МУЖЧИНЫ НЕ ПЛАЧУТ
У моего дедушки Пети, до войны было три глаза. Два как у всех и один
посередине, во лбу. Но, к сожалению, проклятые немцы на войне выбили
пулей этот третий глаз. От него осталась только глубокая ямка. В нее мог
бы поместиться грецкий орех. Я будучи совсем маленьким, сидя у него на
коленях, помню очень сокрушался:
"Ну, как же так, раз в жизни встретил трехглазого человека, тем более
любимого дедушку и на тебе... Выбили глаз, не дали полюбоваться на
эдакое чудо природы. Щупал дедову яму на лбу и ненавидел немцев. Дед
весело смеялся.
Когда я чуть подрос и история с третьим глазом отошла в сторону, дед мне
кое-что рассказал о взаправдашней войне:
«.. Первый день на фронте.
Нам всем выдали новые шинели. При довоенной бедности, это было как
соболья шуба, невероятное богатство.
Все, нарядные и довольные обновками, шли в камышах по щиколотку в воде.
Вдруг где-то сквозь заросли, затрещал немецкий пулемет.
Командир закричал: "Ложись!" и плюхнулся в черную жижу. Но из семидесяти
бойцов, только пятеро последовали его примеру. Остальные не могли себе
представить, как такую ценнейшую вещь, как НОВУЮ ШИНЕЛЬ, можно вот так
запросто погрузить в вонючую болотную жижу.
Они продолжали стоять, нагнувшись почти до земли, прикрыв лицо руками.
Их убили всех. В первый же день их войны...»
Хвастаться нехорошо, ну и хрен с ним, а я похвастаю: мой дедушка Петр
Гаврилович Андронов, всю войну провоевал в разведке боем. Кто знает, тот
оценит. Кто не в курсе, поясню: 30 вооруженных до зубов разведчиков
получают задание, переходят линию фронта. Выходят в тылу на укрепленный
немецкий объект, забрасывают его гранатами, берут контуженного языка
если есть, отрезают 100 метров телефонного шнура, чтоб сразу нельзя было
исправить, и дай Бог ноги, отстреливаясь бегут назад к линии фронта.
Вроде ничего такого, будто игра "Зарница", только одна малость все
портит - статистика. Не было случая, чтоб из 30-ти разведчиков,
вернулись больше четверых. Обычно один или двое.
И, как правило, подстреленные. Мой дедушка умудрялся возвращаться. МНОГО
РАЗ! Вы только вдумайтесь в теорию вероятности. Вернулись они вдвоем,
ордена на грудь, подлечились, получили недостающих двадцать восемь
человек и вперед...
Хотя если честно, то это не столько дедушкина заслуга, сколько
бабушкина. Она у меня... Колдунья - плохое слово, короче, она заранее
знала, что муж ее с войны вернется весь израненный, но живой. Но это уже
другая история. О бабушке Поле как-нибудь в следующий раз.
".. Главная трудность перейти линию фронта. Обычно на это уходили у нас
целые сутки. Перед переходом мы расходились вдоль фронта на несколько
километров, чтоб каждый был один, ведь если у одного нервы не выдержат,
и он шумнет или побежит, то минометным огнем накроют всех, кто рядом.
Накроют сто из ста. Дружно с обеих сторон, в этом у нас с немцами было
единодушие. Ползти можно только ночью, и то медленно и аккуратненько.
Если за ночь не успел, то днем отлеживаешься, изображаешь кочку или
убитого. Самое большое, что мне удавалось сделать за целый день- это
развязать мешок, вытащить сухарик и завязать мешок. Все. Двигаться можно
только со скоростью часовой стрелки, иначе снайпер наш или немецкий,
обратит внимание на беспокойный холмик и успокоит.
Однажды перешел линию фронта, идти не могу, нога перебита. Ползу живой и
довольный по лесу, уже на нашей стороне. За мной тянется дорожка,
запачканной кровью, травы. Рана навылет, несерьезная, но кровь теряю,
всего бросает в дрожь, скорей бы доползти, не потерять сознание.
Вдруг сзади:
"Стой, кто идет!"
