Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Лучшие анекдоты, истории и фразы зарегистрированных пользователей
По убыванию: гг., %, S ; По возрастанию: гг., %, S
Забываем все-таки про мам. А они скучают вечерами, Изредка названивая нам И всегда интересуясь нами.
Заболела я сильно неделю назад и решила сорваться в маленький свой городок лечиться, чтоб от московской суеты отдохнуть. Пока ехала, маме позвонила, а сердце материнское - оно такое. Чуть что не так - сразу чувствует. Пришлось расколоться, что да, таки, заболела, себя не жалела - еду в больницу сдаваться на уколы... Теперь надо коротко о маме. (даже так : о Маме!) Матушке 70 лет, в 15 лет уехала из дома без копейки денег из колхоза, подняла на ноги нас, детей, всем дала высшее образование и напутственный пинок в жизнь. Проработала строителем в одной конторе аж 49 лет, начав с простого маляра и закончив карьеру в должности главного инженера. И в свои 70 лет САМА летом вместе с рабочими крыла крышу (и рабочих!)) на доме в деревне и на мой неосторожный звонок "Как ты себя чувствуешь?" на всю громкую связь аппарата так и заявила:" Не мешай, мол, на крыше сижу!" От чего в офисе был, собственно, шок. Живет матушка в основном в деревне, родной и глухой, ближайший автобус до цивилизации - за 5 км. Но такси можно вызвать рублей за 250. Прямо к парадному входу. А теперь попробуйте представить моё состояние, когда через некоторое время мама приезжает на рейсовом автобусе, до которого она _ШЛА ПЕШКОМ_ 5 километров!!! ("я тебе сама уколы буду делать!!!Нефиг по больницам валяться!") На вопрос,а почему не на такси, или я денег мало даю? Мама ответила, что, узнав ,что я болею, она _даже не вспомнила про такси_ отмахав пешком 5 км на одном духу! ...от осознания такого ПОДВИГА я отхожу до сих пор... "Земной поклон, тебе, Мама!- сказала я и просто бухнулась на колени на глазах у офигевшего двора, - За то, что ты у меня есть!" "Ну ты что, девочка моя маленькая! Вставай быстро, с ума сошла!" Мама гладила меня по голове, а я никак не могла подняться, делая вид, что у меня развязался шнурок. По моим щекам текли слезы, а мир вокруг вдруг стал снова солнечным и теплым, как в детстве.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОДНОГЛАЗОЙ КОШКИ В ЦАРСТВЕ НУТРИЙ (Посвящается мудрому Зюкаку)
История эта приключилась на прошлой неделе с моим старинным другом, бывшим КГБ-эшником Юрием Тарасовичем. В то утро проснулся Тарасыч от очень странного текста из открытого окна:
- Татьяна! Татьяна, скотина! Иди сюда, моя хорошая. Ну, что ты за человек? Я с тобой инфаркт заработаю!
Татьяна была мелкой, задрипаной кошкой лет двадцати с хвостиком, с поломанным крысиным хвостиком, да ещё и одноглазая. Её хозяйка – бабушка живущая в трёхэтажном доме, рядом с Юрием Тарасовичем, как-то хвастала, что в молодости Татьяна отважно подралась с вороной, вот и лишилась глаза. Хотя это совсем не похоже на Татьяну, уж больно она мелкая и трусливая. Если бы на неё действительно напала ворона, то просто унесла бы её к себе в гнездо. Скорее всего – это была максимум колибри.
Юрий Тарасыч окончательно проснулся, сделал длинную и вдумчивую зарядку с маленькими гантелями, но уличные призывы всё не кончались. Выглянул в окно, поздоровался с соседкой и узнал, что с самого утра, сволочь – Татьяна куда-то подевалась. Шарики из мисочки съела, вышла из дома в огород и фьюить, нету её. На деревьях тоже нет, но, хотя она уже на дерево и не залезет, слишком стара. Да и за забор она давно носа не кажет. Как услышит, что вдалеке кто-то гавкнул, так сразу телепортируется в дом, поближе к своей подушке под телевизором.
Короче, шансы на то, что она просто сбежала из дома, примерно такие же, как и шансы на то, что Королева Елизавета вдруг сбежит из Букингемского дворца, с каким-нибудь гвардейцем в чёрной шапке. То есть, не более десяти процентов. Тарасыч не особо любит кошек, но ради приличия расспросил подробности исчезновения Татьяны, посочувствовал безутешной соседке, да и закрыл окно поплотнее, чтобы больше не слышать:
- Татьяна! Девочка моя, иди я тебе шариков дам. Пс, пс, пс. Татьяна, сволочь! Ну – это уже слишком! Татьяна, а ну, шарики, шарики, шарики…
Целый день соседка ходила по посёлку и расспрашивала встречных про старую, одноглазую кошку неопределённого цвета. Все впустую, люди только изображали задумчивость и попытку вспомнить.
