Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Toritoka
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Хочу сегодня вам рассказать про художника, который прославился своими подделками.Как по мне - так это прям современное искусство случилось в результате всей этой истории. Ирония. Почему ирония - поймете в процессе.
Мой нынешний герой, Хан ван Мегерен, всегда любил живопись и считал, что нет ничего лучше, чем работы старых мастеров. Родом он был из Нидерландов, учился на архитектора, а после работал помощником преподавателя в Делфтском техническом университете на отделении искусств. Его акварельные этюды животных до сих пор красуются в некоторых голландских учебниках рисования.
Не нравилось ему современное искусство, не нравились даже няшечки-импрессионисты, а как быть художнику, что влюблен в реализм, но родился в конце 19 века? Никому, абсолютно никому не интересен мастер, который, пусть даже и классно, копирует старое. То есть, дальше сувенирных лавок и уютных кухонь его работы бы не пошли. А амбиций, да и знаний с мастерством, у него было столько, что ни одна кухня бы не вместила.
Тогда он решает заняться подделыванием своих любимых голландцев, особенно - Питера де Хоха и Яна Вермеера. При том, с Вермеером особенно занятно - его работ сегодня известно всего 16, а по данным аукциона, что проводился после смерти художника в 1696 году, их была 21 штука. В 20 веке публика страстно полюбила нидерландского мастера и жаждала его новых картин. И ван Мегерен проделал занимательнейшую работу - он подумал о том, как мог бы выглядеть ранний Вермеер, с еще не окончательно оформившейся художественной манерой и выдал “Христа в Эммаусе”.
Оооо, и ему поверили. Да как! Эту работу признали маститые знатоки и изучальщики Вермеера не просто как подлинник, а как одну из лучших работ автора. Говорят, что изначально у ван Мегерена была затея погубить пару зазнаек-искусствоведов и на этом остановиться, но когда все так ахнули и предложили ему за работу какие-то баснословные деньги, он передумал кого-либо разубеждать и разоблачать.
Как он это делал? Ну, для начала, надо понимать, что вот сейчас бы не прокатило - у нас тут рентгены, анализы всякие сложномудреные, инфракрасные съемки по слоям.
Ван Мегерен покупал какое-нибудь дешевое полотно 16-17 века для того, чтоб получить оригинальные холст и раму и поверх старой работы писал свою подделку. Он охотился за вещицами нужных веков и правильных городов - вазами, тканями, тарелками и всем вот этим для того, чтоб использовать их как натуру. Он использовал те же пигменты, что и голландцы 17 века, разводя краски вручную. Но вот тут есть деталь - масло могло окончательно высыхать десятилетиями, а продать картины надо было срочно, поэтому в краску он подмешивал секретный ингредиент - что-то вроде пластика, фенолформальдегидную смолу, благодаря которой все быстро и крепко сохло. Правда, краска становилась кошмарно ядовитой, но это детали.
В подвале своего дома ван Мегерен собрал специальную печь для состаривания работы - старая картина без потемневших красок и трещинок-кракелюров на поверхности сразу бы кричала о том, что она подделка.
В общем, шикарно устроился дядька, продавая подделки одну за другой коллекционерам, музеям и институтам. А все так сошли с ума, что верили-верили-верили и покупали-покупали, не задаваясь особо вопросом, что за скважину с неизвестными ранее картинами прорвало.
Прижучили его очень занятно. Точнее, он сам признался в том, что клепал подделки, потому как попал в безвыходную ситуацию. Ван Мегерен умудрился продать очень жадному до коллекционирования искусства, особенно голландского, Герману Герингу, картину “Христос и судьи” за бешеные деньги - 1 600 000 гульденов. Это была самая большая сумма, когда-либо выплаченная за работы старых мастеров.
А потом война кончилась, коллекция Геринга от него ушла и в ней друг обнаруживают эту картину. После несложного расследования, выяснили, кто продал ее, и тут началось!
Ван Мегерена решили судить за коллаборационизм и распродажу культурного наследия родины. Кончится дело могло огромным тюремным сроком в лучшем случае или смертной казнью в худшем.
