Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Лето 1985 года, северный берег Азовского моря, пансионат (по моему Парус?) недалеко от Бердянска. Мне повезло по знакомству отдохнуть там несколько дней.
По знакомству- это значит я не по путёвке приехал, как все, а с запиской директору. Отдыхающих (в основном пенсионного возраста) расселили по два- три человека в комнатах, скрипеть кроватями с панцирными сетками, а мне достался двухкомнатный номер с балконом, цветным телевизором и видом на море.
В ресторане на первом этаже четырёхразовое питание, официантки- студентки кулинарного техникума из Запорожья, скучающие от отсутствия мужского внимания, солнце, плюс тридцать на свежем воздухе. Красота.
В первый же день мне удалось рассмешить местных рыбаков. Устроил под настроение заплыв километра на полтора от берега.
Надобно отметить, что вода в Азове мутновата. Зато тёплая- потому что мелко. Я знал, что там неглубоко, но не думал, что местами до такой степени.
Рыбаки на двух шаландах ковыряются с сетью, недоумённо посматривая на чокнутого пловца-
- Мужики, говорю, пустите в лодку, отдышусь маленько и обратно поплыву.
- Дык это, вставай, да и дыши себе…
Встаю. Глубина- уровень воды слегка ниже плеч. Дно такое вязкое. Приплыл, блин, народ веселить. Мог бы и пешком пройти.
Ну что, постоял минут пять, и двинул обратно. Ещё и скептических взглядов от отдыхающих удостоился- ну как же, на пляже за буйки заплывать не рекомендуется. А что делать, если эти буйки в ста метрах от берега и на глубине чуть выше пояса? Это, блин, купание? Может пенсионерам оно и в самый раз, а мне скучновато.
Телефона в пансионате не было, чтобы позвонить по межгороду, надо было ехать в Бердянск или в Мариуполь. Автобусы ходили редко, да на жаре трястись в этой консервной банке- удовольствие ниже среднего.
Но надо было поговорить – вот и поехал. А на обратном пути перепутал номер автобуса, хорошо пассажиры вовремя подсказали, что не туда еду- выскочил. Итак ситуация- незнакомый посёлок на берегу, до следующего автобуса три с половиной часа, жарко.
Мимо проехала кавалькада легковушек – все в лентах, надувных шариках, гудят, музыка орёт- видать, женится кто- то. Пылищу подняли.
Потом грузовик подъехал рядом к дому, водитель побибикал, хозяин вышел. Говорят между собой, о чём, мне не слышно. Лениво отлепляю задницу от скамейки, иду туда.
- Хозяин, извините, а нельзя у вас водички попросить напиться?
- Та заходь. Откуда будешь? Что, правда из Ленинграда? Занесло. Пансионат Парус? Не дюже гарное место.
Водичка была отменная, чистая, ледяная.
- Вот спасибо, говорю.
Водитель орёт-
- Ну что, разгружаться будем, бля? Мне ещё один рейс сегодня!
Ну как тут не присоединиться? Я помог хозяину- Иван Акимович его звали- разгрузить кухонный гарнитур – как выяснилось, подарок молодым на ту самую свадьбу. Мне всё равно до автобуса три часа делать нечего, а тут- доброе дело, мебель перетаскать. Акимыч-
- Слушай, говорит, а ты по деревьям лазать умеешь?
- А что тут уметь?
- Смотри, говорит.
На самом берегу, над обрывом, стоят рядом два здоровенных не то тополя, не то кипариса – не знаю я, как они назывались. От земли до кроны- метров девять- десять голого, как мачта ствола.
- Ещё батя мой сажал, качелю мне сделал. Потом Ленка, дочка тоже развлекалась – это она замуж сегодня выходит. И дочка и деревья выросли, верёвка подгнила, я её оторвал- не дай Бог, сорвётся кто. Нету больше качели. А давеча купил капроновый трос, думал, сюрприз дочуре сделаю – да видать годы не те, по стволу не забраться, а лестницы у меня такой длинной нет.
- Может попробуешь? У меня кошки.
Кошки – это в данном случае шипастые приспособления, с помощью которых электрики забираются на столбы.
Я залез, мы с Акимычем отмерили длину троса, я привязал его к сучьям покрепче, спустился, залез на другой ствол – привязал и там.
Приладили дощечку посредине – блин, скажу вам, таких качелей я в жизни не видел. Высокий песчаный обрыв, внизу метрах в пятнадцати полоска пляжа – когда раскачиваешься, взлетаешь над пляжем – кажется, что кроме тебя, птиц, и морского горизонта в небе вообще никого нет. Дух захватывает, хоть и страшновато с непривычки.
Акимыч урчит, довольный, как удав –
- От це добре дило…
- Ну, я пошёл? Спасибо за водичку
- Що? Куда? Э, не, брат, не обижайся, ты теперь отсюда не выпивши и не поевши, не уйдёшь. Ты сам не знаешь, якое дело мы с тобой сделали – этим качелям больше сорока лет, сюда пацаньё с трёх посёлков ходило. Достопримечательность местная. Как же я тебя отпущу? Да и до автобуса всё равно больше полутора часов – куда торопиться? Потеть на остановке?
В саду на участке под деревьями уже были расставлены скамьи и столы буквой П. На взгляд- примерно на сотню гостей. Три тётечки торопятся, носят из дома посуду.
Возвращается свадьба. Шум, музыка, часть гостей уже слегка поддавши – праздничная традиция. Аккордеон.
Невеста с широченными радостными глазами-
- Папа! Ты качелю починил?
-Акимыч, в самом деле?
- Ни, то не я, питерский вон подсобил- без него я бы один не управился…
Жених с шафером раскачивали невесту так, что было просто страшно. Она, однако, только визжала от восторга – я никогда не видел более счастливой барышни. Летает, улыбка до ушей, платье белое, фата развевается- феерическое зрелище. Спрыгнула, повисла на шее у отца – тот тоже доволен, улыбается в усы, глаза на мокром месте. Не каждый день дочка замуж выходит.
- Это самый лучший подарок, спасибо, папа!
А над обрывом уже очередь - покачаться.
Ну, после этого, от приглашения никак не отвертеться- перезнакомился с кем успел, усадили за стол, трудно поддерживать беседу, когда все говорят и кричат одновременно. Нормальная свадьба – музыка, гости орут «Горько», так что уши закладывает.
Домашний хлеб, утренней выпечки- тёплый ещё, с хрустящей корочкой, копчёное сало с прожилками тает во рту, колбаса своего же приготовления, помидоры с два кулака размером, и такого фантастического вкуса и запаха, что зубы сводит- у нас на рынках такого не купишь, в магазинах и подавно. А как та вкуснейшая янтарная рыбка называлась, мне узнать не удалось- не докричался. Арбузы солёные- я раньше подобных яств не пробовал. Лукуллов пир.
Отец жениха с хитрой физиономией встаёт, и они с Акимычем, удалившись к сарайке, выкатывают оттуда на тачке пять здоровенных глиняных кувшинов.
- Дорогие гости! Кричит свёкр. Эту сливовицу я выгнал, когда у меня сын родился- и зарыл в землю- ему на свадьбу. Сегодня этот день настал - двадцать три года выдержки. Открывай!
Кувшины равномерно распределяются по столам, аккуратно вскрываются. Напиток разливается по стаканам.
- За здоровье молодых! Счастья вам, мира и согласия! Горько!
Акимыч со свёкром подали пример, хлопнув сразу по три четверти стакана – сколько было налито.
Пахнет сливой, прозрачно, как родниковая вода- с лёгким золотисто- розовым туманом, крепость чувствуется, но пьётся, как слеза Божья. Ни сивухи, ни горлодёра – исключительный мягкий напиток. Я тоже маханул залпом свою порцию.
……………………………
- О, питерский очнулся! Штрафную ему!
И добродушный хохот.
Уже вечер – темнеть начинает. Я отключился намертво на несколько часов – и разумеется, проспал автобус. Кто же мог знать, что эта сливовица такая ядрёная? Там наверно не меньше восьмидесяти градусов. На удивление трезвый Акимыч-
- Выспался? Ну добре, зараз мы тебе доставку организуем.
Мне собрали с собой сумку какой- то еды, налили ещё бутылку этого сказочного самогона – отказаться было просто невозможно. Попрощался с гостями, с Акимычем. Номер своего телефона в Ленинграде оставил.
В пансионат меня отвёз на милицейском УАЗике слегка выпивший лейтенант ГАИ. Всю дорогу рассказывал анекдоты.
Такая была эпоха, такие были люди, приятно было просто и бескорыстно сделать что- то доброе совершенно незнакомому человеку.
Ко мне в шестой класс на уроки повадился первоклассник. Георгий его зовут. Маленький такой, пух цыплячий ещё не растерял, а уже — Георгий. И имя это ему идёт необыкновенно. Хотя мне всегда казалось, что «Георгий» — это обязательно жгучий брюнет со сросшимися на переносице бровями, который непременно, вне зависимости от национальности, умеет танцевать лезгинку.
Мой же новый знакомый — белобрыс той особой русской белобрысостью, когда бровей нет настолько, что-то место, где они должны расти, аж краснеет от смущения по причине их полного отсутствия. На голове волос настолько много, что они даже не умещаются, а сбегают двумя русыми тонкими струйками-ручейками по шее куда-то ему за шиворот. Лучше бы Георгия назвали Львом, наверное.
А ходит ко мне на уроки Георгий потому, что его старшая сестра Вика учится в шестом. Когда у брата уроки заканчиваются, у неё они всё ещё идут. Одного же его отпускать домой нельзя: две дороги переходить надо. Кроме того, ключи Георгию доверить невозможно, ибо сами понимаете... почему.
«Сдать» его в группу продлённого дня тоже не представляется возможным, так как Георгий свободолюбив, горяч и сугубо независим. То есть обладает теми самыми качествами, которые мешают ему влиться «в дружный детский коллектив» в «свободное от основной деятельности время», которое протекает для него в 1 «Г» ежедневно, кроме выходных, с 8−30 до 12−35 в стенах нашей школы.
Вот и попросила меня однажды Вика, чтобы позволил сидеть Георгию иногда (всего 3 раза в неделю) на последнем уроке вместе с нею за последней партой.
Когда он впервые вошёл в наш кабинет русского языка и литературы, то сразу же направился к моему учительскому столу, чтобы засвидетельствовать своё почтение и уточнить, действительно ли я позволил его старшей сестре, чтобы он мог присутствовать на наших учёных занятиях.
Перечитайте, пожалуйста, ещё раз предыдущий чопорным языком написанный абзац моего повествования!
Прочли?.. Ну так вот, это почти дословно процитированное высказывание Георгия, когда он ко мне приблизился. Я слегка обалдел от этакой языковой изысканности и некоторой приятной речевой старомодности, не удержался и пожал ему в ответ руку. Георгий воспринял это как должное, чуть кивнул мне — тоже весьма степенно — и отправился за последний стол, где Вика уже приготовила места для себя и брата.
Признаться, я и не думал, что его присутствие на наших уроках причинит мне много хлопот. Предполагал, что старшая сестра обеспечит его цветными карандашами и альбомом для рисования, где в течение 45 минут он будет изображать в деталях дым или трубу, из которой этот дым происходит.
Но каково же было моё удивление, когда со звонком на урок он встал из-за парты, как и все окружавшие его шестиклассники, на моё приветствие опять склонил голову, а затем почти лихо, по-кадетски даже, я бы сказал, вздёрнул подбородок.
Усевшись за парту, он порылся мгновение в недрах своего довольно увесистого рюкзака с гигантской буквой «Г» на передней плоскости и извлёк оттуда солидных размеров том. Извлёк и стал читать. К моему изумлению, «не изображал чтение», а читал, читал весь урок, внимательно, темпераментно и страстно.
По теням, блуждавшим по его лику, можно было даже предположить, что сейчас свершается на страницах книги. Когда коллизии происходящего в недрах кем-то придуманного мира его настолько увлекали, что он абсолютно абстрагировался от реальности, то даже хохотал коротко или скорбно вздыхал, но сам того не замечал, а потому не конфузился и не извинялся.
После окончания урока он со мною простился, абсолютно отчётливо проаудировав мои довольно мудрёные имя и отчество «Всеволод Иммануилович» и отбыл вместе с близкой своей родственницей к постоянному месту жительства.
Когда его посещение стало уже третьим, я всё же не удержался и спросил:
— Георгий, мне было бы любопытно узнать, что Вы читаете столь увлечённо в то время, как Ваша сестрица осваивает корни с чередованиями?
Вопрос его совсем не обескуражил. Он тут же извлёк из рюкзака книгу и протянул её мне со словами:
— Извольте взглянуть. Сейчас я читаю серию книг Альфреда Шкляревского о приключениях Томека Вильмовского, который путешествует по различным странам и континентам. Это третья книга — «Томек на тропе войны». Две предыдущие показались мне достаточно занятными.
Мне хотелось продолжить беседу, но тут вмешалась Вика:
— Извините, — сказала она, обращаясь ко мне, и тут же перевела глаза на Георгия, — мама звонила. Она ждёт нас к обеду.
