Поиск по автору:

Позвонили московские знакомые:
- Хотим на выходные приехать. На охоту сводишь?
- Гостям всегда рад. Приезжайте.
И повез я их к знакомому дедку из самой дальней, из последних сил отживающей свое деревни. В самую «глухонемань», как он ее называл. Пусть там по чащобам и буеракам потаскаются, жирок столичный порастрясут.
Добрались поздно вечером, потому - сразу за стол. За дедовой немудреной закуской – квашеной капусткой, солеными грибочками, отварной картошечкой да деликатесами из первопрестольной - засиделись. Под утро москвичи уж вдоволь набахвалились и ружьями, и снаряжением – классные, надо признать, у них были вещи, на деда навалились:
- Ну когда, куда и как на охоту-то пойдем?
- Не беспокойтесь, без дичины не уедете, - успокоил дед. – Ложитесь спать, разбужу.
Утром, однако, разбудило высокое уже солнышко в окна и дедово бряканье посудой в кухоньке за печью.
- Проспали!!!
- Не кипешуйтесь. В рюкзаках-то у вас еще осталось чего? Наливайте!
Без особого аппетита позавтракали. Москвичи занервничали:
- А на охоту когда?!
- Вот сейчас и пойдем.
Гости схватились за ружья, бродни и рюкзаки, а дед, как был в тапочках, так и зовет:
- Пошли.
Повел по шаткой лестнице на чердак. А там у него напротив слухового окна стоймя жердь приколочена. На жердь надето тележное колесо. К колесу алюминиевой проволокой прикручено … противотанковое ружье! Натуральное, буроватое от ржавчины, но лоснящееся от смазки. Дед степенно нацепил очки. Пошарил под соломой в корзине, что рядышком стояла, достал патрон. В ладонь длиной, пузатый, а пуля - с палец. Зарядил, приложился, чуток стволом поводил. Хлоп! Аж уши заложило.
- Идите, свежайте, - говорит.
Оказалось, на луг, за ручьем, метрах в четырехстах он прошлогодней картошки кучу натаскал. Вот кабаны и повадились к этому времени на обед выходить.
Нет уже деревни той. И деда. Ружье, скорее всего, тоже сгинуло. Впрочем, как знать? В тамошней округе кое-где еще деды остались, а народ они хозяйственный и бережливый.

С соседом мы живем не только дверь в дверь, но и душа в душу.
Вот прошлой весной вышел как-то покурить. Тут сосед подваливает:
- Пойдем, свежатинкой угощу, - и по горлу щелкает.
Почему нет?
- Пошли.
На закуску соседка выставляет сковороду жареной рыбы:
- Вот как рыбачить надо – без удочек, без сеток – голыми руками!
Ну, крякнули, и сосед с готовностью начинает повествование:
- Еду из рейса в обратку. Гляжу – впереди на дороге белое что-то кувыркается. Встал, вышел, осматриваюсь. А речушка та, ты знаешь, разлилась по весне - страсть. Труба-то под полотном не оттаяла, так вода поверху по асфальту переливается. Лещу-то на нерест надо, вот он через дорогу и прыгает, как может. За полчаса полный пакет набрал.
- Да ну, откуда там лещи, - не верю я.
- Жена, покажи, - а сам мне подмигивает.
Соседка достает тазик со здоровущими лещами:
- На вот, смотри.
- На нерест вообще-то вверх по течению ходят, - не сдаюсь я.
- Когда как. Эти, может, в озеро пошли, - сосед опять подмигивает.
- А, ну если разве так, - доходит до меня наконец.
После второй стопки вышли покурить.
- Там недалеко «газель» с рыбой в кювет залетела, - сознается сосед. - Я ее на буксире вытянул. Мужики мне лещей пакет и отвалили – не отказываться же. А бабе натрепал, чтобы пузырь выставила. И гляди-ка, как ловко получилось. Завтра в гараже мужикам расскажу, на тебя и на бабу сошлюсь – посмотрим, кто к этой речушке первый рванет.
Как мне потом сосед говорил, выдумка имела успех.
Вот так запросто рождаются мифы и легенды.

