ПИСЬМО СТАЛИНУ
"Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе".
М. Исаковский
Не зря булгаковский Сатана в обличьи профессора Воланда ("Мастер и
Маргарита") утверждал, что нравы народонаселения портит не он, а
"квартирный вопрос". Эта история из послевоенного Киева – тому
подтверждение.
Мой покойный отец, кадровый военный, прошел три войны, ранения,
контузии, плен, награды... Однако по "графе" в 1946 году был уволен из
армии, подвергнутой чистке от евреев, невзирая ни на какие боевые
заслуги. И за восьмилетнюю боевую службу получил пинок под зад, а через
пару лет после демобилизации еще и 8 лет – за справедливость, но по
статье, связанной с бандитизмом.
... История, которая привела его за решетку, началась еще в позапрошлом
веке. Мой прадед как крупный строительный подрядчик, купец высшей
гильдии, получил право жить в центре Киева и по этому праву занимал
пятикомнатную квартиру на Бессарабке. В доме, где в 1897-1904 гг.
проживал Шолом-Алейхем, и я не исключаю, что прадед, а может и дед, с
ним встречался и, приподняв котелок над пейсами, говорил: "Шолом
Алейхем!", а тот отвечал: "Алейхем Шолом!" (Как тут не вспомнить
историю с Брежневым во время одной из его замечательных поездок в
Ташкент к другу "Рашидику". Из толпы кричали: "Салям алейкум! ", а он
отвечал: "Алейкум салям!". Но когда какой-то диссидент выкрикнул:
"Архипелаг ГУЛАГ!", Ильич приветливо помахал рукой: "ГУЛАГ архипелаг,
ГУЛАГ архипелаг!").
Семью не уплотнили и после ВОСРы (Великой Октябрьской социалистической
революции): дед, как знающий инженер, понадобился и большевикам, а
подобающая идеалам коммунизма плотность заселения квартиры до статуса
коммуналки была достигнута за счет внутренних ресурсов, без пролетарской
помощи: с дедом и бабушкой жили семьи дочерей. Всего же детей было
десять, из них сыновей – только трое. Старший и младший были
розбишаками, а средний – питютя, отличник, благообразный и
благоговейный.
Дед был строгих правил и по пятницам демократично порол всех троих,
невзирая на заслуги или провинности. Бабушка плакала, требуя освободить
от порки хотя бы невиновного, но дед был непреклонен. А когда братья
после экзекуции, натягивая штаны, выскакивали во двор, старший и младший
уговаривали питютю на какую-нибудь проделку: все равно всыпали, ты уже
просто обязан! Например, совали ему камень, умоляя разбить кому-нибудь
окно, голову или чего еще в том же духе. Но тот не соглашался. Тогда они
лицемерно вздыхали: что ж, придется нам...
Когда им было уже в среднем лет по восемь, "крайние" братья встали перед
отцом стеной за среднего: не трожь Ицыка, его "пайку" добавь нам. После
этого дед прекратил порку вообще, объявив, что они уже стали людьми, и в
большой квартире воцарился полный мир, хотя проказ и шалостей не
уменьшилось.
А судьбу трех братьев решила война, точнее, оборона Киева.
Старший стал дезертиром, не выполнив приказ о взрыве большого дома в
оставленном Красной Армией городе: так совпало, что его строил их отец –
мой дед. Да, высшие немецкие офицеры заняли квартиры целого подъезда
дома, но в других осталось и много наших людей. У диверсанта рука не
повернулась крутануть взрывную машинку. О том же, что приказавший
командир погиб, он узнал только после войны.
Средний брат, питютя, пропал без вести в городском ополчении. Главный
инженер крупного киевского завода, он имел бронь, но выпросился
добровольцем. Будучи крупным руководителем, он был беден, как церковная
крыса, и менее высокопоставленные братья помогали его семье: как
большевистский фанатик, он всего себя отдавал Делу совершенно
бессребренно, и даже когда ему дали квартиру от завода, он уступил ее
более нуждающемуся многодетному работяге.
Младший, мой отец, лез в самое пекло, к черту на рога, но Б-г его
сберег, и он вернулся.
В общем же братья были честнейшими людьми, не для сего плутократического
государства, наверное, их отец, а мой дед с поркой перестарался. Правда,
меня отец и пальцем не трогал, разве что был вспыльчив. В честности я
пошел в него и дядей, но от этого не страдаю.