Георгий раскланялся со мною и ушёл, к моему невероятному сожалению…
С тех пор при каждом удобном случае я старался завязать с ним хоть какие-то неформальные отношения и о чём-нибудь поговорить. Георгий был вежлив, неизменно корректен, но дистанцию сохранял, не торопясь идти со мною на сближение.
А ещё через несколько дней, выйдя из школы и направляясь к автобусу, я вдруг ещё издалека увидел, что рядом с остановкой, в сквере, стоят Георгий и Вика, а против них трое мальчишек, кажется, из седьмого класса. Причём по расстановке участников этой сцены было понятно, что Георгий загораживает собою сестру. Зрелище было трогательным. Она почти на голову выше брата, а он прикрывает её собою. Противники — ещё крупнее. Все настолько увлечены тем, что сейчас происходит, что абсолютно не замечают ни того, что вокруг них, ни того, кто сейчас наблюдает за ними.
И слышу взволнованный, почти драматический голос Георгия. Но криком это не было. Говорил юный мужчина, и в его совсем ещё детском голосе звучал металл:
— Вы, конечно, можете начать драку и, скорее всего, думаете, что одержите верх надо мною. Но это не факт, как мне кажется. Знаю, наверное, только одно: к ней прикоснуться я вам не позволю. И не только потому, что Вика — моя сестра. Она, прежде всего, девочка, а мужчина, даже если он пока ещё всего лишь мальчик, не смеет издеваться над женщиной, даже если она пока ещё девочка.
…Надо было вмешаться. Мне или Вике. Но мы все (враги Георгия — тоже!) стояли в каком-то оцепенении и не знали, что делать. Первым стряхнул с себя гипнотическое очарование слов Георгия тот из «бойцов», что стоял к нему всех ближе. Он круто развернулся и пошёл прочь. За ним последовали и двое других. Георгий же привстал почти на цыпочки, взял Вику под локоть и повёл её к переходу через дорогу.
Назавтра Георгий на урок ко мне не пришёл. Я спросил Вику о причине его отсутствия. Она, почему-то виновато, опустив глаза, ответила:
— Он заболел. Лежит дома с температурой. Вчера очень… переволновался…
Передаём эстафету
Давным-давно, когда деревья были БОЛЬШИМИ, мороженое ВКУСНЕЕ, а половину диплома занимали "Решения XXVII съезда КПСС", мне было 18, мужу чуть больше. Меня мой в будущем муж пригласил в ресторан. Если честно, для меня это был первый поход в ресторан. В советские времена были кафе, где что-то покупаешь, сам несёшь на подносе и садишься за столик. А тут и официантки, и живой оркестр. В общем, я была в восторге, мы поели, а уходить не хочется. И тут, как по волшебству, к нам подходит официант и приносит мороженое, пирожное и кофе. Я студентка, муж студент. Мы в шоке. Официант, видя наше замешательство, сказала, что все уже оплачено парой вон за тем столиком. Там сидели мужчина и женщина слегка за 40. Они к нам подошли, сказали, что мы очень красивая пара, и сразу видно, что любим друг друга, и просто хотели немного продлить нам романтический ужин.
У нас уже скоро будут внуки. Но с тех пор, если мы видим молодую влюбленную пару в ресторане, мы им тоже обязательно что-нибудь присылаем. В общем, решили продолжить эстафету добра.
21 октября 1981 года, в Японском море на подходе к проливу Босфор Восточный (Владивосток) погибла подводная лодка «С-178». В нее врезалось рефрижераторное судно, которое вел нетрезвый старпом, а трезвый капитан отдыхал... лёжа. Получив смертельный удар, подлодка легла на грунт на глубине 32 метра с огромной пробоиной в шестом отсеке.
По большому счету, аварийную ситуацию создал оперативный дежурный бригады кораблей ОВРа Приморской флотилии, разрешив выход «Рефрижератора-13» из бухты, а его помощник, прибыв с ужина, не задумываясь, дал добро на вход «С-178» в бухту Золотой Рог, почему-то забыв передать на нее информацию о выходящем судне...
После рокового удара семь человек, находившиеся на мостике, включая командира ПЛ – капитана 3-го ранга Валерия Маранго, оказались за бортом. Личный состав кормовых отсеков погиб практически сразу. В носовых остались несколько офицеров и два десятка матросов. Командование принял старший помощник – капитан-лейтенант Сергей Кубынин.
Вместе с командиром БЧ-5 капитан-лейтенантом Валерием Зыбиным они приняли решение вывести уцелевшую часть экипажа через трубу торпедного аппарата. Однако людей в носовом торпедном отсеке оказалось гораздо больше штатного состава и спасательных комплектов ИДА-59 для выхода из затонувшей подлодки на всех не хватало... Тем временем командование ТОФ развернуло спасательную операцию, и появилась надежда, что спасатели смогут передать недостающие «идашки» на борт.
Ждать пришлось трое суток. Темнота, холод, отравленный воздух... Время тянулось убийственно долго. Силы подводников таяли, несмотря на то, что это были молодые крепкие ребята 19–20 лет. Кубынин был самым старшим – ему перевалило за 26 лет. Как старший по возрасту, званию и должности, он был просто обязан воодушевить подчиненных, вернуть им надежду на лучшее... Построив в кромешной тьме личный состав, Кубынин зачитал приказ о повышении всем званий и классности на одну ступень, не поленившись сделать соответствующую запись в военные билеты и закрепить ее при тусклом мерцающем свете аварийного фонаря корабельной печатью...
После этого каждому моряку был вручен знак «За дальний поход» (коробку с ними случайно обнаружили во втором отсеке). Настроение в полузатопленном отсеке резко поднялось, все мгновенно забыли о температуре и воспалении легких, которым на третьи сутки уже болели все поголовно.
Наконец, получив недостающие комплекты ИДА от спасателей, прибывших к месту трагедии на подлодке-спасателе «Ленок», Кубынин и Зыбин начали выпускать моряков. Люди тройками заползали в торпедный аппарат, который затем задраивался, заполнялся водой, после чего открывалась передняя крышка. А на выходе из аппарата ребят поджидали водолазы, препровождавшие их в декомпрессионную камеру на борту лежащего на грунте по соседству «Ленка». Тех же, кто по той или иной причине всплывал на поверхность, подвергали той же процедуре в барокамере надводного судна...
Самым последним, как и подобает командиру корабля, покинул «С-178» Сергей Кубынин. И сделать это одному человеку было чертовски сложно! Предстояло затопить первый отсек и, дождавшись, когда вода достигнет казенной части торпедного аппарата, нырнуть в него и проползти 7 метров железной трубы калибром 533 мм… Гул в воспаленном мозгу, работа на пределе человеческих сил и откровение на выходе из аппарата – вокруг никого! Как позднее выяснилось, спасатели даже предположить не могли, что последний оставшийся на борту сможет покинуть подлодку самостоятельно и… поставили на нем крест, свернув операцию! Кубынин выбрался на надстройку, решив добраться до рубки, а уж затем всплывать на поверхность. Не получилось – потерял сознание, и гидрокостюм вынес его на поверхность... Его чудом заметили среди волн со спасательного катера.
Сергей пришел в себя в барокамере на спасателе «Жигули». В вену правой руки была воткнута игла капельницы, но боли он не ощущал – находился в полной прострации. Врачи поставили ему семь диагнозов: отравление углекислотой, отравление кислородом, разрыв легкого, обширная гематома, пневмоторакс, двусторонняя пневмония, порванные барабанные перепонки… По-настоящему он пришел в себя, когда увидел в иллюминаторе барокамеры лица друзей и сослуживцев: они беззвучно что-то кричали, улыбались. Не испугавшись строгих медицинских генералов, ребята пробились-таки к барокамере...
Потом был госпиталь. В палату к Кубынину приходили матросы, офицеры, медсестры, совсем незнакомые люди; пожимали руку, благодарили за стойкость, за выдержку, за спасенных матросов, дарили цветы, несли виноград, дыни, арбузы, мандарины. Это в октябрьском-то Владивостоке! Палату, где лежал Кубынин, в госпитале прозвали «цитрусовой»...
Сергей Кубынин совершил в своей жизни по меньшей мере три подвига. Первый, офицерский – когда возглавил уцелевший экипаж на затонувшей подводной лодке; второй – гражданский, когда спустя годы сумел добиться, чтобы на Морском кладбище Владивостока был приведен в порядок заброшенный мемориал погибшим морякам «С-178». Наконец, третий, чисто человеческий подвиг – он взял на себя заботу об оставшихся в живых сослуживцах.
Сегодня им уже немало лет, и та передряга со всеми ее медицинскими последствиями ударила по организму самым сокрушительным образом. Бывшие матросы и старшины обращаются к нему как к своему пожизненному командиру, которому верили тогда, у смертной черты, которому верят и сегодня, зная, что только он и никто другой спасет их от бездушия и произвола военкоматских и медицинских чиновников. И он спасает их, пишет письма в высокие инстанции, хлопочет … заставляет-таки государство делать то, что оно обязано делать без дополнительных воззваний к президенту и высшей справедливости.
Сегодня, особенно после трагедий атомных подводных лодок «Комсомолец» и «Курск», стало ясно: то, что совершили капитан-лейтенант Сергей Кубынин и его механик Валерий Зыбин в октябре 1981 года, не удалось повторить никому. Разве что капитану 1-го ранга Николаю Суворову, организовавшему выход своего экипажа из затопленного атомохода «К-429».
Наградной лист на звание Героя России, подписанный видными адмиралами нашего флота, включая бывшего Главкома ВМФ СССР адмирала флота Владимира Чернавина, так и остался под сукном у чиновников Наградного отдела...
Сегодня мало кто знает об этом подвиге... И, тем не менее, мы помним своих героев. Мы знаем Сергея Кубынина! Ныне наш Герой служит в МЧС, несет свои вахты в должности оперативного дежурного МЧС Юго-Западного округа Москвы. Он по-прежнему остается Спасателем в полном смысле этого слова!
Всегда помнила свою воспитательницу из детского сада, хоть мне уже 30. Она была молодой, очень красивой, доброй. Ко мне прониклась особыми чувствами. Может, догадывалась, что в семье не всё гладко, и любви толком ребенок не получал. Называла "котик". Неделю назад стою на остановке, вижу женщину рядом. А она так на нее похожа! Нахлынули воспоминания, стою, пялюсь на нее, улыбаюсь как идиотка. Она замечает, долго смотрит на меня. Ну, думаю, пипец. Дама думает, что я куку. И вдруг: "Котик, ты?"
Итак, случилась это в советское время. Обычный санаторий Академии наук, заполненный сотрудниками средней руки — процедуры, прогулки, сплетни, в общем, скука смертная. И тут прошёл слух — должен приехать академик! Событие! В означенный день любопытные действительно увидели, как подъехала машина, из которой вышел солидный седовласый мужчина. Симпатичный. За ним семенила невзрачная пожилая женщина — жена. Стали они в санатории отдыхать и лечиться. Супруга знаменитости постоянно суетилась вокруг мужа, заботилась. Тот принимал все заботы с усталой благосклонностью. А в столовой посадили их рядом с молодой симпатичной дамой. Дама несколько дней оценивала обстановку. Оценила — и пошла в атаку. Ведь академик, это же такой шанс, да и зачем ему рядом такая серенькая старушка? И постепенно (барышня была грамотна и коварна) начал завязываться роман. Уже и гуляют вместе, и на лавочках сидят, и тд., ..в общем, любовь не на шутку. И когда уже стало всё ясно, жена не выдержала и пошла выяснять отношения с захватчицей. Просто подошла к ней и спросила, очень вежливо: «Скажите пожалуйста, зачем вам мой муж?» В ответ — куча трескучих фраз о любви, свободе, судьбе и пр. Пожилая женщина не унималась: «Но ведь знаете, он очень больной человек. За ним нужен постоянный уход, к тому же он должен соблюдать строгую диету, это всё не каждая женщина выдержит». Молодая развеселилась — неужели непонятно, что на зарплату академика можно организовать великолепный платный уход, вовсе не обязательно при этом превращаться в такое умученное заботами существо, как её собеседница. Пожилая дама несколько секунд непонимающе смотрела на нахальную молодку, а потом спокойно сказала: «Понимаю. Но дело в том, что академик — я».
В начале учебного года классная руководительница 6-го класса стояла перед своими бывшими пятиклассниками. Она окинула взглядом своих детей и сказала,что всех их одинаково любит и рада видеть. Это было большой ложью, так как за одной из передних парт, сжавшись в комочек, сидел один мальчик, которого учительница не любила. Она познакомилась с ним, так как и со всеми своими учениками, в прошлом учебном году. Еще тогда она заметила, что он не играет с одноклассниками, одет в грязную одежду и пахнет так, будто никогда не мылся. Со временем отношение учительницы к этому ученику становилось все хуже и дошло до того, что ей хотелось исчеркать все его письменные работы красной ручкой и поставить единицу.
