Историю я услышала в дороге, в плацкартном вагоне поезда «Москва-Волгоград». Напротив меня на боковых местах ехали двое мужчин, видимо, спутники. Описывать их внешность не вижу смысла: простые заурядные лица, фигуры, одежда. Время они коротали тоже вполне заурядным способом — пили пиво и закусывали таранькой, которую неторопливо, но ловко лущили. Время от времени из-за спин доставалась «пол-литра» и звякала потихоньку горлышком об края стаканов.
Вот уже лампы притушили по всему составу и большая часть пассажиров уснула. А я всё ворочалась с боку на бок: было душновато, к тому же я хорошо выспалась днем, и сон не шел. Невольно я начала прислушиваться к разговору, точнее — к рассказу, который вёл неторопливо старший из спутников.
"…В общем, приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Моей маме все тогда говорили, мол «лиха беда — начало» - в том смысле, что судимость эта у меня первая, но явно не последняя. Да и я, признаться, тоже так думал: ну а что ты хочешь, с шестого класса я другой компании не водил, это вроде как само собой разумелось. Но отсидел. Вышел.
Вместе со мной откинулся один вор в законе, Баркан. Вроде как из цыган он был: черный, кудрявый, нос крючком, во рту в два ряда фиксы золотые. Встретились мы в привокзальной пивной. Я там время до поезда коротал, а что он делал — я не знаю. Может, кого ждал. А может, и меня. И предложил он мне сыграть в карты. Я согласился. Что-то выиграл, что-то проиграл, но больше, конечно, второе. И вышло так, что оставалось у меня только-только до дому добраться. Тогда Баркан предложил:
- А давай на судьбу сыграем?
- Это как?
- А вот так: выиграешь ты — станешь вором в законе. Большим авторитетом будешь, все тебя станут уважать. А проиграешь — проживешь жизнь простым работягой, тихо и неприметно.
- Годится! - кивнул я.
И проиграл.
- Как же ты с судьбой моей договариваться будешь? - спросил я, вроде как с поддевкой, а на самом деле обидно мне было, что в авторитеты не выйду!
- Не твоя головная боль, - усмехнулся Баркан. - Договорюсь, не сомневайся. Хочешь еще сыграть?
- Это на что же? Вроде я уже всё спустил, даже жизнь мою лихую воровскую будущую! - во мне всё обида играла.
- Давай сыграем на то, что ты первым в своём доме увидишь! - предложил Баркан. Мне б, дурню, за ум взяться, сказки детские вспомнить — нет, даже не тюкнуло ничего в темечко. И снова мы взяли карты, и снова я проиграл. А тут и состав мой подошел.
- Адрес запиши! - сказал я.
- Не нужно, - усмехнулся Баркан. В углу рта фиксами блеснул... - Когда понадобишься — тебя найдут.
Ну я подхватил свой сидор с монатками — и в вагон.
Доехал. Захожу во двор и вижу: стоит у калитки пацанчик махонький. Может, два годика, может, чуть поменьше. Из одежки — только труселя да крестик нательный. Я даже припух малость от неожиданности. А потом маманя моя вышла из дому с веником. Сперва она меня вроде как не признала. Ну потом опомнилась, и пошло обычное бабье оханье да причитанье, слёзы там, само собой. Я ее спрашиваю:
- Мам, это чей такой?
- Маруси, - ответила мама и вроде как осердилась немного. - Она на заработки уехала, а мальца со мной оставила.
Маруська - соседка наша - разведенкой была, на сколько-то лет меня постарше. Замужем была за каким-то работягой с цемзавода, а года через три он ее бросил — не беременела. Ну я с ней немного до зоны хороводился.
- Из детдома, что ли, взяла? - не понял я.
- Родила.
- Платит она тебе хоть за него? Или даром возишься?
Тут мама моя совсем осердилась и даже веником меня по заду треснула — мол, не болтай ерунды. Прошли мы в дом, пацанёнок на меня поглядывает: новый человек, может, гостинцем каким угостит? А у меня какие гостинцы — одни только мыльно-рыльные принадлежности в сидоре.