Две недели художник сидел в заключении и взвешивал все за и против, а после решил сознаться в том, что эта картина, как и многие другие, уже распроданные, подтвержденные экспертами и разошедшиеся по музеям и частным коллекциям - подделки, которые он собственноручно склепал.
Но ему не поверили!
Ему пришлось продемонстрировать свою сумасшедшую мастерскую, рассказать как он это все делал… но ему опять не поверили.
Тогда было принято решение провести следственный эксперимент - его посадили в специально арендованный дом, приставили наблюдателей и потребовали повторить работу. А он и повторил - написал новую старую картину, “Иисуса среди книжников”.
Отправили Хана вам Мегерена в тюрьму на год в итоге. За изготовление подделок. Больше он ничего не нарисовал и умер там же, в тюрьме, буквально через месяц.
Сам ли он умер или ему помогли, ведь на арт-рынке, как считают его родственники, по сей день бродит не одна работа его авторства, никто теперь не узнает.
А после смерти Хана ван Мегерена случился аукцион, на котором распродали его имущество и детали мастерской с огромным успехом.
И тут забавно - примерно десять лет назад обнаружили, что картина, висящая себе в самом сердечке мира изучения искусства - лондонском институте искусства Курто, является подделкой нашего ван Мегерена. Называется она “Сводница” и долго считалось, что она авторства художника 17 века, Дирка ван Барбюрена.
И что вы думаете? Цена на нее не упала, а взлетела. Теперь Хан ван Мегерен сам по себе стал предметом охоты коллекционеров.
Текст мой, надеюсь, что вам было интересно. Больше моих заметок, находок и видео об искусстве вот тут: https://t.me/tojemne -------------- Источник: https://pikabu.ru/story/priklyucheniya_genialnogo_zhulika_7221115
- Гуманитарии может и тупые, но что-то я ни разу не слышал про математическую помощь людям, пострадавшим от катастроф! - А я и про математическую катастрофу ни разу не слышал. Видимо, вы со своими проблемами справляетесь сами.
Российские учёные после проведённых многочисленных опросов населения установили, что коронавирус - болезнь исключительно богатых. Бедным же попросту не до него.
Однажды вечером ты возвращаешься поздно, и по тому, как ты хлопаешь дверью, я чувствую, что ты нервничаешь. Я вижу тебя из кухни в конце коридора. Ты бросаешь пальто, кепку и большими шагами направляешься ко мне, потрясая какой-то серой книжкой.
- Это слишком! Ты представляешь, этот тип, этот француз, — он все у меня тащит! Он пишет, как я, это чистый плагиат! Нет, посмотри: эти слова, этот ритм тебе ничего не напоминают? Он хорошо изучил мои песни, а? Негодяй! И переводчик — мерзавец, не постеснялся!
Мне не удается прочесть ни слова, ты очень быстро пролистываешь страницы. Потом начинаешь ходить взад-вперед по квартире, и, ударом ладони подчеркивая рифмы, ты цитируешь мне куски, которые тебя больше всего возмущают. Я начинаю хохотать, я не могу остановиться. Задыхаясь, я наконец говорю тебе, что от скромности ты, по-видимому, не умрешь и что тот, кто приводит тебя в такое бешенство, не кто иной, как наш великий поэт, родившийся почти на целый век раньше тебя, — Артюр Рембо. Ты открываешь титульный лист и краснеешь от такого промаха. И, оставив обиды, ты всю ночь с восторгом читаешь мне стихи знаменитого поэта.
В США, как известно, психически здоровые люди имеют право владеть оружием. Поговорка "Эйб Линкольн дал всем свободу, а Сэм Кольт уравнял шансы" появилась ещё в XIX веке. Но эти легендарные американцы вряд ли могли даже представить, что в XXI веке юристы "вооружат" сумасшедших таким "оружием", которое не оставит нормальным ни единого шанса.
Ну, что ж - нам не привыкать. Теперь на пару с пахучими БОМЖами (Без Определённого Места Жительства) будут и какие-нибудь тупые БОРНы (Без Определённой Религии и Национальности).
У овощей что-то не срослось, раз такие цены. Вершки, видать, уже не могут, а корешки не хотят. Конечно, поначалу, будут пытаться больше сажать. Да вот беда: всё поле поросло сорняками, вот культура и не растёт. Придётся сперва их выпалывать - с корнями и семенами. А затем начинать всё с чистого поля.