Как-то раз завуч школы попросил проанализировать характеристики на всех учеников с начала обучения их в школе, и учительница поставила дело нелюбимого ученика в самый конец. Когда она, наконец, дошла до него и нехотя начала изучать его характеристики, то была ошеломлена.
Учительница, которая вела мальчика в первом классе, писала: "Это блестящий ребенок, с лучезарной улыбкой. Делает домашние задания чисто и аккуратно. Одно удовольствие находиться рядом с ним".
Учительница второго класса писала о нем: "Это превосходный ученик, которого ценят его товарищи, но у него проблемы в семье: его мать больна неизлечимой болезнью, и его жизнь дома, должно быть, сплошная борьба со смертью".
Учительница третьего класса отметила: "Смерть матери очень сильно ударила по нему. Он старается изо всех сил, но его отец не проявляет к нему интереса и его жизнь дома скоро может повлиять на его обучение, если ничего не предпринять".
Учительница четвертого класса записала: "Мальчик необязательный, не проявляет интереса к учебе, почти не имеет друзей и часто засыпает прямо в классе".
После прочтения характеристик учительнице стало очень стыдно перед самой собой. Она почувствовала себя еще хуже, когда на Новый год все ученики принесли ей подарки, обернутые в блестящую подарочную бумагу с бантами. Подарок ее нелюбимого ученика был завернут в грубую коричневую бумагу. Некоторые дети стали смеяться, когда учительница вынула из этого свертка браслетик, в котором недоставало нескольких камней и флакончик духов, заполненный на четверть.
Но учительница подавила смех в классе, воскликнув: - О, какой красивый браслет! — и, открыв флакон, побрызгала немного духов на запястье. В этот день мальчик задержался после уроков, подошел к учительнице и сказал: - Сегодня вы пахнете, как пахла моя мама.
Когда он ушел, она долго плакала. С этого дня она отказалась преподавать только литературу и математику, и начала учить детей добру, принципам, сочувствию. Через какое-то время такого обучения нелюбимый ученик стал возвращаться к жизни. В конце учебного года он превратился в одного из самых лучших учеников.
Несмотря на то, что учительница повторяла, что любит всех учеников одинаково, по-настоящему она ценила и любила только его.
Через год, когда она работала уже с другими, она нашла под дверью учебного класса записку, где мальчик писал, что она самая лучшая из всех учителей, которые у него были за всю жизнь.
Прошло еще пять лет, прежде чем она получила еще одно письмо от своего бывшего ученика; он рассказывал, что закончил колледж и занял по оценкам третье место в классе, и что она продолжает быть лучшей учительницей в его жизни.
Прошло четыре года и учительница получила еще одно письмо, где ее ученик писал, что, несмотря на все трудности, скоро заканчивает университет с наилучшими оценками, и подтвердил, что она до сих пор является лучшей учительницей, которая была у него в жизни.
Спустя еще четыре года пришло еще одно письмо. В этот раз он писал, что после окончания университета решил повысить уровень своих знаний. Теперь перед его именем и фамилией стояло слово доктор. И в этом письме он писал, что она лучшая из всех учителей, которые были у него в жизни.
Время шло. В одном из своих писем он рассказывал, что познакомился с одной девушкой и женится на ней, что его отец умер два года тому назад и спросил, не откажется ли она на его свадьбе занять место, на котором обычно сидит мама жениха. Конечно же, учительница согласилась.
В день свадьбы своего ученика она надела тот самый браслет с недостающими камнями и купила те же духи, которые напоминали некогда несчастному мальчику о его маме. Они встретились, обнялись, и он почувствовал родной запах.
- Спасибо за веру в меня, спасибо, что дали мне почувствовать мою нужность и значимость и научили верить в свои силы, что научили отличать хорошее от плохого.
Учительница со слезами на глазах ответила:
- Ошибаешься, это ты меня научил всему. Я не знала, как учить, пока не познакомилась с тобой...
О том, что мой супруг болен на всю голову, свидетельствует уже тот факт, что он женат на мне. У него какое-то невероятное количество бзиков, которые со временем начинают распространяться воздушно-капельным путём на родных, друзей и знакомых. Одним из таких бзиков является манера давать человеческие имена неодушевлённым предметам. Не всем, конечно, а только наиболее достойным. И он не просто их крестит - он с ними ещё и разговаривает.
Например, у него есть любимая кружка. На кружке нарисован пингвин. Пингвина зовут Пафнутий. Я как-то поинтересовалась: - А почему Пафнутий-то? Муж посмотрел на меня удивлённо и спросил: - Ну а как? Я подумала и поняла: действительно, больше никак. По утрам муж достаёт Пафнутия из кухонного шкафчика и говорит: - Ну, брат Пафнутий, по кофейку? Вечерами они с Пафнутием пьют чай, и муж мой жалуется ему на меня: - Видишь, Пафнутий, с кем приходится коротать век? Цени, брат, одиночество, не заводи пингвиниху.
Ещё на даче у нас проживает болгарка по имени Зинаида. Болгарка - не в смысле уроженка Болгарии, а в смысле инструмент для резки металла. Сперва муж назвал её Снежана, потому что считал, что у болгарки непременно должно быть болгарское имя. Однако, познакомившись с характером болгарки, он понял, что она Зинаида. Когда нужно разрезать что-нибудь металлическое, он достаёт её из сарая и говорит: - Зинаида, а не побезумствовать ли нам? И они начинают безумствовать. А когда набезумствуются, он её относит в сарай, укладывает на полку и нежно говорит: - Сладких снов тебе, Зина.
А в квартире у нас живёт шкаф по имени Борис Петрович. Вот так уважительно, по имени-отчеству, да. Это мы когда только купили квартиру, то первым делом заказали шкаф. И собирал нам этот шкаф сборщик, которого звали Борис Петрович. Конечно, сей факт бросает тень позора на моего мужа, но на самом деле этому есть объяснение. Вообще-то, всю остальную мебель в нашем доме (а так же в доме моей мамы, в доме его родителей и в домах многих наших друзей) муж собирал сам. И шкаф бы собрал, как раз плюнуть, но вышло так, что в день доставки он находился в командировке и вернуться должен был только недели через две. Я категорически отказалась жить две недели посреди немыслимого количества досок и коробок, к тому же мне не терпелось поскорей развесить всю одежду на вешалки, поэтому дожидаться мужа не стала и пригласила магазинного сборщика. И, конечно, сорок раз об этом пожалела. Сборщик Борис Петрович, собираясь ко мне в гости, принял одеколонную ванну, и этим одеколоном марки "Хвойный лес" (или "Русское поле", или "Юность Максима" - не знаю) провонял весь дом. Я спасалась от амбре Бориса Петровича на балконе. Работал Борис Петрович сосредоточенно, неторопливо, с чувством, с толком, с расстановкой, с пятью перерывами на чаепитие. Очень удивлялся, почему я не составляю ему компанию за столом. А я просто не могу пить чай, воняющий одеколоном. Профессионал Борис Петрович, будучи сборщиком от бога, собирал шкаф с 9 часов утра до 11 часов вечера. Мой муж за это время мог бы легко посторить двухэтажный дом и баньку во дворе. Вещи мои так и остались лежать в коробках, не познав холодка вешалок, потому что все две недели до приезда мужа я проветривала всю квартиру, и шкаф в частности, от аромата Бориса Петровича. Мне даже было стыдно ездить в метро, потому что мне казалось, что от меня на весь вагон таращит этим дешёвым убойным одеколоном. Когда муж приехал, в квартире уже была вполне пристойная атмосфера. Он радостно подскочил к мебельной обновке, счастливо завопил: "О, шкафчик!" - и замер, распахнув дверцы. Примерно минуту он приходил в себя от нахлынувшего на него смрада, а потом спросил меня: - Эммм... Это что? - Это Борис Петрович, - ответила я. Вот так наш шкаф получил своё имя, а сборщик Борис Петрович, сам того не ведая, стал его крёстным (нашим кумом, стало быть). Теперь муж, собираясь на какое-нибудь важное мероприятие, советуется со шкафом, что ему надеть: - Борис Петрович, как насчёт синей рубашки? Или просит: - Не одолжите ли галстук, Борис Петрович? Или вешает в него костюм и говорит: - Борис Петрович, храни его, как свою честь.
Ещё у нас есть журнальный столик Степан. Ну тут всё просто: мы его купили в разобранном виде, а дома выяснилось, что инструкция по сборке написана на английском и китайском языках. Муж сперва потребовал у меня читать китайский вариант, потом минут десять возмущался, что женился на какой-то безграмотной лохушке, которая даже китайского не знает, а после этого милостиво разрешил читать по-английски. Лохушка-жена и по-английски, в общем... кхммм... Но ещё что-то как-то. В инструкции было написано: "step one". Ну, при моём произношении... В общем, так журнальный столик стал Степаном. Когда я ищу зажигалку или какой-нибудь журнальчик, муж говорит: - Не знаю, где. Спроси у Степана.
Ещё у нас есть микроволновка Галя. Я так понимаю, это что-то личное, о чём мне знать не надобно. Потому что когда муж пихает в неё тарелку с едой и нежно говорит: "Согрей, Галя... Сделай это для меня, крошка..." - у меня все вопросы застревают где-то в районе щитовидки. Отголоски романтического прошлого, видимо.
Ещё у нас на даче есть электроплитка, которая вечно ломается. Муж зовёт её Надюша. Когда я спросила, почему именно Надюша, он ответил: - Да была у меня одна... Тоже всё время ломалась. Когда он утром собирается пожарить на ней яичницу, то всегда спрашивает: - Ну, Надюша, сегодня-то ты станешь, наконец, моей? Давай, детка, дай шанс моим яйцам.
Ещё у нас есть пепельница Раиса. Муж утверждает, что то, что она Раиса, видно невооружённым глазом. Когда муж хочет покурить, он говорит: - Раиса, составь приятную компанию. А когда его что-то отвлекает, то он кладёт в неё сигарету и говорит: - Раиса, покарауль.
Эта инфекция носит вирусный характер. У одних наших друзей есть телевизор Филя (потому что "Philips") и холодильник Анатолий (потому что в нём всегда напихано всякого говна, как в карманах жилетки Вассермана). Другие лентяйку от телевизора назвали Люсей - в честь соседки, которая тоже, по их словам, лентяйка. У третьих проживает стиральная машина Любовь Петровна. Когда им эту машину доставили и распаковали, то их старенькая бабушка всплеснула руками и сказала: - Красивая, как Любовь Петровна Орлова! И даже у моей мамы есть чайная ложечка по имени Изольда. Я так и не знаю, почему именно Изольда. Когда я попыталась это выяснить, мама посмотрела на меня, как на умалишённую (впрочем, она всегда на меня так смотрит), а муж возмущённо сказал, что более глупого вопроса в жизни не слышал, и что каждому дураку понятно, почему ложечку так зовут.
Собственно, вот. Не знаю, зачем я тут всё это понаписала... Ну, вероятно для того, чтоб лишний раз подчеркнуть идиотизм своей семьи и приближённых к ней товарищей.
Знакомый на работу устраивался. Сварщиком. Собеседование в отделе HR (Модно сейчас — "эйчар"). Мастер цеха пришёл и сидят вместе с девочкой–кадровичкой общаются. Мастер спрашивает что варил, разряд и прочие тонкости. Вопросов много задавал, знакомый отвечал и рассказывал. Девочка слушала.
Побеседовали минут двадцать. Мастер говорит девочке прямо при знакомом: "Ну, специалист, вроде, толковый — прошу оформить к нам".
Девочка: "Подождите! Надо пройти ещё психологический тест!"
Мастер: "А что за тест?"
Девочка: "Ну, психологический! Мы должны понять же, человек подходит нам или нет, как вы не понимаете?"
Мастер: "Так а что в этом тесте-то?"
Девочка: "Ну, линии там, круглешочки, картинки показываем человеку, а на основании его ответов составляем картину совместимости, даём руководству ясное представление о работнике, которого принимаем".
Мастер: "Давай бумажку — я за него нарисую".
Девочка охуевает слегка, но даёт лист А4 и ручку. Мастер выводит на ней контуры (без анатомических подробностей!) хуя, протягивает её и спрашивает: "Что я нарисовал?"
Девочка краснеет, но говорит: "Член".
Мастер девочке говорит: "Юля! Будь добра, оформи человека без всей этой твоей хуйни, пока я всем не сказал, что ты деталь НВ–46–39–00 из каталога нашего завода с хуем путаешь". Оформила.
