Копии историй

В одном из академических театров главный режиссер очень гордился своей приверженностью ко всему русскому. Поэтому решил поставить в график на 1 января днем лучший спектакль театра – эпичную трагедию «Царь Борис».
Новогоднее, считайте, что раннее утро, 12 часов дня. В зале родители с детишками. А тут не какая-нибудь веселая сказочка, а монументальное полотно. Огромная массовка, главные герои в массивных кафтанах и меховых шапках. Почти вся труппа с тяжелого бодуна мучается под жаркими софитами.

В центре сцены на возвышении сам царь Борис просит деньги у бояр. Текст у него такой:
- Я не отдам – дети мои отдадут. Дети не отдадут – внуки отдадут!
Царь, собираясь с последними силами, выдает фразу:
- Я не отдам – внуки отдадут! Внуки не отдадут…
И тут, понимая, что сболтнул не то, актёр зависает и начинает соображать, как ему выкрутиться. Наступает пауза. И тут в полной тишине кто-то из толпы отчетливо произносит:
- Местком отдаст!
Зал начинает хохотать. Актеров на сцене тоже трясет от смеха. И тут царь стаскивает с головы шапку Мономаха и со стоном падает на руки бояр.
- Всё! Больше не могу!

ЗЕКИ ТОЖЕ ЛЮБЯТ КОТИКОВ

— Всех котов и кошек выловить сегодня до обеда и сжечь в кочегарках. Всех до единого, я проверю! На чьей территории увижу кота, считайте, что пятнадцать и биржа вам обеспечены. Пойдете баланы катать… Развели тут питомник, понимаешь! — замначальника по POP гонит жути на всех завхозов отрядов и членов СВП (секции внутреннего порядка).

Все молчат, но каждый думает, как выкрутиться из щекотливой ситуации… Конечно, коты и кошки никому особо не мешают, но ведь не мешали и шесть деревьев, которые являлись единственной достопримечательностью зоны и которые спилили! Лагерь должен быть похож на лагерь, так гласит закон.

Юра Кислый, завхоз одиннадцатого отряда, самый старый завхоз зоны, не выдерживает:

— Сажайте сразу! Лично я никого сжигать не буду, у меня не две головы, и я вам не садист. Бродячих здесь почти нет, все — чьи-то, за них спросят, и спросят построже, чем за человека. Я пас, пусть прапорщики и ловят, у них погоны и власть!

— Молчать! — Режимник вскакивает из-за стола и подается вперед. — Ты слишком умный, Кислов, смотри, мое терпение не безгранично! У тебя есть шныри… Или тебя учить, как это делается?.. В три часа дня проверяю. Идите.

Мало кто знает, что значит кот или кошка для заключенного. Они были, есть и будут в каждом лагере всегда. Их держат в основном старые каторжане или молодежь, успевшая почалиться по крытым и мытым, как говорят урки.

Кошка — тот же ребенок, которого он никогда не имел и не известно, будет ли иметь вообще. Это друг, ласка, забота, человечность, отдушина, собственность, брат, время — все, что хотите. Вот что такое для заключенного кошечка, как бы это противоречиво ни выглядело. И вот, вырастив, выпестовав оную, приучив к себе, почувствовав ее ласку и тепло, ему предстоит лишиться этой, может быть, единственной радости!

Собак на зоне, как правило, нет, иногда их завозят на биржу, но долго они не живут… Кошка удобней во всех отношениях: спрятать, пронести, прокормить… Конечно, завхозы могли предупредить всех о готовящейся облаве, но своя рубашка ближе к телу, к тому же завхоз завхозу — рознь… Это запросто могло стать известным режимнику, и тогда пощады не жди. Да, это именно тот случай из десятков и сотен прочих, когда администрация делает «дело» чужими руками и потом как бы удивляется жутким последствиям.

Я хочу рассказать о том, что произошло в этот день только в одном четвёртом отряде. По понятным причинам не подписываюсь.

Ренат Сабиров, сорокатрехлетний казанский карманник, проживал именно в этом отряде. До конца срока ему оставалось не так уж много, всего семь месяцев. Четыре с лишним года он просидел без несчастья и был рад освободиться тем, кем пришёл в лагерь и кем был всегда, — арестантом, человеком «одних и тех же правил». Ренат почти ни с кем не общался из молодой блоти, видя, что это за публика и чем она дышит, имел очень узкий круг друзей и никого лишнего к себе не подпускал. Человек на редкость постоянный и порядочный по лагерным понятиям, он жил уединенно, но с большим достоинством. Умные выразительные глаза с напряжением во взгляде, продолговатое лицо и рельефный подбородок выгодно выделяли его из массы, а рост, плечи и голос нет-нет да и напоминали окружающим о характере и силе, что вкупе с умом не так мало для лагеря.

