Только-только с поезда сойдя, пишу... Возвращался я из Кельна
в Мюнхен, домой на покой. Сидел, в окошко глазел да пивко
тепловатое потягивал. На полпути подсела в наш вагон такая
колоритная русскоговорящая семья. Ну хрен там, никакие
не "новые русские" (этим-то чего в поездах делать!), однако
с претензиями... И с собакой здоровенной. А у собаки морда -
похлеще, чем у Майка Тайсона. Но - добротой светится. А помимо
собаки, дочка у них с собой была: маленькая, смекалистая,
подвижная. Судя по репликам родителей, Машей дочку звали...
А собаку (источник тот же) - Джиной. Ну, в смысле, как
Лоллобриджиду... Родители Маши степенно так переговаривались,
дочку время от времени одергивали (когда слишком шалила
и не в тему зарывалась, значит). Потом устали покрикивать,
к себе подозвали и воспитательный час устроили. Религиозные темы
прорабатывать стали... Мол, какие десять заповедей в декалог
входят, кто такие ангелы и т.п. Специально не вслушивался, но,
поскольку родители Маши были уверены "на все сто", что в вагоне,
кроме них, по-русски никто не бельмеса, тон диалога был довольно
громким. Покончив с религией, папа с мамой перешли к мирской
тематике: литература там тебе, понимашь, искусство, музыка.
По-моему, они свою Машу уже давно в суперменши готовить решили.
И, надо отдать должное, получалось у них вроде неслабо... Поезд
пер на все 250 км в час, воспитательный процесс подходил к концу.
Маша быстро и подробно осознавала правила поведения семилетней
девочки в мультикультурном обществе, а собака Джина все это время
бесстыже дрыхла рядом со спортивной сумкой, которой не нашлось
места на верхней (багажной) полке. И тут в вагон вошел турок-уборщик,
смахивавший с узеньких столиков в синий пластиковый мешок брошенные
пассажирами макулатуру, стеклотару и остатки дорожного провианта.
Дело было к позднему вечеру, и движения уборщика казались не совсем
отточенными. Во всяком случае, он непростительно небрежно саданул
ладонью по поверхности стола, за которым вот-вот жрала образцовая
баварская семья - "папи", "мами" и два упитанных сына типа
ильфо-петровского Паши Эмильевича. Засаленные салфетки прыгнули
в мешок очень даже ловко, баночки из-под "колы" - тоже. А вот
с кусочком недоеденной булочки явно не сложилось: улетела она
в сторону, на метр-полтора от дрыхнущей Джины... Такой реакции
я не видел даже у хоккейных вратарей. Псина метнулась за хлебушком,
как лосось на стремнине, уцепила его еще в воздухе и, пугливо глядя
на хозяев-интеллигентов, стала кромсать "шматок" изо всех сил.
Лицо папы стало багровым. Позабыв о Маше, он (на весь вагон, между
прочим) рявкнул: "Фу!!!!". Джина давилась булочкой, никак не реагируя
на перемену обстановки... У мамы отвисла челюсть. И тут, в
"сверхскоростной" тишине, раздался-запищал Машин серебристый голосок:
- Джина, фу! Ну, пожалуйста, Джина! Ну, Джинка... Ну?.. Ну и пиздец
тебе, Джина!!!
Я имел удовольствие наблюдать последствия "пиздеца" все оставшиеся
полтора часа езды до Мюнхена...