И вот во время оккупации Киева в наше родовое гнездо – квартиру – вперся
деятель из городской управы, помогавший партизанам, о чем запасся
справками, заверенными гербовой печатью со свастикой. Печать ставила
комендатура, ибо он старательно служил и немцам, особенно по части
выдачи евреев. Они уходили в Бабий Яр и концлагеря, а он не оставлял
беспризорным все самое ценное из их имущества.
Когда вернулись Советы, на одну чашу весов положили услуги партизанам,
на другую – немцам. Поскольку евреи были не в счет, перевесила первая, и
он не только остался служить в том же кабинете (уже горсовета), но и
жить в той же - нашей, квартире, присовокупив к нашей мебели-утвари вещи
своих жертв. Квартира, и до того не бедная, превратилась в музей дорогих
раритетов.
Увы, прошлые хозяева этих вещей предъявить никаких претензий уже не
могли, а вот мои тетки с мужьями, а одна – без, возвращались по очереди
из эвакуации и предъявляли права на квартиру.
Первым привез семью в свой полковничий отпуск муж старшей сестры отца.
Наш "оккупант" убедил его, мол, когда все довоенные жильцы соберутся, он
сразу всех и вселит. А пока выдал им неплохую двухкомнатную квартиру.
Дядя уехал на фронт, где и погиб чуть ли не в последние дни войны с
Японией.
Так же наш "пахан" поселил и следующую сестру и другого дядю с бабушкой
(дед-доброволец тоже пропал без вести). Мебель из квартиры пахан выдавал
любую, кроме дедушкиного старинного двухтумбового письменного стола и
кресла: "Объявится хозяин – верну лично и возьму магарыч за
сохранность".
В общем, родственники были ублажены и в целом улучшили жилищные условия.
Разъехаться они мечтали еще до войны, но дед не позволял, был очень
упрям. Это качество он не разделил между всеми детьми, а все передал по
наследству моему отцу.
Отец, демобилизованный в 1946, забрал нас (маму, сестру и меня) из
Москвы, куда мы в 1944 перебрались из далекого уральского села, и привез
в Киев. Мы встали в очередь на жилье, а пока нас приютил его старший
брат – бывший дезертир, ибо он справил себе бронь (по ранению в
детстве), а добровольцем не просился, опасаясь кары за невыполнение
приказа.
И здесь отец узнал о "мюнхенском соглашении" родственников с Паханом,
обвинил всех в предательстве родительского крова и ринулся
восстанавливать справедливость. Его умоляли успокоиться: кто ты такой,
гол, как сокол, Пахан купил всех судей и адвокатов. Напоминали народную
мудрость: с сильным не борись, а с богатым не судись...
Но куда там: рачительный голос Санчо Пансы был уже заглушен
романтическим гласом Дон-Кихота, заговорила собственная поруганная честь
(тяжко переживал принудительную демобилизацию), честь семьи и, думаю,
еврейская гордость. Все два года тяжбы он не работал, продал все, что
привез с фронта, включая американский "виллис", дозволенный к ввозу по
личному распоряжению одного крупного военачальника, которого, пусть и не
в полной целости – из-за ранения, но в сохранности отец вывел из
окружения в первые, самые трудные месяцы войны. Мы были в долгах, как в
шелках. Все было заложено и перезаложено в ломбарде, тогда популярном.
... Разумеется, отец проиграл все суды, да не сдался, еще готовил
кассации в Москву, но Пахан, через наших трезвомыслящих, практичных
родичей вызвал его на переговоры, обещая в обмен за прекращение тяжбы
похлопотать о жилье уже для нашей семьи, хотя отец боролся вовсе не за
себя: на спорную квартиру он не претендовал, добиваясь вселения туда
матери и сестер. Наш дом на Бассейной, 5, где мы до войны жили в
коммуналке, был разрушен.
Мама, зная вспыльчивый, крутой нрав муженька, да еще усугубленный
ранениями и контузиями, умоляла его не ходить на переговоры – из-за
дурных предчувствий. Но ей удалось лишь уговорить его взять с собой
меня, надеясь, что 10-летний отпрыск добавит ему благоразумия. Он
согласился:
- Посмотришь наше родовое гнездо!
Пахан принял нас в кабинете, восседая в кожаном кресле деда, за
знаменитым письменным столом. Мне дали книжку и усадили в углу на
кушетке, а у взрослых пошел крутой разговор, который становился круче и
круче, пока Пахан не взревел на отца... Его "Вон, жидяра, да я, таких,
как ты... Убью! " – до сих пор стоит у меня в ушах. И я с ужасом увидал
у него в руках "парабеллум", уж мы-то, киевские послевоенные пацаны,
знали толк в оружии. Я оцепенел, грохнул выстрел, отец упал...
