Эта история уже не кажется мне столь привлекательной, какой она
казалась в то время, когда впервые взбудоражила мое детское воображение.
Возможно даже, вы сочтете ее и вовсе неинтересной, однако я все же
позволю себе занять на несколько минут ваше бесценное внимание, дабы
отдать должное ее главному действующему лицу --
учителю рисования моей школы Аркадию Александровичу К.
Время действия -- то ли очень поздний застой, то ли слишком ранняя
перестройка - точно не скажу, но пусть для определенности это будет
1986 год.
В школьном расписании присутствовал во время оно некий предмет, призванный
повышать уровень эстетического восприятия юных душ, а если получится,
то и лепить из пластичного детского сознания новых Рафаэлей и Рубенсов.
Ренуаров, на худой конец.
Предмет назывался "Рисование"; в некоторых школах, кажется, он скрывался
под невнятным именем "ИЗО" -- надо полагать, замаскированный под
аббревиатуру намек
на слово "Изображение", -- а что сейчас вместо него в школах, я не знаю.
Может быть, компьютерная графика. Шутка.
Тридцать юных созданий, на ходу преображаясь в творческие натуры, охваченные
приступом невыносимого вдохновения, отдавали на этих уроках свои
изобразительные порывы белым листам бумаги, имея перед глазамим какой-нибудь
гипсовый объект для подражания, или же просто раскованно импровизируя
на заданную тему.
А А.А., оделив занятием своих подопечных, начинал рассказывать очередную
историю. Рассказчик он был замечательный, историй поведал нам множество.
Большинство из них было про войну (больше других он почему-то любил
подводника Маринеско), но они могли начинаться и так: "Смотрел я недавно
фильм..." или же совсем просто:,"Иду я как-то по улице..." О том и пойдет
далее речь.
Так вот, продолжаю.
Шел он, правда, не по улице, вернее, по улице, но не шел, а ехал в автобусе,
марки "Икарус". Наступал канун какого-то большого праздника, то ли Седьмого
Ноября, то ли, совсем наоборот, Пасхи. Трудящийся люд, само собою, пребывал
в праздничном настроении и состоянии. Внешность нашего рисовальника --
маленького, кругленького, с длинной седой бородой и большим животом -- вот
как раз у него внешность такая, какую легко можно
наблюдать в творениях карикатуристов советского периода, когда они
обличают служителей культа. Едет, стало быть, наше пособие для антицерковных
плакатов в автобусе, и на одной из остановок туда вваливается некая праздничная
рожа. Рожа смотрит на рисовальника, несколько минут фокусирует на нем свое
разрозненное сознание, а потом произносит: "А бога нет!.."
И далее начинается продолжительный монолог в повышенных тонах. За его содержание,
за давностию лет, я не могу ручаться даже приблизительно, однако ясно, что он
содержит довольно оскорбительные для церковнослужителя, по мнению произносящего
этот монолог достойного пролетария, слова и выражения.
Рисовальник сначала стоит спокойно,
но, поскольку скандалоопасная людская среда, погруженная в резонатор автобусного
корпуса, нагнетается постепенно до состояния взрывоопасного, он, хотя и человек
к религии отношения не имеющий, произносит, характерно окая: "Не богохульствуй!.."
Знаешь ли ты, глубокопочтенный читатель этих строк, о существовании
таких малоприметных
грузовичков с серым кузовом и скромной надписью "милиция" на бортах? Нет-нет,
мое бесстыдство не простирается до такой степени, чтобы еще интересоваться, не
катался ли ты на них, но может быть, ты невинен до такой степени, что не
догадываешься, для какой невидимой работы они созданы? Если ты невинен именно
до такой степени, то мне придется намекнуть тебе, что в народе эти машины
прозваны "хмелеуборочными", а особо часто их можно (было) встретить на улицах
наших городов почему-то именно по праздникам, а также под уик-энд.
Вот именно такой автомобиль и располагался тихонечко возле одной из остановок
на пути следования автобуса с нашими героями.
Когда служители сего скорбного транспортного средства подхватили нашего
пролетария, дабы отправить его в сторону ближайшего медвытрезвителя, мимо него
прошел поп-рисовальник, и, замедлив шаг, произнес, характерно окая:
"Я же тебе говорил: не богохульствуй!..."
...И вот на этой щемящей ноте я смиренно умолкаю, давая простор Вашему,
великомудрый читатель, истосковавшемуся воображению, дабы оно нарисовало
Вам ответный взгляд влекомого во чрево машины мужа, ибо никакой, даже
самый изощренный, слог не в состоянии описать глаза мгновенно протрезвевшего
человека, осознавшего, что вот именно в этот самый момент его,
может быть в первый раз в жизни, настигла тяжелая карающая десница Бога.