Я сперва-то хотел монатки бросить и сразу к ребятам: новости узнать, показаться. Но маманя меня уговорила хоть первый день дома с ней побыть. На стол накрыла, четвертинку достала из шкафчика — всё чин-чином! Посидели. Постелила она мне на обычном моём месте, под репродуктором. Славка (сына марусиного Вячеславом, оказывается, назвали) — насупротив меня на диванчике лёг, мама его стульями припёрла с краю, чтобы не скатился во сне. Сама за занавеской у печи легла. Ну я кручусь потихоньку, а сон нейдет. И тут меня как по темечку тюкнуло! Ё-моё! Я вскочил, подбегаю к мамане, тормошу ее тихонечко:
- Мам, это что, мой сын, что ли?
А мама ровно еще сильнее озлилась: то ли спросонья, то ли еще почему, но ответила очень сердито:
- Сообразил, наконец!
И на другой бок перевернулась: мол, не мешай спать.
А я по хате забегал. И не пойму, то ли радоваться мне, то ли печалиться. И что делать, вообще? Наконец, не выдержал: засветил потихонечку лампу, что над столом висела: она тускленькая была, может, двадцать свечей, может, и того меньше. Залез в буфет — там маманя всякие бумажки хранила; достал свою карточку детскую. Мне на ней три годика, с оборота подписано. Подошел к дивану и сличаю. Похож! Вот как если бы не меня, а Славку сфотографировали! И нос похож, и подбородок, и бровки так же растут: сперва кустик, а потом пореже. Только уши маруськины.
Вышел я на крылечко перекурить это дело. Долго курил, всё думал, как дальше быть. Ну не получалось у меня от родного сына отказаться. Да и маму мою знать надо.
В общем, с утра надел я всё свеженькое и пошел в ментуру отметиться: так мол и так, бывший зе-ка такой-то срок свой полностью отбыл и по месту прописки прибыл. А навстречу мне — Михан, мы с ним вместе служили. Остановились, разговорились, то-сё. Ну я честно сказал: сидел, теперь вот освободился, а что делать — не знаю. И Михан мне предложил:
- А ты иди к нам в бригаду, мне как раз человека не хватает на подхвате. Я же помню, как ты на генеральской даче кирпичи кидал!
Ты не смейся, ну и служил я в стройбате! Не всем же в десантуру идти. В общем, довольно быстро попал я к Михану в подмастерья, так сказать. А была у него бригада крепкая. С весны до осени шабашили: кому колодец выкопать, кому венцы поднять, баньку срубить, а кому и целый дом поставить из кирпича или бруса. Хорошо заколачивали! А зимой нанимались на оклад в какое-нибудь СМУ: хоть деньги и не такие большие, но всё при деле, а если есть желание — можно и квартиру выработать.
Маруся вернулась с заработков под осень, и мы пошли с ней Славку оформлять: не дело это, когда при живом отце пацан под мамкиной фамилией числится. Стал я к ним захаживать: то гостинца Славке принесу, то просто — посидеть. Компания моя, с которой я до отсидки дошел, к тому времени развалилась: кто на юга подался, а кто и на севера, да не по своей воле. Получалось, что время провести мне не с кем. Ну стали мы с Марусей посиживать. А к весне — смотрю, она округлилась.
Мама моя, как увидела — снова за веник взялась. Приступает ко мне: «Твоя работа?» А я что? Отпираться буду? И расписались мы. К осени дочка родилась — Лиза. А еще через три года — принесла мне Маруся двойню, Женю и Аню, парня и девочку.
Вот как раз она с ними лежала — меня мать в область отправила. Приданого мелким закупить, то-сё. Наказала посмотреть двойные коляски — в нашем-то захолустье их днем с огнем... Ну мы со Славиком сели с утра на рейсовый — и айда! Посмотрели, что требуется, и решил я своего сынка в парке на каруселях покатать. А то шутка ли — парень в первый класс скоро пойдет, а на аттракционах ни разу не был!
Пришли мы в парк, гуляем, наслаждаемся. Вещи я заблаговременно в камеру хранения сдал. И тут подходит ко мне... А та игра с Барканом у меня давно уже из головы вылетела. В общем, подходит ко мне какой-то шестерка и говорит:
- Слыш, мужик, тебе Баркан передает, чтобы подходил к бывшей бильярдной!
