вас лишаем слова! И кончено. Я все-таки им сказал, что они не имеют права выгнать, пока они не получат утверждения НКВД. Тут они со мной согласились и перенесли вопрос на завтра с тем, что прибудут представители НКВД, а они при них подтвердят свое решение. Я имел неприятности, меня упрекали в том, что я не добился отмены постановления. На другой день несколько видных чекистов приехали в коммуну. Их встретили так: - Вы чего приехали? Защищать Иванова? - Нет, добиться справедливости. И тут произошел между коммунарами и чекистами диспут о дисциплине, который может и теперь служить для меня каркасом для разработки этой важнейшей проблемы. На общем собрании чекисты так говорили: - Что вы хотите показать вашим постановлением? Иванов ваш передовик, ваш активист, вы его вооружили доверием, вы ему доверяли коммуну, вы подчинялись его распоряжениям беспрекословно. А теперь, когда он один раз украл, вы его выгоняете. И затем, куда он пойдет? Он пойдет на улицу, а это значит - бандит! Неужели вы так слабы, что не можете перевоспитать Иванова? Причем сам Иванов, "бандит" в истерике бьется целый день. С ним больше доктора возятся, чем комсомольцы. Показывают на него: - Вот человек болен. Вы, такой сильный коллектив, вы перековали столько человек, неужели вы боитесь, что он плохо на вас повлияет? Ведь вас 456 человек! А он один. Это убийственные доводы, это убийственная логика. И вот что отвечали им коммунары, не такие опытные люди, но люди, отвечающие за свой коллектив, тот же Робеспьер и другие. Они говорили: - Если Иванов пропадет - правильно. Пусть и пропадает. Если бы он украл что-нибудь - одно дело. Но он был дежурным командиром, мы ему доверили коммуну, он председательствовал на общем собрании и упрашивал нас - говорите то, что знаете. Тут не воровство. Это он один нахально, цинично, нагло пошел против всех, соблазнившись 70 рублями, пошел против нас, против Мезяка, который несколько месяцев собирал по 10 рублей из своего заработка. Если он пропадет, нам не жалко его! И, во-вторых, мы с ним, конечно, справимся. Мы не боимся, но нас это не интересует. Мы потому и справимся с ним, что мы можем его выгнать. И если мы его не выгоним и другого не выгоним, тогда наш коллектив потеряет всю силу и ни с кем не справится. Мы его выгоним, а таких, как он, у нас 70 человек, и мы с ними справимся, именно потому, что мы его выгоним! Чекисты возражали, что вы все-таки теряете члена коллектива, у вас пятно на коллективе, он пропадет. Им возражали коммунары: посмотрите на такую-то колонию, на такую-то колонию, где нет дисциплины, сколько она теряет в год. Там бежит в год 50%. Значит, если мы настаиваем так резко на дисциплине, то потеря будет меньше, мы согласны его потерять, но зато справимся с другими. Спор шел долго, целый вечер. Наконец коммунары перестали возражать и даже аплодировали хорошим речам чекистов. Но когда дело доходило до голосования и председатель говорил: "Кто за то, чтобы выгнать Иванова?" - все сразу поднимали руки. Опять бросали чекисты слово, опять убеждали, и я видел по их лицам, что они улыбаются, потому что знают, что все равно Иванова выгонят. И в 12 часов ночи постановили: выгнать именно так, как постановили вчера, - открыть дверь и спустить с лестницы. Единственно, чего мы добились, что не физически выгнать, а взять под стражу и отправить в Харьков. Так и выгнали. Конечно, потом я и другие приняли меры, чтобы Иванова отправить в другую колонию, но чтобы никто не знал, так как когда через год узнали об этом, то меня спрашивали, как это я нарушил постановление общего собрания, - мы постановили выгнать, а он ходил и хлопотал. Этот случай явился для меня толчком, после которого я долго думал, до каких пор интересы коллектива должны стоять впереди интересов отдельной личности. И сейчас я склонен думать, что предпочтение интересов коллектива должно быть доведено до конца, даже до беспощадного конца - и в этом случае будет настоящее воспитание коллектива и отдельной личности.