Наш «газик» тогда доезживал последние километры перед отправкой на свалку, поэтому и шофера на него удалось найти только такого: с редковатой льняной шевелюрой, голубыми глазами, круглой пухлощекой и курносой физией, широким толстогубым ртом. Сходство было поразительное, оттого неизбежно, что и звали его именно так - Ваня.
Как водитель и слесарь-ремонтник (это по большей части и по постоянной производственной необходимости) оказался Ваня так себе. Но человек был простодушный, незлобливый и лубочно хитровато-наивный. В передряги попадал постоянно, но выходил из них всегда без особого ущерба для своего здоровья и настроения с добродушным «А чо?» и широкой швейковской улыбкой.
Славная карьера его началась с первой же поездки. Получив путевой лист, отправился Ваня за машиной. Жду-жду, а его все нет и нет. Пришлось идти в гараж самому. А там Ваня смиренно лежит под машиной, аккуратно прижатый за шею выхлопной трубой.
- Труба болтается, хотел болт подтянуть, а он лопнул. Машина с домкрата соскочила и мне ни туда, ни сюда, - радостно объяснил освобожденный Ваня, потирая ссадину на лбу.
Поехали с ним как-то в областной центр. Город – не деревня, а Ваня везде шурует по привычке. Уже на выезде на глазах у гаишника безмятежно катит на красный. Остановили, конечно. Наказывать надо, а Ваня спорит, свято уверенный в своей правоте.
- И откуда только ты такой?! – не выдержал гаишник.
- Я-то? Да с Давыдовской мы.
Гаишник (они в те предперестроечные годы еще не такие лютые были) только рукой махнул и права обратно сунул:
- Вали быстро отсюда в свою Давыдовскую и больше не приезжай.
А однажды переключал Ваня на ходу передачу, а рычаг переключения вдруг со скрежетом провалился под полик, и сзади по асфальту железо зазвякало.
Пошарил Ваня рукой над образовавшейся пустотой и жизнерадостно резюмировал:
- Все, коробка отвалилась на фиг.
Потом хладнокровно сбавил газ, выжал сцепление, притормозил и встал на обочину. Двигатель пришлось заглушить – передача-то не выключена. Пошел назад железяки собирать. Обратно бежит вообще счастливый:
- Ерунда, это только рычаг выскочил!
Воткнул его на место и поехали дальше.
За месяц до новой машины принес Ваня заявление об уходе.
- Права где-то потерял, - объявил невесело, но все равно улыбнулся.
Как же ты, Ваня, дальше по жизни прошел? Уверен, несмотря ни на что – с этой же улыбкой.

Когда говорят, что раньше было лучше, а теперь совсем погано, и чем дальше, тем больше, решительно не соглашаюсь. Как ни крути - жизнь-то все-таки улучшается, пусть и не так быстро и порой не совсем так, как хотелось бы. Взять хотя бы дороги. Лет двадцать назад в любую деревню чуть подальше от райцентра проехать было – дело чести, доблести и геройства. А теперь хоть куда в районе если где-то и не по асфальту, то по ровнехонькой капитальной грунтовке вмиг докатишь.
Случилось сопровождать в поездке по колхозам теми еще, давнишними, дорогами корреспондентку областного радио. Женщина она была дебелая, манерная и балованная. Для полной ясности добавлю, что звали ее Роза Исаковна.
Пока ехали туда, щебетала не переставая:
- Ах, какой воздух!
- Ах, какая природа!
- Ах как мило!
Но порастряслась на ухабах, помесила грязи в своих лаковых ботиках на деревенских улицах и сникла. На обратном пути другую песню завела:
- Ох, какая безобразная дорога!
- Ох, вся в синяках и ног не чувствую!
- Ох, как можно тут жить!
Шофер – Володя, давний знакомый, бывший таксист, шебутной такой мужичок – слушал-слушал и не вытерпел. Включил пониженную, выдернул подсос и тем же манером подпел:
- Ох, не могу больше!
И вывалился из-за руля головой вперед в дверцу.
Машина ползет потихоньку в колеях, а Володя идет сзади и слушает, как Роза Исаковна в кабине в панике блажит…
Больше в наш район она не приезжала.

