Поиск по автору:

— Занятное сочетание, — бросаешь ты, когда я прохожу мимо твоего стула, переодетая после работы в твою старую рубашку, узлом затянутую под грудью, и голубой саронг с островов, спущенный на бедра. — А зачем было переодеваться?
— Юбка тесновата, — отвечаю я, немного покраснев. Ты всегда подшучиваешь насчет моего веса. О, я намерена сесть на диету, только успехов пока маловато.
Я хочу идти дальше, но ты разворачиваешь меня, желая оценить фигуру всесторонне. Ты хмуришь брови и качаешь головой, проводя пальцем по верхнему шву саронга, там, где образуется угрожающе нависающая складочка. Ты проводишь пальцем вокруг пупка, медленно кружа и продвигаясь к центру. Взгляд сосредоточен на моем пухленьком животике. Я пытаюсь не выказать, как же это меня заводит, и лишь воображаю, что же на самом деле думаешь ты.
Вдруг ты издаешь короткий смешок и легонько шлепаешь меня по животу.
— Кажется, кто-то у нас поправляется, — обвиняешь ты. — Ты же обещала с сегодняшнего дня сесть на диету, а?
— А ты по-прежнему думаешь, что без диеты никак? — интересуюсь я тоном, который должен звучать невинно, словно забыв, о чем мы говорили прошлой ночью.
Ты вздыхаешь и заставляешь меня присесть к себе на колени. К счастью, ты занимаешься спортом и твои ноги достаточно крепки. Ты слегка щипаешь и щекочешь мой животик.
— Ну и как сегодняшняя диета? Ты была хорошей девочкой или плохой? — спрашиваешь ты, пуская по моему животику легкую волну.
Против воли я снова краснею, но разворачиваюсь к тебе с суровым взглядом:
— Я намеревалась быть хорошей, правда-правда! Я забила холодильник только свежей и низкокалорийной едой и распланировала себе меню на весь день.
Ты вопрощающе поднимаешь бровь.
— И как же все прошло?
Поглаживание животика, напоминающее о его существовании.
— Ты прекрасно знаешь, как все прошло! — протестую я, выплескивая раздражение. — Утром я проснулась — и сразу ты, кружишь пальцем возле моего пупка, прослеживая все изгибы животика, пока я лежу на боку, потом гладишь его бока (да, у него теперь тоже ЕСТЬ бока) и сообщаешь, каким же он кажется большим, когда я лежу на боку.
Ты смеешься.
— Ты кажешься толще, когда лежишь на боку. Кстати, прямо сейчас ты кажешься толще сидя. Так как сегодняшняя диета? — еще один щипок.
— Но ты так долго расписывал мне, какой толстой я становлюсь, что я почти опоздала на работу. Так что я прыгнула в юбку и твой любимый свитер и уже хотела было схватить банан и бежать. Как же. Ты должен был встать и пойти готовить оладьи с ветчиной.
— Я люблю оладьи с ветчиной, — возмущенно заявляешь ты, — а ТЕБЯ никто не заставлял их есть!
— Но я не могла удержаться! Ты же уже наполнил мою тарелку и поставил прямо передо мной подогретый кленовый сироп! И СКОРМИЛ меня ветчину!
— Нужно сдерживать себя, — обвиняешь ты, скользя пальцем под узел, стягивающий саронг, и переходя на нижнюю часть животика (да, она тоже ЕСТЬ). — Ты совсем растолстеешь. На работе что-то сказали?
Смущенная, я заливаюсь краской и не отвечаю. Ты понимающе смеешься и щекочешь мое кругленькое подбрюшье. Ты притягиваешь меня поближе и шепчешь на ушко:
— Давай, скажи правду, пухлик, — и продолжаешь гладить живот.
— Прямо — ничего. Но думают, что я беременна. — Лицо полыхает.
Ты ослабляешь узел саронга и оценивающе смотришь на изгиб моего кругленького животика. Ты поглаживаешь его пальцами левой руки, пока правая охватывает мою талию. Точно знаю, ты сейчас мысленно измеряешь, насколько животик выпирает.
— И почему бы они так думали, а? — сердито замечаешь ты.