Разведчик, говорю, из такого-то батальона. Часовой убрал от моей головы
винтовку со штыком и заговорил:
"А, разведчик, ну так ваши еще вчера переехали он туда, версты две
отсель. А тут теперича мы, артиллерия. Ты это, полз бы к своим, а то у
нас и самим жрать неча, а тут еще тебя бугая кормить. У вас разведчиков,
небось, пайки с сухофруктами и шоколадом. Ну так вот шуруй туда, там
тебя пусть ваши бинтуют и откармливают…"
Я понял, что если начну с ним спорить, то только драгоценную кровь
потеряю, а эта падаль, может и штыком проткнуть.
Как дополз - не знаю. Очнулся за тысячу километров в госпитале. После
обратно в родную часть и опять из нас собрали 30 человек..."
Больше всего мне запомнилась одна дедушкина история про переход через
линию фронта:
"Случилось это под конец войны. В ту ночь все шло наперекосяк. Одно
хорошо, что сам не ранен. Я возвращался с задания уже два дня. Все это
время не спал, потому что на мне был "язык". А кто спит с "языком", тот
сам просыпается "языком".
Как назло мой "язык" подох от ран.
Голодный как собака, пить хочу, умираю, в автомате два патрона. Ползу.
Только начал, а еще метров 500. Слышу, а потом уже и вижу, прямо на меня
из темноты, от наших ползет огромный немец. Морду опустил в землю,
ничего не видит.
Направляю автомат ему в каску, затаился, жду. Ну, думаю вот, и помирать
время пришло. Мой выстрел немецкие наблюдатели услышат, и вместе с
нашими, целый гектар земли тут вспашут. Вот если ножом… Нет, не успею
подобраться, заметит, стрельнет. Приготовился. Немец медленно поднял
голову, он был в двух метрах от меня. Мы долго смотрели в глаза друг
другу. Видимо он тоже понимал, что любой щелк - это конец.
Я почувствовал, что от него пахло гангреной и смертью. Нехорошо пахло,
когда раны так пахнут, плохо дело. Дня два, наверное, с раной ползает.
Немец плавно полез в карман, я думаю: ну и подыхай. Только собрался
стрелять, смотрю - он медленно протягивает мне свой нож рукояткой
вперед:
- «Нихт шисен» Я беру его. Немец показывает себе на загривок и все
шепотом бормочет: "Хильфе, хильфе, битте..."
Тут я понял. Залез к нему на спину, разрезал кусок куртки и добрался до
раны между лопатками. Рана гноилась. Дал немцу в зубы рукавицу, чтоб не
орал, а сам выковырял из него кусок железки. Достал из немецкого мешка
флягу со спиртом и залил рану. Снял его брючный ремень и затянул потуже
на спине.
Он поблагодарил, протянул мне полплитки шоколада и флягу с водой (все,
что было в мешке) Говорит, «данке» мол, недалеко уже, а там мне помогут.
Да говорю, там твоих помощников дохрена, еле ноги унес. Весь лес в
помощниках…
Если бы сразу на него со спины напасть, заколол бы как свинью, а так…ну
не мог.
Мы молча расползлись каждый к себе, только мне нужно еще ползти часа
три, а ему даже раненому, не больше четверти часа. Но все время пока я
полз и ел шоколадку, даже не думал, что он добравшись к своим, поднимет
тревогу, осветится небо и меня закопают минометы.
Даже не думал.
Наоборот, я желал этой сволочи чтоб он успел до своих добраться прежде
чем подохнет. По себе знал как ему, гаду, сейчас хреново..."
Сразу после войны, дедушка с семьей внезапно покинул свой родной
Оренбург и уехал в «тьмутаракань» – в Киргизию, где и остался жить среди
ссыльных, но свободным человеком. Ему по цепочке передали разведчики,
что наших берут по всей стране. Нужно потеряться. Благо страна у нас
большая и красивая. Так товарищ Сталин, как мог, отблагодарил героев
войны…
Однажды в День Победы, я был тогда еще совсем маленьким, увидел, как мой
дедушка Петя сидел в сумерках у радиоприемника, слушал метроном минуты
молчания и плакал.
Мне было так удивительно, что дед может плакать - это все равно, что я
бы увидел его с накрашенными губами...
- Дедушка, что случилось? Почему ты плачешь?
Он повернул на меня свое заплаканное лицо и чтобы меня не пугать,
заулыбался.
Таким я его и запомнил.
В комнату вошла бабушка Поля, потащила меня за руку и сказала:
- Пойдем, пойдем, не будем мешать дедушке. Он не плачет. Мужчины же не
плачут.
Это дедушкиными глазами плачут все его убитые друзья...