В деревушке всего шесть домов – без новорусских наворотов, а простеньких, сохранивших изначальный облик, но добротных и ухоженных. Стоит она на пригорке в петле неширокой речушки в стороне от больших дорог. Никаких заборов. Посредине небольшая лужайка со здоровенной елью. Тихо, покойно, уютно. А вид кругом до горизонта - на любой вкус.
Постоянно живут тут только в одном пятистенке, единственном покосившемся, местный пенсионер со старушкой-матерью. Людно в деревушке только летом, когда начинают приезжать на выходные или в отпуск дачники. Подобрались все родственные души – поклонники этой пасторали. Сдружились, сложилось вроде общины. Купаться, в лес, в огородиках копошиться – все вместе. По субботам, как все сьедутся, истопят бывало баньки, каждый свою, а потом собираются на лужайке у мангала и сидят до заката. В общем – совершеннейшая лепота.
В одну из таких суббот все уже сидели под елью и дожидались из бани только питерских художников Юру и Клару (они сюда всегда на пленэр на все лето до глубокой осени приезжали). Шашлыки на подходе, стол накрыт, в стопки налито… Вдруг дверь бани распахивается, выскакивает голый Юра и мимо нас по тропинке бегом к реке. Лохматый, со всклоченной бородой, весь заросший седыми волосами – чисто леший!
Это супруга, оказывается, так его веником на полке отхлестала, что он едва добрёл к двери, чтобы в предбаннике отдышаться. А Клара решила пошутить – плеснуть ему на спину из ковшика холодянкой. Да перепутала и шарахнула кипятком. Юра взревел, спину выгнул, руки раскинул и давай ломиться в дверь, но такой раскоряченный в нее не пролазит. "Ага, понравилось!- Клара и второй ковшик туда же с размаху. Юра едва косяки не вынес, но вырвался все же наружу.
Выловили его из речки, намазали барсучьим жиром – у местных нашлось. Уселись все же закатом любоваться. Юра от Клары подальше на всякий случай сел.

В начале 90-х такие штуковины были еще в диковинку, поэтому, когда случайно попалась в руки старая кобура от «Макарова», прибрал ее незамедлительно. Помыл, почистил, подкропал, где шов разошелся, начистил коричневым сапожным кремом – как новая стала. Нацепил на пояс, внутрь пачку сигарет и спички, денежку из карманов переложил – очень удобная вещь получилась. Бывало в магазине откинешь полу у куртки, расстегнешь кобуру, и сразу тишина наступает. А ты спокойненько расплатишься, кобуру не торопясь застегнешь и гордо к выходу. Пустячок, а приятно.
Где-то через неделю подходит участковый. Покрутил в руках кобуру, похмыкал.
- Ты бы ее снял, а то неровен час…
- А что такое? Это сумочка у меня такая!
- Задолбали уже на тебя жаловаться.
Подумал–подумал я и таки снял. От греха. До сих пор где-то у меня валяется. На всякий случай. Мало ли еще чего в нее положить потребуется.

Охотники, конечно, народ тоже трепливый, но не как рыбаки. Больше правду бают, а если и загнут когда, то в меру и только для красы. Потому иной раз и обидно, что не верят.
Гонял я на вечеру уток по лесной речушке. Вдруг слышу: кря, кря – звонко так. Глазом реку и берега обшарил – нету. А она высоко на здоровенной елке опять: кря, кря. Из веток только грудь и голову видать и – оранжевая! Сначала подумал, что это закатное солнышко ее так покрасило. Пригляделся, нет, натуральная природная масть. Ну, из ружья бух, но далековато было, да сквозь сучья – улетела.
Рассказываю, а меня на смех подымают:
- Не бывает таких. И на ветку утке не сесть, у ней лапки для этого не приспособлены.
Ах так! Пошел в энциклопедиях рыться. Есть такая утка! И оранжевая, и на деревья садится. Обитает, правда, южнее, но рядом. Могла и к нам залететь.
Кто еще не верит, пусть сам нарочно почитает. Зовут ее огарь.

Пришлось однажды в больницу обратиться. Там, кроме всего прочего, направили на УЗИ. Доктор, серьезный и озабоченный донельзя, намазал мне какой-то гадостью живот и давай елозить по нему холодной блестящей штуковиной, сам уставившись в монитор на столе сбоку. Я и не утерпел:
- Ну, кто там – мальчик или девочка?
Дочка у меня должна была вот-вот родить, оттого в эту тему и выскочило.
Доктор оглянулся от экрана, сухо сообщил:
- Девочка.
И улыбнулся таки.
Через пару дней, когда пришел к нему на прием, еще раз попробовал подвеселить:
- Техника у вас, - говорю,- теперь на грани фантастики - за 200 километров через чужой живот пол ребенка может разглядеть – вот это да! Внучка у меня в городе родилась!
- Поздравляю, - теперь он улыбнулся охотнее. Так что расстались мы вполне довольные друг другом.

