Юмористические истории

О рыцарстве щас вам расскажу.
Однажды я купила себе машину и начала на ней ездить. Жила я тогда в пятиэтажке на окраине Москвы, двор у нас был – не дай бог никому, машины парковали кто во что горазд, преимущественно на газоне (вернее на том, что должно было быть газоном, но по факту представляло собой просто кусок плотно утрамбованной грязи). Летом там было неплохо, осенью эта площадка превращалась в некую жидкую субстанцию, машина увязала в грязи по колено, человек – по развилку. Но деваться было некуда, ставили, потом выбирались, такая жизнь была.
И был у меня волшебный совершенно сосед, который однажды, не получив от меня на опохмел, проколол нам все 8 колес (машин в семье было две). В каждом колесе было по 16 дырок. Это коррида была, конечно, как мы с ним воевали. Но это было чуть позже, а тогда я еще не подозревала о том, что нахожусь в состоянии войны с соседом.
И вот, короче, я с утра сажусь в свой девятый жигуль, завожу его и бодро сдаю задом, чтобы выехать из этой грязи на асфальт и попилить по делам. И вдруг слышу неприятный скрежет в районе днища. Выхожу, смотрю, что случилось, и вижу, что под днищем у меня – огромный бордюрный камень. Эта дрянь положила мне его под задние колеса в надежде, что я не буду обходить машину и проверять, что там как, а сразу сяду и сдам назад. Расчет оправдался. Машина легла днищем на камень. Я задумчиво вытащила домкрат и зависла с ним – даже если бы я подняла машину, камень извлечь из-под нее я в любом случае бы не смогла, он большой и тяжелый.
И тут вижу – скачет черный мерседес, из него выпархивает прекрасный принц в Бриони и в Сальваторе Феррагамо и молвит человеческим голосом: «Девушка, вам помочь?». Я домкратом тычу в направлении днища своей девятки и честно говорю: «Жопа случилась». Он сымает свой бриони, сымает галстук, отстегивает ролекс, закатывает рукава белоснежной рубашки и идет домкратить заднее колесо. Домкрат наполовину увязает в жидкой грязи, но камень уже видно. Чувак бледнеет, но делать нечего – уже ввязался. Он достает из мерина свой домкрат (что дает ему, как вы понимаете, еще сто очков в моих глазах, я думала, в таких машинах такие вещи не водятся), домкратит второе колесо, понимает, что до камня можно дотянуться, но для этого ему надо лечь на пузо в грязь и бледнеет еще больше.
Я помирать буду – не забуду эту картину, как мой принц валяется плашмя в грязном месиве и выгребает из-под моей машины, которой красная цена сто баксов, этот гребаный камень, практически целиком уже ушедший в грязь. «Давайте я хотя бы вам рубашку постираю», - промямлила я, когда он выполз из болота, весь черный с головы до ног, держа на вытянутых руках кусок бордюра.
Честно, я думала, он его мне в бошку метнет. Я бы на его месте так и сделала. И нисколько не удивлюсь, если он с тех пор даже пальто женщинам не подает. Ну их нахер

Maria Adamchuk

НАРОДНОЕ ЕДИНСТВО

Как известно, в советской жизни долгое время слово "еврей" приравнивалось если не к непечатным, то к мало приличным уж точно. Непричастные камуфлировали его словом "француз", стеснительные антисемиты с теплинкой нежно произносили "евреечка", бойцы идеологического фронта изобличающе говорили "сионист", а сами евреи нередко оглядывались по сторонам и понижали голос, прежде чем выдохнуть это сомнительное словечко. И уж тем более редко его можно было встретить в публичном месте в печатном виде. Разве что в букинистическом магазине, музее западноевропейской живописи или в объявлениях на еврейском кладбище.

Но тут грянула Перестройка. Оказалось, что евреи - это еще куда ни шло, есть и похуже нас, тем более, что пути к исправлению для всех открыты. К тому же стало можно произносить и печатать все слова, даже более неприличные. А главное, из задних рядов стало выходить вперед то, что многие хотели узнать, но стеснялись спросить. В том числе и не только конкретный вопрос "еврей ли Вы?", но и что еврейство это за собой тянет, откуда оно взялось, и что под собой имеет.

Евреи, несколько поколений отлученные от сакрального знания, имевшие очень невнятные и размытые представления о еврейской истории, языке и еврейской культуре, преимущественно почерпнутые из подпольных уроков иврита, Фейхтвангера, Шолом-Алейхема, Бабеля и многочисленных изданий о вреде сионизма, а также из чудесных, но малопонятных песен сестер Берри и очень понятных, но сомнительных куплетов типа "От рожденья имя Сруль, а в анкете - Саша" или "Когда еврейское казачество восстало", жаждали припасть к истокам. И оказалось, что это даже возможно!

