Как я стал диссидентом.
При советской власти была такая практика — якобы добровольные пожертвования в Фонд Мира. Якобы добровольные, потому что они были фактически обязательными. По отделам, а может быть и по цехам, раздавались ведомости, в которые каждый должен был вписать сумму, которую "дарит" в Фонд Мира.
Никто точно не знал, на что расходуются эти деньги. Очевидно, что часть шла на содержание бюрократического аппарата фонда, и его сотрудники наверняка жили привольно. Что-то тратили внутри страны, что-то — за границей, возможно на какие-то мероприятия, или, например, на поддержку Луиса Корвалана. Кто знает? Но те, кто делал взносы, никакого контроля над этими средствами не имели. Даже постфактум мы не знали, куда пошли наши деньги — это "не наше дело".
Событие, которое я описываю, произошло где-то к середине-концу перестройки, думаю, в 1988-89 году. В воздухе уже витало ощущение, что власть Коммунистической партии ещё не рухнула, но её конец был уже близок. Лично мне эта власть давно была невыносима, потому что нас держали за дураков. Всё решали за нас, независимо от нашего желания. Нас заставляли ездить в колхозы и работать там вместо колхозников, а также участвовать в других абсурдных мероприятиях.
Однажды по нашему отделу снова пустили ведомость для взносов. Люди обычно записывали суммы от 3 до 5 рублей, в зависимости от их лояльности к власти и уровня заработной платы. И все на автомате продолжали это делать, потому что кто-то должен был первым сделать шаг и выступить против системы — против начальства, парторгов, комсоргов. Это было страшновато, ведь мы зависели от начальства, а проблемы с первым отделом, который представлял КГБ, никому не были нужны.
Но в тот день у меня что-то щёлкнуло, и я решил сделать смелый шаг. Вместо того чтобы просто ничего не написать и, возможно, остаться незамеченным, я решил записать взнос — всего один рубль. Это был явный вызов системе и нашему начальнику, коммунисту Василию Сергеевичу. После меня и другие осмелились, начали записывать по рублю или два. Это уже не было похоже на привычные взносы.
В какой-то момент начальник вышел, и секретарша передала ему ведомость. Он увидел моё имя и мою сумму. Что тут началось в отделе! Он громко назвал мою фамилию, держа в руках ведомость, но ничего не смог произнести. Да и сказать ему уже было нечего. В стране перестройка, гласность, и партийная власть уже не была столь всесильной. Он злобно посмотрел на меня, махнул рукой и ушёл к себе в кабинет.
Намного проще было делать, как все — не выделяться, не высовываться. Но в тот день я осмелился.
Тяй