Минфин о наступившем внешнем дефолте (впервые после 1918): - Да всё мы сделали правильно! И всё точно подсчитали, и валюту выделили, и перевели всё вовремя! И тут... этот Тинькофф-банк забирает свою комиссию при переводе!
Стивен Сигал присутствовал на военном параде в Москве. Главное - не пускать его на военно-морской парад. Он может в одиночку захватить линкор. Были прецеденты. __________________ Хм. Где сейчас базируются "Мистрали"?
Сборная РФ, всё-таки, едет на Олимпиаду. Но с одним условием. Чтобы не допустить применения допинга, каждый российский спортсмен будет сдавать анализ прямо во время выступления.
Если гусеницу неожиданно бросить в огонь, она попросту сгорит, сколько бы ей ни кричали "Беги!" Дайте ей время окуклиться и она сможет стать бабочкой. К чему всё это? А к тому, что современная мантра "Нет, ты сперва выйди из Зоны Комфорта!" напоминает детскую доставалку "Купи слона."
Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда....
И чем жирнее, тем тяжеле; О русский глупый наш народ, Скажи, зачем ты в самом деле Всегда живешь наоборот? Зачем ты предан властелину, Который мнет тебя, как глину, А к тем, кто душу в глине зрит, - Неблагодарен, как Терсит?
О, русский глупый наш народ, Скажи, зачем ты в самом деле Так долго носишь гнёт господ? Зачем, в военную годину, Уже держа в руках дубину, Её ты рано отпустил? Иль ты забыл, иль ты простил, Что не француз и не татарин, Не швед, не немец, не поляк, А только он твой главный враг - Рабовладелец, русский барин?
Александр Пушкин. Изначальная Х глава «Евгения Онегина».
- Нас так учили «р» грассировать, когда меня в кружок французского водили – «На горре Арраррат ррастет кррасный виногррад», - Юлька с хрустом догрызла вафельный стаканчик от мороженого и облизала пальцы.
- И как, выучила французский? – лениво спросил Антон, метким баскетбольным броском закинув смятую обертку в урну.
- Смеешься? Мне шесть лет было. До пяти могу посчитать. Ну и это… же не манж… па сис жур. А вот про Арарат помню. Кстати, наверно, это единственное, что я знаю про Армению.
- Вообще-то Арарат в Турции, - Антон хотел поинтересоваться, в каком возрасте она обошла стороной географию, но сдержался – только скандалов сейчас не хватало, когда они уже шестой час сидят в аэропорту, а рейс на Ереван все откладывается и откладывается.
- Дааа? – поразилась Юлька и ткнула ему под нос рекламный буклет. – А это у них разве не Арарат на гербе?
- Он самый. Но все равно в Турции. А был в Армении когда-то.
- Какая драма, - фыркнула Юлька. – Память об утраченном рае.
Антон скрипнул зубами. Идея познакомить свою… кого – невесту, подругу? Да неважно, в общем, идея познакомить Юльку с ереванской родней с каждой минутой казалась ему все более сомнительной. И ведь она не против была, хотя и поворчала, что предпочла бы поехать в отпуск куда-нибудь на теплое море. И вот теперь сидит и методично выносит ему мозг – такими вот подколочками с улыбочками.
- В тебе, Плотников Антон Иваныч, армянского – лопатой копать, и не накопаешь. Типичный русак, откуда у тебя армянская родня взялась?
- Я же тебе рассказывал.
- А я не помню, - Юлька смахнула вафельные крошки с его подбородка.
- Прабабушка моя – чистокровная армянка. Ее отец был врачом, они жили в деревне недалеко от Вана, в Турции. В пятнадцатом году, ровно сто лет назад, когда началась резня, отец погиб, а ее с матерью спрятала соседка-турчанка, хотя саму могли за это убить. Как-то им удалось пробраться в Ван. Там армяне месяц защищали свою часть города, пока не подошла русская армия. Это ведь во время Первой мировой было. Ну а потом русские ушли и всех армян, кто мог идти, забрали с собой. Моей прапра помог русский солдат, она, говорят, очень красивая была. Ну и…
- Ну и ясно – любовь-морковь, маленькие бастарды-полукровки…
- Ты язык-то попридержи, - Антон отвернулся и заметил, как поморщился сидящий неподалеку жгучий брюнет, типичный южанин с носом-каплей.