— Ты ЗНАЕШЬ, почему. На той неделе была рождественская вечеринка, и ты постоянно гладил меня по животу, а когда стоял сзади — обнимал и поглаживал бока. Ты даже чуть-чуть им потряс, и это прямо перед моим шефом!
— Но как же иначе я могу быть уверенным, что ты не забыла о своем животике и способна держаться своей диеты, фрикаделька моя! — протестуешь ты. — Наверное, тебя очень смутили эти перешептывания за спиной. — Новое поглаживание животика. — Тебе просто кусок в горло не лез. — Он что, хихикает?
Я пожимаю плечами и отвожу взгляд, по-прежнему смущенная.
Глубокий вздох.
— Только не говори мне, что ты от смущения снова принялась за шоколад.
Молчание. Долгое.
— Услышав, что ты смотришься беременной, — легкий шлепок по животу, — ты в ответ начинаешь забивать желудок шоколадом?!
— Я не могла удержаться! Он та-ак вкусно пахнет!
— А зачем ты его вообще начала нюхать? — слегка подбрасываешь меня на коленях так, что живот содрогается.
— Потому что ты, гад, засунул в мой пакет с обедом целую плитку «Кэдбери»! Он был в тридцати сантиметрах от моего носа! Я все утро держалась, чтобы не приняться за остатки шоколада с рождественской вечеринки.
— М-да? А как насчет после обеда?
Виноватый взгляд.
— И сколько?
— Не считала.
— А обед, который я тебе упаковал, ты тоже съела?
— Ну, дорогой, ты же так старался… Хотя итальянский хлеб, сыр и салями в мою диету входить не должны.
— Ничего страшного, там порция на два-три дня. На неделе приготовлю что-нибудь повитаминистее.
Виноватый взгляд.
— Что, весь?..
Тихо-тихо:
— Ага.
— Так вот почему юбка стала тесновата.
— Да. Я так набила пузик, что пришлось расстегнуть юбку. Тогда в выпирающее пузико стало впиваться ребро рабочего стола. Мне пришлось уйти в комнату отдыха, прилечь на кушетке и работать с лаптопа.
— Это тогда ты мне написала, что твое пузико выпирает над клавиатурой лаптопа?
— Да. Даже встроенной мышкой трудно было пользоваться.
— Ты ТОЛСТЕЕШЬ. — Ущипнув мое пузико, ты принимаешься его гладить. — И почему мне это так нравится?
— Дорогой, я перехожу на здоровое питание. Начинаю с чистого листа. У меня есть сила воли.
— Ну, если не хочешь растолстеть, тогда тебе нужно сесть на диету, толстушечка моя.
Ты сгоняешь меня с колен и снова завязываешь саронг. Мне это кажется, или ты завязал его посвободнее? Чуть ниже на бедрах, теперь уже совсем под животом? Я чувствую, как мой живот покачивается и подпрыгивает, пока я направляюсь в кухню.
Принимаюсь жарить лососину — мы оба ее любим. Ты, всегда готовый помочь на кухне, соглашаешься заняться гарниром — запаренные кабачки и брокколи, минимум калорий.
— Дорогой, а зачем тебе миксер? — интересуюсь я.
— У меня есть новый рецепт — картофель без жиров, на снятом молоке. Сможешь немного разбавить свою диету.
— Но мне нельзя есть картофель. В нем полно крахмала. А ты только что сказал, что я слишком толстая.
— Я сказал, что ты толстеешь.
Ты обнимаешь меня из-за спины, легонько сжимаешь, устроив обе ладони под животом. Он уютно заполняет их — и посмотрев вниз, я вижу, что уже из них выплескивается. Ты хихикаешь, как в первый раз, когда понял, что можешь приподнять мой животик и отпустить его, чтобы он немного попрыгал.
— И, дорогая, ты довольно-таки пухленькая.
— Вовсе нет. Я вешу столько же, сколько в день нашей свадьбы. ПРЕКРАТИ СМЕЯТЬСЯ!
— Ладно, Твигги. Попробуй-ка картофельное пюре.
— Нет!
Ты подсовываешь ложку прямо мне под нос. Картофель пахнет отменно. И не скажешь, что на снятом молоке.
— Ну разве что чуточку.
Великолепно. На вкус тоже не скажешь.
— Тебе правда понравилось? Уверена? — Еще ложка, и еще.
