Был (и есть) на Военной каферде Самарского Политеха капитан П. И было
капитану П. впадлу, что все офицеры на военной кафедре Политеха - старшие,
тo есть от майора и выше, с большими звездочками. А он, П., младший. И
звездочки у него маленькие, хучь их и четыре, и просвет один-единственный.
И от этого капитан П. был зол как черт на весь свет, а на нас,
студиозусов, и того пуще. (Справедливости ради следует сказать, что
дали-таки П. майора, но изменил ли он свое мировоззрение - не
знаю.)
Читал П. ОУКСО. Кто не знает, Организацию, Устройство и Конструкцию
Стрелкового Оружия. Для нас, оружейников, предмет профильный и, как
следствие, весьма геморроидальный при сдаче экзаменов.
Итак, ведет П. ОУКСО. Мерно прохаживается тудыт-сюдыт, сапожками
хромовыми поскрипывает, голосом поставленным вещает. И вещает что-то до
огнезденения интересное: то ли конструкцию выбрасывателей, то ли
устройство автоматики со свободным ходом ствола, - в общем, хрен разберешь.
А "война" в Политехе располагается в здании бывшей церкви, сама же
Ауд. 13, в которой и происходит действо - прямехонько под куполом.
И звучные раскаты капитанского голоса мечутся, отражаясь в куполе, аж
окна звенят.
Студенты - молчок, конспектируют за П., только перья поскрипывают. И
тут один студент (ну, я настоящию фамилию называть не буду, чтоб
студент, ныне, кстати, в Инете присутвующий, не был на меня в претензии)
по фамилии (пусть будет) Ящерицын, не сдержав могучего порыва, pardon,
рыгнул. На зависть рыгнул, такая отрыжка - штучная. И перекрыла эта
штучная отрыжка могучие раскаты командирского голоса, и стала она
метаться и прыгать под куполом, озорно позвякивая оконными стеклами.
И все замерли. И П. тоже замер. И когда последний отзвук ботырской отрыжки
затих, лицо П. налилось сочным багрянцем. И пророкотал сей муж сурово:
"Встать, кто рыгнул!" Смутившийся Ящерицын поднялся во всеь свой прекрасный
ставосьмидесятисантиметровый рост. П., страшно вращая зенками, спросил:
"Фамилия?!..." - "Ящерицын..." П., то ли не расслышав, то ли желая получить
от бойца ответ четкий и внятный, каким он и должен быть по уставу,
повторил: "Я спросил, ФАМИЛИЯ!!!" - на что получил-таки ответ: "ЯЩЕРИЦЫН!"
П. развернулся и, чеканя шаг, направился к кафедре, где лежал разверстый,
аки лоно падшей женщины, взводный журнал. В такт резонирующим под куполом
шагам стал листать он сей кондуит и, найдя нужную страницу, уставил перст
на столбец с фамилиями, каковой перст стал постепенно и неумолимо продвигать
вниз. И дошл перст до фамилии Ящерицына. И увидили мы, простые студенты,
как свершилось в бывшей церкви Чудо Господне - в лице капитана П. появилось
человеческое выражение. И спросил капитан П., даром что не сглатывая
суровую скупую слезу, и само Разочарование глаголело устами его:
"Ну что же вы, Ящерицын? Имеете оценку "четыре" - а рыгаете..."
Все!
После службы в армии я и мой приятель Саша Ахмедшин превратились
в завсегдатаев пермских театров. Мы заказали себе в ателье превосходные
костюмы и не реже раза в месяц отправлялись блистать.
Как-то раз в пермский театр драмы приехал Зиновий Гердт с "творческим
вечером". Это было чисто интеллигентское шоу, где обаятельный старикан
Гердт рассказывал забавные и поучительные истории из своей жизни, являя
собой редчайший пример достойного во всех смыслах интеллигента. Я купил
два билета, на себя и на Саню.
Но коварный Ахмедшин отказался лицезреть Гердта. Поразмыслив немного,
я решил приехать на полчаса раньше и "замотать" лишний билет.
Как сейчас помню: был сумрачный, но теплый летний денек, накрапывал
дождь... В задумчивом и меланхолическом настроении я вышел из трамвая
и подошел к оперному театру. Прошло двадцать минут, и я понял, что
"замотать" билет на Гердта - не такая простая задача.
Тогда я прошел к кассам и встал с билетом в руке на пути у тех, кто
все-таки шел в эти самые кассы. Так я и повстречал эту троицу.
Я предложил свой лишний билет двум теткам и невзрачной девчушке
застенчивого вида. "А какое у вас место? - спрашивали тетки. - Второй
ряд? О, как чудесно! Сарочка, хочешь сидеть ближе всех с молодым
человеком?"
Юная Сарочка не упиралась, и я избавился от второго билета за семь минут
до начала шоу. Троица пошла в кассы докупать недостающие билеты, а я
кинулся на вход, мечтая успеть запить газировкой буфетный бутерброд.
Контроль на входе арестовывает меня и сует мне под нос мой же билет.
"Вы что, молодой человек, офонарели? У вас билет в драму, а вы ломитесь
в оперный!"
И действительно. Мне стыдно, я готов провалиться на месте... Перепутал
театры! Пришел на какую-то "Летучую мышь" с билетом на Гердта.
Добрые контролерши утешают: "Да не огорчайтесь, у вас еще шесть минут.
Успеете добраться до драматического! Успеете, успеете!"
И вот я мчусь сломя голову в направлении драматического театра.
Не столько чтобы посмотреть на Гердта, сколько чтобы убежать от позора...
На полпути я вспоминаю про Сарочку, и новая волна стыда заставляет меня
перейти с галопа на иноходь. Я представил выражение лиц Сарочки и ее
тетушек, когда за минуту до начала оперетты их "свинтят" на входе
и завернут обратно, потому что какой-то гой продал им билет в драму
под видом билета в оперный. Билеты стоят одинаково, даты идентичные,
так что им придется поломать голову над глубинной сутью этого типично
гойского "кидалова"
Возвращаться с покаянием к Опере я не стал, и правильно. Гердт был
великолепен.
История сия случилась с моим мужем во времена еще докризисные и высоко
ценимые наши рабочие кадры за рубежом. Так вот он у меня вводился на
летчика, летающего за бугор. После первого забугорного рейса ессно надо
ето дело отметить, выкатить экипажу и инструктору. Так как заработок был
не хилый приняли видно на грудь не просто много, а очень много. Просыпается
благоверный утром( а жили они в гостинице "Итурист" города N), сосед по
номеру подло хихикая просит привести в порядок санузел. Муж постанывая
и охая ползет в санузел и в недоумении замирает. Там унитаз лежит на боку,
воды по порожек и вооще... Оказывается после удачно проведенного вечера
возвратясь к ночи в номер,он вырвал унитаз из родного гнезда и поволок его
к кровати.
Блин, тазов для перебравших летчиков в гостиницах не держат.