А эту историю рассказывал в стародавние времена Никита Михалков — в ту пору еще не учивший народ державности, а просто снимавший хорошее кино. И, между прочим, любивший подтрунить в компаниях над официозным папой. А история такая. В октябре 1964-го в коридоры ВГИКа какая-то сорока принесла на хвосте свежую весть о том, что Хруща снимают — вот прямо-таки в эти минуты. Студент Никита, еще ребенком представленный своему полному тезке, помнил, что у папы, обладавшего уникальной способностью запечатлеваться с начальством, на рабочем столе стоит фотография — он с Хрущевым. И студент полетел сообщить отцу горячую новость. Он ворвался в родительский дом возбужденный: папа, ты слышал? — Что такое? — участливо поинтересовался Сергей Владимирович. — Что с-случилось, с-сынок?Сынок уже было открыл рот, чтобы рассказать, что случилось, но в этот момент увидел фотографию на папином рабочем столе. На фотографии рядом с папой стоял Леонид Ильич Брежнев. — Что ты так разв-волновался, сынок?
В моей молодости компов не было, а так называемая "компьютерная зависимость" родителей так же волновала. Бумажные куклы, рисование, пластилиновые зайцы, книги - это все она, окаянная, "хренью дете занимается, еще и грязь разводит, а ну-ка быстренько придумаем, что оно еще обязано делать, чтобы все поскорее зaпрЫтить". Про телевизор и говорить нечего (но тогда по нему и смотреть почти нечего было). Но даже это мы еще шоколадно жили - нападки были чисто нервы потрепать. В деревне царило безумие в духе анекдотов про прапорщиков: детей заставляли перетаскивать дрова из сарая, а потом _точно туда же_ обратно, просто чтобы были "при деле" - судя по реакции деда, до моего приезда на летние каникулы, никто из дрессированных деревенских детей даже и не помышлял дать отпор.
Когда мне было лет 12, весь небольшой военный городок потрясла новость - девочка из восьмого "б" беременна, причём не знает, от кого из двоих. Школа в городе одна, так что про "весь город" - не преувеличение, да и времена стояли такие, что беременная малолетка была случаем крайне редким и вопиющим.
В общем, даже те родители, которые до недавних пор стеснялись поговорить с отпрысками о пестиках и тычинках, поняли: всё-таки придётся. Моя маменька, которая даже слово "задница" считала ужасно неприличным, краснея и бледнея, рассказывала что-то о яйцеклетках и сперматозоидах, сосед, подполковник, проявил смекалку и организаторские способности и зазвал в школу подросткового врача из местной поликлиники, чтобы она прочитала лекцию по-научному...
В общем, история не особо зажигательная, если б не одно "но". Прошло 20 лет, и та самая девочка теперь возглавляет некую общественную организацию, которая требует запретить в школах уроки полового просвещения, потому что они развращают детей!
Султан Марокко — бездушный деспот, а его сановники — деспоты помельче. Постоянной системы налогового обложения не существует, но когда султану или паше нужны деньги, они требуют их у какого-нибудь богача, и тому приходится либо выкладывать наличные, либо отправляться в тюрьму. Поэтому в Марокко немногие рискуют быть богатыми. Это слишком опасная роскошь. Иногда кто-нибудь из тщеславия выставляет свое богатство напоказ, но рано или поздно султан в чем-нибудь обвиняет его, — в чем именно, большого значения не имеет, — и конфискует его имущество. Разумеется, в государстве немало богатых людей, но они прячут деньги, одеваются в лохмотья и притворяются бедняками. Частенько султан заключает в тюрьму человека, подозреваемого в богатстве, и делает его пребывание там столь неприятным, что тот вынужден бывает сознаться, где спрятал свои деньги.
Мавры и евреи иногда прибегают к покровительству иностранных консулов, и тогда они могут безнаказанно колоть султану глаза своим богатством.
Марк Твен "Простаки за границей, или Путь новых паломников"