Тут я, конечно, игру нашу сразу вспомнил. И сердце у меня в пятки ушло — понял я всё!
- Пойдем, - говорю, - сынок, меня тут один дядя хочет увидеть, поговорить.
Бормочу ему таким манером, зубы заговариваю, а у самого сердце сжимается! И не в том дело, как я на глаза матери да жене покажусь, а люблю я Славку! Кровинка он мне родная!
Но дошел. Бильярдную я эту еще помнил, а теперь — окна покоцаны, дверь сорвана. Заходим. Славик мой за мной шкерится, боится. А у окна стоит Баркан, фиксами блестит.
- Пришел, - говорит. - Трусишь, но пришел. Да ты не теряйся — я же тебя насквозь вижу, все твои мыслишки, все страхи. Не хотел ты идти.
Я — молчу. А он продолжает.
- Ну что, договорился я с твоей судьбой? Или не веришь?
Тут уже не отмолчишься.
- Верю, - отвечаю. А у самого зубы стучат.
- Правильно делаешь, что веришь! - а сам подходит и всё на моего мальца косится. Я бы и рад убечь, подхватил бы Славика подмышку — фиг бы он нас догнал. Но я ж воровские законы помню: карточный долг свят. Если я сейчас Баркана кину — всю мою семью на ножи поставят. Губы кусаю, креплюсь. А Баркан всё ближе.
- Да ты не бойся! - скалится. Присел на корточки, тянет руку к моему сыну, по голове норовит погладить. Всё.
Вдруг — вижу! - словно бы отшатнулся. Выпрямился, а лицо такое стало — синее и злое. Но ухмылку еще держит. А Славик смотрит из-под руки. Отошел Баркан обратно, в глубину. И хрипло так произносит:
- Не трусь. Не заберу его. С тобой уйдет.
А я только слышу — зубы у него лязгают. А почему — понять не могу. И какое-то вдруг облегчение накатило — чуть не уписался. Начали мы потихоньку на свет выбираться. Даже оглядываться не хотелось. Я только шептал всё:
- Спасибо! Спасибо, Баркан! Спасибо! Спасибо!
Вернулись. А через какое-то время я стал замечать, что мой Славик вроде бы меняется. По чуть-чуть, по чуть-чуть... Год прошел, другой, третий — не узнать пацана. Вроде бы мой, а вроде и нет. Посуровел, замкнулся. Волос потемнел. И взгляд такой... словно издалека смотрит. На рыбалку позовешь — идет, но улову не радуется, бесед о снастях не заводит. Поговоришь — отвечает, не увиливает, но интереса не показывает. Книжки, правда, много читал. Я многое на них списывал. Но не всё — засела у меня та встреча в бильярдной — занозой засела.
Я как-то не выдержал, спрашиваю как дурак:
- Славик, ты мой или не мой?
А он поднял на меня свои глаза и спокойно так отвечает:
- Какой же я твой, папа? Ты же меня дяде Баркану в карты проиграл!
Так спокойно, по-взрослому рассуждает, словно знает. А я ему про ту игру ни словечка не говорил. Испугался я тогда малость. А Слава продолжает.
- Он смухлевал тогда. Очень хотел меня заполучить — ему надо было силу свою передать. Но это не считается, поэтому я теперь не его. И не твой. Сам по себе.
И улыбнулся мне. Вот той улыбкой, как раньше. А я прямо не знаю, что делать. Пробовал к одной бабке съездить. Так она меня еще на пороге встретила и развернула: «Не помогу тебе. Нельзя в такие дела встревать, да и поздно». Так и живем. Неплохо, но что-то меня с тех пор точит.
После двойни Маруся долго не тяжелела. Те уже в школу пошли, как родилась Люда. Слабенькая была, много сил на нее ушло. Потом уже думали, что всё, но под самую пенсию Маруся мне еще сынка подарила. Стасика. Я его, последнего, очень люблю. Но всё-таки не так, как Славу..."
