Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Максим Камерер
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
На 49-й день тот самый мост в Балтиморе, в который впечатался контейнеровоз, решили подорвать.
Они не нашли тех.средств для демонтажа. Судов нет профильных, кранов плавучих и так далее.
Контейнеровоз с товарами всё стоит полузатопленный.
Гегемон, вяликая мощность, такая-то индустрия то ли 15.0, то ли 16.0, да-вы-капитализацию-эппл-то-видели, да-они-просто-денег-донапечатают-и-всё-докупят, бла-бла-бла и так далее.
(голосом Ван И со второй фотографии) Посмотрите на себя. Вы ведь уёбки.
"Общался со оставшимся в строю старшим поколением. Им трудно со мной. Они провели лучшие годы своей жизни между дьяволом и пропастью, прижимаясь к дьяволу, чтобы не упасть в пропасть, или падая в пропасть, чтобы не прижиматься к дьяволу. А тут я ангелом светленьким сверху прилетаю, чтобы оценивать их жизни. А они не продавали взбитые сливки в развес, раскладывая их в кружевные коробочки под альпийской голубизной. Они другим всю жизнь промышляли. Они своими заусенцами могут и сейчас с меня шкуру снять. Им меня принять трудно. Они смотрят на меня. "Понимаешь, Джон", - говорят они взглядом, - "когда к нам прилетал такой же как и ты в 52-м году, мы предприняли кое-какие действия, по итогам которым суд решал: сколько тысяч ударов палкой получат только свидетели этих действий..Что уж тут про остальных-то участников говорить? Как-то так, что ли...Не знаем, как это получше тебе обрисовать. Улетал бы ты, родимый".
Мне с моими младшими легче, конечно. Я им прямо говорю через запертую дверь: обиду на вас не держу, поэтому платить вам не буду. Логика в этой конструкции хромает, но им и этого достаточно. Им смысл не очень важен. Они заворожены интонацией и ритмом. Я же в это время топором в косяк хреначу. Старшее поколение - для меня загадка. А младшее - для меня каша."
Отлично знают все, что вслед за мной в любой край приходит нужда, боль, рабство и столетия вырождения. По следам копыт моего боевого коня читается летопись ужаса. Ещё вчера кругом царило благоденствие, послушность и рачительность в управлении, дороги были выложены жёлтым кирпичём, всяческие румяные мигуны и жевуны приветливо махали мягкими шляпами каждому весёлому проезжающему. Кофием кругом пахло, свежими булками, достатком. А сейчас, после моего краткосрочного делового визита, только погосты,горящие кресты у обочин и мои портреты в неестественную величину в кабинетах предателей. Поднимись, любопытный человек, на крыльях да посмотри вниз... Высохшие каналы, потрескавшаяся земля и драки на дымных помойках. Исчезает доверие, иссякает добродушие, люди запираются по домам и предаются мрачным фантазиям.
По силе воздействия на хороших людей я могу сравниться только с крупной лосиной ногой. Или с зажаристым поросёнком. Если подарить какой-нибудь семье охотничий трофей, да хоть ту же лосиную ногу, семья деградирует и разлагается за неделю. Сначала семья ещё не очень понимает, что за беда с ней приключилась. Радуется. Обнимает окорок, шепчет всякие милые глупости, ничего не соображая от предвкушений, отрезает ломти и счастливо хихикает. Прозрение приходит позже. Ногу надо готовить как-то. Не сырую же рвать слабыми городскими зубами! Два дня семья совещается и решает вопрос о способе приготовления. И на этом этапе начинают мелькают искры взаимной вражды и непонимания. Уже горько поджимаются губы у матери, вот и отец побежал курить на балкон, вон и бабушка плачет у себя в комнате, роняя слёзы на Молоховец. Только дети ещё радуются жизни, ну глупые ещё, ничего не понимают. Принимается компромиссное решение. Ногу решено поделить. Любой компромисс, связанный с лосиной ногой, губителен. Это понимает папа, которому поручается эту самую ногу разрубить. На восьмом этаже. На лестничной площадке. Следы этой рубки не залечить никогда. Даже замыть проблематично. Соседи, рассматривая мероприятие в дверные глазки, только что милицию не вызывают. Потому как понять, что там рубит отец семейства, за кем гоняется по скользкому полу с топором очень затруднительно. Слышны исключительно рык, мат и удары топора. Ну и мясные ошмётки,разлетающиеся куски костей, при нечастых метких попаданиях, в соседях оптимизма совсем не будят. Слава богу, бабушка выходит из квартиры и развеивает своим появлением самые обоснованные соседские подозрения на свой печальный счёт. Бабушка получает свою порцию рекомендаций от яростного папы-рубщика, резко сворачивает свои воспоминания о Царском Селе, вбегает по лосиному жиру обратно в квартиру, хлопает дверью. Более о ней в нашей саге не будет сказано ни слова. Всё что заслужила она уже получила на этапе ножной разделки, аферистка старая.
Потом суровый скальд должен запеть про страдания семьи у плиты. Про огонь. Про дым. Про гарь. Про сталь. Про можжевельник.
Нога в большом количестве мест надрублена и кажется, на первый взгляд, безопасной. Навроде задремавшего Чужого. Семья веселится и по наущению мамы готовит клюквенный соус с портвейном и апельсиновыми корками. Сын впервые пробует алкоголь и ему нравится. Дальнейшая судьба сына понятна. Спустя годы он появится у родителей с заиндевевшим чемоданом, на котором будет выведена надпись "Воркута". Вслед за ним в квартиру ворвутся "Беломор", чифирь и железные зубы. И о нём пора прекратить разговаривать навсегда. Отец меняет подъездный плафон, в который случайно угодил топор, слетевший с топорища. Возможно, что здесь его херачит током. И очнётся он только за праздничным столом, переодетый во всё чистое.
Особенность любой лосиной ноги - её нескончаемость и жадность, пробуждаемая в людях. Лосиную ногу городская семья глодает, минимум, неделю. На работу не ходит никто, телефон надрывается впустую среди усталого чавканья и хруста. Все спят тут же, у стола, завернувшись в пятнистые скатерти. Человеческий облик потерян на третий день. Запах в квартире царит настолько специфический, что если и зайдёшь в помещение, то мгновенно садишься около разведённого на паркете у рояля огонька, достаешь комус и, раскачиваясь из стороны в сторону, тренькаешь на нём под гортанное папино пение, разбрызгивая вокруг мясной сок. Потому как играешь и ешь. Давишься кусками и поёшь про мать-тайгу и мать-моржиху. У книжного академического шкафа трепещет телом связанная соседка, ожидая дороги в чертоги старухи Кулиянги.
Через неделю семья смотрит на отполированную лосиную кость и гадает на ней по бороздам от зубов: будет ли счастье при летней охоте? В чайнике плавится снег. Дочь дубасит мослом в бубен, нетерпеливо созывая стойбищенских женихов. Мама штопает кухлянки костяной иглой. Папа кружит в медитативном экстазе (гарнир был грибной), напевно разговаривая с Пыхальоном и Гутыргыргеном. Метель раздувает полог. Настенные тотемные рисунки буреют кровью.
Это мои личные такие наблюдения. Я же всё сам сожрать не могу. Поэтому часть добычи раздаю хорошим людям. Которых вокруг меня всё меньше и меньше.
Журналист в тоталитарном Мордоре: получает нобелевку Журналист в свободной и демократической Америке: получает пожизненный срок Чудны дела твои, господи.