- Ах-ах, какие нежности. Пойду-ка я лучше прогуляюсь, - Юлька вскочила, забросила на плечо сумку и пошла в сторону ближайшего магазина, демонстративно вколачивая в пол каблуки.
Антон откинулся на спинку жесткого неудобного сидения и закрыл глаза. Иногда Юлька могла быть настоящей тупой стервой. Интересно, если он думает о ней так уже сейчас, когда они вместе всего год, значит ли это, что перспектив у них ноль без палочки? Или это нормальная фаза отношений? Хотя вряд ли его троюродный брат Тигран (вот уж правда, близкая родня!) называет так, пусть даже про себя, свою Кнарик, он с нее пылинки сдувает, вот уже пять лет. А ведь так все волшебно начиналось. Впрочем, все всегда у всех начинается волшебно, а вот заканчивается…
Они познакомились в прошлом году, как раз в апреле, когда Антон возвращался из Еревана. Юлька прилетела из Греции, их чемоданы где-то зависли, и они разговорились у окошка «Lost & Found». Выглядела она потрясающе – роскошная длинноногая блондинка с прозрачно-зелеными глазами и золотистым загаром, и мужской организм в самом расцвете сил не мог не сделать стойку. Правда, потом оказалось, что характер у Юльки вовсе не ангельский, а «красивая, но умная» - точно не про нее, и все же пока еще Антон думал о ней «прелесть какая дурочка». Впрочем, прелесть потихоньку уже начала сдуваться, и он много надежд возлагал на эту поездку. Наверно, наивно, но ему почему-то казалось, что волшебный розовый Ереван непременно их сблизит. А еще ему хотелось отвезти Юльку в свой любимый Эчмиадзин – древний Вагаршапат с его великолепным монастырем и кафедральным собором IV века. И на озеро Севан, и в крепость Гарни – да много куда.
Но, судя по всему, она просто будет стоически терпеть, не особо стараясь скрыть, насколько велика ее жертва. И язвить – по поводу и без повода. Это ведь не модный курорт. И даже не главная торговая улица какой-нибудь евро-столицы. И он будет чувствовать себя малышом, который показал взрослым свои карманные сокровища, а над ним посмеялись. Тигран, тетя Нуна, дядя Самвел и все остальные будут смотреть на этот цирк и так же молча удивляться. Но это при условии, что Юлька не будет пытаться его укусить при них. А то ведь языкатая сестричка Тиграна Ануш особой деликатностью не страдает, так ответит, что уши в трубочку свернутся.
В детстве мама отвозила его в Ереван каждое лето, на все каникулы. Длинное, жаркое лето… Они с Тиграном и Ануш бродили по старому городу с утра до позднего вечера. Но больше всего он любил рассветы, когда дома из розового туфа буквально светятся на солнце. Брат с сестрой еще спали, а он уходил один, прихватив кусок круто посоленного вчерашнего лаваша. А выходные, когда они все кое-как втискивались в старенькую дядину «волгу» и ехали за город, трое детей и трое взрослых – как же без бабушки Соны. Даже когда бабушка уже почти ослепла и не ходила, дядя с Тиграном бережно выносили ее из дома на руках, усаживали в машину, а потом устраивали поудобнее на складном стуле, укутав в покрывало, чтобы не продуло.
Ни для кого не было секретом, что бабушка Сона любила Антона больше Ануш и Тиграна, хотя на самом-то деле он приходился родным внуком не ей, а ее брату Михаилу. Если бы Юлька не начала нести чушь, Антон мог бы пересказать ей все то, что много раз слышал от бабушки. Как ее собственная бабушка, красавица Мириам, так и осталась одна, до самой смерти вспоминая погибшего мужа. Как полный его тезка Антон Иванович Плотников привез ее с дочкой Лали в Ереван, нашел жилье и работу, а сам поселился неподалеку с сыном Федором, которого после смерти жены воспитывал один. И как Лали и Федор, дружившие с детства, выросли и поженились, едва им исполнилось по восемнадцать. У них родились Сона и Михаил, который после войны уехал в Ленинград учиться, да так там и остался. А Сона осталась в Ереване, вышла замуж за армянина. И как бы ни поворачивалась жизнь, две ветви одной семьи, армянская и русская, всегда дружили, ездили друг к другу в гости, шумно праздновали свадьбы и рождение детей, вместе плакали на похоронах. И Антону вовсе не хотелось портить отношения с родней из-за девчонки, которая сначала говорит, а потом думает. Если вообще думает.