Каюсь, не подгадал к Татьяниному дню. Да ладно, и запоздалая байка всяко лучше нетовой.
В университете на экзамены обычно ходил после обеда. Народу у дверей тогда поменьше, экзаменатор притомился, да и учебник полистать времечко еще остается.
А тут приперся на зачет с утра. Предмет знал так себе. Думал: не сдам, так сразу.
У дверей действительно очередь приблизительно до обеда. И все сплошь девчонки – их и вообще-то было у нас три четверти курса. Ну, нервничают, суетятся, очередь блюдут.
Наблюдаю.
Заходит одна. Выходит. Вынос!
Идет другая. Быстренько вынос.
Идет бодро третья. Вынос!
Девчата замешкались. Помявшись у двери, пошла четвертая. Вынос!
Сбились в стайку, шушукаются. Мимо них внаглую без очереди – была-не была – в дверь.
Экзаменатор вообще-то незнакомый. Так, пару раз лекции читал, фамилии даже не знаю.
Подаю зачетку, ставлю портфель на соседний стол, с солидной уверенностью достаю листок бумаги, ручку. Поворачиваюсь, а он у меня уже что-то в зачетке пишет. Складывает и вместо экзаменационного билета ее подает.
Открываю. Так, зачет, подпись. Экзаменационный лист: зачет, подпись.
В шоке:
- И все?
- Да все. Следующий пусть заходит.
Выхожу в растерянности. Девчонки хором:
- Ну как, сдал?
- Не знаю.
Открываю зачетку. Все правильно. Зачет, подпись. Экзаменационный лист – зачет, подпись.
Иной раз вспоминаю об этом. Но до сих пор так и не понял: а что это было? Но фамилию его теперь крепко помню.

Приехал 5-летнюю внучку проведать. Отправили с ней погулять. Идем по тротуару, а она то впереди вприпрыжку, счастливая, то за руку хватает – не отставай, мол - и тащит. Куда? До первого же киоска.
- Деда, я вот это хочу!
Кому же, милая, тебя немножко не побаловать, как не деду?
- На, внученька, держи.
И пошло-поехало. От киоска к киоску, от витрины к витрине:
- Дед, купи вот это… и то… и другое…
Сластей и безделушек целый пакет набрался, а она снова:
- Деда …
- Всё, внуча, у меня уже деньги закончились.
Нахмурилась и строго так:
- Так зарабатывать больше надо!
Мда-а, и возразить тут в общем-то нечего.

Читаю в газете: жилищное строительство в области та-та-та растет бурными темпами и «в прошлом году сдано 1,56 тысяч кубометров жилой площади». В растерянности: ну и хорошо, что растет, но почему на такую странную цифру? И с чего бы это площадь растет и вверх тоже?
Учиться, ребята, надо было лучше и не надеяться на редакторов.

Когда в середине 70-х служил срочную, в армии был и такой род войск – «целинники». Попадали в них так: за пару месяцев до осеннего дембельского приказа в частях набирали водителей бортовых ГАЗов и ЗИЛов и вместе с этой техникой отправляли на целину вывозить зерно. Назад они возвращались, когда их одногодки уже по полгода гуляли на гражданке, а «целинники» порой до самой весны болтались в своих подразделениях, дожидаясь оформления в запас. Старые машины они оставили в целинных совхозах, где работали, а взамен привозили новые привычки, совершенно несовместимые с уставами и воинской дисциплиной. Отцам-командирам удерживать их в рамках минимальных приличий едва удавалось только угрозой затянуть увольнение – богатый перечень более строгих дисциплинарных взысканий не применялся из-за некоторой неопределенности статуса этой казацкой вольницы.
В нашей батарее дольше других задержался один такой «целинник». Комбат под конец уж и сам не чаял, как поскорее выставить его навсегда за ворота части.
Вот идет вечерняя поверка:
- Абабкин!
- Я!
- Балдин!
- Я!
Вдруг с грохотом распахивается дверь, и в казарму прямо перед строем вваливается пьяненький и расхристанный «целинник». В мертвой тишине ошалело осматривается. Потом выставляет палец пистолетиком и наводит на комбата:
- Кхх! Готов.
Переводит на старшину:
- Кхх! Готов.
Поворачивается и снова в дверь – вниз по лестнице только загремело.
Когда все отхохотались, старшина дернулся было наладить погоню. Комбат только рукой махнул: что с «целинника» возьмешь? Ничего, кроме неприятностей.