Наступил вечер. Юрий Тарасович лёг спать с книгой, включил торшер, но читать не получалось. Голова Тарасыча помимо его воли, потихоньку наполнялась фактами, уликами, версиями и прочими материалами дела о пропаже соседской кошки. Бывших следователей не бывает. Когда папка распухла и окончательно перестала помещаться в голове, Тарасыч, чертыхаясь, отложил книгу, спустился вниз и внимательно посмотрел на соседский дом: так, так, на втором этаже горит свет, время половина двенадцатого, а она ещё не спит, значит не спится. Логично. Входная дверь слегка приоткрыта, значит, дверь до сих пор ожидает возвращения одноглазой Татьяны. Вдруг вернётся среди ночи, ну, не спать же ей на холодном крыльце, ещё окочурится до утра. Тоже логично. Так, так, так… Тарасыч немного походил по кухне и вдруг понял, что для успешного расследования этого дела, ему нужны всего три вещи: огромная чашка крепкого чая с лимоном, кнопка и время. Чай заварил, кнопку принёс из прихожей, а времени до утра было сколько угодно. Выключил Юрий Тарасыч свет в кухне, сел с чашкой и кнопкой у окна и начал тратить время.
Часа в четыре, они наконец пожаловали, их было двое. Как только они перемахнули через соседский забор и проскользнули внутрь дома, Тарасыч нажал кнопку. Минут через семь прибыла группа росгвардейцев с короткими автоматами, Юрий Тарасович перехватил её на улице и перенаправил в дом к соседке. Спустя минуту гвардейцы уже паковали грустных гостей прямо на месте преступления, между полосатыми сумками разного свежееукраденного добра. Как и предполагал старый КГБ-эшник, двадцатилетняя одноглазая Татьяна никак бы не решилась покинуть свой огород и из хулиганских побуждений выйти за забор, а красть такую кошку не будут даже зомби. Уж больно страшна. Её украли только ради приоткрытой на ночь двери в доме. Воры, то ли цыганские молдаване, то ли молдавские цыгане, быстро «раскололись» и выдали чистосердечное признание, что Татьяна сидит где-то в клетке в соседней деревне, на какой-то нутриевой ферме.
И уже в обед, живая и здоровая, Татьяна была доставлена по месту постоянной прописки. Она громко жаловалась хозяйке на судьбу, голод, холод, нутрий и нагло требовала двойную порцию шариков…
Общаюсь тут с друзьями. Одна семья сейчас живет в Испании. У ребенка возник конфликт с учительницей, вылившийся аж в составление протокола о неуважении к преподавателю. Мальчик написал контрольную, в ней был пример: "Представить 45.50 в виде дроби". Он написал: "455/10". Учительница не зачла пример, говорит, надо было написать 4550/100. Аргументам ребенка, что это одно и то же, не внимала, дальше возник конфликт. Мать сказала ребенку больше с ней ни о чем не спорить, увидев вторую контрольную, уже по испанскому. Там был вопрос - что такое полупустая бутылка (botella semivacía). Дите написало: "Это бутылка, заполненная до половины". Она зачеркнула, исправила: "Это бутылка, наполовину пустая". У нас возникло предположение, что, судя по известному изречению о наполовину наполненном стакане, учительница пессимистка.
Подруга, участвовавшая в разговоре, посочувствовала, потом вспомнила историю из своей жизни. Она бегло читала лет с четырех, поэтому в первом классе ей было скучно, когда в букваре мама мыла раму, и она тихонечко вытащила какую-то книжку. До сих пор у нее хранится дневник с жирной двойкой за поведение и поясняющей ее вину записью: "Читала на уроке чтения".