На следствии меня допрашивали – как единственного свидетеля. Это
врезалось в память: когда отец оказался перед врагом, вооруженным не
блатом, богатством, награбленным у жертв и купленным правосудием, а
только пистолетом, игра перешла на наше поле, уж здесь он, боевой
командир десантников, хорошо знал, что делать. Нырнув между тумбами
родного стола (дорогу помнил: туда доводилось и пешком ходить),
разоружил Пахана, выволок на середину ковра и ужасно избил. Остановить
отца не смогли ни я, ни жена и теща Пахана...
Вечером отца забрали и уже через месяц влепили подобающий срок. Адвокаты
подали на кассацию. Однополчане собрали комитет в его защиту. Копнули
"партизанскую" деятельность Пахана – и пришли в ужас: нашлись свидетели,
которые раньше боялись давать показания... Меня и сестру однополчане
возили в Кишинев к тому самому большому военному чину, которого отец
спас в начале войны. Помню, он принял благожелательно, дал денег и все
сокрушался, что не может помочь:
- Ну, если б не еврей. Или хотя бы не самосуд...
В общем, ситуация сложилась безнадежная, адвокат сказал, что помочь уже
невозможно, но тут какая-то наша подслеповатая тетка выступила, что
такое безобразие происходит потому, что об этом не знает Сталин!
Тут адвокат хлопнул себя по лбу, а через минуту я уже писал письмо лично
Иосифу Виссарионычу. Так что письма Екатерине Матвеевне в лучшем
советском супербоевике "Белое солнце пустыни" – прием в методе
социалистического реализма отнюдь не новый. Промолчу и о таком мощном
жанре уже партийного эпистолярия, как "письма трудящихся", уходящем
историческими корнями в подметные челобитные боярам да царям.
Разумеется, диктовал адвокат, подделываясь под ребенка, а я многократно
переписывал. Может, тогда и поразил организм неизлечимый вирус
графомании. И в последний раз чуточку начеркал, рвался переписать, но
мне не дали. В итоге получилось нечто типа: "... дорогой дедушка Сталин...
моего фронтовика-раненого-контуженого-орденоносца папу... враги народа... и
т. д. Подпись, пионер, отличник учебы, прилагаю табель... "
... И где-то через месяц пришел ответ товарища Сталина. Принес военный.
Под расписку лично мне. Мудрый вождь нашел время ответить: он ежедневно
отвечал на десятки тысяч писем... Может, из-за этой переписки со своим
народом на работу с соратниками из государственного аппарата у него
оставалась только ночь, а за день Великий Продолжатель Основателя едва
поспевал всем ответить, хотя ему помогала целая армия писарей,
дислоцированная в недрах Старой площади.
Вот она, сталинская теория массового обслуживания в действии: "Чтоб
любили (отеческая забота, Сталин думает о нас, всех советских людях). И
боялись (лагеря, Сталин не забывает всех врагов советских людей)". В
рамках практической реализации этой славной теории я, очевидно,
сподобился: "... дорогой... родина не оставит в беде... учись... расти
настоящим советским человеком... Сталин".
И я всю жизнь честно выполнял сталинский наказ. Хотя уже после смерти
Вождя Всех Народов, мой отец, проявив черную неблагодарность, рассказал
мне под страшным секретом, как Сталин со товарищи "подставил" свой народ
под Гитлера в 1941.
Оказывается, по мнению фронтовых стратегов штаба полка, где служил отец,
Сталин, особенно после финской компании, знал о полном превосходстве
боеспособности германской военной машины над Красной Армией.
Разумеется, это же знал и Гитлер. И он с позиции силы ультимативно
потребовал увеличения продовольственно-сырьевых поставок вермахту,
вступления СССР в войну на стороне Германии, а также предъявил большие
территориальные претензии.
Просто так товарищ Сталин не мог удовлетворить эти требования: он бы
полностью потерял лицо и, кто знает, страна могла бы сразу потерять и
Вождя. Поэтому, в то время, когда советские люди распевали "Мы врага
разобьем малой кровью, коротким ударом", их гениальный вождь готовил той
же малой кровью поражение страны, как например, это сделали трусливые
французы, сдавшие страну практически без боя. После поражения – пойти на
перемирие и выполнить условия победителей. И, таким образом, сохраниться
у власти, выиграть время, пока Англия да США расшибут Германию. Тем
более, был уже и исторический опыт Брестского мира. Как бы сейчас
сказали, переждать на левом берегу Волги, пока мимо не проплывет труп
врага.