Грешно, но было и такое.
За неизбежной в таких случаях выпивкой затеяли спор на идейной почве. Начали-то по-интеллигентному. А потом он аргументы перестал воспринимать, да еще и ручонки тянет. Пришлось вспомнить, что у меня первый юношеский по боксу когда-то бывал.
Вышел, курю, успокаиваюсь. И он подходит. Ну, думаю, мириться будет – по всем статьям ведь стопроцентно не прав. Ан нет, как шарахнет ногой в промежность! Едва не придушил гада. Хорошо, оттащили.
Вот говорите: менеджмент, кадровая политика … А по-моему - такое прощать нельзя. При первом же случае уволил, конечно, паршивца на фиг.

А еще есть такой праздник – открытие охоты. Это очень большой праздник. Ждешь его – не дождешься, дни считаешь. Готовиться начинаешь задолго загодя. Не по одному разу до блеска начищаешь ружье. До бритвенной остроты точишь нож. Заряжаешь патроны - пополнить патронташ и в запас на весь сезон. Покупным, готовым, я как-то не слишком доверяю. То ли дело - свои. Неделю вечерами, бывало, священнодействуешь. Истово, любовно, не торопясь. Гильзы вычистишь, проверишь. В донышко – капсюль. Порох всыпаешь по разной мерке для кучности, для дальности, для резкости или разброса. Поверх двойной пыж бьешь втугую. Потом сыпь дробь строго по весу, по калибру на разную дичь. Снова плотно запыживаешь, теперь в полпыжа и воском от сырости сверху закапаешь – эх, не процесс, а песня!
И вот все готово, и праздник пришел.
Заехал за мной Шура – дружок и напарник во всяких приключениях. На речке загрузились в лодку и на моторе поднялись вверх аж до первой избушки. Места там самые охотничьи. Ягодники да грибники сюда не добираются: и гораздо ближе всего вдоволь.
Вечеряли у костра. С чайком и с тем, что во фляжках было, да охотничьими байками засиделись, но до рассвета немного прикорнуть удалось.
А поутру начался дождь. Мелкий, мерзкий, нескончаемый. Но не охотник погоду выбирает – она его. Рюкзаки за спину, ружья на плечо – вперед!
Бродили под дождливой моросью весь день. По болотцам и приболоткам, по протокам и речушкам, по чащобам и борам-беломшаникам, по полянам и вырубкам – ни-че-го.
На вечеру тащимся по тропке берегом речки обратно к избушке. Понурые, промокшие, молчаливые.
Вдруг Шура впереди хвать ружье с плеча - бах! И бегом в кусты. Возвращается со здоровенным глухарем.
- Как, что?! Вот повезло!
-А я иду и тут вспомнил, как твоя теща вчера нас напутствовала: «В лес-то заходите благословясь». Ну я и говорю про себя: «Господи, благослови!» Гляжу, а глухарь-то вон под елкой сидит.
Перекурили и идем дальше. Думаю про себя: «Вот ведь как бывает… А ну-ка и я попробую. Господи, благослови!» Только несколько шагов сделал – показалось, что в гривке молодого ельника на самом берегу по земле что-то мелькнуло. Потихоньку подхожу, выглядываю поверх елочек – сердце ёкнуть не успело, а ружье прикладом уже у плеча: бах!
Продираюсь сквозь ельник с глухарем в руках, а Шура на тропке стоит и лыбится:
-Что, тоже благословился?
-Ага!
Весь следующий день тоже шел дождь. Снова обошли кусок преизрядный леса, но все без толку. Благословлялись, конечно. И про себя, и вслух, и поодиночке, и хором.
- Предрассудки все это, - наконец сдался Шура, когда уже начало темнеть
Но я с тех пор на всякий случай в лес захожу только благословясь.