Давно дело было. Семьи у меня тогда еще не было, а дури хватало. И занесла меня нелегкая через Индию на Андаманские острова. Да-да, те самые острова, которые упоминает А.Конан Дойл в своем романе «Знак Четырех». Поначалу путешествие обещало быть вполне беззаботным – приземление в аэропорту столицы островов Порт-Блэр, осмотр острова, и затем каждые несколько дней перемещение между несколькими самыми крупными островами на морском катере. Уже во время перелета Калькутта-Порт Блэр стало ясно, что что-то пойдет не так. Внезапно налетевший циклон, нетипичный для этих мест в то время года, тряс бедный самолетик так, что, казалось, хотел вытрясти из него пассажиров. На море был шторм, катера не ходили, и в Порт Блэре мы застряли на неизвестный срок, вчитываясь в прогноз погоды, и надеясь на такое же внезапное исчезновение циклона. За несколько дней мы успели наизусть выучить нехитрое, но неизменно термоядерное индийское меню в местных ресторанчиках, поменять несколько гостиниц, исколесить остров на авто рикшах вдоль и поперек, посмотреть Андаманскую тюрьму, попасть под тропический ливень, а циклон так и не думал уходить. Один раз нам разрешили выход в море на катере, но его так качало и носило на волнах, что капитан дал распоряжение вернуться обратно в порт. Гостиницы были забиты такими же застрявшими туристами, как и мы. Мы перезнакомились друг с другом, и у нас в итоге сложилась довольно пестрая компания из украинки, армянки, латыша, индуса, француженки и немки. Украинка, латыш и армянка прекрасно общались по-русски, индус со всеми – по-английски, француженка лопотала только на своем, но ее понимала украинка, а немка ломано изъяснялась на английском. Всеобщая посиделка превращалась в настоящий птичий базар. Индус оказался еще тем пронырой, и попал на прием к самому министру туризма Андаманских островов. Тот пообещал, что циклону осталось бушевать буквально пару-тройку дней, поэтому покидать их роскошные острова ни в коем случае не надо. А пока не ходит катер, надо воспользоваться прекрасным комфортабельным автобусом, который буквально за какие-то 11 часов пути по островным джунглям довезет вас на север островов, где вы и насладитесь всеми прелестями этого края. Тем более, туда редко добираются туристы, и практически девственный тропический край в полном вашем распоряжении. Он рисовал в нашем воображении дивные манящие картины: необитаемые острова Росс энд Смит, соединенные между собой тонким перешейком земли… абсолютно девственные джунгли… заросли мангровых деревьев… пустынные песчаные пляжи с нависающими над золотым песком пальмами… Название конечной точки нашего пути – Диглипур – я запомнила на всю жизнь. 11 часов тряски в старющем автобусе без амортизации и жесткими скамьями вместо сидений превратили мой зад в отбивную. Министр не соврал – туристов не было уже даже на этапе посадки в автобус. Только местная интеллигенция. Джунгли и правда были невероятно красочные, дикие, нетронутые. Единственное, что говорило о цивилизации, это проложенная через них дорога для местного автобуса. Ехали мы в сопровождении полиции на мотоциклах, так как путь лежал через остров, запрещенный к посещению туристами. Там до сих пор сохранилось племя, которое носит набедренные повязки, использует для охоты копья, и панически боится фотоаппаратов. Наводить фотоаппарат на них категорически нельзя – обуреваемые своими суевериями, они становятся очень агрессивными, нападают на автобус, и заодно могут посрывать украшения и почему-то одежду красного цвета. Мы видели их. Несколько человек вышли из леса, и стояли смотрели на наш автобус, с копьями в руках, сверкая маленькими злыми глазками. Это было какое-то сюрреалистичное зрелище. Как будто за окном автобуса показывают документальное кино. В итоге обошлось без эксцессов. Дважды автобусу надо было переправляться на пароме. Все пассажиры выгружались, и старый ржавый еле ползущий по заливу паром перевозил сначала автобус, а потом возвращался за пассажирами, так как переправить всех сразу было для него равнозначно гибели. В одну из таких переправ захотелось мне в туалет, и я, как девушка стеснительная, и уже просто офигевшая от бесцеремонности индусов (местные пялились, тыкали пальцами и что-то обсуждали постоянно), устремилась к единственному строению в поле моего зрения. Архитектура его не оставляла сомнений, для чего оно возведено, и я предвкушала пару минут уединения. И вот в самом центре Андаманских джунглей, в окружении островных индусов и мангровых зарослей, я испытала (как говорил Михаил Задорнов) чувство ГОРДОСТИ за наш народ! На стене туалета по-русски огромными печатными буквами мелом было выведено ЖОПА МИРА
Каждый раз, когда слышу песню Игоря Корнелюка «Есть билет на балет, на трамвай билета нет», вспоминаю поездку на балет в Дюссельдорфе. Мы с женой навещали там дочь, которая трудилась по рабочей визе. Однажды культурная программа визита включила посещение местного театра, где выступала заезжая балетная труппа. И вот едем мы на балет (!) на трамвае (!!) и дочь нас предупреждает, что билеты покупать не надо (!!!). «Как так», — удивляемся мы, зная, что дочери противоправное поведение не свойственно. «У нас билеты в театр, по ним проезд в общественном транспорте бесплатный», — поясняет дочь. «Какая связь?» — всё ещё недоумеваем мы. «Всё же очень просто и логично, — говорит дочь, которая, похоже, уже начала отрываться от родной почвы. — Если все поедут в театр на своих автомобилях, будут пробки, и парковок не хватит. Поэтому мэрия и стимулирует людей ехать общественным транспортом». В принципе, действительно, понятно, что для городских властей удобство людей гораздо важнее, чем парковочные сборы и штрафы. Разве может быть как-то иначе? «Есть билет на балет….»
