История №1550685

Античный казус в Мухинском училище

В скульптурной мастерской Мухинского училища пахло сырой глиной, гипсом и вечной творческой мукой. Воздух, густой от пыли и сосредоточенности, вдруг зазвенел от тихого, но чёткого голоса доцента Лазаря Максовича.

— Так, что это у нас тут? — он медленно обошёл вращающуюся подставку, на которой красовалась небольшая, около полуметра высотой, статуя обнажённого юноши.

Маша, затаив дыхание, ждала. Она вложила в этого «Аполлона» душу, два килограмма лучшей глины и три бессонные ночи.

— Аполлон, — выдохнула она, гордо выпрямив спину.

Лазарь Максович, сухонький мужчина с седыми вихрами и пронзительными глазами, скрытыми за очками в толстой оправе, молча крутил в пальцах вечно дымящуюся папиросу. Он сделал последнюю затяжку, бросил окурок в банку из-под гуталина, служившую пепельницей, и приблизился к скульптуре вплотную.

— Неплохо, — процедил он, рассматривая проработку мышц спины. — Очень даже недурно… Пластика чувствуется. Динамика.

Маша расцвела. Похвала от Лазаря Максовича стоила больше, чем диплом с отличием.

Он перешёл к лицу. — Черты… благородные. Античный идеал.

И тут его взгляд, скользнув вниз по торсу, внезапно замер. Застыл в одной точке с такой концентрацией, будто он обнаружил на безупречном теле древнего бога клеща. Брови Лазаря Максовича поползли вверх, к седым вихрам. Он снял очки, протёр их носовым платком, снова надел и, обернувшись к Маше, уставился на неё с немым вопросом.

— Мария, — голос его прозвучал как-то уж слишком мягко. — А кто у нас Аполлон?

Маша насторожилась. Вопрос показался ей подозрительно простым.
—Древнегреческий бог, Лазарь Максович. Покровитель искусств.

— Вот! — Голос доцента внезапно взметнулся до раскатистого баритона, а его указательный палец взмыл к потолку, указующий перст пророка, узревшего истину. — Греческий! Эллин! Воспитанник строгих спартанских нравов и олимпийских идеалов!

Он сделал паузу, давая словам достигнуть самого дальнего угла мастерской, где уже замерли с стуками и резцами другие студенты.

— Почему же он у вас, — Лазарь Максович понизил голос до конспиративного шёпота, но так, что его было слышно даже в коридоре, — еврей?

В мастерской наступила гробовая тишина, которую на третьей секунде пронзил чей-то сдавленный смешок. Ещё мгновение — и скульптурная мастерская взорвалась хохотом. Смеялись все: и парень у мольберта, вечно рисовавший кубы и шары, и две девушки, корпевшие над керамическими вазами, и даже суровый бородатый мужчина, резавший по дереву макет «Рабочего и колхозницы».

Маша стояла, как статуя, которую только что высекли из самого алого мрамора. Её щёки пылали таким жаром, что, казалось, могли обжечь глину её несчастного Аполлона. Она с ужасом посмотрела на своё творение и вдруг, наконец, поняла. Поняла, в чём заключался досадный анатомический просчёт, превративший бога с Олимпа в молодого человека, явно готовящегося к бар-мицве.

Лазарь Максович, довольный педагогическим эффектом, снова подошёл к скульптуре. Он достал из кармана кителя небольшой стек и с деловым видом протянул его Маше.

— Ну что ж, Мария, — сказал он уже совершенно спокойно, с лёгкой, почти отеческой улыбкой. — Не ошибается тот, кто ничего не делает. Ваш Аполлон, безусловно, талантлив. Но сейчас ему требуется небольшая… реконструкция. Приведите его, так сказать, в соответствие с культурно-историческим каноном. И чтобы я больше никогда не видел, чтобы у греческого бога был… — он снова понизил голос, — брис.

Он повернулся и пошёл к своему столу, оставив Машу наедине с её уникальным, интернациональным божеством. А в мастерской ещё долго стоял счастливый, заразительный смех, пахнущий глиной, гипсом и молодостью.