Я никогда не был с Ренатом в близких отношениях, но, как и все, по-своему уважал его за твердость духа и прямолинейность. Когда мне стало известно, что вытворил Ренат, я несколько дней не мог прийти в себя и много размышлял над причинами и первопричинами всего того, что случается с нами. Только шок, аффект мог толкнуть такого человека на то, что произошло, думал я, но ошибался. Это была элементарная продуманная месть, месть того, кто не желает прощать и не ждет пощады для себя…

Придя в отряд после упомянутого собрания у режимника, завхоз четвертого отряда Полетаев по кличке Шакал не стал долго раздумывать. Зекам, которые находились в жилзоне, а их было немного, он объявил, что вот-вот явится комиссия из управления, будут ходить по баракам. Люди не стали ждать приглашения и во избежание неприятностей по-быстрому ретировались с глаз долой. С комиссиями обычно ходят оперативники, а найти причину придраться к зеку всегда легко… Дневальных Шакал загнал в одну из секций делать уборку, а сам, воспользовавшись временем и отсутствием свидетелей, быстро схватил пепельную Ренатову кошку Наташку, спрятал ее под куртку, и через десять минут она уже металась в топке котельной. То же самое, чуть позже, он проделал еще с двумя котами и был таков.

Ренат снялся с биржи по шестичасовому съему и сразу пошел в барак. Кошки на месте не было, не встретил он ее и на улице, где она обычно гуляла.

До семи часов Ренат ни о чем не подозревал и не волновался, так как Наташка частенько бегала в другой барак и приходила и позже, однако ближе к восьми он что-то почувствовал. Буквально через тридцать минут Ренат был уже в курсе событий, а именно указаний режимника насчёт облавы на котов. Побывав в других отрядах, он узнал, что везде поступили по-разному, узнал и то, что многие кошки исчезли. Ренат тут же зашёл к Шакалу и без обиняков спросил у него, где кошка. Тот наигранно выпучил пустые лживые глаза и сделал удивлённое лицо. Даже после слов Рената, что ему досконально известно об утренних указаниях режимника, Шакал отпирался и продолжал твердить, что ни сном ни духом ничего не ведает. Ренат, понятно, не поверил ему и, как рассказывали очевидцы, «побелел на глаза». Он не стал грозить и пугать Шакала, лишь хмуро произнес: «Если её нет, лучше скажи… Скажи сейчас, сразу».

Шакал по-прежнему клялся и божился, что ничего не знает, вызывал шнырей для подтверждения, но те пожимали плечами и говорили, что они занимались уборкой и ничего не видели.

Ренат ещё раз прожёг взглядом Шакала, молча постоял несколько секунд и ушёл.

Кочегар «Дашка», молодой педераст ещё со свободы, показал на суде следующее: «Ренат зашёл ко мне около десяти часов вечера и спросил, был ли у меня в течение дня завхоз Полетаев. Я ответил, что не был, так как был строго предупрежден завхозом и боялся потерять место. Тогда Ренат закрыл дверь на крючок, молча взял из кучи дров большое метровое полено и сказал: „Или у тебя руки отвалятся, или ты скажешь все!“ Я сразу заметил, в каком он состоянии, и ответил, что Шакал был у меня примерно в одиннадцать часов дня. Он прошел мимо меня, когда я колол на улице дрова. В кочегарке был всего три — пять минут и сразу вышел. Зачем заходил, не знаю, но в руках у него точно ничего не было. „А под телогрейкой?“ — спросил Сабиров. Я ответил, что, кажется, что-то было, но что, не заметил. Ренат не стал бить меня и тотчас ушел. Минут через двадцать он снова вернулся, но уже с завхозом Полетаевым, при котором я повторил все слово в слово. После моих слов Полетаев очень заволновался, отступил к топке и каким-то не своим голосом заскулил: „Ренат, ее бы уничтожили так и так, рано или поздно! За это взялся сам POP, сам, понимаешь… Что мне оставалось делать, что?! Я не хотел признаваться, не хотел тебя расстраивать, думал: скажу позже, когда успокоишься, честно! Ты пойми меня, Ренат, пойми!“

Сабиров ничего не говорил, стоял и слушал. Потом так же молча опять закрыл дверь на крючок, отошел от нее и поманил пальцем Шакала. Тот стоял как вкопанный, не понимая, что от него хотят. Ренат поманил вторично, и лишь после этого Полетаев сделал несколько шагов к Сабирову.