Я же потом много лет, приняв эту истину, втихомолку смеялся, когда
говорили о коварстве немцев и близорукости великого вождя, который
настолько не верил в возможность нападения немцев, что совершил кучу
глупостей, как-то: после трех месяцев без отпусков да и выходных вдруг
все это военным предоставил; перед самым началом войны уволил в запас
опытных, отслуживших вояк и взамен набрал громадное число новобранцев,
растворив в этой массе обученных бойцов; перекопали почти все
приграничные аэродромы якобы для реконструкции; за несколько месяцев до
начала войны запретили сбивать немецкие самолеты, которые массово
нарушали границу, углубляясь на сотни километров на территорию СССР, а в
нескольких случаях вынужденной посадки их спокойно выпускали обратно,
оказав необходимую техническую помощь; якобы Сталин не поверил десяткам
агентурных сообщений и перебежчикам о точной дате нападения (да он сам
упросил Гитлера еще в мае чуток повременить и перенести на эту дату!)...
В общем, обилие случайностей перешло в критическую массу закономерности.
И как себя вел вождь в начале войны? Исчез! Думал, армия начнет
сдаваться, он выйдет, объявит перемирие, расстреляет козлов отпущения и
переждет смутные времена. Ан не обломилось: народ, которого так боялся
тиран, вдруг с его именем грудью встал на его же защиту и, худо-бедно,
началось сопротивление.
А ведь Москву готовили к эвакуации, но немцы не воспользовались шансом,
после же поражения немцев под Москвой Сталин укрепил свои позиции для
более выгодной капитуляции, которую все еще планировал – до середины
42-го года. Но по ходу военных действий Жуков убедил его в возможности
победы – и тогда же Берия подготовил приказ №227: "Назад ни шагу! ",
создал систему заградительных отрядов и все остальное.
Конечно, отцу я поверил больше, чем любым пропагандистским источникам.
Затем уже в 1956 году раненный там участник венгерских событий поведал
мне правду о них, и к 1963 году я уже был "конченой контрой", как
говорил мой тесть – старый коммунист.
Впрочем, это не помешало ему порвать мою первую повестку в военкомат в
1968 году (Чехословакия). И не только потому, что уберегал любимого зятя
и отца младшего внука, а из моральных побуждений: он принадлежал еще к
старой гвардии, сохранившей даже в сталинской мясорубке порядочность и
человечность.
... Возвращаясь же к монаршей милости Вождя к моему отцу, дополню: он
вернулся из каталажки через неделю после сталинского ответа. Но этим
милость не исчерпалась: еще нам дали комнату на Крещатике, 14 метров,
зато с прихожей, да соседей – всего три семьи, и ванная.
Заслуги же Пахана перед немцами и партизанами "перевзвесили" на
контрольных весах МГБ. Немецкая чаша сразу провалилась. Компетентные
Органы перевели предателя в тюремную больницу и, хотя он пошел на
поправку, выздороветь ему уже не дали. Его жену и тещу выбросили на
улицу, и наши семьи, повязанные тюрьмой да кровью, сблизились. Мы
помогали им, чем могли, пока паханша не вышла замуж за корейца и не
уехала в Фергану. Она еще долго переписывалась с нами и как-то привезла
большую дыню. Мы берегли ее до праздника ВОСР, но, увы, она оказалась
прогорклой. С дынями это бывает. Может, огорчилась, что не съели сразу?
Спорную же квартиру забрал себе один Внутренний Генерал. Сталинское
письмо затерли до дыр, а потом порвали, когда выхватывали друг у друга,
мои старые тетки, ссорясь, кто первым посоветовал написать Сталину.
Отцу всех народов, в том числе и еврейского, которому в целом он дал
Родину в Биробиджане, немало помог с Родиной в Палестине, а конкретно
нашей семье вернул отца и дал жилье на Крещатике... При этом
принципиально проявляя ленинскую беспощадность к отщепенцам этого
народа: врачам-убийцам, безродным космополитам, идеалистическим
генетикам, кибернетикам и прочим... нетикам.
И уже приступил к практическому геноциду евреев, начав с Челябинской и
Томской областей, где вырезались целые семьи. И только его безвременная
кончина, которую громче всех оплакивал еврейский народ, спасла этот
народ от тотальной депортации на теплые болота Биры и Биджана.
.... Была у Вождя мечта: сделать еврейской Еврейскую автономную область
Великой России. К счастью для человечества, не все мечты сбываются даже
у самых великих вождей.
© Алик, переписывавшийся со Сталиным
www.alikdot.ru/anru/state/presidents/lettostalin/