Рейс отложили еще на час, Юлька как ушла, так и не возвращалась. Антон рассеянно листал брошюру авиакомпании. Взгляд зацепился за герб Армении. «На горе Арарат растет…» - вот ведь прицепилось! Бабушка мечтала когда-нибудь побывать там, хотя бы рядышком. Мириам («Антошка, она не разрешала звать себя бабушкой, только по имени, такая вот была!») ездила туда с мужем после свадьбы, они даже поднимались на гору, невысоко, конечно. Тогда это еще российская территория была, Российской империи. Потом стала армянской ненадолго, а потом турецкой.
«Знаешь, Антошка, турки еще возмущались: а почему это у вас наш Арарат на гербе. А нарком иностранных дел, советский нарком, конечно, так сказал: а у вас полумесяц на флаге – разве Луна находится на турецкой территории?»
Эх, бабуля, бабуля…
Родных бабушек Антон плохо помнил, обе умерли, когда он еще совсем маленьким был, поэтому настоящей обожаемой бабулей для него всегда была Сона. Как он скучал по ней зимой. Письма писал, весь год собирал маленькие подарочки. Пять лет как ее нет, а он так и не может к этому привыкнуть. Каждый раз едет и словно надеется еще раз с ней встретиться. Надеется, что она выйдет его встречать. Не такая, какая была перед смертью, - маленькая, высохшая, закутанная в пуховой платок, нет – статная, крепкая, с собранными в пучок волосами, в тщательно наглаженном, пахнущем крепкими сладкими духами синем платье с кружевным воротничком. Выйдет, обнимет крепко-крепко, пойдем, скажет, я тебе пахлавы напекла с орехами и гаты. А какой она лаваш делала – прямо на сковородке, никогда он больше такого вкусного не ел. Тетя Нуна, Ануш и Кнарик тоже знатные кулинарки, но с бабушкой им не сравниться.
По вечерам, когда вся семья собиралась у телевизора, Антон часто сидел с бабушкой в ее маленькой комнатке, где помещалась только кровать, маленький шкаф и кресло у окна. Он устраивался на полу рядом с креслом, иногда что-то читал вслух, но чаще бабушка рассказывала ему всякие истории. Она могла забыть, что ела на завтрак, путала имена детей и внуков, но все, что происходило, как она говорила, «в советах», помнила прекрасно. А еще – рассказы своих родителей и Мириам.
«А вот еще мне Мириам рассказывала…», - говорила бабушка, поглаживая его волосы сухонькой морщинистой рукой, похожей на птичью лапку. Эх, сколько же он забыл, не запомнил, воспоминания – как сухой песок сквозь пальцы. А ведь казалось, что это навсегда останется в памяти. Бабушка просила достать из шкафа фотоальбом, и они рассматривали старые выцветшие снимки, пахнущие пылью. Антон знал каждую фотографию в мельчайших деталях, но все равно каждый раз расспрашивал – а вдруг бабушка вспомнит еще что-нибудь.
На первой странице альбома – небольшая фотография, приклеенная на плотный картон, совсем пожелтевшая. Надо будет отдать ее на реставрацию, в конце-то концов. Мириам и ее муж, прапрадедушка Сурен. 1910 год, сразу же после свадьбы. Как только Мириам смогла сберечь ее, когда пробиралась с четырехлетней дочкой в Ван, ночью, прячась по кустам и канавам от головорезов Джевдет-бея? Она рассказывала внучке, что была очень счастлива с мужем, и хотя прапрадед Антон любил ее и всю жизнь помогал чем мог, так и не смогла ответить на его чувства. Пять лет – всего пять лет Мириам и Сурен были вместе. Они могли остаться у Ване, где у Сурена была практика, но все-таки поехали в село, где нужен был врач.