Они уходят ночью или под утро. Чаще ночью. Заранее зная, что уйдут. Некоторые не могут смириться. Они задают вопросы. Кому? Никто им не ответит. Все ответы находятся в них самих. Я сижу в обшарпанном кожаном кресле, жмурясь на свет галогеновых ламп коридора. В воздухе пляшут невидимые пылинки и чьи-то сны, полные кошмаров. - Ну-ка, иди отсюда, - шикает на меня дежурная медсестра Сонечка. Она хочет казаться взрослой кошкой, но пока еще котенок. И она плачет иногда в раздевалке, я видела. Ничего, привыкнет. Они все привыкают. Я лениво потягиваюсь и спрыгиваю на пол. Этот драный линолеум давно пора поменять. Кажется, сегодня уйдет тот парень, который выбросился с балкона. Люди не умеют падать на лапы, у них нет хвоста. Дурачье. Пойду, проведаю. Пусть ему не будет страшно в пути.
- Соня, где Максим? - Он в ординаторской. Чай пьет. - Операционную! Срочно! Готовьте плазму, большая кровопотеря. Четвертая плюс. - Бегу, Олег Николаевич. - Соня! Почему у нас в коридоре бродит полосатая кошка?! - Какая кошка? - Тут только что сидела кошка… Черт, вторая ночь без сна. Коридор наполнился вдруг звуками – топотом ног, звяканьем металла, негромкими голосами. Из палат выглянул кто-то ходячих больных и тут же мигом шмыгнул обратно.
- Господи боже… - Соня, перестань. Ты мешаешь, вместо того, чтобы помогать. - Олег Николаевич, она же вся… - Я вижу. Тампон. Соня! Не спи в операционной. - Простите, Олег Николаевич. - Ты как будто вчера увидела человеческое тело в разрезе. - А меня даже хотели отчислить с первого курса. За профнепригодность. Я в морге в обморок падала. - Уфф… Как же он ее испластал. Как свиную тушу. Максим, что с давлением? - В пределах нормы. А кто был нападавшим, известно? - В полиции разберутся.
- Кс-кс. Иди сюда, Мурка. Я приветливо машу хвостом старушке из двухместной палаты, но проскальзываю мимо. Некогда, некогда. А у вас просто бессонница. Попросите потом Соню, она вас спасет маленькой розовой таблеточкой.
В реанимации всегда пахнет мышами. Не могу понять, почему. Стерильно, вымыто с хлоркой, белым-бело, но пахнет мышами. Никогда не видела на этаже ни одной мыши. Наверно, это мыши, которые едят жизни. Грызут потихоньку человека изнутри, грызут… Когда я прихожу, они затихают. Ждут, когда уйду, чтобы выйти из темных нор и приняться за свое. Парень еще здесь, я чувствую его присутствие, но он так слаб. Хотя люди сильны. Сильнее, чем они себе в этом признаются. Я ложусь ему в ноги и всматриваюсь в туннель, откуда за ним придут. Не бойся, я с тобой.
Спустя месяц.
- Соня, я опять видел сейчас на окне у столовой кошку. Какого хрена? - Олег Николаевич, ну какая кошка? - Какая, какая… Полосатая, с хвостом. Вы ее прячете, что ли, всем младшим персоналом? - Олег Николаевич, я понятия не имею, о чем вы говорите. - Я вас всех уволю, к такой-то матери… Что вы улыбаетесь? Через полчаса обход.
Выглядываю из-за угла столовой. Кажется, хирург ушел, можно продолжать свой обход. Я знала таких людей по прошлым жизням. Громогласные, ворчливые, но совершенно безвредные. Помогут, попутно обложив матом. Не все понимают разницу между формой и содержанием. Лучше спасти с матом, чем столкнуть в пропасть, ласково при этом улыбаясь.
