В одном сыром бывшем советском городе и его окрестностях я знаю все
кладбища. Когда-то я, в течение года, бывал на них по 2-3 раза в неделю.
Вы думаете, зачем? Все очень просто. Когда я своей юностью зарабатывал
красивые лейтенантские погоны, то не избежал общей участи всех
курсантов: был в составе одной из похоронных команд, которые по заявкам
городской комендатуры провожали в последний путь всех, кто имел какое-то
отношение к славной Красной армии, отдавая беднягам последние воинские
почести.
Утром стало известно, что сегодня после обеда похороны. К назначенному
сроку бравые курсанты в парадной форме с оружием прибыли на кладбище.
Оно оказалось еврейским.
Синагога стояла в самом центре его. Около нее наблюдалось оживление:
скорбные иудеи создавали суету, выходя и заходя туда. В воздухе витала
скорбная деловитость: ждали раввина и нас.
Немного помедлив, мы зашли туда. В центре синагоги на возвышении стоял
гроб, за ним кафедра, по бокам сидели и стояли родственники и друзья
покойника. Их было достаточно много. Караул занял свое место по
периметру гроба. Я, с красным знаменем в руках, с двумя ассистентами
занимал место в изголовье. Пытаясь занять свое место, я обнаружил, что
между покойным полковником и кафедрой зазор где-то в сантиметров 40.
Оперевшись спиной о кафедру и подобрав знамя, чтобы оно не накрывало
голову покойника, я замер и, от нечего делать, стал изучать все вокруг.
Усопший лежал в парадной форме, скрестив руки на груди, его голову
покрывала ермолка. Удивившись про себя, я перевел взгляд на
родственников. На скамейках сидела родня с красными от слез глазами и
платочками в руках. Такого количества бриллиантов в ушах и на пальцах
женщин до этого мне видеть не приходилось. Мужчины были гораздо
скромнее: они ограничивались, как правило, одним, оправленном в
перстень, но очень большим. По стенам синагоги бегали зайчики.
Созерцание фамильной роскоши прервал скрипач, заиграв на балкончике под
самым потолком что-то скорбное. В траурных мелодиях угадывался мотив
известной мелодии "7-40". Со звуками скрипки все вошли вовнутрь. Мимо
неспешно прошествовал за мою спину степенный раввин. Когда он взошел на
кафедру, я левым ухом очень близко услышал его сиплое дыхание.
- Молодой человек, вы бы не могли чуть-чуть подвинуть знамя, а то меня
никто не видит - громко прошептал он мне, перекрывая стон скрипки.
Я повиновался и стал искать компромисс между ним и покойным полковником,
но ситуация поворачивалась так, что кто-то из них двоих проигрывал.
Наконец, раввин предложил:
- Молодой человек, дайте край знамени, я подержу.
Внезапно скрипка смолкла, и я стал наслаждаться тишиной. Счастье мое
было коротко: прямо около моего уха раввин довольно хорошим баритоном
стал зачитывать тору. Его слышали даже те наши товарищи, которые потом
несли гроб, а сейчас курили довольно далеко от синагоги.
Тексты на идиш, произносимые раввином, сотрясали меня до самых коленей,
но выхода у меня не было, и смирился со своей участью. Раввин
периодически замолкал и тогда скрипач соревновался с ним в громкости
своих мелодий. Иногда раввин, впадая, видимо, в ораторский транс,
начинал жестикулировать: полотнище знамени повторяло все движения его
руки. Караул менялся каждые десять минут под незабвенное "7-40". Раввин
держал тору, а курсанты рядом с ним медали и ордена покойного на
бархатных подушечках. Все были при деле. Я же нашел развлечение в том,
что, смотря на голову покойного, которая находилась прямо у меня над
животом, наблюдал за мухой, которая заползая в рот полковнику, вылезала
из ноздри и наоборот. На запах я старался не обращать внимание.
Наконец, обряд подошел к концу. Все смешались, готовясь к выносу тела. С
облегченим покинув свой пост, я стал занимать место во главе процессии.
Попросив извинения, вперед меня встал скрипач. Когда гроб с покойным мои
товарищи положили себе на плечи, кто-то невидимый мне дал знак скрипачу,
и он, заиграв, неспешно двинулся вперед. Я пошел за ним, утопая в звуках
скрипки. Уйдя далеко вперед, я почувствовал пустоту за собой и
оглянулся. За нами никто не шел, процессия подчинялась раввину, который
давал какие-то распоряжения. Плюнув на все, я продолжил движение. Так и
брели мы: впереди еврейский скрипач, а сзади него воин с красным
знаменем, сопровождаемый двумя ассистентами.
Подойдя к выкопанной могиле и заняв свое место около нее, я стал
наблюдать за процессией, которую мы обогнали метров на пятьдесят. Раввин
шел довольно бодро, и курсанты, с покойником на плечах, еле успевали за
ним.
Раввин опять встал около меня и, видимо, по привычке, взял конец знамени
в руку. Тем временем гроб закрывали крышкой. Туда была положена тора,
свиток материи, а старый, видимо, армейский друг полковника в ноги
положил Устав. Раввин опять начал читать молитву, помогая себе руками и
вырывая у меня знамя. Гроб медленно стали опускать.
Могильщики взяли в руки лопаты и стали ими энергично работать. Я взял
раввина за руку и вытащил из нее кончик полотнища знамени, чем на
секунду прервал его речь. В это время караул дал прощальный залп.
Раввин сбился и начал все сначала. Его голос опять перекрыл треск
автоматов. Он неодобрительно дернул головой и уже не начинал, пока не
прозвучал третий залп. Когда же ребе решил начать обряд вновь, могила
оказалась уже почти засыпана землей. Он махнул рукой и замолчал
окончательно.
Мы стали готовиться к прохождению торжественным маршем. Дорожка была для
этого узковата и строй превратился в монолит. Я впереди всех негромко
скомандовал: "Шагом... арш" - и задал темп. В это время вновь заиграла
скрипка, следуя иудейскому ритуалу. Шаг сбился, строй смешался, и мы
неправильной кучкой быстро просеменили мимо могилы и родственников,
которые безразлично взирали на нас.
Оставаться там дальше ни у кого желания не было, и мы пошли к ожидавшему
нас автобусу, а гильзы, которые мы должны были собрать после прощального
салюта, остались блестеть среди надгробий с шестиконечными звездами.
РВВАИУ FOREVER!!