— Уверена. Очень вкусно, но хватит.
— Потому что у тебя есть сила воли.
— Да.
Я передаю тебе тарелки с лососиной, ты накладываешь овощной гарнир и мы принимаемся за еду.
— Я же сказала, хватит картошки.
— Но у тебя есть сила воли. Вот прямо тут. — Ты наклоняешься и, смеясь, целуешь меня в живот.
Я пытаюсь сопротивляться, но всякий раз, скормив мне ложку пюре, ты целуешь мой живот. Жадно или нежно, наверху, где он только округляется, сбоку, где он выпирает из моего тела, чуть ниже пупка. Дыхание учащается — от возбуждения, или я переела?
Как-то сами собой лососина, овощи и полная миска картофельного пюре пропадают. Ты показываешь, что миска пуста. Довольно-таки большая миска.
— Я думал, ты не будешь пюре.
— Хорошо, что оно на снятом молоке.
— Я не сказал, что оно было на снятом молоке. Я сказал, что у меня есть рецепт на снятом молоке.
— А на чем же оно было?
— На свежих сливках.
— Так… — Молчание. — Ну, понятно, почему было так вкусно.
— О, это объясняет многое, толстушечка моя.
— Я правда толстая?
— Ты давно была у зеркала?
— Я боюсь.
— Идем со мной.
— Помоги встать.
Ты сопровождаешь меня в ванную, где есть большие зеркала, в которые я который уже месяц избегаю смотреть. Я повторяю себе: я не поправляюсь, это одежда садится от сушилок, и мой животик вовсе не накапливает жирок. Ты подводишь меня к зеркалу и, встав за спиной, держишь меня прямо перед собой.
— Не втягивай живот, — шепчешь мне на ухо, — дыши нормально.
Я глубоко вздыхаю, отчего мой живот вздымается еще выше, а твои глаза расширяются, и выдыхаю, расслабляя мышцы. Ты так близко, что я чувствую твою немедленную реакцию — о, ты подшучиваешь надо мной насчет силы воли и округляющейся фигуры, но вроде бы тебе это нравится. Ты накрываешь ладонями низ моего живота и нежно водишь ладонями вверх и вниз, разглаживая отсутствующие складочки. Я тихо урчу; изнутри живот весьма плотно набит, но снаружи он такой мягкий. Не могу отвести взгляд. Ты поворачиваешь меня боком и наклоняешься, чтобы дотянуться кончиками пальцев до середины, медленно исследуя мои изгибы, сверху и снизу, и вокруг, и снова снизу и сверху, по бокам, сверху вниз и снизу вверх, лаская мою раздавшуюся фигуру. Не могу отвести взгляд от нас. Твои пальцы отыскивают мой пупок и нежно пощипывают мягкую, чувствительную плоть вокруг него, долго, дольше, чем обычно. Фантастика.
Ты выдыхаешь прямо мне в ухо:
— Ты округляешься. С каждой неделей добавляется сколько-то граммов, сюда, — целуешь верх моего живота, там, где он округляется под грудью, — и сюда, — целуешь мой пупок, что, как ты прекрасно знаешь, сводит меня с ума. — Сколько-то граммов в неделю, полкило, ну, килограмм в месяц. Но — да, дорогая, ты правда толстая.
Я так возбуждена, что не могу ничего ответить. Мое пузико такое круглое, что я не могу не согласиться — да, я вполне похожа на беременную. Живот после ужина туго набит; не впихнуть больше ни кусочка. Я жду, что же ты будешь делать дальше.
— Набила пузико, крошка? Хочешь массаж живота?
Я киваю, ты провожаешь меня на кушетку. Ты помогаешь мне сесть, но сидеть неудобно — слишком уж переполнено пузико. Я отклоняюсь на подушки, чтобы животу стало просторнее. Узел саронга врезается в плоть. Ты становишься передо мной на колени, со смешком ослабляешь узел и легонько сжимаешь мой живот обеими ладонями, массируешь его, покрываешь поцелуями.
— Сила воли! — провозглашаешь ты, водя шоколадкой у меня под носом. Чудесный запах. Ты намеренно проводишь ей по моим губам, пока я не сдаюсь и не развожу их, чтобы ты вложил шоколадку внутрь. Не могу жевать. Просто держу шоколадку во рту, пока она не растает.