А вот о форме… В палате номер шесть лежит девушка, которую изнасиловали, изрезали ножом, а потом бросили в лесу, недалеко от дороги. Бедняга выползла к утру на железнодорожное полотно, где ее и нашли обходчики. Врачи удивлялись, как она смогла выжить. Вопреки всем законам биологии. Я много знаю про законы биологии, а еще больше про отсутствие этих законов там, где они не нужны. У девушки восьмая жизнь. Предпоследняя.
- Кс-кс, Кошка, - зовет меня она. - Мрр. - В больницах не может быть животных, - удивляется девушка. Она сидит в кресле, в дальнем тупиковом коридоре у окна, в теплом байковом халате. Кутается в него, словно мерзнет. - Мрр. - Какая ты пушистая. Посиди со мной, Кошка. - Мрр.
Девушка гладит меня по спине, безучастно глядя в глухую стену, покрашенную в унылый синий цвет. - Зря я выжила, - вдруг говорит она спокойно, словно раздумывая. Я укладываюсь на колени, обтянутые веселой тканью в горошек, потому что надо слушать.
- Вот я читала в интернете, что умирающие видят жизнь, которая проносится перед глазами в последние минуты. А потом их затягивает в тоннель… Сияющий, как звезда или солнце. Ты слышишь? - Мрр. - А я видела не свою жизнь. Вернее, много не своих жизней. Сначала я вроде бы стояла по колено в ледяной бегущей воде и держала за руку маленького мальчика. А потом оступилась и выпустила его руку… Он закричал и ушел с головой под воду. А я не прыгнула за ним. Потом я видела горящий город и мечущихся людей. В каком-то из домов горел мой отец, а я не знала – в каком именно. Это было ужасно. Потом я оказалась в толпе ярко одетых женщин. Они смеялись, задирая юбки, и хватали за рукава проходящих мимо мужчин. И я тоже… смеялась. А в одном видеокадре я насыпала в суп яд. Кажется, я хотела убить своего мужа…
Эти картинки сменялись перед моими глазами, словно в детской игрушке. У меня была такая в детстве – калейдоскоп. Можно было сложить мозаику как угодно красиво. Правда, в том калейдоскопе, что мне снился, складывались только страшные узоры. И ни одного… ни одного светлого и радостного.
На мою макушку между ушами вдруг капнуло. Я потерлась головой о безучастную руку девушки, подталкивая ее носом, чтобы она меня погладила. Девушка шмыгнула, вытирая бегущие по лицу слезы. - Уж лучше быть кошкой, правда? – спрашивает она меня, улыбаясь сквозь слезы.
Правда. Будешь еще. Если повезет. А не повезет, так начнешь цикл заново. Поплачь, поплачь. Я тоже когда-то плакала. Когда умирали мои дети на руках. Когда меня разрывало на части снарядом. Когда сжигали на костре, и когда убивали за преступление, которого я не совершала. Сейчас человеческая память мне ни к чему. Да и короткая она. У нас, кошек, куда длиннее. - Я теперь не смогу родить. Никогда. Интересно, если женщина не замужем, она сможет взять ребенка из детского дома, как думаешь? - Мрр.
Я вижу бегущую по коридору Соню. Она ищет свою подопечную, и она сердита. - Казанцева, вы знаете, что давно пора на вечерние уколы? - Простите. Тут… с кошкой вот… Сонечка воровато оглядывается и гладит меня по спине. - Давайте мне Муську, а сами бегом в процедурную. Понятно? Больная кивает и уходит в направлении процедурного кабинета, а медсестра берет меня на руки, подносит к груди, чешет за ухом. - Ах ты ж… полосатая морда. Пойдем в столовую, там сегодня была творожная запеканка. Тебе оставили пару кусочков.
- Соняяяя! Опять эта кошка! Немедленно выбросите ее в окно! - Олег Николаевич, какая кошка? - Вы издеваетесь, да? - Нет, я вас люблю, Олег Николаевич.
Я улепетываю по коридору в сторону столовой. У дверей старушки с бессонницей останавливаюсь, насторожив уши. Эти звуки ни с какими другими не спутать, ведь в окно палаты осторожно скребется клювом поздняя гостья - смерть. Просачиваюсь через приоткрытую дверь в комнату, запрыгиваю на кровать. Пожилая женщина так хрупка и мала, что под тонкой шерстью одеяла совсем не ощущается ее тело.
- Привет, Мурка, - улыбается она. – А у меня что-то так сердце щемит. Хочется очень увидеть внука… А он гриппом заболел. Но мне дали его послушать по телефону. У меня такая чудная невестка. И сын золотой. Приносили вчера торт, апельсины… Хочешь колбаски?