- Коль, не видел, Соня пришла уже? - Я думал, уволили ее уже. Говорили же, что очистят от этих ну, это, органы все. Ну после врачей-то. - Да нет, про нее не слышал пока. Вообще жалко, если попрут. Они с матерью вдвоем, а работает вообще одна Сонька. Хорошая девка. И красивая такая! Прям не скажешь, что евреечка. - Да ладно, сразу видно, ты что?! Но девка неплохая, всё улыбается. А, может, и притворяется. Они же хитрожопые такие. И все с вывертом, не как у людей. И не волнуйся, не пропадут. У них всегда деньги прижоплены. Ты о себе лучше беспокойся! А что ты ее ищешь-то? Соскучился? - Да ладно тебе! Степаныч велел к нему прислать. Небось, как раз увольнять и будет. Соня вошла в кабинет прокурора района, улыбаясь и не ожидая ничего плохого, как любая ее жизнерадостная восемнадцатилетняя ровесница. К тому же она знала, что Василий Степаныч к ней точно хорошо относится, всегда конфетку на стол кладет или яблоко, а иногда даже, шутя, за косу дергает. Называет "лучшая коса Московской прокуратуры". И на занятия в институт всегда отпускает, хотя часто сам по вечерам задерживается. А в праздник Советской Армии, когда весь вечер Соня играла на пианино и пела, даже сам под ее аккомпанемент исполнил "Ничь яка мисячна" и поцеловал Соню в лоб. Ну, он, правда, выпивший был. - Садись. Как дела твои? Справляешься? А в институте? Курс какой у тебя, всё забываю? Не обижают наши-то? А то фронтовики - народ простой! Соня поняла, что это - запев, что можно и не отвечать. Он позвал ее за чем-то другим, только пока неясно, зачем. - Я что тебя позвал-то. Я, ты знаешь, крутить не люблю! Ты - девушка грамотная, ситуация в стране тебе известна. И то, какую неблаговидную роль в ней играют твои, эти, ну как сказать, такие же, как вы, ты то есть... Ну, евреи короче, ты уж извини. Но из песни слов не выкинешь! Я сам не ожидал, даже дружил в школе с некоторыми. Но не об этом речь. В общем, нехорошо, можно сказать, не по-людски, даже по-вражески, как теперь выясняется, повели очень даже многие граждане еврейской национальности, хотя мы их заслонили собой от фашистской гадины. А они, вы то есть, все на заграницу заглядывались. Я уж не говорю об этих выродках, что под маской врачей травили и фактически убивали лучших наших товарищей. Ну этим мы по следственной линии занимаемся, а я сейчас о тебе. К тебе конкретно претензий нет, работаешь хорошо, грамотная, учишься опять же и на рояле тоже... Но должна понимать. Именно из доброго к тебе отношения я с тобой так говорю. Судьба ваших всех практически ясна. Это уже детали, где вам жить определят - в Забайкалье там или еще где на севере или в Азии, но вопрос о высылке почти решен. И я обращаюсь к тебе как к комсомолке и, несмотря ни на что, хорошему человеку. Ты ведь встречаешься с парнем, Валентин кажется. Хороший русский парень. Фронтовик. Всю войну - без единой царапины и живой вернулся, матери на радость. Так неужели у тебя хватит совести жизнь ему изгадить?! Разве заслужил он это?! Если ты, как мы всегда считали, достойный человек, ты должна его от себя отодвинуть! Не по-людски это его за собой в яму тянуть. Подумай об этом. Увольнять тебя мы не будем, работай, все равно это ненадолго. А парня отпусти. Ну иди. К тебе лично, как уже сказано, претензий нет. Любе скажи, чтоб чаю мне принесла. Соня вышла из приемной, не помнила, как дождалась окончания рабочего дня, и поспешила домой. За весь день она больше не проронила ни слова, только внутри что-то дрожало мелко-мелко и руки были такие ледяные, словно не июль, а февраль. И печатать не могла совсем. Ну неважно. Теперь вообще все уже неважно. Когда она ехала в метро, она вдруг поймала на себе несколько удивленных взглядов. Было безразлично, но автоматически она провела рукой по волосам, потом по лицу. Ладонь была мокрая. А когда она опустила глаза, то увидела, что от слез расплывается темное пятно на выцветшем старом платье. Как неловко! Нельзя реветь при людях. Стыдно, все смотрят. А, может, они смотрят, потому что гадают, не преступница ли она? Не преступники ли ее мама, тетка, двоюродные братья и баба Гута? Ведь точно известно, что не преступники, только про маминых и папиных родных, которых немцы расстреляли. А остальные под сомнением. Как она. На платформе ее ждал Валька, издалека улыбаясь во все лицо. Надо сказать, чтоб он уходил. Василий Степаныч прав, нельзя портить жизнь человеку, который тебя так любит. Только как ему сказать? Может, он не знает про все это. Или не понимает, какая опасность ему грозит. Когда Валька увидел Сонино лицо, он ужаснулся. Что случилось?? Мама?? Ей не удалось ничего придумать, она вообще не умела врать. Она вытащила его в тамбур электрички и, не вытирая слез, пересказала весь сегодняшний разговор. И замолчала. И ей казалось, что колеса вагона так грохочут на стыках, что страшный железный звук колотит ей по голове, вбивая ее в пол. Но потом она услышала другой звук. Валька смеялся! Как же он смеялся! Его хохот заглушил и стук колес, и паровозные гудки, и голос в репродукторе, и болтовню пассажиров. - Повезло тебе, Софка, что я - крестьянский сын. А то кто там на севере тебе дом построит и землю вспашет?! Хорошо бы в тайгу сослали, там охота прямо от порога, не то что сейчас я за сто километров на попутках езжу! Вытирай сопли, а то я маме своей говорил, что ты - красавица, а приведу сейчас зареванную и гундосую! Ты уж меня не позорь!.. Они прожили вместе 52 года… Это были мои родители… Завтра папе было бы 94.
Еду в маршрутке по делам. На очередной остановке в салон вваливается парнишка лет семнадцати и спрашивает у водителя: - До проспекта Тухачевского доеду? Водитель (к слову - яркий представитель народов Кавказа) отвечает: - Параллэльно едем. Парень, жертва ЕГЭ, уточняет: - То есть пересекаем? Водитель: - Параллэльно, в эвклидовом понимании!..
Один из таксистов Нью–Йорка написал у себя на странице Facebook:
Я приехал по адресу и посигналил. Прождав несколько минут, я посигналил снова. Так как это должен был быть мой последний рейс, я подумал о том чтобы уехать, но вместо этого я припарковал машину, подошёл к двери и постучал... "Минуточку" — ответил хрупкий, пожилой женский голос. Я слышал, как что–то тащили по полу.
После долгой паузы, дверь открылась. Маленькая женщина лет 90 стояла передо мной. Она была одета в ситцевое платье и шляпу с вуалью, как будто из фильмов 1940–х годов. Рядом с ней был небольшой чемодан. Квартира выглядела так, будто никто не жил в ней в течение многих лет. Вся мебель была покрыта простынями. Не было ни часов на стенах, ни безделушек, ни посуды на полках. В углу стоял картонный ящик, наполненный фотографиями и стеклянной посудой. "Вы бы не помогли мне отнести мою сумку в машину?" — сказала она. Я отнес чемодан в машину, а затем вернулся, чтобы помочь женщине. Она взяла меня за руку, и мы медленно пошли в сторону автомобиля. Она продолжала благодарить меня за мою доброту. "Это ничего" — сказал ей я — "Я просто стараюсь относиться к моим пассажирам так, как я хочу, чтобы относились к моей матери." "Ах, ты такой хороший мальчик" — сказала она. Когда мы сели в машину, она дала мне адрес, а затем спросил: "Не могли бы вы поехать через центр города?". "Это не самый короткий путь" — быстро ответил я... "О, я не возражаю" — сказала она — "Я не спешу. Я отправляюсь в хоспис..." Я посмотрел в зеркало заднего вида. Ее глаза блестели. "Моя семья давно уехала" — продолжала она тихим голосом — "Врач говорит, что мне осталось не очень долго." Я спокойно протянул руку и выключил счетчик. "Каким маршрутом вы хотели бы поехать?" — спросил я. В течение следующих двух часов, мы проехали через город. Она показала мне здание, где она когда–то работала лифтером. Мы проехали через район, где она и ее муж жили, когда они были молодоженами. Она показала мне мебельный склад, который когда–то был танцевальным залом, где она занималась будучи маленькой девочкой. Иногда она просила меня притормозить перед конкретны здания или переулком и сидела уставившись в темноту, ничего не говоря. Позже она вдруг сказала: "Я устала, пожалуй, поедем сейчас." Мы ехали в молчании по адресу, который она дала мне. Это было низкое здание, что то вроде маленького санатория, с подъездным путём вдоль не большого портика. Два санитара подошли к машине, как только мы подъехали. Они были бережны, помогли ей выйти. Они, должно быть, ждали её. Я открыл багажник и внёс маленький чемодан в дверь. Женщина уже сидела в инвалидной коляске. "Сколько я вам должна?" — спросила она, достав сумочку. "Нисколько" — сказал я. "Вы же должны зарабатывать на жизнь" — ответила она. "Есть и другие пассажиры" — ответил я. Почти не задумываясь, я наклонился и обнял её, она держала меня крепко. "Ты дал старушке немного счастья" — сказала она — "Благодарю тебя". Я сжал ее руку, а затем ушёл.. За моей спиной дверь закрылась, Это был звук закрытия еще одной книги жизни... Я не брал больше пассажиров на обратном пути. Я поехал, куда глаза глядят, погруженный в свои мысли. Для остальных в тот день, я едва мог разговаривать. Что если бы этой женщине попался рассерженный водитель, или тот, кому не терпелось закончить свою смену? Что, если бы я отказался от выполнения её просьбы, или посигналив пару раз, я затем уехал?.. В конце, я хотел бы сказать, что ничего важнее в своей жизни я ещё не делал. Мы приучены думать, что наша жизнь вращается вокруг великих моментов, но великие моменты часто ловят нас врасплох, красиво завернутые в то, что другие могут посчитать мелочью...