Ты нагреваешь еще кусочек шоколадки в руках и намазываешь теплым шоколадом глубокую ямку моего пупка, а потом вылизываешь ее, медленно, миллиметр за миллиметром.
Я должна сказать.
— Кажется, ты хочешь, чтобы я была толстой, — шепчу я.
Ты останавливаешься и смотришь мне в глаза.
— Не останавливайся, продолжай… — прошу я.
По-прежнему держа мой живот обеими ладонями, ты медленно гладишь его большими пальцами, глядя прямо мне в глаза. К чему притворяться, я уже вся горю. Бросаю взгляд на лежащие на столе шоколадки, и ты быстро запихиваешь мне в рот еще одну.
— Сила воли! — смеешься ты. — Еще в день свадьбы я тебе по секрету признался, что хочу иметь толстую жену. Ты сказала, что боишься стать очень толстой, и я вполне это понимаю. Я обещал, что помогу тебе с диетами, чтобы ты не расплылась до неприличия. Я никогда не заставлял тебя делать то, чего бы ты сама не хотела. Если ты хочешь есть, я обеспечиваю вкусности. Если ты говоришь, что хочешь сесть на диету, я уважаю твой выбор и ругаю тебя за всякое нарушение режима. Ты можешь быть такой, какой хочешь быть, пока у тебя есть сила воли.
Ты уверенно ухмыляешься, помогая мне лечь на кушетку. О, я обожаю и то внимание, которое ты мне уделяешь, и вкусности, которыми ты заполняешь мой живот. Ты нежно опускаешься на меня, наши животы трутся, снова и снова, вперед и назад, доказывая, как тебе нравится чувствовать своим животом мой. И когда ты двигаешься, ты словно колышешься на волнах жира моего живота. Ты тоже чувствуешь это и усмехаешься:
— О, ты толстеешь, крошка!
Когда все заканчивается, я снова решаю с завтрашнего дня применить силу воли и больше не поправляться. Потом ты, спящий, перекатываешься ближе ко мне и обнимаешь меня, ладонь на моем толстом животе.
Я вся твоя.

Школа у нас была, сравнивая с прочими, самая обычная. Зато среди учеников имелась одна достопримечательность. Вернее, четыре — потому что близняшек было четверо. Красотки, чирлидерши, и все такое. Симпатичные мордочки, зеленоглазые, рыжие, и сложение как у моделей с подиума. Росточку невеликого, полтора метра в прыжке, но кто бы жаловался?
Звали сестренок Тия, Сара, Стефани и Бет. Я, так уж вышло, встречался с Тией — и месяца через два девушка начала несколько выделяться на фоне прочих близняшек. Сестры заметили — ты что, поправилась? — на что получили ответ: ей осточертело сидеть на диетах, чтобы впихивать себя в чьи-то там стандарты; ну а раз мне ее растущие формы нравятся, то она намерена есть в свое удовольствие, пока я не скажу «хватит».
(Нет нужды уточнять, что подобного слова из моих уст девушка так и не услышала!)
Тия тогда весила 53 кило; ее сестры держались на 49.
После этого, так как втайне все они были влюблены в меня, три сестрички дружно решили, что попробуют обогнать Тию. Победительнице достаюсь я и честь сопровождать меня на выпускной бал, до которого еще целый год.
В общем, девушки активно взялись за дело. Вместо обеденных бутербродов каждая тащила теперь на занятия целый мешок снеди — с дюжину плюшек, пару сэндвичей, кусок пирога и пакет чипсов. Разумеется, съесть столько они не могли. Сперва. Однако Бет начала набирать вес быстрее сестер; те решили было, что дело тут в обмене веществ, но на самом деле Бет просто весь день напролет жевала то, что не могла осилить в один присест.
Впрочем, этот секрет долго не продержался, и фигуры девушек уверенно раздавались вширь. За полтора месяца все они сменили тридцать восьмой размер на сорок второй. А вот набирали вес четверняшки по-разному: у Тии килограммы откладывались в основном в бедрах; с Сары не сводило глаз все мужское население штата, поскольку у нее полнел, главным образом, бюст; у Бет росло весьма милое брюшко; Стефани же поправлялась более-менее равномерно во всех местах.