Я слушаю холодное шуршание в окне и мурлыкаю, мурлыкаю, заглушая скрип форточки, куда протискивается костлявая лапка. Ох уж эта девятая жизнь. Нет ничего хуже одиночества в такие минуты. Поэтому я рядом.
Жили-были в одной из союзных республик три закадычных друга. И была у них привычка встречать Новый год вместе. Пока однажды не обнаружилось, что за минувший год все трое обзавелись девушками. Было им тогда лет по 20, а в этом возрасте шанс развести подругу на праздничный секс ценится куда выше мужской дружбы. Поэтому постановили новогоднюю ночь провести врозь, но первого утром непременно встретиться и доложить об успехах.
Двое встретились, доложили, а вот третий, Абай, подзадержался. Он вообще-то русский парень, но имел неосторожность отпустить маленькую квадратную бородку и стал жутко похож на памятник народному поэту Абаю Кунанбаеву. Бородку потом сбрил, но прозвище уже не отлепилось.
Абай явился с опозданием часа на три и выглядел странно. Двигался враскоряку, словно только что проскакал сто верст на неоседланной лошади, шея свернута набок, взгляд расфокусирован. После бутылки портвейна он кое-как пришел в себя и смог рассказать, что с ним случилось.
Парни, сказал Абай, ну вы мою Вальку знаете. Папаша - ментовский полковник, воспитана в строгости. В этом году, говорит, ни-ни, никакого секса. А в следующем? - спрашиваю. В следующем так и быть, согласна. Ну, я такой случай упустить, конечно, не мог. Предки ее ушли праздновать к знакомым, я тут же явился.
До двенадцати сидели культурно, голубой огонек смотрели, а только пробили куранты - я сразу на нее. Обещала - выполняй. А она и сама уже еле терпит. Как обнялись - как будто молния пролетела. Лифчик направо, трусы налево, Вальку на диван, а сам чего-то к окну отошел. Разгон, что ли, взять.
И в этот момент слышу, что открывается дверь, и голоса в прихожей. Отец ее с корешами. Валька с лица спала, с дивана тоже слетела, похватала с пола одежки и шасть в свою комнату. Мне бы за ней и куда-нибудь под кровать заныкаться. А я, дурак, на балкон. Голый, как был. Насмотрелся фильмов, где любовники с балконов сигают.
А у них четвертый этаж. Прыгнешь тут, как же. Балкон застекленный, типа лоджия, так что чувствую, что сразу я от холода не помру. Помру постепенно. На балконе столик с пепельницей и здоровенный шкаф самодельный. Открыл дверцу - там типа кладовка, полки с банками, грибы, огурчики, все такое. Полки мне где-то по грудь, выше пустое пространство и висит всякая хренотень на гвоздиках. Но тряпок никаких нет, наготу прикрыть нечем.
Ну, мерзну, прыгаю, ноги поджимаю, через щель в занавеске посматриваю в комнату. Кореша расположились всерьез и надолго. Водочку разливают. Видимо, слиняли от жен, чтобы выпить в спокойной обстановке. Уходить не собираются. Я остываю потихоньку. И тут вижу, что один из них встает и достает сигареты. И понимаю, что курить они пойдут на балкон! Больше некуда. Все, мне трындец.
В такие моменты соображаешь быстро. В шкаф! Взлетаю на верхнюю полку, ноги расставил и кое-как втиснул между банками, сверху потолок упирается, сзади гвозди. Неудобно аж жуть, но жить захочешь - еще не так раскорячишься.
И только двецу прикрыл, они на балкон вышли. Продолжают разговор, один спрашивает: - А что Валька? Папаша с гордостью: - А с Валькой у меня разговор короткий. Пока институт не кончит, никаких хахалей. Я ей сразу сказал: увижу с кем - пусть сразу венок заказывает.
И засмеялся мерзко. А я в шкафу даже дрожать боюсь.
Ни одна сигарета в моей жизни не тянулась так долго. Пока они докурили, я проморозился насквозь, как курица в морозилке. Шевелиться же нельзя. А когда докурили, я понял, что это был еще не трындец, а цветочки. Потому что папаша сказал: - А чего нам в комнату возвращаться? Там душно. Тащите водку сюда, посидим на свежем воздухе.
И вот стою я в шкафу и про себя отмечаю: вот уже ног по колени не чувствую... вот выше... вот задница отнялась... Когда меня найдут - реанимация уже не примет, сразу на кладбище. Только я раскоряченный в гроб не войду, ломать придется. А эти трое все пьют и базарят все на одну тему: какой Валькин папа крутой чувак, как он дочку строго содержит и как хреново придется тому, кто к ней подойдет на расстояние аперкота. А я все это слушаю. Очень вдохновляет.