Распахнув свою телогрейку, Сабиров выхватил из-за пояса молоток и со всего маху ударил им Полетаева по голове. Тот рухнул, даже не вскрикнув. Постояв с минуту, Сабиров открыл дверцу печи, достал несколько крупных горящих поленьев и бросил их на Полетаева. Потом взял стоявшую у стены совковую лопату, несколько раз загреб углей и снова высыпал на него. В кочегарке сразу запахло горелым тряпьем, Шакал не шевелился. «Не бойся, — сказал мне Сабиров и бросил лопату. — Я буду на улице, а ты закройся и минут двадцать никого не впускай, как будто тебя нет. Если сбросишь с него поленья, засуну в печку тебя. Понял?» Я сделал все, как он велел, очень боялся. Больше Сабиров в кочегарку не входил, а я минут через двадцать побежал на вахту…»

Михаил Лунин в Декабрьском восстании не участвовал. Его осудили по I разряду "за преступные намерения", за то, что десять лет назад грозился убить царя. В 1816 году Лунин вступил в "Союз спасения", а через два года стал одним из основателей "Союза благоденствия", однако позднее разочаровался и отошёл от дел. 14 декабря он встретил в Варшаве, в должности командира гусарского эскадрона. Из всех декабристов Лунин был арестован последним и только потому, что на него дали показания бывшие соратники: Александр Поджио, Павел Пестель, Сергей Трубецкой. Великий князь Константин, по слухам, пытался вызволить своего подчинённого и даже намекал на возможный отъезд во Францию, но Лунин бежать отказался: "Я разделял идеи своих товарищей и разделю их участь".
16 апреля 1826 года он был под конвоем доставлен в Петропавловскую крепость. На заседании Следственного комитета Лунина спросили, откуда он заимствовал свободный образ мыслей, очевидно ожидая, что он оговорит кого-нибудь из единомышленников. Михаил Сергеевич не назвал ни одного имени. "Из здравого рассудка", - таким был его ответ.

В одном интервью на вопрос: "Вы пишете от души?" Александр Ширвиндт ответил:
- От чего придётся. Какое место тела в данный момент о себе напоминает, от того и пишу.

В 1961 году Юрий Никулин снялся в одной из лучших своих картин - фильме Льва Кулиджанова "Когда деревья были большими". Это была первая драматическая роль актёра. Никулин сыграл Кузьму Кузьмича Иорданова, который, потеряв во время войны семью, совершенно опустился.
Самое удивительное, что, приглашая Никулина на эту роль, Кулиджанов не видел ни одного фильма с его участием. Актёра режиссёр знал по цирку, при этом, в весёлом клоуне он сумел обнаружить черты непутёвого Иорданова. И в своем выборе Кулиджанов не ошибся.
Юрий Никулин вспоминал:
- Увидев режиссёра Кулиджанова в первый раз, я подумал: "Вот так, наверное, должны выглядеть хорошие педагоги". Лев Александрович производил впечатление человека спокойного, уравновешенного и собранного.
- Как вам роль? — спросил он сразу.
- Понравилась, но не знаю, смогу ли сыграть её, - признался я чистосердечно.
- Умоляю вас, не играйте. Только не играйте! И вообще, не говорите слово "играть". Будьте сами собой. Считайте, что ваша фамилия не Никулин, а Иорданов. И живёте вы в Москве, в старом доме. Вам пятьдесят лет... Вы побродите по улицам, зайдите в магазины, присмотритесь к людям, похожим на вашего героя. Они встречаются в Москве.
Этот совет я выполнил. Ходил около пивных, мебельных магазинов, смотрел, примеривался...
Насколько удачно актёр вошёл в образ, можно судить по одной забавной истории. В самый первый съёмочный день, когда снимался эпизод в мебельном магазине, Никулин приехал на съёмочную площадку в гриме и костюме Иорданова и хотел было войти в магазин. Однако директор магазина внезапно загородил ему проход. Трёхдневная щетина и мятый костюм Никулина произвели на него соответствующее впечатление.
- Куда вы, гражданин? - грозно спросил директор.
- Мне в магазин, - ответил Никулин.
- Нечего вам там делать! - ещё более насупил брови директор.
- Да я - актёр, в фильме снимаюсь.
- Знаем мы таких артистов! С утра глаза зальют и ходят, "спектакли" разыгрывают! Идите прочь, пока я милицию не позвал!
В этот момент к месту событий подошёл сам Кулиджанов и заступился за актёра. От слов режиссёра у директора глаза округлились ещё больше. А режиссёр откровенно радовался:
- Ну, если народ вас так воспринимает, значит, в образ вы вошли прекрасно.