Его убили на глазах жены и дочери – как и тысячи других. В те апрельские дни, сто лет назад, только в окрестностях Вана погибло больше 50 тысяч человек. А сколько всего, за все годы армянского геноцида, - до сих пор точно неизвестно.
«Антошка, Мириам рассказывала, что трупы были везде. Она шла и натыкалась на трупы, пряталась в канавах – и там тоже были трупы. Она рассказывала и плакала. Много раз рассказывала – и каждый раз плакала. Она умерла в 65-ом и тоже в апреле – ровно через полвека. А через два года на Цицернакаберде построили мемориал. Ей бы понравилось. Ведь, ты знаешь, об этом тогда старались не говорить – о резне. Мол, погибли люди во время Первой мировой, что поделаешь - война. А в 65-ом прошли демонстрации – ведь еще живы были те, кто помнили, кто потерял близких или сам чудом уцелел. И даже мама моя помнила, как они бежали ночью по полям. Ты можешь себе представить, что такое могло произойти, что такой памятник мог появиться – в то время! Да ну, где ты там можешь представить!»
Два года назад один журнал заказал ему цикл статей о Турции, и Антон основательно поездил по стране. Когда писал о Ноевом ковчеге, побывал у Арарата. Привез оттуда камешек и потом положил на бабушкину могилу. А перед самым отъездом из Турции заехал в Ван, довольно большой город. Побывал на руинах армянского квартала Кахакамедж и на месте захоронения. Жалел, что уже не сможет рассказать об этом бабушке…
Объявили регистрацию на рейс. Он набрал Юлькин номер раз, другой – недоступно. Подкатил ее чемодан к стойке, объяснил ситуацию. «Мы, конечно, можем по радио объявить, - пожала плечами девушка, - но, может, она просто раздумала лететь? Оставьте чемодан здесь. Если не придет – сдадим в бюро находок, а вы перезвоните ей потом, скажете, где забрать».
До самого выхода на посадку Антон всматривался в людской поток, снова и снова пытался дозвониться и уже не знал, действительно ли хочет этого. С каждым «абонент временно недоступен…» словно камешек падал с его плеч.
«А ты знаешь, Антошка, она ведь не придет, - как наяву услышал он голос бабушки Соны. – Плюнь! Зачем тебе девушка, которая не любит пахлаву и не знает, где находится Арарат? И вообще, скажу тебе по секрету, на горе Арарат растет красный виноград!..»
- Джордж, что это за шум за окном? - Парад копрофилов, сэр. - Да? И чего же они хотят? - Они всего лишь отстаивают свои права на равенство, сэр. - Не понял. Им кто-то не дает есть дерьмо дома? - Да нет, сэр. Они не хотят есть его только дома. Они выступают за то, чтобы дерьмо продавалось во всех заведениях общепита, чтобы на перекрестках можно было легко купить дерьмо на палочке, а в ресторане без проблем заказать говна на лопате. - Но это же тошнотворно и совершенно не естественно, Джордж. - Ну почему же, сэр? Это врожденное, они такими родились и ничего не могут с этим поделать. Кроме того в природе полно примеров копрофильства. Собаки, морские свинки, да целая куча животных воспринимает это вполне нормально. Поэтому ничего удивительного, что человека, как часть животного мира, это тоже касается. - Джордж, я правильно понимаю, что если они добьются своего, то в моем любимом кафе на углу вместе с клубничным суфле будут подавать говно в стаканчиках??? - Совершенно верно, сэр. Копрофилы абсолютно нормальные люди и имеют право есть свое любимое блюдо во время обеда, не скрывая своих предпочтений. - Боже, да меня просто стошнит на месте! - Сэр, как Вы можете??? Это же совершенно нетолерантно. Вас за такое как минимум оштрафуют, а как максимум посадят. - ??? - И кстати, сэр, один знаменитый психиатр в свое время сказал что-то в духе: "если Вам не нравятся копрофилы, то, весьма вероятно, что Вы на самом деле тоже копрофил, просто скрытый". Я не ручаюсь за достоверность фразы, но все же прислушайтесь к себе, возможно Вас ждут свежие вкусовые открытия...