В те годы с транспортом было туговато, поэтому средние и маленькие начальнички из разных контор в вояжи по району набивались друг другу в попутчики. Как-то и в редакционный газик напросился в очередную поездку инструктор райкома партии.
Вот подъехали к конторе и вдвоем - прямиком к начальнику. Я по-быстрому – народ тут все занятой, да и дальше надо ехать – выспросил чего надо, записал в блокнот и киваю попутчику:
- Твоя очередь. Я в машине подожду.
Жду полчаса, жду больше. Иду подторопить.
- Все-все, уже шапку надеваю.
Сижу в кабине еще полчаса, сижу больше. Посылаю шофера:
- Спроси, долго ли еще?
Вернувшись, тот докладывает:
- Уже шапку надевает.
Сидим ждем и ждем. И еще ждем. Наконец выплывает.
- Ты себе шапку по размеру купи, а то эту по два часа на голову натягиваешь, - хмуро советую ему.
- Так ведь надо по-человечески поговорить, – оправдывается он.
Ох и любили же тогда все они поговорить! Впрочем и у нынешних та же привычка.

Вечереет. На давно уже повидавшем всякие виды «уазике» возвращаемся вдвоем с Шурой – водителем и фотокорреспондентом из дальнего лесопункта. Весь день мотались по делянкам от бригады к бригаде ради сотни строк о трудовых буднях лесозаготовителей в районной газете. Вот еще километра четыре по прямой как по ниточке лежнёвке (кто не в курсе – это выстеленные на поперечинах из бревен, а то и прямо по земле две колеи из бревен же только под колеса, лишь изредка, кое-где и кое-как присыпанные гравием), потом с полста километров по трассе – сносной грунтовке, еще чуток бетонкой и мы дома.
А пока Шура нудно пилит на второй. Едва катим, но все равно потряхивает и клонит в сон.
- Интересно, - нарушает Шура наше долгое усталое молчание, - а с закрытыми глазами по этой лежневке далеко ли проеду?
- А попробуй, - отвечаю равнодушно.
Шура вдруг надвигает на глаза шапку… Прямо тут же «уазик» ныряет носом с лежнёвки в сторону.
Выходим и очень огорчаемся: машина лежит поперек брюхом на одной деревянной колее, задком упирается в другую, все четыре колеса болтаются высоко в воздухе…
Дела-а. Лесовозы уже прошли и туда, и обратно, а больше здесь никто не ездит. Придется обходиться своими силами.
Ну, я-то старался сдерживаться и помалкивать. Но Шура матерился, не переставая все три часа, что потребовались, чтобы домкратом и вагами выставить «уазик» на «лежневку».
Дальше доехали благополучно.

Как-то сижу на областном мероприятии. Как заведено тут для нашей журналистской братии - сбоку припека с блокнотиком на коленке. Губернатор с трибуны вещает, его как раз в профиль видать.
Сижу, туда-сюда поглядываю, с умным видом в блокнот черкаю. Глянул и на губернатора. Ни фига себе! У него же задница то раздувается, то спадает! Или вообще трепетать начинает. Блин, а ведь вчера вечером в гостинице я ну никак не мог перебрать. Пригляделся повнимательнее. А у трибуны за креслом на полу вентилятор стоит, под пиджак ему дует.
Жаль, а то какая бы нездоровая сенсация могла получиться!

Летом ехал на работу стоя в автобусе. Чисто машинально залез взглядом за вырез кофточки сидящей рядом молодухи. Спохватившись, даже сконфузился:
- Ну что я, в самом деле, чего-нибудь новенькое там увидеть рассчитывал, что ли?
Но не утерпел, еще раз зыркнул. Уж больно с этого ракурса вид хорош.

Жена у меня – это что-то.
Сегодня с утра:
- Вот тебе подарок на день рождения, - вручает комнатные тапочки. – Только ты их не надевай: может Кольке, брату, подойдут.
- Ну спасибо.
Через полчаса выдает очередное безапелляционное строгое указание – умри, но тотчас сделай.
В ответ обреченно бурчу:
- В русском языке есть три наклонения, а у тебя для меня постоянно только одно-единственное…
- Это какое такое еще наклонение?!
- Повелительное.
И вот так всегда. Живу и радуюсь.