Наутро мы прибыли в Мичуринск. Ночные собеседники сошли. На платформе их встречали. Стоянка была долгой, и я вышла из вагона. Так получилась, что мне удалось хорошо рассмотреть встречающего: молодой мужчина с темными кудрявыми волосами и темными глазами. Он принял у старшего сумку и приобнял его за плечи.
Модель.
Вот думала, с чего б начать.
Пожалуй, начну с модели.
Есть семьи полные и неполные. Причём те, в которых оба родителя, вроде, на месте, но между ними творится не пойми что - тоже можно считать семьями неполными. Как бы семья есть, но… надтреснутая, что ли.
Короче, есть семьи счастливые, условно "правильные" и семьи условно "неправильные".
И там, и там растут дети. У которых формируется модель того, как оно должно быть. Далеко не всегда осознанная модель, но вот сколько я смотрела по друзьям и знакомым - она становится вектором дальнейшей жизни практически всегда.
Короче, дети эти вырастают. Вот, допустим, выросла у нас девочка. Посмотрим, что будет с ней происходить дальше?
Допустим, девочка выросла в полной и условно нормальной семье. Так вот она видит, что папа с мамой живут вдвоём и не ругаются. Видит она какую-то страсть, или бушующие гормоны, или "умопомрачительный секс"?
Вряд ли.
Родители вместе уже много лет, ну какие там страсти-то. Страсти если и есть, то они происходят за закрытыми дверями родительской спальни. Видит она какие-то накалы и "в омут с головой"? Неа.
Зато девочка видит то, что мама заботится о папе, а папа - о маме.
Мама собирает каждое утро папе на работу баночку и гладит ему рубашки, а папа делает по дому мелкие ремонты и встречает маму вечером у метро. И они не бегут сразу в ресторан, не едут в Тай за новыми яркими впечатлениями, а идут домой. И там тоже не вскакивают в бешеной страсти в постель, а начинают кормить детей ужином и, чёрт возьми, да-да, просто смотреть телевизор.
И для девочки выстраивается её модель будущей любви, когда любовь - это комфорт, тепло, забота и много лет рука об руку.
И она твёрдо знает, она это видела своими глазами, что любовь - это никакие не бури из женских романов, и никакие не страдания. Все эти страдания для неё - ну это как с другой планеты, чесслово… Зачем?!
Завтрак-обед-ужин рядом, тепло изо дня в день - ну какие бури-то? Ну какие гормоны? Любовь - это просто уютное и безопасное гнездо. Как у родителей.
И с большой вероятностью девочка повторит такую модель.
Юной она, как мама, не станет перебирать десятки мальчиков в поисках не пойми чего покрепче и погорячее, а возьмёт такого же молодого друга Васю, который будет держать её за ручку и стесняться. С Васей она начнёт встречаться в семнадцать лет, а в двадцать они поженятся. И он будет уже такой родной!
Вася тоже, вероятно, будет из правильной семьи. Что называется, свояк свояка...
И вместе они проживут доолго-долго, родят детей и дождутся внуков. Какие страсти, да ну вы чё? Счастливые люди, проживут без травм и метаний.
Ну разве что лет через двадцать пять у Васи кризис возраста произойдёт и он отлучится налево. И то - ненадолго, всё равно испугается и всё равно вернётся, она же - самая родная, да и в гнездо столько вложено души.
Это, пожалуй, и станет самым сильным жизненным потрясением для девочки.
Всё остальное - все эти нелепые страсти, мужчины-унижающие-альфонсы, мужчины-мудаки - просто обойдёт её стороной.
...только вот так уж у нас повелось, что очень мало детей растут в полных семьях. И в семье обычно кого-то не хватает. И даже если номинально семья целая, но...
Чаще всего не хватает доброго и любящего папы - первого мужчины в жизни, который должен своим примером показать, как нужно относиться к девочке. И таких семей, увы, большинство.
Мать одиночка так и не выходит больше замуж.
Нет, у мамы там случаются какие-то мужчины, но… не приживается, короче. Или приживается, да рожают нового ребенка, а этот... ну, этот был пробный. Всякое бывает.
Короче, девочка вырастает, совершенно не зная, в какую сторону смотреть. Нет, она знает, что у каждой женщины должен быть мужчина, но рабочей модели у неё перед глазами не было.