Но и это был еще не трындец. Трындец настал, когда у них кончилась закуска. И папаша говорит радостно: - Да у меня тут в шкафу чудные помидорчики! И идет к шкафу.
На мое счастье, у него там дверца не во всю ширину шкафа, а по бокам как бы мертвая зона. И мои ноги растопыренные оказались как раз в этой зоне. Трезвый он бы меня все равно увидел, а так - нет. Сунул голову в шкаф точнехонько у меня между ног и давай банки перебирать, искать свои помидорчики. А я стою и только думаю: хорошо, что мои собственные помидорчики от холода втянулись внутрь организма, а то бы он их обязательно башкой задел.
Каким-то чудом он меня так и не заметил. Вытащил банку с помидорами прямо у меня из-под пятки и ушел с корешами обратно в комнату. Даже шкаф не закрыл. Но пока он у меня между ног ковырялся, я десять раз вспомнил и папу, и маму, со всем белым светом попрощался и у всех прощения попросил. Посмотрите, у меня голова не седая?
Я потом еще в шкафу постоял. Не знаю, сколько, времени уже не чувствовал. Можно было и вылезать, но так задубел, что тело не слушалось. Тут открывается балконная дверь и влетает Валька. В ночной рубашке, бледная как смерть. Кидается к перилам, свешивается вниз и что-то долго высматривает. Потом робко зовет: - Абай! Абай!
Это она подумала, что я с балкона упал. А действительно, что ей еще думать. Я хочу ее окликнуть, но голоса нет. Получился какой-то скрип. Она оборачивается и видит меня на верхней полке. Голого, растопыренного как замороженная лягушка, и из-под мышек гвозди торчат.
Она, должно быть, решила, что отец меня поймал, убил и распял внутри шкафа. Потому что побледнела еще больше и стала оседать. Но потом совладала с собой и начала меня из шкафа вытаскивать. У нее плохо получалось, потому что я весь заледенел и не гнулся. Но она все же справилась, приволокла меня в кровать и укрыла одеялом. А когда я чуть-чуть оттаял, говорит: - Мама звонила, они с папой там заночуют и сегодня уже не придут. Давай продолжим?
И вот тут настал уже самый полный и бесповоротный трындец. Потому что сколько мы ни мучились, ничегошеньки у меня не получилось. Я только себе между ног посмотрю, тут же вспоминаю, как там папашина голова оказаась. И у меня сразу все желание падает.
Надо сказать, что Абай еще относительно дешево отделался. Следующий Новый год он встречал уже с другой девушкой, и вполне успешно. И в дальнейшем не жаловался. Только вот балконы разлюбил навсегда.
Писатель-фантаст Александр Романович Беляев. Это он придумал голову профессора Доуэля, летающего человека Ариэля, Ихтиандра... Он придумал, потому что не сдавался. Хотя вся жизнь его — типичное проявление того, что называют "родовым проклятием" в народе. А как на самом деле это называется — никто не знает. В детстве Александр Беляев потерял сначала сестру — она умерла от саркомы. Потом утонул его брат. Потом умер отец, и Саше пришлось самому зарабатывать на жизнь — он еще был подростком. А еще в детстве он повредил глаз, что потом привело почти к утрате зрения. Но именно в детстве он сам выучился играть на скрипке и на пианино. Начал писать, сочинять, играть в театре. Потом, в юности, сам Станиславский приглашал его в свою труппу — но он отказался. Может быть, из–за семьи отказался. Кто знает? Он как раз женился в первый раз. Через два месяца жена его оставила, ушла к другому. Прошло время, рана затянулась и он снова женился на милой девушке. И одновременно заболел костным туберкулезом. Это был почти приговор. Беляева заковали полностью в гипс, как мумию — на три года. Три года в гипсе надо было лежать в постели. Жена ушла, сказав, что она ухаживать за развалиной не собирается, не для этого она замуж выходила. И Беляев лежал, весь закованный в гипс. Вот тогда он и придумал голову профессора Доуэля — когда муха села ему на лицо и стала ползать. А он не мог пальцем пошевелить, чтобы ее прогнать... Но этот ужасный случай побудил Беляева написать роман. Потом, когда он все же встал на ноги, стал ходить в целлулоидном корсете. Полуслепой и некрасивый. А был красавец в молодости... Он писал и писал свои знаменитые романы Фантазия его не иссякала, добро побеждало зло, люди выходили за пределы возможностей, летали на другие планеты, изобретали спасительные технологии, любили и верили. Хотя немного грустно он