Тия раскрыла сговор сестричек за три месяца до бала и разозлилась — не за сам сговор, а за то, что они пытались провернуть это у нее за спиной; она же не собственница какая, а меня можно и разделить на всех...
В общем, в итоге на выпускной мне пришлось приглашать всю четверку. Видели бы вы, какой счет мне выставили за обед! Последние три месяца сестрички практически не ели, а объедались, и в тот вечер показали все, на что способны.
Сравнили достижения. Бет весила 88 кило, Тия — 94, Стефани — 96, и Сара — 83. Бет щеголяла пузом размером с пляжный мяч, которое уже не втискивалось ни в одни джинсы, только в эластичные штаны. Бедра и ягодицы Тии стали такими округлыми и пышными, каких я доселе не видел. Равномерно располневшая Стефани выросла от исходных 85-55-75 до 105-85-110, и просто светилась довольством! Сара же сменила изначальный 85-сантиметровый бюстгальтер на 110, четвертого размера двойной полноты.
После бала я сделал им подарок и повел в ресторанчик со шведским столом, отметить успешное окончание соревнования… ну, во что мне обошелся здоровый аппетит соревнующихся четверняшек, не так уж важно. Зато потом подарок преподнесли мне они. Все четверо. Общий. Быть в постели более чем с одной женщиной — такого со мной прежде не случалось, ну а чтобы сразу с четырьмя!..
Стефани мне понравилась больше прочих, с тех пор мы встречаемся с ней; Тия охотно благословила нас. Аппетит у Стефани с тех пор ничуть не уменьшился, мы сейчас на втором курсе колледжа, в ней более 135 кило, свадьба запланирована к получению диплома.
Кстати, у всех четверняшек уже есть дети. Знаете, что самое забавное? Все они похожи на меня. Вот почему бы это, а?

Я застукал ее на кухне — сидит за столом и увлеченно слизывает глазурь с пухлых пальчиков, глаза закрыты от удовольствия. Одета в застиранную серую футболку и белые штанишки, в которых обычно спит. Футболка крупногабаритная и растянутая, но хочешь не хочешь, облегает упакованные в нее формы, подчеркивая пышные груди, свободно возлежащие на обширном животе, а из-под подола выглядывают роскошные складки боков, выпирающие над резинкой штанишек, которые уже тесноваты моей раздавшейся вширь милашке. На столе перед ней коробка, а в коробке — восемь сытных булочек с корицей… вернее, было восемь, половины уже нет, и судя по остаткам глазури у нее на пальчиках и вокруг губ, участь недостающих очевидна.
Выключатель рядом, но свет я не зажигаю, просто наблюдаю за ней в кухонном полумраке, озаренном лишь струящимися из окна лунными лучами. Она пока меня не замечает, и я предоставляю ей самостоятельно усугубить тяжесть преступления.
Вскоре моя кошечка вылизывает пальцы дочиста, после чего — кто бы сомневался — уверенно тянется за следующей булочкой. По этикету, возможно, и полагается отломить небольшой удобный кусочек, но она просто засовывает булочку в рот «насколько влезло» и откусывает, жуя с туго набитыми щеками и еле слышно постанывая от удовольствия, напрочь забыв о преступности своего деяния. Позволяю ей полностью насладиться этим куском и проглотить пережеванное — пугать ее так, чтобы она подавилась, в мои планы не входит.
А она испугалась, услышав мои приближающиеся шаги. Поднимает взгляд, веки широко распахнуты, глаза влажно блестят, как у застигнутой врасплох лани. Рука, сжимающая недоеденную булочку, застывает в воздухе. Она знает, что скрыть происшедшее никак не может, но какая-то часть ее иррационального существа все-таки пытается хотя бы попробовать.
— И чем это мы заняты? — тоном великого инквизитора осведомляюсь я, встав у нее за спиной.
На ее поднятом ко мне личике проступают все оттенки стыда. Не знаю, покраснела ли она, в сером сумраке не видно; вероятно, все же да.
— Н… ничем, — лепечет она. Наглая ложь, что очевидно нам обоим. Мне не нужно ничего уточнять, она сама делает вторую попытку: — Так, слегка перекусила.