Мы с мужем жили тогда в спальном и совсем не элитном районе Гольяново. В один прекрасный день, шастая по окрестностям с визитной карточкой покупателя-москвича в поисках какой-нибудь жратвы, я вдруг уперлась носом в огромную афишу на тумбе у местного кинотеатра "София". На ней аршинными буквами объявлялся концерт еврейской песни силами никому неизвестного и никуда не приписанного дальневосточного (а не ближневосточного, что было бы логичнее) областного еврейского эстрадного коллектива "Блуждающие звезды". Т.е. крупными красным буквами было дважды написано слово "еврейский" и приглашались все желающие!

Судя по профилям читавших, заинтересовавшихся было немало, хотя какой-то носатый глумливый дед многообещающе сострил: "Правильно, соберут всех нас в одном месте, а в соседнем зале устроят съезд "Памяти" и так решат обе проблемы сразу!" Но народ был полон оптимизма и двинул за билетами.

В объявленный день мы с мужем, с трудом вырвавшись с работы, галопом неслись по Первомайской улице в сторону кинотеатра "София". Время было на пределе, и я боялась, что опоздаем, и нас не пустят. Но муж мой захихикал и сказал: "Оглянись по сторонам, нас таких много!" На мгновение притормозив, я присмотрелась к бегущим. Мама дорогая! Было впечатление, что сзади нас теснили петлюровцы и всё еврейское население Гольянова и Измайлова бежало, как от погрома, надеясь укрыться в киношке! "Равняйся на нос четвертого", - продолжал веселиться мой муж, и мы продолжили забег.

В кинотеатр было не протолкнуться, но все так счастливо улыбались друг другу, что казалось, что мы или на местечковой свадьбе, или на учредительном съезде Бунда. Наконец все уселись, а по периметру одним плотным кольцом стали молодые маккавеи из отрядов еврейской самообороны, порожденных "Памятью" и баркашовцами, а другим - молодые милиционеры, призванные защищать то ли нас от погромщиков, то ли погромщиков от нас. Но радость встречи с прекрасным не могло омрачить ничего.

Наконец начался концерт. Вышел пожилой подержанный еврей, шаркнул ножкой и прохрипел в микрофон: "Идн, шолом!" И зал зарыдал... Концерт был чудовищный! Эти несчастные, кочевавшие по Сибири и Дальнему Востоку еврейские артисты, были немолоды, усталы и, мягко говоря, не Ойстрах. Они одинаково нестройно пели, тяжело и с одышкой плясали, пыля несвежими костюмами, бездарно играли сценки из старинной жизни черты оседлости и с фальшивым пафосом читали стихи. Идишем они владели так же плохо, как те, кто их слушал, так что артисты и зал отлично понимали друг друга. Но всё это совершенно не имело никакого значения.

Люди смеялись и плакали одновременно, поворачивались друг у другу с радостными, но залитыми слезами лицами, с блаженной бессмысленной улыбкой повторяли отдельные опознанные слова: "мазл, гезунд, шиксе, геволт, мишигене..." и были абсолютно счастливы. Офонаревшие от этого зрелища менты недоумевали, что происходит, видимо, лишний раз убеждаясь, что понять этих евреев невозможно, и на всякий случай держась поодаль.

Концерт длился часа три и час еще благодарная публика бисировала. Ошалевшие и измотанные артисты, думаю, не только не видали, но и не мечтали о таком успехе даже в ранней романтической юности. Наконец, заваленные цветами, на плохо слушающихся ногах они уползли за кулисы, а красномордый народ, размазывая по возбужденным лицам слезы, помаду и сопли, потянулся к выходу. Я сама прорыдала весь концерт, периодически хохоча над самой собой.

У выхода рядом с нами оказалась пожилая пара. Щегольски одетый профессорского вида седой дядька, аккуратно оберегая жену от толчеи, громко сказал: "Рива, какое же говно этот концерт! Но я взял билеты еще на завтра и на четверг. Где еще ты увидишь такой зал, да и вообще неизвестно, повторится ли это еще когда-нибудь при нашей жизни..."

Я рада, что при их и нашей жизни это, причем в большом разнообразии и куда более достойном исполнении, повторялось не раз и повторяется до сих пор, уже не вызывая ни такого ажиотажа, ни таких эмоций, но такого зала мы действительно никогда больше не видели. В свете текущих событий - и вряд-ли увидим еще, разве что в аэропорту.

Зала абсолютного народного единства...