Меня зовут Майкл Фогетти, я капитан Корпуса Морской пехоты* США в отставке. Недавно я увидел в журнале, фотографию русского памятника из Трептов-парка* в Берлине и вспомнил один из эпизодов своей службы. История эта произошла лет тридцать назад в Африке. Мой взвод после выполнения специальной операции, получил приказ ждать эвакуации в заданной точке, но в точку эту попасть мы так и не смогли. В районе Золотого рога как всегда было жарко во всех смыслах этого слова. Местным жителям явно было мало одной революции. Им надо было их минимум три, пару гражданских войн и в придачу один религиозный конфликт. Мы выполнили задание и теперь спешили в точку рандеву с катером, на котором и должны были прибыть к месту эвакуации. Но нас поджидал сюрприз. На окраине небольшого приморского городка нас встретили суетливо толкущиеся группки вооруженных людей. Они косились на нас, но не трогали, ибо колонна из пяти джипов, ощетинившаяся стволами М-16* и М-60*, вызывала уважение. Вдоль улицы периодически попадались легковые автомобили со следами обстрела и явного разграбления, но именно эти объекты и вызывали основной интерес пейзан, причем вооруженные мародеры имели явный приоритет перед невооруженными. Когда мы заметили у стен домов несколько трупов явных европейцев, я приказал быть наготове, но без приказа огонь не открывать. В эту минуту из узкого переулка выбежала белая женщина с девочкой на руках, за ней с хохотом следовало трое местных нигеров (извините, афро-африканцев). Нам стало не до политкорректности. Женщину с ребенком мгновенно втянули в джип, а на ее преследователей цыкнули и недвусмысленно погрозили стволом пулемета, но опьянение безнаказанностью и пролитой кровью сыграло с мерзавцами плохую шутку. Один из них поднял свою G-3* и явно приготовился в нас стрелять, Marine Колоун автоматически нажал на гашетку пулемета и дальше мы уже мчались под все усиливающуюся стрельбу. Хорошо еще, что эти уроды не умели метко стрелять. Мы взлетели на холм, на котором собственно и располагался город, и увидели внизу панораму порта, самым ярким фрагментом которой был пылающий у причала пароход. В порту скопилось больше тысячи европейских гражданских специалистов и членов их семей. Учитывая то, что в прилегающей области объявили независимость и заодно джихад, все они жаждали скорейшей эвакуации. Как было уже сказано выше, корабль, на котором должны были эвакуировать беженцев, весело пылал на рейде, на окраинах города сосредотачивались толпы инсургентов, а из дружественных сил был только мой взвод с шестью пулеметами и скисшей рацией (уоки-токи* не в счет). У нас было плавсредство, готовое к походу и прекрасно замаскированный катер, но туда могли поместиться только мы. Бросить на произвол судьбы женщин и детей мы не имели права. Я обрисовал парням ситуацию и сказал, что остаюсь здесь и не в праве приказывать кому - либо из них оставаться со мной, и что приказ о нашей эвакуации в силе и катер на ходу. Но к чести моих ребят, остались все. Я подсчитал наличные силы... двадцать девять марин, включая меня, семь демобилизованных французских легионеров и 11 матросов с затонувшего парохода, две дюжины добровольцев из гражданского контингента. Порт во времена Второй мировой войны был перевалочной базой и несколько десятков каменных пакгаузов, окруженных солидной стеной с башенками и прочими архитектурными излишествами прошлого века, будто сошедшие со страниц Киплинга и Буссенара, выглядели вполне солидно и пригодно для обороны. Вот этот комплекс и послужили нам новым фортом Аламо. Плюс в этих пакгаузах были размещены склады с ООНовской гуманитарной помощью, там же были старые казармы, в которых работали и водопровод и канализация, конечно туалетов было маловато на такое количество людей, не говоря уже о душе, но лучше это, чем ничего. Кстати, половина одного из пакгаузов была забита ящиками с неплохим виски. Видимо кто - то из чиновников ООН делал тут свой небольшой гешефт. То есть вся ситуация, помимо военной, была нормальная, а военная ситуация была следующая... Больше трех тысяч инсургентов, состоящих из революционной гвардии, иррегулярных формирований и просто сброда, хотевшего пограбить вооруженных, на наше счастье только легким оружием от маузеров 98* и Штурмгеверов* до автоматов Калашникова* и Стенов*, периодически атаковали наш периметр. У местных были три старых французских пушки, из которых они умудрились потопить несчастный пароход, но легионеры смогли захватить батарею и взорвать орудия и боекомплект. Мы могли на данный момент им противопоставить: 23 винтовки М-16, 6 пулеметов М-60, 30 китайских автоматов Калашникова и пять жутких русских пулеметов китайского же производства, с патронами пятидесятого калибра*. Они в главную очередь и помогали нам удержать противника на должном расстоянии, но патроны к ним кончались прямо- таки с ужасающей скоростью. Французы сказали, что через 10 - 12 часов подойдет еще один пароход и даже в сопровождении сторожевика, но эти часы надо было еще продержаться. А у осаждающих был один большой стимул в виде складов с гуманитарной помощью и сотен белых женщин. Все виды этих товаров здесь весьма ценились. Если они додумаются атаковать одновременно и с Юга, и с Запада, и с Севера, то одну атаку мы точно отобьем, а вот на вторую уже может не хватить боеприпасов. Рация наша схлопотала пулю, когда мы еще только подъезжали к порту, а уоки-токи били практически только на несколько километров. Я посадил на старый маяк вместе со снайпером мастер - сержанта* Смити - нашего радио-бога. Он там что - то смудрил из двух раций, но особого толку с этого пока не было. У противника не было снайперов и это меня очень радовало. Город находился выше порта, и с крыш некоторых зданий, территория, занимаемая нами, была как на ладони, но планировка города работала и в нашу пользу. Пять прямых улиц спускались аккурат к обороняемой нами стене и легко простреливались с башенок, бельведеров и эркеров... И вот началась очередная атака. Она была с двух противоположных направлений и была достаточно массированной. Предыдущие неудачи кое-чему научили инсургентов, и они держали под плотным огнем наши пулеметные точки. За пять минут было ранено трое пулеметчиков, еще один убит. В эту минуту противник нанес удар по центральным воротам комплекса: они попытались выбить ворота грузовиком. Это им почти удалось. Одна створка была частично выбита, во двор хлынули десятки вооруженных фигур. Последний резерв обороны - отделение капрала Вестхаймера - отбило атаку, но потеряло троих человек ранеными, в том числе одного тяжело. Стало понятно, что следующая атака может быть для нас последней, у нас было еще двое ворот, а тяжелых грузовиков в городе хватало. Нам повезло, что подошло время намаза и мы, пользуясь передышкой и мобилизовав максимальное количество гражданских, стали баррикадировать ворота всеми подручными средствами. Внезапно на мою рацию поступил вызов от Смити: - "Сэр. У меня какой - то непонятный вызов и вроде от русских. Требуют старшего. Позволите переключить на вас?" - "А почему ты решил, что это Русские?"- - "Они сказали, что нас вызывает солнечная Сибирь, а Сибирь, она вроде бы в России..." - " Валяй, " - сказал я и услышал в наушнике английскую речь с легким, но явно русским акцентом... - " Могу я узнать, что делает United States Marine Corps на вверенной мне территории ?" - последовал вопрос. - "Здесь Marine First Lieutenant* Майкл Фогетти. С кем имею честь? " - в свою очередь поинтересовался я. -" Ты имеешь честь общаться, лейтенант, с тем, у кого, единственного в этой части Африки, есть танки, которые могут радикально изменить обстановку. А зовут меня Tankist". Терять мне было нечего. Я обрисовал всю ситуацию, обойдя, конечно, вопрос о нашей боевой "мощи". Русский в ответ поинтересовался, а не является ли, мол, мой минорный доклад, просьбой о помощи. Учитывая, что стрельба вокруг периметра поднялась с новой силой, и это явно была массированная атака осаждающих, я вспомнил старину Уинстона, сказавшего как - то, " что если бы Гитлер вторгся в ад, то он, Черчилль*, заключил бы союз против него с самим дьяволом...", и ответил русскому утвердительно. На что последовала следующая тирада... - " Отметьте позиции противника красными ракетами и ждите. Когда в зоне вашей видимости появятся танки, это и будем мы. Но предупреждаю: если последует хотя бы один выстрел по моим танкам, все то, что с вами хотят сделать местные пейзане, покажется вам нирваной по сравнению с тем, что сделаю с вами я". Когда я попросил уточнить, когда именно они подойдут в зону прямой видимости, русский офицер поинтересовался не из Техаса ли я, а получив отрицательный ответ, выразил уверенность, что я знаю что Африка больше Техаса и нисколько на это не обижаюсь. Я приказал отметить красными ракетами скопления боевиков противника, не высовываться и не стрелять по танкам, в случае ежели они появятся. И тут грянуло. Бил как минимум десяток стволов, калибром не меньше 100 миллиметров. Часть инсургентов кинулась спасаться от взрывов в нашу сторону, и мы их встретили, уже не экономя последние магазины и ленты. А в просветах между домами, на всех улицах одновременно появились силуэты танков Т-54*, облепленных десантом. Боевые машины неслись как огненные колесницы. Огонь вели и турельные пулеметы, и десантники. Совсем недавно, казавшееся грозным, воинство осаждающих рассеялось как дым. Десантники спрыгнули с брони, и рассыпавшись вокруг танков, стали зачищать близлежащие дома. По всему фронту их наступления, раздавались короткие автоматные очереди и глухие взрывы гранат в помещениях. С крыши одного из домов внезапно ударила очередь, три танка немедленно довернули башни в сторону последнего прибежища, полоумного героя джихада и строенный залп, немедленно перешедший в строенный взрыв, лишил город одного из архитектурных излишеств. Я поймал себя на мысли, что не хотел бы быть мишенью русской танковой атаки, и даже будь со мной весь батальон с подразделениями поддержки, для этих стремительных бронированных монстров с красными звездами, мы не были бы серьезной преградой. И дело было вовсе не в огневой мощи русских боевых машин... Я видел в бинокль лица русских танкистов, сидевших на башнях своих танков: в этих лицах была абсолютная уверенность в победе над любым врагом. А это сильнее любого калибра. Командир русских, мой ровесник, слишком высокий для танкиста, загорелый и бородатый капитан, представился неразборчивой для моего бедного слуха русской фамилией, пожал мне руку и приглашающе показал на свой танк. Мы комфортно расположились на башне, как вдруг русский офицер резко толкнул меня в сторону. Он вскочил, срывая с плеча автомат, что - то чиркнуло с шелестящим свистом, еще и еще раз. Русский дернулся, по лбу у него поползла струйка крови, но он поднял автомат и дал куда- то две коротких очереди, подхваченные четко-скуповатой очередью турельного пулемета, с соседнего танка. Потом извиняющее мне улыбнулся, и показал на балкон таможни, выходящий на площадь перед стеной порта. Там угадывалось тело человека в грязном бурнусе, и блестел ствол автоматической винтовки. Я понял, что мне только что спасли жизнь. Черноволосая девушка в камуфляжном комбинезоне тем временем перевязывала моему спасителю голову, приговаривая по-испански, что вечно синьор капитан лезет под пули, и я в неожиданном порыве души достал из внутреннего кармана копию-дубликат своего Purple Heart*, с которым никогда не расставался, как с талисманом удачи, и протянул его русскому танкисту. Он в некотором замешательстве принял неожиданный подарок, потом крикнул что- то по-русски в открытый люк своего танка. Через минуту оттуда высунулась рука, держащая огромную пластиковую кобуру с большущим пистолетом. Русский офицер улыбнулся и протянул это мне. А русские танки уже развернулись вдоль стены, направив орудия на город. Три машины сквозь вновь открытые и разбаррикадированные ворота въехали на территорию порта, на броне переднего пребывал и я. Из пакгаузов высыпали беженцы, женщины плакали и смеялись, дети прыгали и визжали, мужчины в форме и без, орали и свистели. Русский капитан наклонился ко мне и, перекрикивая шум, сказал: "Вот так, морпех. Кто ни разу не входил на танке в освобожденный город, тот не испытывал настоящего праздника души, это тебе не с моря высаживаться". И хлопнул меня по плечу. Танкистов и десантников обнимали, протягивали им какие-то презенты и бутылки, а к русскому капитану подошла девочка лет шести и, застенчиво улыбаясь, протянула ему шоколадку из гуманитарной помощи. Русский танкист подхватил ее и осторожно поднял, она обняла его рукой за шею, и меня внезапно посетило чувство дежавю. Я вспомнил, как несколько лет назад в туристической поездке по Западному и Восточному Берлину нам показывали русский памятник в Трептов-парке. Наша экскурсовод, пожилая немка с раздраженным лицом, показывала на огромную фигуру Русского солдата со спасенным ребенком на руках, и цедила презрительные фразы на плохом английском. Она говорила о том, что, мол, это все большая коммунистическая ложь, и что кроме зла и насилия русские на землю Германии ничего не принесли. Будто пелена упала с моих глаз. Передо мною стоял русский офицер со спасенным ребенком на руках. И это было реальностью и, значит, та немка в Берлине врала, и тот русский солдат с постамента, в той реальности тоже спасал ребенка. Так, может, врет и наша пропаганда, о том, что русские спят и видят, как бы уничтожить Америку. Нет, для простого первого лейтенанта морской пехоты такие высокие материи слишком сложны. Я махнул на все это рукой и чокнулся с русским бутылкой виски, неизвестно как оказавшейся в моей руке. В этот же день удалось связаться с французским пароходом, идущим сюда под эгидою ООН, и приплывшим - таки в два часа ночи. До рассвета шла погрузка, Пароход отчалил от негостеприимного берега, когда солнце было уже достаточно высоко. И пока негостеприимный берег не скрылся в дымке, маленькая девочка махала платком, оставшимся на берегу русским танкистам. А мастер-сержант Смити, бывший у нас записным философом, задумчиво сказал: - "Никогда бы я не хотел, чтобы Русские в серьез стали воевать с нами. Пусть это непатриотично, но я чувствую, что задницу они нам обязательно надерут". И, подумав, добавил: "Ну, а пьют они так круто, как нам и не снилось... Высосать бутылку виски из горлышка и ни в одном глазу... И ведь никто нам не поверит, скажут что такого даже Дэви Крокет* не придумает".
1942 год, Сталинград. Немцы готовят танковый удар, стремясь отрезать обороняющихся от Волги. Единственный шанс остановить их – разбомбить склады с танковым горючим, найденные разведкой. Следует приказ незамедлительно их уничтожить. Полковник, командир полка Пе-2, прекрасно понимает, почему этот приказ отдан ему. Он единственный у кого с утра в строю было еще 3 пикировщика. Но Пешки не вернулись с задания. А приказ нужно выполнять. Из способных летать аппаратов имелся только связной По-2 – этажерка обтянутая перкалью, грузоподъемностью килограммов в двести. Но чтобы пробить серьезно укрепленную крышу склада, нужна более солидная бомба. - Вешайте пятисотку, - командует Полковник, - на замки для топливного бака. - Не взлетит.. Замки не удержат.. - слышатся голоса. - Это приказ, - жестко обрывает Полковник. - А кто полетит, - угрюмо интересуется начальник штаба, понимая, что этот летчик уже навряд ли вернется. - Шлемофон мне и парашют, - обращаясь к адъютанту, говорит Полковник. - Вам же нельзя, - пытается остановить его адъютант. - Нет, на х*й парашют – лишний вес, тащи 200 грамм водки.
Самолет, тарахтя из последних сил движком, каким-то чудом взлетает и, даже не пытаясь набрать высоту, берет курс на южную часть Сталинграда. По-2 из-за перегруза и изменившейся развесовки почти неуправляем, его мотает по тангажу и крену, а из-за нехватки скорости постоянно тянет свалиться в штопор. Но Полковник настоящий асс, и ему удается удерживать машину. Минут через сорок, он почти у цели, дважды в пути попадались Мессеры, но они были выше и не заметили его, или приняли за телегу, ползущую по земле. Двигатель, работая на пределе, начинает дымить, самолет начинает болтать еще сильнее. Внизу зенитчики, они стоят у орудий, но почему-то не стреляют, правда Полковнику не до них, вот овраг, а вот склады, еще немного, он дергает ручку сброса, самолет подкидывает вверх, бомба ушла. Пошка сразу стала набирать скорость, болтанка исчезла, зенитчики открывают огонь, но поздно. Склады горят.