— Перекусила, — повторяю я, кладу руку ей на плечо, а второй указываю на теперь более чем полупустую коробку на столе. — Весьма… основательно перекусила, мне представляется.
— Я проголодалась, — обороняется она.
Наклоняюсь и касаюсь ее животика, а она свободной рукой прикрывает его.
— Правда? Проголодалась? Что ж, это меняет дело. — Ухмыляюсь. — В таком случае прошу прощения, продолжай, голод надо утолить.
Помешкав, она откладывает полусьеденное лакомство и прикрывает живот уже обеими руками.
— Я уже наелась.
— Ну-ну, не глупи, ты же только что так наслаждалась этой булочкой, и вот теперь просто возьмешь ее и бросишь? — Обнимаю ее и наклоняюсь к самому ушку. — Ты правда оставишь нетронутыми все эти вкусности? Разве тебе не хочеться еще хоть немного к ним приложиться? Ты же только что сказала, что проголодалась, разве не так?
Я чувствую, как у нее капают слюнки, как она борется сама с собой и в итоге сдается.
— Ну ладно, вот эту доем, — решает она и снова хватает булочку. На этот раз она принимает приличный вид и отламывает понемножку, аккуратно отправляя в рот кусочек за кусочком, и потихоньку расправляется и с этим кондитерским продуктом, уже пятым по счету за нынешнюю ночь, а я все это время молча стою рядом и смотрю на нее. И лишь когда она тянется за следующей булочкой и начинает отламывать кусочки и от нее, замечаю:
— Вот поэтому ты и толстая, — мягко шепчу на ушко, — поэтому у тебя и пузо выросло, и бока в складках, — ласково поглаживаю упоминаемые места, — а все потому, что ты при малейшей возможности объедаешься до отвала.
Она что-то мычит в знак протеста, но рот у нее полон, и она не прекращает жевать.
— Ну не называть же это «перекусила», в самом деле? Ты хоть представляешь, сколько калорий в каждой плюшке? А это уже шестая. — Я пальцем изобразил в воздухе шестерку.
Она продолжает кушать, а я созерцаю, как в ее рот отправляется последний кусочек.
— Причем ты ведь недавно ужинала, и ничем себя не обделила, включая десерт. Ты же не думаешь, что я не заметил, как ты поливаешь пирог сливками и берешь две добавки?
Прикончив шестую плюшку, она снова облизывает пальцы и немедленно тянется за седьмой. Если в желудке у нее и тесновато, подобным мелочам мою любимую не остановить.
— Ты просто ненасытная, — продолжаю я. — Тебе всегда мало. Неудивительно, что ты продолжаешь толстеть. — Обеими руками сжимаю ее пузо, отчего она снова протестующе мычит. — Сколько раз на моей памяти вот это вот было набито как барабан? Стейк, пицца, макароны, торты и пироги, пудинги, мороженое… еще бы ему не быть таким большим и толстым! А тебе должно быть стыдно появляться на людях с таким громадным толстым животом...
Вот и седьмая булочка съедена, а она, сцапав восьмую, снова запихивает ее в рот — приличия опять позабыты, на пике обжорной оргии несколько не до того.
— Но ведь тебе никогда не бывает стыдно, правда? — шепчу я. — Помнишь, в том ресторане? Ты только что слопала чуть не половину шоколадного торта, сидишь на стуле, едва можешь вздохнуть, платье под напором пуза уже трещит… подходит официант, и ты просишь принести еще кусок торта. Вид как у обжоры, коей ты и являешься, я чуть сквозь землю не провалился, а ты улыбаешься как ребенок на рождество, и просто сияешь, когда перед тобой появляется второй кусок торта, плавающий в шоколадном сиропе. Ты готова есть и есть, и останавливаешься только набив свою бездонную утробу до предела. Вот как сейчас. Даже когда я смотрю, ты ничего с собой не можешь поделать, уписываешь все до последней крошки и облизываешь пальцы.
И она, опустошив коробку, собирает в ладонь все крошки и слизывает их. А потом откидывается на спину, поддерживая обеими руками раздувшееся чрево, и поднимает на меня обеспокоенный взгляд.
— Я так объелась, — сообщает она. — Мне нехорошо.
