Год, этак, 2000. Я проживаю на одной жилплощади с кошкой, которая,
спустя некоторое время после визита на природу (т. е. в деревню)
неизвестно откуда добыла штуки четыре котят (до сих пор подозреваю, что
без кошачьего аиста не обошлось; всегда мечтал посмотреть, на что похож
кошачий аист).
Через некоторое время пара котят была благополучно пристроена. Четыре да
минус два - осталось еще два.
Как-то раз я сидел в своей комнате, и вяло стучал по клаве, а семейство
валяло дурака в непосредственной близости. В перерыве, тупо глядя куда
попало, я обнаружил, что два мелких квалифицированно колбасят мамашу, и
та уже прямо даже не знает, что предпринять. Ибо ей явно приелось, что
ее достают за уши, за хвост, а также за что попало.
Небо свидетель, мне даже в голову не могло придти, чем закончится мое
котолюбивое намеренье. Пожалев мамашу, я взял лист бумаги, скомкал его
наподобие того, как комкают газету перед употреблением, придал ему, по
возможности, форму, так сказать, мыши (крысы? птицы?), и кинул бандитам.
Бандиты совершенно не отреагировали и продолжали колбасить мамашу. Я аж
перекосился от жалости к кошке, попытался пошевелить "мыша" лиинейкой,
покатал "мыша" по полу, чтобы он покатался, но результатов никаких не
воспоследовало: бандиты не обращали на "мыша" совершенно никакого
внимания. Мыш, действительно, был довольно халтурный, но я никогда и не
делал раньше мышей из бумаги.
И тут кошка сошла с ума. По крайней мере, на тот момент это было
единственное, что мне пришло в голову. Если бы мозги мои не были на тот
момент совершенно запарены долгими часами за клавой, может, я бы и
сообразил, что происходит. А может, и не сообразил бы.
Короче говоря, кошка, издавая хищные звуки, кинулась на самодельный мыш,
и начала его колбасить так, как будто ей было не восемь лет, а три
месяца. Бандиты некоторое время озадаченно пялились на мамашу (и я
вместе с ними), потом одновременно кинулись на мыш, отняли его у мамаши,
и стали колбасить сами. Мамаша некоторое время наблюдала процесс
расколбашивания мыша, а потом стала умываться.
Некоторое время я переживал за кошку. Какие же, все ж таки, маленькие
скоты, думал я. Мать раз в сто лет (точнее, первый раз, как я ее знаю)
решила малость развлечься, или, там, размяться, переживал я. Детки,
блин, цветы жизни, сокрушался я. Что хвостатые, что усатые, что
полосатые, что в штанишках, что в платьицах, злобно ворчал я. Отняли
игрушку у матери, и хоть бы хвостами дрогнули, думал я.
И, собравшись во всей своей стальной воле, оперативно свертел еще одного
мыша. Старательно вертел мыша, с хвостом соорудил мыша.
И кинул кошке, идиот. На, играй, милая, на здоровье.
Кошка некоторое время смотрела на нового мыша. А потом, неторопясь, как
в замедленной съемке, подняла голову и уставилась на меня.
Секунд пять я сидел, не понимая, что кошка имеет в виду. Потом я понял,
что происходит что-то не то. Вглядевшись, я увидел в кошкиных глазах
неподдельное изумление, смешанное с неподдельным интересом и
неподдельной иронией, и быстро переходящее в неподдельный внутренний
хохот во все кошачье горло. Затуманенный мозг, сообразив, что имеет
место экстренная ситуация, немедленно заработал на полную мощь, и выдал
результаты анализа ситуации примерно через 0.43 секунды.
Разумеется, результаты анализа были таковы, что я, с горящими ушами,
немедленно ломанулся в коридор курить, а возвращаясь, и встретив кошку,
отвел глаза, и сделал вид, что я тороплюсь по совершенно неотложным
делам.
До сих пор, я мало с чем могу сравнить ситуацию по неловкости. Например,
громкий пук, скажем, на приеме у президента. Или что-нибудь вроде того.