В Куоккалу, к Корнею Чуковскому, часто приезжали друзья-писатели. Разговоры, разумеется, велись о литературе. Корней Иванович, литературовед с тонким вкусом, порой резко отзывался о тех, кого считал бездарностью. Однажды он нелестно высказался об одном "стихотворце".
- Но, позвольте, - кто-то возразил ему, - это же поэт милостью Божьей!
- Не милостью, а милостынью! - сердито ответил Чуковский.

Вот совершенно реальная, абсолютно правдивая история, рассказанная одним сотрудником ФСБ - слава богу, пообщаться с ними, по долгу службы, в своё время довелось немало.
Возвращались комитетчики с задержания из Троицка в родной Челябинск. Три джипаря, в каждом по четыре опера, "Макары", "Калаши", дипломат с мечеными купюрами - всё как полагается. Асфальтовая стрела трассы, заходящее солнце, из динамиков льются ласкающие слух аккорды шансона. Устали, как собаки, ничего не хочется - только до дома добраться поскорее и упасть до утра.
Но не тут-то было. Откуда ни возьмись, на обочине - мамка. Это простой советский человек остановился бы, предложил подвезти пятидесятилетнюю женщину, но на то он и простой человек. А у этих друзей глаз намётан - других там и не держат.
- Что, мужики, прикольнёмся? - предложил кто-то.
- Да легко!
Останавливаются, выходят. Мамка, видя такую кучу народа, уже начинает умножать их на баксы, и уже начинает думать, что Куршавель - вот он! Совсем близко! Проводит их к девочкам - выбирайте! А девочек - штук двадцать, на любой вкус - высокие, пониже, пышные, стройные, от восемнадцати до сорока, умеют всё! Как говорится, за ваши деньги - любой каприз!
Впрочем, там не только девочки были. Был ещё здоровый, широченный охранник. Голова лысая, как коленки у девочек, и растёт сразу от плеч - шеей там и не пахло.
- Слышь, мать, почём?
- Ну, вот эти, - показывает она, - по сто. Те - по двести. А вот эти... о! По триста! Но они того стоят!
- Нет, мать, ты не поняла - за лысого сколько?
Девочки в шоке. Мамка в ступоре. До самого лысого смысл сказанного ещё вообще не дошёл.
- Что, простите?
- Нас девочки не интересуют - за лысого сколько хочешь?
Тут лысый стал что-то понимать. Понимать, что он крупно встрял - один на дюжину! Да и девочки так сочувственно на него посмотрели... Им-то, наверное, к такому раскладу не привыкать. Ясен пень, лысый ещё надеется, что это всего лишь шутка, но голову, на всякий случай, в плечи втянул - точно как черепаха! Не очень понятно, правда, как это у него получилось - без шеи-то.
- Что вы, что вы!? - замахала руками мамка. - Он не продаётся! Он здесь вообще для других целей!
- Да как не продаётся? Сказала же - выбирайте. Вот мы и выбрали. Лысого хотим!
Лысый уже сжался, стал в два раза ниже и в три раза уже, но, один чёрт, не помогало.
- Да ты, мать, не бойся - не скупимся, - и тут появился дипломат с мечеными деньгами. – А если хорошо поработает, то и премируем!
- Ребята, вы серьёзно? - переспросила мамка, в которой уже проснулась коммерческая жилка.
Любой каприз за ваши деньги! О том, что лысый не продается, и вообще несет в себе другую функцию, она уже не думала. Куршавель близко, как никогда! Так что думала она уже о том, за сколько же его продать?
- По пятьсот баксов за раз - хватит?
До лысого тоже дошло, что шутки кончились. И даже перспектива заработать его не прельщала, а потому он нашёл единственный возможный выход - бросился в лес, только пятки засверкали.
- Стой, куда!? - завопила мамка.
Но было уже поздно. Куршавель обломился.