И на что же она будет опираться, с чего она станет брать модель отношений?
* * * * *
Маркетинг.
Сердечки на день Валентина и плюшевые мишки во все остальные дни!
Джульетта, принявшая яд. И Ромео, заколовший себя кинжалом.
Фильмы с лихо закрученным, но романтическим сюжетом. И книги.
Джеймс взревел, как раненый зверь, а Джудит страдала страшно, невыносимо, и страдая, в тоске, решилась выйти за другого, но Джеймс приложил все силы, нашёл её даже на краю земли, упал на колени и они, наконец, воссоединились.
Про их спор через неделю после свадьбы, о том, кто будет мыть посуду, никто не расскажет.
Люди любят подглядывать за чужими страстями. А грязной посуды и так у каждого навалом.
Так дадим людям страстей!
Эндорфины. Страсти. Измены. Переживания. Боль. Бури. Омуты. Слёзы. Непонятки. Обиды. Цветы. Счастье. Снова эндорфины. И снова в бездну - уух!
Надпись на асфальте, метровыми буквами: "Я тебя люблю!", чтобы каждый проходящий видел.
Третья дочка купца сначала должна полюбить чудовище за цветок.
И тогда чудовище окажется не чудовищем, она перевоспитает его своей любовью и оно преобразится.
Разноцветные легенды от этого бренда всегда лежат на самых красивых полках и на самых видных местах. И за ними всегда - очереди. И каждый переживает, чтоб ему досталось. Вместе с легендами продают пустышки. Пустышки эти всегда плохого качества, а то и вовсе имеют заметный брак, но…
Стоят дорого. Всегда желанны. Чуть-чуть недосягаемы. Смотрятся ярко и красиво. А потому назад никто не возвращает, ведь это будет означать, что ты повёлся и переплатил за пустышку, и надо держать лицо. И в очередь встают всё новые люди.
Лучшие маркетологи трудились над брендом.
Торговая марка "Любовь".
Отличные продажи по всему миру.
* * * * *
Романы.
Так вот. У человека, который нормальной семьи не видел, возникает модель иллюзорная.
То есть, поскольку опереться ему в своих представлениях больше не на что, он начинает опираться на маркетологическое представление о любви - как в романах, когда быта не видно, не видно баночек и глаженых рубашек, да вообще про каждодневный быт как-то забывается, а на передний план выходят страсти.
И начинается вечный поиск не самой любви, а шаблонных, маркетинговых представлений о ней. Понимаете, в чём обман?
Поиск этот будет вечным.
Потому что она, если не осознает, будет вечно опираться на маркетинг. На то, как это якобы должно быть. В книгах. Ведь книги рассказали ей, что она должна умопомрачаться.
Обратит она внимание на хорошего, доброго мальчика Васю? Нет. Он слишком, как бы это сказать… он не Джеймс.
Короче, про хороших мальчиков, которые просто тебя ценят, маркетинг ничего не говорит. А потому таких мальчиков в её модели попросту не существует.
Это потом уже, лет через десять, она скажет вслух, что всех хороших ещё щенками разобрали, но даже и тогда, если ей предложить такого, чудом оставшегося неразобранным щенка, она даже не оглянётся на него.
Короче, она всё равно никогда не посмотрит в сторону правильного Васи, который не станет выносить ей мозг, а будет просто о ней заботиться. Не вписывается в модель.
Потому что то, что Вася может ей предложить - комфорт, спокойствие, заботу... да нууу… и что, и это всё?!
Нет, подождите, это какая-то ошибка, это… а где же все эти метания, бури… "так, чтобы аж взахлёб"(с)... нет, это какая-то ненастоящая любовь, как у эталонной Джульетты, которая так пылала, что выпила яд.
Любовь, не пережитая в страстях, переживаниях и умопомрачении, не закалённая огнём и безднами - для неё как бы ненастоящая любовь. Да что там! Не любовь вообще.
Короче, для такой девочки модель любви - это покоряться на краю пропасти. Только так ей будет казаться, что она счастлива.
И она всё время к этой пропасти идёт. И встречает у пропасти, конечно же, таких же блуждающих, не имеющих представления и понятия, не видевших нормальной семьи, где все друг о друге заботятся, понимают, и никто никого не калечит страстями.
