О профессиональных суевериях.
Суеверий множество, быть суеверным в природе человека.
И если в одной стране чёрный кот или женщина с пустыми вёдрами считаются плохими приметами, то в другой раскрыть зонтик внутри дома — хуже чем насвистывать в помещении...
Несть им числа, короче говоря, тема громадная и неподъемная.
Речь, однако, пойдёт о профессиональных суевериях...
Они делятся на общие и личные.
Среди общих можно начать с нежелания признать дежурство лёгким до его окончания, говорить вслух— « в приёмном покое всё спокойно», прощаясь с коллегами употреблять слова» до скорой встречи», мифологическая вера в зависимость поступлений в больницу от фазы луны, парность диагнозов и так далее.
А вот личные ...
Они могут быть довольно странными, даже причудливыми.
Но их возникновения имеют под собой реальные события, частично объясняющие персональные фобии и идиосинкразии.
Могу поделиться несколькими, коли интересно.
Терпеть не могу, когда меня хвалят до начала работы, боюсь сглазить, на «доктор, мы наслышаны о вас, вас так хвалят» — хмуро обрываю со словами: всё это слухи, по большей частью враньё.
И никаких хай файвинг или ликований до полного успешного окончания работы, слишком много ошибок случаются в последние 5 минут полёта и приземления( наркоз очень похож на полёт)
Более того, мои коллеги и больные уведомлены о «правиле 200 метров доктора Ашнина»: мы начинаем праздновать хорошую работу только по выписке больного, когда его семья его увозит домой, не менее 200 метров от госпиталя.
Это суеверие возникло, когда выписавшийся больной отъехал от госпиталя метров на 150, вдруг машина резко развернулась и на всех парах подлетела к приёмному покою — осложнение, пациенту резко поплохело.
Однако самое сильное и странное суеверие, очень личное — запрет на употребление няшных слов о моих педиатрических пациентах, особенно слово “cute”, миленький.По правде говоря, это слово просто вне закона, опытные медсёстры учат молодых никогда-никогда не употреблять его в моём присутствии, правило гласит: они няшные только при выписке, никаких восторгов и захваливания до этого момента.
По правде говоря, эта странность граничит с фобией...
Что же вызвало такой нелепый и сильный заскок у матёрого врача?
История эта случилась почти четверть века назад, когда я, старший резидент в тренировочной программе по анестезиологии получил не совсем обычного пациента — мальчика 2-3 лет с вирусным разрастанием в горле, мешающим ему дышать и даже плакал он неслышно, сипло.
Это был самый хорошенький пациент, маленький ангел с прекрасными голубыми глазами и длинными вьющимися льняными волосами.
Суровые медсёстры операционной не могли наахаться и тетешкали его, передавая с рук на руки, чирикая слово “ cute” много раз.
Я же готовился к очень сложному наркозу, педиатрическая оториноларингология может быть очень опасной, иногда — смертельно опасной.
Так и случилось, немедленно по вводу в наркоз мышцы ребёнка расслабились, в том числе и мышцы гортани, разрастание сдвинулось и закупорило вход в трахею. Поступление кислорода стало невозможным.
Я быстро понял надвигающуюся катастрофу: ничего из моего арсенала мер успеха не принесло, содержание кислорода в крови начало падать, инструктор по анестезиологии повторил весь комплекс, полагаясь на свою матерую сноровку — ничего.
Катастрофа приближалась со скоростью самолёта в финальном пике, содержания кислорода упала до критического уровня, ребёнок посинел и его сердце стало замедляться, мы приближались к ситуации невозвратимого поражения мозга и сердца.
Всё спас профессор оториноларингологии — отодвинув всех в сторону, он схватил спасительный инструмент и протаранил разрастание, возобновив подачу кислорода.
Затем они произвели трахеотомию, вставили трубочку, я вывел ребёнка из наркоза и, к своему ужасу, увидел признаки поражения мозга, вызванные недостатком кислорода. Я немедленно приписал всю вину себе, перевёл его в реанимацию и побежал искать педиатрического невропатолога-интенсевиста.
Пришёл мужик, заканчивающий свой 11 год тренировок, редкой силы уникальный специалист, посмотрел его и пришёл к заключению: необратимых повреждений нет, наблюдаем.
Так я и провёл следующие двое суток, помогая ухаживать за ребёнком, меня гнали домой, я не находил в себе сил покинуть моего маленького ангелочка, его мама выходила и заходила, обходы за обходами, госпиталь учебный, каждая специальность обходит своей командой, раз за разом его историю докладывают сухим медицинским жаргоном.
Должно быть, меня сильно контузило ужасом и виной, жалостью к моему пациенту, почти погибшему у меня на глазах.
Наконец, невропатолог решил меня услать домой, назначив ему повторное исследование электрической активности — всё в норме.
Обняв меня за плечи, он вывел меня из реанимации и передал моим инструкторам с рекомендацией дать мне пару дней отдыха.
И меня, контуженного страхом, отправили домой.
Пришёл домой, лёд в груди — дышать мешает, мозги в тумане и отупение, никаких эмоций, опустошённость.
Надо что-то делать, я даже заснуть не могу.
Вынул водку из морозильника, налил полстакана, выпил.
Отпустило, в груди потеплело, самого же затрясло и я расплакался...
Ребёнок выписался домой, я вернулся к своим обязанностям, по иронии судьбы я ещё дважды давал ему наркоз, мама меня знала по имени, ребёнок узнавал, правда, без особой радости, опять ты с твоей вонючей гадостью...
Всё зажило и у него и у меня.
Всё, за исключением одной странности: каждый раз, услышав треклятое слово “cute” шерсть поднималась дыбом и я мысленно переносился в то ужасное утро.
Медсёстры меня берегут, понимающе относясь к моему суеверию.
Кому-то я рассказал об этом случае, что ли, не помню уже.
Вот такая история, надеюсь, вы не осудите меня за мои человеческие слабости, просто я уверен — если у вас нет пока профессиональных суеверий, то со временем они появятся.