Татьяна Хохорина

Вчерашняя история про мусорный пакет напомнила случай. Началось всё в точности так же. Взял с утра пакет с мусором, коими обычно бывают пакеты из Пятёрочки, закинул в багажник и благополучно про него забыл. А я в те времена, ещё бывало, время от времени, подтаксовывал, вот и в тот день тоже поехал подработать немного. Долго ли коротко ли, но ближе к вечеру я наконец-то, проезжая мимо мусорных контейнеров, вспомнил про свой пакет. Остановился выкинуть, открываю багажник, а он девственно пуст. Я минут пять перебирал в уме все рациональные объяснения пропажи пакета. Уже даже начал сомневаться в собственной адекватности, может я только хотел забрать мусор из дома, а на самом деле забыл. Но потом вспомнил, что где-то вторым или третьим заказом со мной ехали трое представителей Средней Азии, которых я забирал у Пятёрочки и у них с собой было несколько, штук пять-шесть, пакетов с продуктами. Багажник у меня открывается и закрывается из салона, я и из машины-то не выходил. Ну вот они-то мой пакет и прихватили. Хотел бы я видеть их лица в тот момент.

Эта история случилась, когда я жила с моим бывшим мужем в Тушино.

Там у нас была квартира на первом этаже в хрущевке. Публика представляла собой все многообразие маргинальных субкультур — наркоманы, алкоголики, проститутки и одна бородатая женщина, которая на этом фоне выглядела самой приличной. В подъезде валялись шприцы, в почтовых ящиках вечно копались закладчики, пьяницы мирно посапывали летом под нашими окнами.

Казалось бы, куда уж лучше, и так все супер. Но тут сосед сверху повадился выкидывать мусор в окно. Сидишь ты на кухне, читаешь в тишине книжку с чайком, а тут со стороны улицы ХРЯСЬ! И во все стороны фейерверком разлетаются ошметки от мандаринов, куриные кости и пластиковые бутылки. Подходишь к окну и не можешь глазам своим поверить: как будто ты не в Тушино, а на фестивале Burning Man в Неваде, кругом на поле сигаретные бычки, бутылки из-под алкоголя и прочий мусор. Только фоном отчего-то не поет Джаред Лето.

Короче, терпела я этот ужас, терпела. А потом мы как-то стояли с мужем на кухне, и тут пакет с мусором выкинули прямо при нем. Он охренел, выглянул в окно, охренел еще больше. А я тогда была даже более неприятная баба, чем сейчас. Поэтому сказала: «Ну будь мужиком! Иди разберись!»

И бывший пошел. А тут надо отметить, что он айтишник. Причем типичный айтишник, как на картинках рисуют — тощий и сутулый, даром что не в очках.

Вышел бывший на улицу. Забрал этот мешок. Поднялся на четвертый этаж («Почему на четвертый?» — спрашиваю я. «Да почему-то решил, что это на четвертом кто-то».) Позвонил в дверь.

Открывает ему мужик. Огромный бегемот. С бородой. Похожий на байкера. С пузом, которое через порог вываливается в подъезд.

Бывший посмотрел на этого мужика, ссутулился еще сильнее. Но внизу его ждала я. Которая «Ну ты был мужиком? Ты решил вопрос?».

Поэтому бывший дрогнувшим голосом сказал: «Это ваше!» И швырнул мусор в бегемота.

Очевидно, что после этого надо было бежать. Но бывший почему-то не побежал. Он стоял и смотрел на бегемота. Бегемот смотрел на бывшего. С бороды его капнул йогурт. Бегемот произнес: «Это не мое». «А чье?» — спросил бывший. Тут тоже еще можно было бежать. Но отчего-то бывший опять не воспользовался моментом.

Тем временем бегемот вышел в подъезд. Снял с плеча кожуру от банана. И позвонил в квартиру напротив. Ему открыла всклокоченная женщина в халате и со шваброй в руках.

— Это ваш мусор? — спросил ее бегемот.

— Это? А что? Упало? Опять упало? — заквохтала женщина. — Из окна выкинули? А это Толик повадился! Это Толик же с пятого! Вот дрянь этот Толик, я сколько говорила, что дрянь!

Пошли к Толику. Возглавлял процессию бегемот с йогуртом на лице. Сзади молча плелся бывший. За ними бежала женщина со шваброй и повторяла, что Толик дрянь.

Толик открыл дверь в трусах и майке.

— Ваше? — спросил бегемот и сунул в Толиковы руки пакет с остатками мусора.

— А что вы его спрашиваете? А вы его и не спрашивайте даже! Его-его! Толик! Ты почему такая дрянь? — грозила шваброй женщина.

Толик взял мусор и пробубнил:

— Ну я выкину!

— Выкини, — согласился бегемот, развернулся и начал спускаться вниз.

— Выкини-выкини! — поддакнула женщина со шваброй. — А то сколько это безобразие будет продолжаться? Выкини! Умный, ишь. А ты выкини!

— До свидания, — сказал бегемот моему бывшему, когда они дошли до четвертого этажа.

— У вас тут капля от йогурта, — сказал бывший и показал на усы.

— Спасибо, — сказал бегемот и, ничего не вытирая, удалился к себе в квартиру, откуда доносились звуки телевизора.

Начал ли кто-нибудь выкидывать мусор в контейнеры? Разумеется, нет. Но бывший отчего-то напрочь отказался ходить разбираться еще хоть раз в жизни.