И её тоже начинают калечить.
И самое страшное - она начинает принимать это с благодарностью.
Потому что в этом ей видятся страсти тех самых, "настоящих отношений", прописанных маркетологами.
И поскольку она не знает, не догадывается на уровне уверенности, что её можно любить просто так, просто потому что она есть, как любил бы хороший папа, спокойно и заботливо - она начинает пытаться эту любовь заслужить: ну полюби же меня, ну посмотри, какая я хорошая, ну возьми меня на краю пропасти за руку.
А её - на качели. Так острее.
* * * * *
Качели.
Несколько месяцев назад я прихожу к подруге. А она сидит и плачет. И на всю громкость из динамиков - Катамадзе и Брегович, на сербском, под перебор виолончели - "Трудно кохач".
Сила песни такова, что понятно, в общем-то, и без перевода. Плач женщины о несчастной любви.
И она сидит и смотрит на меня такими глазами… измученными; рассказывает, как ей страшно и больно, и говорит: послушай, как сильно, это про то, что я чувствую.
И плачет, и рассказывает мне, что не представляет, как теперь жить без него, и почему всё так.
...но совсем незадолго до этого она говорила мне лично, что не понимает, к чему этот весь никчемушный роман и мужчина-то ну совсем ни о чём, и что пора, пожалуй, им расходиться.
Только он первый успел. Другую нашёл, к другой ушёл.
И её сразу закрутило. Потому что он перестал принадлежать ей. И видно - она и в самом деле страшно страдает. Он её обесценил и она теперь готова на всё, чтобы ценность эту снова заслужить и почувствовать. И готова сделать всё, чтобы он снова был рядом.
А я её слушаю и молчу. И как будто выныриваю из состояния, в котором провела всю жизнь. Мне становятся понятны все мои неудавшиеся любови, и то, почему они были такими сильными, и то, почему я страдала там, где просто нужно было удивиться и уйти.
И я потом дома сажусь и нахожу перевод этой песни, под которую страдала она и, наверняка, страдают еще тысячи людей.
"Если бы я знала, что это
Такое счастье, которое редко случается
Если бы чужая боль случилась мне
За боль мою благодарю тебя, милый
Хоть убегала я
Всегда возвращалась с волною слёз к тебе
Тяжело любить, но труднее
Не любить совсем тебя
Услышала б ли я шёпот
Которым произносятся слова любви
Если бы я не знала слов плохих
За эти слова благодарю тебя"
И мне становится страшно.
За боль благодарю;
хоть убегала я,
но с волною слёз всегда возвращалась".
И в тот момент для меня всё складывается.
Она омерзительна, эта песня. Я не хочу это даже слышать, и если бы могла, я бы запретила это слушать всем. Она калечит, она выворачивает происходящее наизнанку. Но она так удачно накладывается на модели маркетинга, что ей - верят. И думают, что эта песня - про любовь. И на это начинают равняться.
Но ведь если выйти из вечной прошивки и слушать это трезво - она просто вызывает недоумение.
И страшно от того, что все песни о неразделённой любви - они, на самом деле, вообще никогда не про любовь.
И эта песня - тоже не про любовь. Она - про абьюз. Обычный, махровейший абьюз. Настолько плохо, что убегала. И потом так ломало, что возвращалась с волной слёз. Классика манипулятивных зависимостей. И песня про то, как её просто поломало и размолотило.
Как и тысячи других.
Только почему они весь этот ужас называют любовью?
Чёрт возьми, почему до меня не дошло раньше, ведь я лично написала эту серию - про зависимости и то, как легко этим всем управлять. Всего-то - посадить на качели.
С которых безумно тяжело сойти уже в самом начале, потому что маркетингом намертво прошито: любовь - это обязательно бурно, странно, непонятно и через боль.
Любовь - это что-то такое, что нужно заслужить.
"И я готова была на все. Замуж бы позвал - согласилась бы тут же.
Но гормоны постепенно проходят и наступает ясность, что человек - не такой уж и хороший, и что относится он ко мне как, пардон, к какашке, но я ж глупая была и наивная по молодости, я почему-то решила, что раз выбрала, раз влюбилась, то все - какой-никакой, а любить должна до гробовой доски.
