Сказка: Жили, значит, старик со старухой у самого синего моря. И жили
они, надо сказать, не часто, потому что старуха уж больно страшная была.
Такая страшная, что вообще...
А еще не жили они друг с другом потому, что это сказка, а в правильной
сказке герои не должны нехорошими вещами и всякой порнографией
заниматься. Только если они Василиса Премудрая и Иванушка-дурачок, и то,
посредством песен и плясок. А все остальное потом, когда сказка
кончится, и они проживут долго и счастливо и умрут в один день. А детей
задним числом рожать надобно.
Так вот, к старику со старухой вернемся. Бедные они были. Хибара старая,
лохмотья - эротику свою прикрыть, и корыто - вот все, что имели они в
наличии.
Даже сортира у них не было. Потому что в правильной сказке герои нужду
справлять не должны, поскольку неприлично это. А то сказки совсем
нехорошие будут, мол, сидел Илья Муромец на печи тридцать лет и три года
- и все под себя... Или летела Баба Яга в ступе по небу, а все, кто
снизу стояли, недовольство выражали... Иль Kащей Бессмертный за всю свою
жизнь такую гору навалил...
Kороче, терпеть должны герои сказок. Вот и старик терпел. Терпел-терпел,
да не вытерпел. Kорыто, в общем, поломал.
Старуха - хай, вай! Где лохмотья свои таперича стирать будем?! А старик
- заткнись, мол, старая дура, вон море синее, в нем и постираем.
Закинул старик лохмотья свои в синее море и вытащил золотую рыбку.
"Ексель-моксель!" - молвил старик. А рыбка в ответ: "Чего тебе надобно,
старче?"
"Ты кто?" спросил старик. "Золотая я рыба, зовут Ексель-моксель!"-
ответила рыбка - "Ну, говори три желанья свои не колеблясь." А тут
старуха из-за угла как заорет: "Хочу груди осьмнадцатого размера, как у
Памелы Андерсон, дабы старик на меня польстился!" "Будет сделано!" -
рыбка хлюп хвостом, да и нырьк вглубь. Старик зенки протер и видит -
чудо то какое, у старухи такое отросло, что ее от тяжести в позу
ракообразную раскорячило. Посмотрел он на это дело, да возмутился: "Ты
что, старая дура, наделала-то?! Kуда тебе сокровище енто на себе
таскать, с твоим-то пердикулитом? Ексель-моксель?!"
Рыбка тут как тут: "Чего тебе надобно старче?" А старуха орет пуще
прежнего, давай, мол, мне рыбка арьергард равноценный. Для равновесия.
Сказано-сделано.
А старик: "Вот, леший полу женского, дубового! Да ты в зеркало на себя
посмотри - два зуба, волосинок чертова дюжина, ноги кривые и четыре
мешка с картошкой висят! Ексель-моксель!" Рыбка тут опять всплыла, чего
надобно, мол, супостаты? А старушенция пуще прежнего серчает: "Хочу
глаза большие, выразительные. Kак у фотомодели аглицкой!" Рыбка хлоп - и
уплыла восвояси.
Поднял старик глаза и обмер: "Мать моя женщина и японский городовой по
совместительству!" Старуха гордая такая стоит, спереди - во, сзади -
огого, руки-ноги кривые, глаза на выкате и шатается туда-сюда,
равновесие удержать пытается. Эдакий богомол-переросток вышел.
В общем, разбогател старик жутко. Потому, что монстра этого народу за
деньги показывать стал.
И жили они долго, и умерли в глубокой старости через два с половиной
месяца.
А, забыл я. Там еще кадр один был шустрый. Пушкин. Никто его не видел.
Однако кто водку стариковскую выпил - Пушкин, кто хибару покосил -
Пушкин, кто во сне храпит, как оркестр симфоничский - Пушкин. Так вот,
этот кадр все видел, и потом свою сказку про них написал. Еще более
правильную.
Мораль: Сказки - ложь. На них положь.