Начальник штаба Паулюса лично приезжал разбираться, почему зенитчики не открыли огонь вовремя. Но со всех батарей доложили одно и тоже: «Мы думали он уже сбитый, он дымил и буквально кувыркался в воздухе, решили, что он падает... самолеты так не летают».
А наш полковник, вернувшись, получил выговор, потому что был строгий приказ Ставки, запрещающий командирам полков участвовать в боевых вылетах. Выговор, перед всем строем, Полковнику делал сам командующий Сталинградским фронтом Маршал Тимошенко. Крепко пожав руку, обняв и трижды по-мужски поцеловав.
Во время командировки в регион столкнулся с весьма любопытным казусом. Оказалось, что нигде в наших российских законах не написано, что документы должны составляться на бумаге, а не на любых других материалах. Вот и смеялся весь город над конфликтом некоего предпринимателя с банком. Что именно они не поделили, лично я не вслушивался. Говорили о каких-то несправедливых комиссионных платежах, о какой-то плате за обслуживание счета... Но это материи тонкие и юридические. Достоверно же известно вот что.
Когда предприниматель (далее - П) обратился для разрешения конфликта в банк, ехидные работники банка заявили: "Пишите претензию, мы ее будем 60 дней рассматривать и потом все равно откажем". П удалился из офиса, бросив на прощание: "Сами напросились". Банкиры не учли, что П является монополистом в деле поставки тесаного камня для памятников, фундаментов и прочего. Вот П и выставил банку требуемую претензию. Тихим воскресным вечером на тяжелом грузовике претензию провезли по городу. Возле запертого офиса банка претензия была бережно выгружена двумя тяжелыми кранами и установлена на крылечке. А утром оказалось, что претензия немножко мешает работникам банка попасть в офис. Хотя вообще-то претензия была весьма скромной. Строгая плита серого гранита, массой каких-то 12 тонн. На плите по всей форме была выбита претензия к банку. Со всеми реквизитами, включая адрес П для ответа.
Разумеется, банк не оставил дело так. Оставшиеся без офиса работники банка вызвали милицию. Внимательно изучив претензию, милиционеры пояснили, что тут нет никакого преступления, а налицо гражданско-правовые отношения. После чего посоветовали банку решать вопрос с П в суде общей юрисдикции и уехали восвояси. А претензия осталась. Банк попытался самостоятельно убрать претензию. Увы, П оказался единственным счастливым владельцем многоосного трейлера и соответствующей техники. А без трейлера вывезти претензию не представлялось возможным. Банкиры вызвали трактор и собрались зацепить претензию тросом и столкнуть хотя бы с крыльца на улицу. Претензионную работу остановили кстати проезжавшие милиционеры, пояснившие, что захламлять проезжую часть претензиями нельзя. Бедным работникам банка пришлось проникать на рабочее место через окна. Клиенты банка вежливо отказались и предпочли пойти в другие банки.
На следующий день судья районного суда, выслушав жалобу банка, отказалась в порядке обеспечительной меры требовать от П аннулировать претензию. Более того, выяснилось, что банк не имеет права отвергнуть претензию по мотивам использования небумажных материалов, а должен переместить её в архив и рассмотреть в соответствии с собственным порядком. В результате на третий день нанятая банком бригада рабочих с отбойными молотками все-таки раздробила претензию до перевозимых размеров. И в тот же день П позвонил в банк и вежливо поинтересовался результатами рассмотрения претензии. Услышав обещание П в случае проволочек выставить новую претензию, уже на трех страницах, банк предпочел не доводить до этого и срочно отменил для П все комиссии. Так что досудебное урегулирование - очень эффективная мера!
Случай реальный в "ИКЕЯ" к кассе подходит чувак(Ч), с телегой ну просто заваленной товарами, девушка кассир(К) начинает это все пробивать, далее диалог Ч - девушка, а что вы так спокойно все пробиваете? К - а в чем собственно дело? Ч - ну я у вас тут товара столько купил Д - спасибо за покупку Ч - девушка, вы что не понимаете, я у вас тут столько купил, да вы тут должны все для меня сделать. (девушка, конец рабочего дня уже усталая) Д - вы о чем и что собственно хотите? Ч - распалясь - да вы вообще мне тут отсосать должны Д - ну вообще-то у нас магазин самообслуживания....
В прошлые выходные, на излете бабьего лета решила моя дочь с мужем съездить на экскурсию в Болдино- насладится золотой осенью в Пушкинских местах. Группа экскурсантов собиралась ранним утром на площади Горького в Нижнем Новгороде- большинство народ молодой. К автобусу подошла старушка, обыкновенная, платочком повязанная, лет под девяносто. Бабушка, а вы куда? Да туда же, куда и вы - на экскурсию! Экскурсовод, радостно улыбаясь, встретила ее, как старую знакомую- здравствуйте Раиса Ивановна! Экскурсия шла прекрасно, все всем нравилось, старушка бодро шагала вместе со всеми, набрала воды из святого источника в роще рядом с Болдино, а после обеда в гостиничном комплексе весело заявила, что если бы еще "грамм сто, совсем хорошо бы было"! На вопрос, почему это бабушка в столь почтенном возрасте ударилась в туризм, она рассказала вот что... Далее с ее слов. Лет мне уже 85, а несколько годов назад врачи сказали, что у меня страшная болезнь и жить мне всего несколько месяцев. А я одинокая совсем, не нужна никому... Ну, вот чтобы не мучаться, решила я с жизнью покончить. И придумала броситься вниз с Нижегородского лыжного трамплина- вышка там 50 метров! Как я туда залезла, почему никто не остановил- не знаю... И вот поднялась я на верх- а вид оттуда! Чудо! Красотища! Стою, гляжу на город внизу, и понимаю что даже в своем городе ничего не видела и не знаю ничего... И вдруг передумала помирать. Спустилась вниз... Стала по родному городу бродить, все рассматривать, по музеям, Кремлю... Съездила потом в монастыри соседние, дальше больше- сейчас почти всю Россию объездила... Меня как постоянного клиента все экскурсионные бюро знают! А недавно врачи сказали- нет у тебя никакой болезни, вылечилась ты, бабушка! Так что туризм- лучшее лекарство! Удачи, тебе бабушка Раиса Ивановна, и вам не болеть!
Дежурство. Глухая зимняя ночь после суматошного дня. Три часа пополуночи. Хорошо подогретые друзья привезли разухабистого, и столь же теплого братка, прямо с шумной вечеринки. Круто-о-ой, весь в цепях и наколках, браток, привыкший, чтобы его красиво обслуживали, жалуется на животик. Ведет себя безобразно: куражится, хамит, матерится, харкает на пол, закидывает ноги прямо на стол. Через пол часа - медсестра на грани слезной истерики, я на грани буйного помешательства. Звоним хирургам. Дежурит Доктор Женя. Досье Доктора Жени: Доктор Женя, 29 лет, хирург, разведен. Рост 180 см, вес 120 кг. Телосложение: ОЧЕНЬ крепкое. Стрижка: под ноль. Глаза: голубые, взгляд тяжелый, но добрый. Увлечения: тяжелая атлетика, пишет стихи, песни, играет на гитаре, голос приятный, слух абсолютный. Характер: спокойный, уравновешенный, надежный товарищ, добрейшей души человек. Далее со слов Доктора Жени: “Пришел с экстренного грыжесечения. Замучился в доску. Добрел в дежурантскую, свалился на кушетку, и моментально отключился. Оглушительный треск телефона во тьме. Вскочил на прямые ноги. “Хирурга - в приемное, срочно”!!! Нашарив в темноте тонометр, повесил его на шею, и на автопилоте отправился в смотровую. Распахивается дверь, и Доктор Женя влетает в приемное. Останавливается напротив “клиента” и хриплым со сна басом вопрошает: - Что беспокоит? Браток меняется в лице, улыбочка сползает с его пунцового лика: - Да ничего, доктор, извините, уже все прошло. Доктор Женя издает вопросительный рык. Браток застегивает кожан, приобретает совершенно приличный вид и бочком-бочком, по стеночке пробирается к выходу: - Извините за беспокойство, до свидания! Братела исчезает за дверями, с улицы доносится рев стартующего бумера. Все в недоумении глядят друг на друга, потом на Доктора Женю. Персонал хватается за животы и начинает дружно гоготать, тыча пальцами в еще не совсем проснувшегося Доктора Женю. Доктор Женя: в истерзанном хирургическом костюме, с помятой мордой и налитыми кровью глазами. На бычачьей шее, спускаясь на мощную грудь, висит толстая, в палец, цепь с образом Николая Чудотворца и... ...КИПЯТИЛЬНИК!!!
На Пасху Таня решила съездить к бабушке. Об этом все знали. Ага. Таня, она если чего решит, - об этом тут же все сразу узнаЮт. Ну вот. Решила, значит. Звонит накануне бабушке. Жди, мол, бабуля. В гости. А та ей говорит: Танечка, мол. Купи по дороге, милая, кулич. А то у нас тут очереди. За куличами-то. Да и ноги уж плохо ходят. Ну, Таня, не откладывая дела в долгий ящик, по дороге с работы-то и зашла в супермаркет возле дома. И купила кулич. Потому что с куличами накануне Пасхи ведь как? Сейчас есть, а через час нету.
Ладно. На следующий день Таня берет кулич, (как был, в супермаркетовском пакетике) и собирается к бабушке. А сама думает: кулич куличем, но надо бы старушке и еще чего взять? Праздник. Не ехать же с пустыми руками? И подруливает она в этот же самый супермаркет. Ну а куда ж еще? Удобно же – возле дома. И вот теперь смотрите. Таня, вместе с куличем в пакетике, в мыслях вся уже у бабушки, прется в торговый зал. Ну, набирает там всего-всякого, чего бабушкам обычно любо, и – к кассе. Все на автопилоте. А как жеж. А у кассы – красота! Ни-ко-го! По причине праздника и раннего часа. Кассир пробила все, и спрашивает: - А в пакетике у вас – что? – и руку так призывно протягивает. - Кулич, – говорит Таня. И жмет пакетик к груди. – Но его пробивать не надо. - Это почему? – спрашивает кассир. - А я у вас его вчера купила. – говорит Таня. - В смысле? – говорит кассир. - Ну... - говорит Таня. – В смысле. Вчера. Я его. У вас. Купила. Бабушке. На пасху. - А чек? – спрашивает кассир. - Нету... - уже немножко озабоченно говорит Таня Вот эта легкая Танина озабоченность кассира ввела в заблуждение. И она уже занесла руку над кассой. - Ну, значит пробиваем. – Как бы утвердительно говорит кассир. - Нет. – уже опять твердо говорит Таня. - Как "Нет"? – говорит кассир. – Почему "Нет"? - Потому что я за него уже вчера заплатила. – говорит спокойно Таня. - А мне-то откуда об этом знать? – удивилась кассир. - А вам-то зачем об этом знать? – вполне логично поинтересовалась Таня. Чем повергла кассира в состояние легкого ступора.
Ну, мы-то с вами знаем, что Таня кулич вчера честно оплатила. И Таня знает. А кассир – не знает. И вот тут надо немножко про Таню сказать. Дело в том, что исходя из Таниной логики, если ты кулич оплатила, а кассир об этом не знает, то это – проблема чисто кассира. Это даже не логика. Это – жизненное кредо. Об это Танино кредо, кстати, сломал зубы не один начальник.
Ну вот. Так они и стоят втроем. В смысле, кассир конечно сидит. А Таня и охранник стоят. Ага. Охранник. А как же. Утро. Рано. Праздник. Посетителей мало. Охранников много. А тут как раз подозрительная покупательница с пакетиком. Охранник, да. Стоит. Молчит. Ждет. Невозмутимо. Профи, хули там.
Кассир в последний раз на Таню посмотрела, потом на охранника, и говорит: - Ну что, Сережа... И понеслось. Сережа руку с рацией к носу прижал: "Первый, первый, я шестой" "Что у тебя, шестой? " "Покупатель отказывается товар оплачивать" "Воришка, что ли? " "Да нет вроде" "Денег, что ли, нет? " "Да вроде есть" "Ладно, жди!"
Тут, сами понимаете, появляется начальник караула (ну или как он там у них). Которому по должности такие феньки и положено разруливать. Весь такой внушающий доверие. Таня обрадовалась даже. Сейчас, мол, все благополучно закончится. Улыбается ему вся навстречу. И говорит. - Христос воскресе! Тот так споткнулся слегка, и спрашивает. - Чего? Потом встрепенулся. - Ну, это понятно. А у вас-то что случилось?
Минут десять Таня с кассиром ему ситуацию проясняли. Каждая по своему. Ну, тот послушал-послушал, и говорит Тане. Строго, но корректно. - Пройдемте. Потому что народу хоть и мало, но за Таней уже человека три стоят. Видимо, им тоже стало любопытно: как это – человек кулич вчера купил, а выносит только сегодня.