— Так обычно и бывает с девочками, которые кушают слишком много сладкого, — отвечаю я, гладя ее массивное пузо. — Но я точно знаю: в следующий раз ты об этом и думать забудешь...

— Ох, как же я обожралась… столько слопала, сама бы не поверила. — Эмма ввалилась в спальню, уронила куртку на пол и обессиленно плюхнулась на кровать. Перевела дух и пожаловалась: — Вот всегда так под Новый Год, все ем и ем, а остановиться не могу!
— И это мы еще приволокли домой кучу «остатков», заметь, — отозвался Том со стороны кухни. — Слушай, все это не влезет в холодильник. Может, поможешь? Доешь пирог, а? Твой любимый, с черникой.
— Ты что, смеешься? Я и так чуть не лопнула?
Но Том уже появился в спальне.
— Да ладно тебе. Вот, мне один и тебе один. Давай, вкуснятина ведь, жаль, если пропадет. Уверен, в твой маленький животик еще немножко поместится.
— Маленький?! Это в каком месте он маленький? — Эмма задрала блузку, демонстрируя вздувшийся купол живота. — Да мне дышать уже нечем!
— О нет! — всплеснул руками Том, изображая предельное волнение. — Надо же что-то делать! — Наклонился и расстегнул ее брюки, отчего нижняя часть живота обрадованно выкатилась наружу. Глубокий красный отпечаток в области пупка четко указывал, где именно хозяйка носит пояс, который весь вечер отчаянно сражался с давлением напирающей плоти. — Ну вот, обжорочка моя маленькая, уже легче. Теперь пирог...
— Не называй меня так! Ты же знаешь, я… мммм!
Том искусным маневром впихнул ломтик пирога в ее раскрытый рот.
— Почему нет? Ты ведь именно такая. Круглая, упитанная и обжора.
Еще ломтик. И еще.
— Это ненадолго, поверь. Я на той неделе записалась в тренажерный зал.
— Ну конечно, записалась. Открой-ка ротик. — Еще ломтик. — И тебя там со всех сторон обмерили. Третья стадия ожирения, так, если не ошибаюсь? Звучит, конечно, страшно, но если на тебя посмотреть, так ничего страшного, а совсем даже наоборот, скушай-ка еще пирога.
Эмма послушно прожевала следующий кусочек.
— Знаю, на праздниках я немного отпустила поводья. Но с Нового Года все переменится, обещаю.
Том скормил Эмме остаток первого пирога.
— Что-то я сомневаюсь. На той неделе ты сколько там завесила, сто пятнадцать? А когда мы только познакомились, было девяносто пять. По-моему, двадцать кило так вот с потолка не падают.
После очередного кусочка пирога Эмма снова перевела дух.
— Да ладно тебе, когда девушка заводит себе постоянного парня, она всегда немного поправляется.
— Да, дорогая, просто не все девушки такие обжоры, как ты. Скушай еще кусочек, любимая.
— Дело не только во мне. Это ведь тебе нравятся пышки, и как тут усидишь на диете?
— Что ж, согласен, — улыбнулся Том, скармливая ей еще кусочек пирога. — Тут никак не усидишь на диете. Особенно если ты такая ненасытная обжора. — Еще один кусочек, и еще один.
— Ты думай, что говоришь! — кулачок Эммы ткнулся в его плечо. — Твое счастье, что я сейчас пошевелиться не могу, а то бы...
Остаток угрозы остался непроизнесенным, поскольку Том скормил ей еще кусок пирога.
— Не говори с полным ртом, — наставительно заметил он, — это невежливо. Хочешь последний ломтик, любимая?
— Как последний? А твой пирог где?
— Так ты съела оба. Ничего, я-то не очень хотел кушать. Всяко не так, как ты.
— Ах ты хитрюга!
— Крошка моя, я просто даю тебе то, что ты хочешь. А теперь подвинься, если можешь, а то мне бы тоже прилечь...
Эмма с усилием перекатилась на край кровати.
— Повернись лучше на бок, родная. Я тут читал, что это хорошая поза для занятий любовью с беременной женщиной — а в твоем случае, с барышней, которая никак не может остановиться, пока не слопает все, что есть в доме. Ты десерт уже получила, теперь моя очередь...