Мне и в голову не приходило, что страдать необязательно, что можно просто уйти." (с)
Не приходило в голову, да.
Но на самом деле не приходит и сейчас.
Не приходит в голову, что можно не страдать, не искать и не биться.
Всё осталось точно таким же. И следующий опыт это подтверждает.
"Я не наступлю на эти же грабли"(с) Ой ли?
Торговая марка "Любовь". Спешите, а то раскупают.
* * * * *
Любовь.
Любовь настоящую мы, как того спокойного мальчика Васю, никогда рядом с собой не замечаем, потому что это рутинно и скучно, и не имеет выматывающих вспышек и страстей. Не по книжному же.
Короче, это про всё то, что никто из нас, ослепленных маркетингом, не замечает до тех пор, пока оно есть. Как еда. Сытый не замечает того, что он сыт. Ему кажется, что банальная жареная куриная ножка, которую он ест каждый день - это… ну, это так скучно. Так что он всегда готов отказаться от горячей ножки, это ведь так обыденно. Отказаться ради...
...а потом, с голодухи, начинает казаться дико вкусной копеечная булочка.
Мы "любим" то, что нам до конца не принадлежит. Вещь, ещё лежащая в магазине, которая пока не твоя - такая желанная.
Любовь - это всегда про комфорт, заботу, спокойствие и бе-зо-пас-ность.
Вы замечаете, что вот сейчас, вот именно в данный момент, вы в безопасности? Нет. Это просто фон.
Любовь - это не когда тебя жгут страстями и треплют эмоциями. Любовь, это - как просто! - когда берегут твои нервы, берегут тебя и поправляют одеялко, пока ты спишь и даже этого не замечаешь.
И потому любовь не бывает неразделённой или невзаимной.
Она просто вне всего, существует фоном. Её в суете и не видно.
А тому, про что всегда поют, всему этому неразделённому бреду, на который молятся миллионы, есть более правильное определение - зависимость.
Это такой глобальный газлайтинг и подмена, где об тебя вытирают ноги равно "я зарабатываю настоящую любовь". И где-то там маячит очередной Джеймс с его безумными вспышками.
Любовь ведь не бывает без страстей. А к страстям всегда бонусом идут страдания. Но надо же ждать неведомого книжного Джеймса, а когда он встретится у края той самой пропасти - надо терпеть, уже вот-вот...
Потому что нам вдолбили: любовь - это нечто феерическое, вспышка.
И её всегда сопровождают безумные страсти, переживания, а то и боль. И чем ярче - тем крепче любовь.
А любовь - она вон же, в том же магазине, но без рекламы, на нижней полочке лежит, ниже уровня взгляда.
Любовь - это не вечные страсти, качели и книжные вулканы с неопределённостью.
Любовь - это завтрак-обед-ужин изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Вместе и в безопасности.
Любовь - это никакие не валентинки, не показушные надписи, по которым ходят, не страсти, и даже не отличный секс.
Любовь - это разделённый на двоих уют и комфортное общее гнездо, в котором тепло, потому что оба об этом заботятся. Надёжность.
Любовь - это не гормоны. Это - гавань, где не штормит и где тебя бе-ре-гут. Не обеспечивают фееричный секс и каждодневные восторги, а, всего-то, заботятся о том, чтобы ты был сыт и чтобы тебе было сухо, тепло и спокойно.
Проще говоря, заботятся о фоне вокруг тебя, который ты даже, волне возможно, и не замечаешь, пока он есть.
Счастье - всегда очень тихое, спокойное и каждодневное. Совсем незаметное. Даже скучноватое.
Но иногда оно бывает и взахлёб. Очень неожиданно.
Когда ты приходишь домой с мороза, замёрзшая и голодная, а дома тебя уже ждёт… нет, не безумный страстный любовник. А горячий к твоему приходу чайник и родной, уютный человек, стряхивающий с тебя снег и обнимающий в коридоре. И вот тогда понимаешь: боже, как я тебя люблю.
Всё остальное - нервы и истерика.
(c) Екатерина Безымянная