Ну вот. Ведут они Таню куда-то вглубь служебных помещений. Молча. Охранник и начкар. Между ними, значит, Таня. Она чуть-чуть помолчала, потом спрашивает. Находу. - Обыскивать будете? Начкар на нее через плечо глянул, и чуть-чуть задумался. Тут про Таню еще надо сказать. Таня одевается так, что вот если ее раздеть совсем, то всяких разных интересных подробностей будет видно гораздо хуже, чем когда Таня одета. При этом все строго и со вкусом. Да. Есть такая форма одежды. Которую как раз внимательно изучал охранник, который сзади шел. Он и сказал. Удивленно. - Зачем обыскивать? Ну, ему просто виднее было. А Таня говорит. - Ну как же? Зачем же вы тогда меня куда-то ведете? Я к бабушке опаздываю. - Но вы же товар оплачивать отказываетесь? – говорит через плечо начкар. – Оплатите, и поезжайте себе спокойно. - Я же вам уже три раза говорила. Я кулич купила вчера. Бабушке. Я купила и оплатила. А чек не взяла. А сегодня я к ней поехала. А мне надо было еще продукты купить. Масло, колбасу, сосиски, хлеб, макароны... Бабушка старенькая. Понимаете? - Тогда зачем же вы этот кулич в зал понесли? А? – начкар даже остановился от такой ясной и простой мысли. – Почему в камере не оставили? - А зачем? – удивилась Таня. – Я же его ВЧЕРА купила! – как уж совсем малолетнему дебилу объяснила она. - Это мы сейчас проверим. Короче. Пришли в кабинет. Проверили у Тани документы. Включили вчерашнюю запись с камер на входе. - Во сколько, говорите, вы вчера были? - Часов в восемь... Полчаса мотали утреннюю запись, тормозя на более-менее похожих силуэтах. Пока Таня не сообразила: - ... вечера. В восемь – вечера! Никто не матерился. Что ты! Профи. Стали искать вечером. Нашли быстро. Минут через двадцать. Как Таня входит. Минут через двадцать – как выходит. С чем-то, "очень напоминающим кулич" Ура! Все облегченно вздохнули. - Вот видите! Я же говорила! – радовалась Таня. - А вы меня три часа продержали! - Ну что ж делать. Такая у нас работа. Вы ж нас тоже поймите. – как бы извинился начкар и попросил разрешения закурить. Вообще, Таня говорит, что они очень искренне хотели ей помочь. Хорошие, в смысле, ребята. Осталось расписаться в какой-то бумаге и срочно бежать к бабушке, как вдруг молчавший всю дорогу охранник аж подпрыгнул. - Постойте-ка! Ну на записи же не видно, что это тот же самый кулич! - В смысле? – напрягся начкар. - Ну как! – волнуясь затараторил тот. – Вот я купил вчера кулич. Ночью его сожрал. Утром пришел. Взял другой. И говорю: "Ой, это я вчера купил!" Начкар посмотрел на Таню. Та слегка побледнела и говорит тихо и обиженно: - Я на ночь не жру! ... А начкар зыркнул недружелюбно на охранника, зло ткнул сигарету в пепельницу и сказал: - Так. Во сколько, вы говорите, пришли сегодня в магазин? Потом ждали утреннюю запись. Потому что еще не заархивирована. Не дождались и пошли в операторскую. Смотреть прямо с мониторов. Искали долго. Потому что, как оказалось, Танины часы спешили на пятнадцать минут (ерунда какая, да?) Никто не матерился. Школа, хули. Три раза подряд смотрели, как Таня на записи входит через турникеты. С пакетиком. Имеющим форму кулича. На этой же записи было видно, как охранник на турникетах, вместо что бы контролировать проход покупателей, скалится кому-то за кадром, одновременно болтая по телефону. Начкар сказал Тане "извините" и быстро вышел. Через минуту из-за двери донеслось такое, что Таня потом ни за что не соглашалась повторить. Но каждый раз сильно краснела.
В общем, все благополучно разрешилось. Время близилось к обеду. Таня уже никуда не спешила. Начкар нервно курил и дописывал бумагу. Но с чувством честно выполненного долга на лице. Тут в кабинет, привлеченная общим ажиотажем и воспитательными мерами начкара к подчиненным, вошла администратор. Добродушная, толстая и веселая тетка. - Христос воскресе, Михалыч! Чего шумишь в праздник? – и косясь на Таню, уже серьезнее и на полтона ниже поинтересовалась – Что случилось-то? А?
- Да вот, видите. Покупательница вчера кулич купила. А сегодня по рассеянности с ним в зал вошла. А мои долбое...гм, сотрудники - не уследили. Пришлось всю картину со вчерашнего дня устанавливать. Заеб...гм, замучились! Столько времени угрохали. Што ты! А что делать? Но слава Богу – выяснили. Техника! Ее, понимаешь, - не обманешь! – и для убедительности поднял вверх палец. Таня в подтверждение радостно кивала головой.
Администраторша недоуменно на него посмотрела. Недоверчиво так. Потом заулыбалась. Потом захохоталався. Снизу доверху. Потом хлопнула себя по ляжкам и заорала сквозь смех: - Ребята! Да вы чего? Михалыч! Да ты в зал выйди! Там же народ с ума сходит. Того гляди разнесут магазин к ебеням! Нету в продаже куличей. Понимаешь? НЕТУ! Они ВЧЕРА ЕЩЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ!
История не смешная, но такая... оптимистичная, что ли. Я ее всегда рассказываю, когда заходит разговор о добровольном уходе из жизни.
Я тогда работал в одном интернет-издательстве, и у меня сложились очень теплые и доверительные отношения с девушкой-студенткой, подрабатывавшей там переводами с норвежского, шведского и других языков. Она этих языков знала штук пять, не считая английского. Помимо языковых талантов, она сочиняла стихи, прекрасно рисовала и вдобавок была очень хороша собой.
Но, конечно, судьба, дав одному человеку столько достоинств, не может не отнять у него что-нибудь взамен. Девушка страдала от редкой и непонятной болезни. Диагноза я не знаю, да врачи, кажется, так его и не поставили, но по моим догадкам - что-то вроде опухоли мозга. Проявлялось это в очень долгих и мучительных приступах головной боли, не снимавшихся никакими лекарствами.
Из-за болезни ей пришлось взять академ в институте и завязать с подработками. Мы продолжали общаться. Конечно, в наших отношениях был некий сексуальный подтескт, по крайней мере с моей стороны. Но никаких рамок мы не переходили, скорее я, будучи человеком намного более взрослым и опытным, играл роль старшего брата.
Болезнь прогрессировала. Оставалась надежда на какого-то знаменитого профессора, на операцию. Она легла в клинику профессора на обследование. Через пару недель звонит мне на работу и таким веселым-веселым голосом: - Мне теперь все-все можно. Меня сейчас выписывают из клиники. Профессор сказал, что оперировать слишком поздно.
Я сорвался с работы, поймал такси, перехватил ее около подъезда. Мы сели на лавочку. Потом я узнал, что у нее на этот случай было заготовлено несколько сот таблеток снотворного и она шла домой с твердым намерением их выпить. Да, собственно, это и так было ясно. Она говорит: - Мне осталось месяца три-четыре самое большее. У меня каждый день боли по нескольку часов, каждый день скорая, вен на руках уже не осталось. Зачем? Она замолчала, а я, со всем своим житейским и прочим опытом, сижу и не знаю, что ей сказать в ответ. Вроде все правильно и логично. Действительно, зачем?
А мы сидели под деревом, и в этот момент мне на рубашку падает гусеница. Я инстинктивно дернулся, она улыбнулась. Я это заметил и дернулся еще раз, уже нарочито, по-клоунски. Она рассмеялась сквозь слезы.
Я говорю: - Вот видишь, ты увидела гусеницу и засмеялась. Значит, даже такой пустяк может тебя обрадовать. А сколько еще будет таких пустяков за четыре месяца! Не торопись на тот свет, собери сначала всех гусениц.
Ну вот. С тех пор прошло лет пять или больше. Она жива, мы иногда перезваниваемся. Лекарства от ее болезни так и не нашли, но приступы сами собой стали намного реже. Она кончила институт, хорошо зарабатывает переводами. Много друзей, недавно даже молодой человек появился. Я вообще по жизни не большой праведник, но думаю, что за ту гусеницу мне многое простится на Страшном суде.
В старые добрые советские времена, на Крайнем Севере мужикам не хватило водки. Пришлось "бежать второй раз". Но так как до ближайшего магазина было около 100 километров, то за водкой были командированы вертолетчики. На МИ-8. Я, будучи еще мальцом, напросился слетать вместе с ними - покататься. Долетели. Заходим на посадку на площадь перед магазином. И тут бортмеханник, выглянув вниз, резонно заметил: - Мужики, полетели в другую деревню. Тут нам водки не дадут. Мы у магазина крышу сдули.
Про деда своего я, к сожалению, мало что помню и знаю. Так, общие факты биографии. И несколько историй. В первую мировую деда мобилизовали. Воевал в кавалерии. Вся жизнь у него с лошадьми связана. Дезертировал. Я так понимаю, смута в войсках тому виной. Потому что дед был не робкого десятка и Георгиевским кавалером к тому времени. Прятался от жандармов в русской печке. То отдельная история. Потом революция, гражданская. Воевал у Щорса ординарцем одно время. Потом крестьянствовал и заведовал чем-то типа конефермы. В Отечественную практически с первых дней на фронте. Вместе со своими лошадьми. В сорок третьем пришла похоронка. Бабка поубивалась, а четверых сыновей надо было доводить до ума. Пятый, старший, уже воевал. В сорок пятом, в начале весны, пришла еще одна похоронка на деда. Решили, что ошибка. Но на всякий случай еще раз отплакали. А в сорок шестом вернулся сам. С Германии, с оккупационных войск. Привез патефон. Радовался, что не попал на Дальний Восток. И что бабка его дождалась несмотря на две похоронки. Похоронки по пьянке торжественно спалил на костре во дворе дома. Устроив общедеревенское шоу. С песнями и плясками. Жаль. Награды свои, ордена, медали, держал (сказать «хранил» язык не поворачивается) в деревянном ящике в мастерской. Вперемежку, и царские, и советские. Давал внукам поиграться с «цацками». Без пиетета, вообщем, относился. Бабка следила, чтоб ничего не растеряли. А, все равно, половину похерили. Награды своего погибшего фронтового друга хранил отдельно, на бархатной подушечке, в комоде. Внукам даже заикаться про них не велено было. По праздникам, выпив, доставал, показывал, в руки не давал. Был у него перед тем дружком должок. Должен он был, по их взаимному уговору, в случае смерти разыскать и удочерить его ребенка. Очень его этот долг тяготил. Разыскать в то время по детдомам осиротевшего ребенка… Разыскал. И удочерил. И вырастил. То тоже отдельная история. О том, что тетка моя любимая, несмотря на отчество, мне по крови совсем не родная, я узнал, уже будучи взрослым. После войны опять стал заниматься своими лошадьми. Потом, уже на пенсии, все равно работал конюхом. Не мог без лошадей. Как рассказывают, с лошадьми и про лошадей говорил намного больше, чем с людьми и про людей. Ну и вот история. Была у него в конюшне кобыла. В хозяйстве бесполезная совершенно. Своенравная, необъезженная, неуправляемая, цыганских, что ли, кровей. Ни пустить на колбасу, ни продать дед ее почему-то не давал. Авторитет его в конюшнях, несмотря на должность конюха, был непререкаем. Кобылка забеременела и ожеребилась. Жеребенок обещал быть добрым конем. Повел их дед как-то вечером купать на реку. Кобылу и жеребенка. Привязал жеребенка на берегу - искупал кобылу. Потом привязал кобылу и повел жеребенка. Не знаю, почему не вместе. Прожил дед всю жизнь на реке, а плавать так и не научился. И реки форсировал, держась за коня. А тут жеребенок малой. То ли в яму дед попал, то ли что. Стал тонуть. Ухватился за жеребенка. А тот и сам уже из последних сил ноздрями пузыри пускает. Сносит их к середине. Сам бы утонул и жеребенка утопил. Кричи - не кричи, если близко никого нет. Как кобыла справилась с коновязью? Как-то справилась. Бросилась в реку. Стала выталкивать их к берегу. Вытолкала. Километра за два ниже по течению. Дед, хоть и был практически без сознания, так в жеребенка вцепился, что долго потом не мог руку разжать. Свело. Говорил, что когда пришел в себя, долго боялся открыть глаза, ожидая увидеть архангела Гавриила. Когда открыл, - увидел склоненную лошадиную морду. А народ, кто слышал крики с реки о помощи и побежал туда, уже доложили бабке, что дед утонул. Одежду с берега принесли. В очередной раз скончался, короче. Пока его часа через три не привезла на себе необъезженная (!) кобыла. Еле живого. В трусах. Но веселого. После этого что бы кто-то словом, или, упаси Бог, делом, обидел кобылу… Лучшее стойло, лучшее зерно, сахар с руки… Они и умерли с дедом, говорят, чуть ли не в один день. По крайней мере, если и разминулись, то немного.