На зимних гастролях БДТ в холодном Хельсинки, при скудных суточных Сергей Юрский пожаловался Георгию Товстоногову, что не может решиться, что купить - альбом с картинками Сальвадора Дали или хорошие кальсоны. С одной стороны, интерес к сюрреализму, а с другой - минус 20 на улице. Товстоногов посмеялся, полистал альбом и категорически посоветовал кальсоны. Прошло время. Товстоногов ставил спектакль в Финляндии. По возвращении вручил Юрскому тот самый альбомчик Дали: "Помню, вам хотелось это иметь. Возьмите и убедитесь, что совет я вам тогда дал правильный".

Жена генерала Рокоссовского во время войны работала простой прачкой в госпитале.

Со своей женой Константин Константинович прожил 45 лет.

...В октябре 1941 года семья Константина Константиновича, тогда еще командующего 16-й армией, была временно эвакуирована в Новосибирск. Местные органы, ведающие распределением трудовых ресурсов, направили Юлию Петровну Рокоссовскую в госпиталь. Там ей предложили работать прачкой.

Месяца через два начальнику госпиталя попалось личное дело Ю.П. Рокоссовской. Он был в шоке, вызвал к себе Юлию Петровну и спросил:

— У вас в анкете сказано, что ваш муж, Рокоссовский, находится на фронте.
— Да, он на фронте,— подтвердила Юлия Петровна.
— А это не тот ли генерал Рокоссовский, армия которого отличилась при обороне Москвы?
— Мой муж командует шестнадцатой армией, которая действительно обороняла Москву.

— Так вы являетесь женой Константина Константиновича Рокоссовского?
— Да.
— А что же вы об этом никому не сказали?
— Меня не спрашивали.

Полковник снова начал просматривать личное дело.

— «Владею французским, английским, польским и немецким языками»,— прочитал он.— А кто же вас поставил прачкой?
— Я горжусь тем, что в меру своих сил и возможностей помогаю нашей Красной Армии в тяжелые для страны дни! — с достоинством ответила Рокоссовская.
— Это правильно. Но знаете, как многие военные училища нуждаются в преподавателях иностранных языков?

Юлия Петровна пожала плечами. А утром ее вызвали в военкомат и дали направление на работу в училище...

И еще одна деталь: дочь К.К. Рокоссовского Ада, оказывается, после окончания специальных курсов находилась в тылу врага, у партизан.

Я написал репортаж и показал его Константину Константиновичу. Попросил прочитать. Командующий по ходу дела внес несколько добавлений и поправок…

Слова «видный советский полководец» заменил на «один из советских полководцев». Вычеркнул слова «любимец армии и народа».

В этом был весь он, Константин Константинович Рокоссовский.

(с) Трояновский П.И. «На восьми фронтах»— М.: Воениздат 1982 г.
на фото: Константин Рокоссовский с женой и дочерью

Многие расписывались на Рейхстаге или считали своим долгом оплевать его стены. Автографы были разные: "Мы отомстили!", "Мы пришли из Сталинграда!", "Здесь был Иванов!" и так далее.
Лучший автограф, находился на цоколе статуи Великого курфюрста.
Здесь имелась бронзовая доска с родословной и перечнем великих людей Германии: Гёте, Шиллер, Мольтке, Шлиффен и другие.
Она была жирно перечеркнута мелом, а ниже стояло следующее: "Е...л я вас всех! Сидоров".
Все, от генерала до солдата, умилялись, но мел был позже стерт, и бесценный автограф не сохранился для истории.
Но Сидоров был прав!

Это анекдот из книги Поджо Браччолини 15 века "Фацетий". Сам автор был секретарём у папы, так что допускал вольности.

Некто пришел к священнику - не то с искренними намерениями, не то для смеха - и объявил, что хочет исповедываться в грехах. Священник предложил ему перечислить, что он помнит из грехов, и тот сказал, что украл что-то у соседа, но сосед еще больше украл у него. «Одно покрывается другим, - решил священник, - ибо оба вы согрешили одинаково. Кающийся припомнил и другой случай, когда он кого-то побил, но сам тоже получил от него побои. Священник снова признал, что вина была искуплена наказанием». И многое еще подобным же образом поведал кающийся, и всякий раз священник признавал, что одно покрывается другим. Наконец тот объявил: «Остается один ужасный грех, который вгоняет меня в краску и в котором я боюсь признаться, особенно вам, потому что вас он касается главным образом». Священник стал уговаривать его отбросить страх и честно признаться в грехе. Кающийся долго отнекивался, но в конце концов сказал, повинуясь уговорам священника: «Я согрешил с вашей сестрою». А священник в ответ: «Ну, а я много раз грешил с вашей матерью, так что, как и в прочих случаях, одна вина смывает другую».