Продвинутые врачи пытаются понять, почему в СССР так увлекались лечением банками. Действительно, практически все прошли через эту инициацию. Расписные со спины коричневыми кругляшами, как гумилевские жирафы, советские граждане там и сям украшали летом пляжи. Какая в банках целительная сила не знаю, но видимо, что-то вроде кровопускания - действие почти магическое, неторопливое, связанное с загадочными манипуляциями. На впечатлительные умы производило сокрушительное действие. Тут хочется вспомнить каверинскую историю про доктора Нейгауза. Это, кажется, конец девятнадцатого - начало двадцатого века.
...Лет пятнадцать назад мужики во главе с волостным старшиной приехали за ним, чтобы отвезти его в одну из окрестных деревень.
Там под иконами лежал огромный волосатый старик, очевидец Отечественной войны, которого, по предписанию из обеих столиц, необходимо было сохранить для празднования столетней годовщины 1812 года.
Он кричал. Печной горшок стоял на его животе.
Вернувшись из городской больницы, где он был поражен лечебным свойством сухих банок, он взял печной горшок, намылил его, сжег в нем клок кудели и сам себе поставил на живот вместо банки.
Живот ушел в печной горшок без остатка.
Три растерянных фельдшера суетились вокруг старика. Они тщетно пытались под наблюдением пристава засунуть под горшок пальцы.
Старик ругал их по матери. Уверяя, что он был лично знаком с Бонапартом, что у других очевидцев в паспортах подчищены года, он требовал у фельдшеров немедленного облегчения.
Нейгауз с минуту смотрел на него – моржовые усы его чуть заметно дрожали от сдержанного смеха.
Оглядевшись, он приметил у печки кочергу. Все следили за ним с любопытством. Он взял в руки кочергу и, сказав только с легким латышским акцентом: «Ну, теперь держись, старый хрен», – ахнул по горшку кочергой. Горшок разлетелся в куски. Стодвадцатипятилетний волосатый живот вылез из-под него, обожженный, сильно потрепанный, но веселый.
С тех пор Нейгауза на сто верст кругом знал каждый ребенок.
Татьяна Мэй