Историю эту рассказал мне случайный попутчик в поезде Одесса - С.Петербург. Мужика, у которого из-под густой шапки волос выглядывала марлевая повязка, звали Григорий. Ответственность за правдивость истории оставляю на его совести. Григорий работал инкассатором и жил тихой размеренной жизнью на окраине Одессы в частном домике. Проблемы начались, когда рядом с ним поселился цыганский барон районного масштаба по прозвищу Шварценегер, прозванный так, видимо, за маленький рост, большую бороду и полный рот золотых зубов. Цыган приторговывал порошком (не стиральным) и его хата быстро превратилась в наркоманский притон. Многочисленный двор барона, несмотря на довольно высокий уровень жизни, вел привычный для цыган образ жизни - мелкое воровство, вымогательство. Понятно, что соседи были вовсе не в восторге от подобной компании. Особенно доставалось Григорию. С некоторых пор у него стали пропадать куры. Он пробовал говорить с Шварценегером, но вечно обкуренный барон только многозначительно хмыкал и ковырял грязным пальцем в волосатом носу. Жена же аристократа, после одного замечания, просто смачно харкнула в сторону Григория и, задрав десяток своих юбок, лаконично показала отвислый зад в грязно-зеленых рейтузах с коричневыми пятнами. Достали, одним словом… Как-то раз, после работы, Григорий выпросил у начальства инкассаторский броневик на часик для личных нужд. Загрузив дома несколько мешков с куринным пометом, поехал на дачу подкормить клубнику. По дороге водителю приспичило по нужде. Они остановились возле местного гадюшника. Пока шофер решал свои проблемы, Григорий решил пропустить сотку. Тут к нему с кружкой пива подсаживается уже основательно загашенный Шварценегер. То, да се, как дела, куда едешь. Ну, Григорий возьми да и ляпни: - Вот перевозим три мешка героина в крематорий. В порту конфисковали. Жечь будем, -злорадно поглядывая на цыгана, вдохновенно сочинял он. - А там на миллион долларов добра. А мы его в печь! И к едрене фене! Глаза барона начали разгораться недобрым огнем, он странно посмотрел на Григория и вдруг со всего маху влупил пивной кружкой Григорию в лоб. Кружка вдребезги, Григорий - в нокауте. Шварценегер выхватил пистолет Григория и выстрелил в воздух. Ханурики, то бишь завсегдатаи заведения, дружно полезли под столы. Захватив броневик, барон на огромной скорости скрылся в неизвестном направлении. Подоспевший водитель сообщил по телефону "куда следует" о происшедшем. По городу немедленно объявили операцию «Перехват». В операции приняло участие около сотни служителей правопорядка. Через несколько часов поисков и погони, Шварценегера с броневиком блокировали недалеко от Одессы в лесном урочище. На предложение сдаться он отвечал грязными ругательствами и отстреливался до конца, пока снайпер не ранил его в ногу. Когда на допросе барон узнал, что в мешках было куринное дерьмо, он потерял дар речи. А на очной ставке все пытался кинуться на Григория и добраться до его горла. При обыске в доме Шварценегера нашли наркотики. Имущество конфисковали. Благодарные соседи устроили для Григория банкет. Вот и все. Нельзя быть таким доверчивым!
Пролетев при поступлении в ВУЗ, перед армией, отработал сезон 1988г. в полевой партии Интинской геофизической экспедиции. Был пристроен туда помбуром по блату отцом, в «корочках» оформленных задним числом отображена специальность «Помощник машиниста установки роторного бурения 2го разряда». Прилетел «в поле» когда сезон еще не начался, это был октябрь, первые морозы, в прибрежной полосе сковавшие реку Ижму, пессимистично описанную Солженицыным в «Архипелаге». Одним бортом со мной прибыли на практику студенты-геофизики Ухтинского индустриального института. В партии царил подготовительный период, и ИТР еще нежились в отпусках. Студенты должны были практиковаться на сейсмостанции Прогресс 2м, ну а пока они паяли провода «косы» и по вечерам пели дурными голосами в балке под гитару. Моим наставником был, ныне уже почивший, бурильщик Александр Аркадьевич Дурнев, незауряднейший специалист по алкоголизму и сейсморазведке. Ну а меня понятно прозвали «помдур». Как-то в выходной, мы со студентами собирали плавник по берегу на дрова, и увидели, что под полупрозрачным льдом, стоят неподвижно рыбины, как позже выяснилось налимы. Рассказав про наблюдение Аркадичу, ковырявшемуся в своих железках, мы начали рассуждать на тему, как бы извлечь рыбу из подо льда. Делать лунку - бесполезно, уплывет сразу, гарпунить тоже никак, лед сантиметров 7-8 не пробить с первого удара, а со второго уплывет. Услышав про налимов, мой шеф призадумался, потом приказал заправить «Дружбу», выдал каждому по кувалде, и мы вшестером пошли к реке. Студенты отпускали едкие шуточки насчет наших «снастей», я впрочем тоже иллюзий не питал особых. Над омутом стояли красавцы-налимы, штук восемь, каждый размером с доброе полено. Аркадьевич, проведя рекогносцировку, изрек: «Практиканты! Сегодня вам предоставляется возможность проверить полученные знания». Потом он под наши недоуменные взгляды снял штаны, и голой задницей не делая резких движений сел прямо над рыбиной на лед. Посидев с минуту, он встал, и приказал: «Делайте тоже самое, только покучнее, друг к другу, и сидите пока я не приду», Подтаявший лед после ягодичного контакта был прозрачен как воздух Домбая. На рыбине можно было разглядеть мельчайшие детали. Только непререкаемый авторитет и личный пример Гуру не позволил усомниться в необходимости садиться голой жопой на лед. Выбрали каждый себе по налиму, и выпучив глаза и скукожив мошонки мы уселись. Тем временем Аркадьевич ушел метров на сорок вниз по течению, начал пилить майну в виде полосы длиной метров 10, и шириной с метр. Потом повыкидывав из воды лед, пришел к нам. Не знаю как другие, а я к тому времени уже сказал «прости-прощай» своей простате. Встали, одели портки ждем что дальше будет. Скептически оглядев результаты, Дурнев известил: «Теперь, по команде, синхронно, бьем кувалдой по льду, строго в районе рыбьей головы». Врезали! Лед пошел лучистыми трещинами, но никто не провалился. Опа! «мой» налим, лениво перевернувшись кверху брюхом не спеша двинулся вниз по течению, я за ним. В проруби мы выхватили четырех штук, один мимо прошел подо льдом. Рыба была живая и прыгала. А уж мы то прыгали как! Пряча в бороде улыбку за нами наблюдал Александр Аркадьевич. - Теперь поняли, как можно применить сейсмические знания? » - Поняли-поняли! Только зачем жопу-то морозить, можно и ладонями? - А это чтоб налим замер от удивления! Вся партия потом над нами ржала. А на следующий день мы изперфорировали весь лед в округе, аж ходить опасно стало.
Было это в Питере лет 6 назад. Ржу до сих пор. Одна церквушка надыбала кучу валюты на реставрацию с условием, что подрядчик будет очень заграничный, видимо, чтоб и работу в срок закончили, и деньги не сперли. Ваш покорный слуга в это время имел какое-то туманное отношение к комитету по реставрации нежилых фондов, и вот с утра пораньше ловит меня начальник и грит, мол, что нарисовалась солидная немецко-шведская фирма, готова на все за предложенные бабки, и прям сейчас я должен представителя ихнего в церкву ту сопроводить и встретить с батюшкой (который из языков знает лишь старорусский), чтоб они чего надо обсудили под моим наблюдением. Тут сразу возникает Отто, германошвед, познакомились, едем. У Отто неплохой русский с легким окупационным акцентом, хорошо, думаю, переводить не надо будет. Приехали, нашли батюшку в рясе неглаженой, Отто штуки всяки подоставал, стал бегать и замерять чего-то, пока мы с батюшкой беседой светской баловались. Прибегает запыхавшись, и делится с нами информацией инженерной типа что там мы "штуккотуррку" налепим, а вот там еще какую хреновину заменим, а потом такое говорит: - А для корошший сфетофой эффект фсе лампы будутт хуевый. И смотрит на нас так приветливо. Я мысленно перекрестился и тоже улыбаюсь, а вот батюшка нехорошо как-то глазиком моргнул, крякнул сдавлено, ткнул в меня пальцем и шипит: - Ты скажи ему, что деньги у нас есть, пусть хорошие лампы ставит. Отто сразу: - Та та, все путет корошший, и оччен хуевый, тут мы хуевый красний лампы поставим, тут хуевый синий, и фсе стекло заменим на хуевый стекло, а тут (на главный витраж с изображением Христа показывает ) путет дфойной хуевый стекло, самый торогой ! При этих словах батюшка сам сделался цвета "дфойной хуевый", бороденка его не в ту сторону затопорщилась и со странненьким таким горловым звуком он осел у алтаря. Я схватил ничего не понимающего Отто и поволок к выходу, по дороге пытаясь обьяснить, что всякой шутке есть предел и в церкви матом - грех вдвойне, и тут он вырвался, с мрачнеющей рожей извлек из недр польта маленький разговорник, и увидев там что-то очень страшное понесся, сшибая свечи, обратно к пожухшему батюшке, истошно крича: - Не хуевый ! Не хуевый ! МАТОВЫЙ !
Зарисовка с натуры. Стою я как-то у м. Полежаевская, жду жену с работы и наблюдаю картину: из-за угла дома вылетает здоровенный ротвейлер и со всех ног несется к ряду стоящих у выхода из метро полосатых палаток. Через некоторое время из-за того же угла, явно уступая в скорости четверолапому другу, с криками: "Стоять! Джей! Стоять! Стой, сволочь!" появляется явно запыхавшийся мужик с поводком. Ротвейлер, не снижая скорости, подлетает к палатке с молочными продуктами и грузином-продавцом и тыкается мордой в стол. Не долго думая, грузин произносит :"Бэры што хочеш и уходы", ротвейлер хватает глазированный творожный сырок и убегает. Подоспевший секунд через 30 хозяин вываливает грузину из кармана мелочь, бормочет: "Прибью гада" и продолжает погоню ...
Приятель мой, Андрюха, ходил на днях экзамен сдавать. Подтверждал диплом доктора. Экзамен этот был первым из трех - теория. И сдать его можно РАЗ в году - в октябре. Ну и пересдать, ессно, тоже. Не сдал - жди следующей осени. И готовь еще 500 баксов. Приходят туда все желающие этого года сдавать экзамен. На сей раз было больше 1000. Система сдачи такая - пики, трефы, буби, черви. Шучу. 180 вопросов на три часа, час перерыв и опять три часа. И так два дня. Тяжелая, блин, работа. Зато и зарплата у врачей не слабая. Вот и бьются местные доктора с приезжими - усложняют условия "доступа к телу больного" и к его кошельку. Короче, пришел Андрюха сдавать, а там аудитория с пол Красной площади. Из тыщи человек процентов 80% индусы, остальные в основном с Латинской Америки, да кое-где мелькают наши отечественные морды. Через три часа перерыв. Ну, индусы коврики в холле постелили - кто ест, кто спит. Остальные притулились по стенкам. Андрюха тоже пристроился, стоит головой вертит - наших высматривает. Тут вдруг откуда-то появляется черный амбал и начинает его в упор рассматривать как статую в галерее. А через пару напряженных минут негр вдруг говорит на чистом русском языке: "Ты, случайно, не из Запорожья?" Андрюха, конечно, чуть не рухнул от неожиданности. "Ну из Запорожья ..." "Медицинский закончил?" "Да." "Я тебя хорошо помню - ты на два курса старше учился." Поговорили, вспомнили общих знакомых, преподов. Потом негр говорит: "Пойдем, с земляком тебя познакомлю, он в Ростове мед заканчивал." Пошли, поболтали. На чистом русском языке. Еврей из Запорожья и два негра - один из Нигерии, другой из Зимбабве. В Нью-Йорке. Земляки, бля, встретились.
Зимой заказал съёмный протез на два зуба в маленькой частной клинике. Удобно, здорово и недорого. 13500 обошлось.
Через месяц потерял.
Ума не приложу - как это случилось. Мог оставить в ванной на раковине. А мама могла подумать, что это какой-то мусор, и выбросить. С неё не спросишь. Мог, засыпая, положить на стол у изголовья кровати. А кот мог оттуда скинуть, и заиграть. Генеральная уборка не помогла. Не нашёл. Заказал там же новый.
Через месяц снова потерял. Заказал третий. Этот прослужил два месяца, и тоже потерялся.
Звоню в клинику на городской. Не представляюсь, чтобы не смешить раньше времени: - Здравствуйте! Мне нужно записаться на слепок для съемного протеза... - Виктор Николаевич! (По голосу узнала.) Что, - снова потеряли?! Мы читать дальше →