писал. Совсем немного. Если вспомнить, в каком он был состоянии... Он женился потом на хорошей женщине. И две дочери родились. Одна умерла от менингита, вторая — тоже заболела туберкулезом. А потом в Царское Село пришли фашисты — началась оккупация. Беляев не мог воевать — он почти не ходил. И уехать не смог. Он умер полупарализованный, от голода и холода. А жену и дочь фашисты угнали в Германию. Они даже не знали, где похоронен Александр Романович. Потом жене передали все, что осталось от ее мужа — очки. Больше ничего не осталось. Романы, повести, рассказы. И очки. К дужке которых была прикреплена свернутая бумажка, записка. Там были слова, которые умирающий писатель написал для своей жены: "Не ищи меня на земле. Здесь от меня ничего не осталось. Твой Ариэль"... Анна Кирьянова
Провожал маму в Киев. Привез на Киевский вокзал. Заходим в купе - там супружеская пара возрастом чуть постарше меня. Они вещи уже разложили. Ну, я затаскиваю мамины баулы - её соседи вышли на перрон, чтобы нам не мешать. Мама хмурится - считает, что эти соседи слишком много места заняли своими вещами. Хотя сама столько подарков и гостинцев родне везёт, что "мама не горюй". Я её вещи разместил, вышел на перрон, говорю этим соседям: "Вы, пожалуйста, если что, на маму не сердитесь..." Женщина отвечает: "Даже не волнуйтесь! У меня такая же мама - я все понимаю. Доедем прекрасно!" Я снова ей говорю: "Вы, пожалуйста, сейчас вернетесь в купе, и сразу ей скажите, что у неё сын очень хороший. И завоюете её сердце". Ну, не успел выехать с площади Киевского вокзала, мама звонит: "Сыночек! Мне так повезло с соседями по купе! Такие люди хорошие!.."
Отец моего любимого преподавателя, Александра Григорьевича Суханова, в начале XX века едва не породнился с императорским домом Романовых. Но дом этот разгневался настолько, что неудавшийся жених уехал под Владивосток, купил огромный участок дикого пляжа на берегу Уссурийского залива и принялся разводить коров. К концу 20-х годов утро его многодетной семьи выглядело так: вставали все в три часа утра, дальше счёт шёл по минутам. У каждого члена семьи, включая самых малолетних, были свои обязанности – например, пятилетний Александр Григорьевич растапливал печку, потом разливал молоко по флягам. Может, это и эксплуатация детского труда, но сейчас в свои почти 90 лет Александр Григорьевич превосходно выглядит и полон жизни. Если бы хоть один из двенадцати детей облажался за этой работой, не случилось бы главное – в полшестого утра отец с загруженными флягами должен был выехать на длинную обрывистую дорогу, ведущую к железнодорожной станции. Опоздай он хоть на минуту, поезд ушёл бы во Владивосток, и вся эта работа была бы зря.
Вокруг были одинокие хутора, населённые корейцами. Они газет не читали и в 29-м подчистую были раскулачены. Отец Александра Григорьевича газеты читал внимательно и в 28-м свой хутор продал, перебравшись во Владивосток. На его хозяйстве поселились коммунары – двадцать здоровых лбов стали делать работу, с которой вполне справлялась супружеская пара и двенадцать их детей. Через пару лет бывший хозяин хутора встретил знакомого машиниста паровоза, и тот поведал ему, что все коммунары разбежались – достало их вставать по утрам так рано. И ещё он добавил – «А знаешь, я бы хоть в тюрьму сел, но тебя бы дождался – вон сколько детворы у тебя. Просто случай не представился, ты никогда не опаздывал…»
Один из друзей отца в годы перестройки возглавил небольшое столичное НИИ. К этой должности он шел много лет, но конечно без удачи тут не обошлось - все предыдущее руководство НИИ сидевшее на своих местах ещё со времен раннего Брежнева, просто "обновили" решением сверху, отправив на вполне заслуженную пенсию. Друг отца был не то что бы хороший завлаб, но умелый "политик" с некоторыми внутренними связями, и внезапно открывшуюся он не упустил. Проблема возникла вместе со свалившимся на него счастьем - дела НИИ из года в год шли все более неважно, и уже в 91 году народ начал активно валить. Попытка создать кооператив с треском провалилась- "продукция", если так можно сказать об их разработках, была совершенно вне реального рынка. В 92 году народ побежал уже гурьбой, на работе оставались только те, кому или было идти некуда, или такие люди, как Иван Петрович. Папин друг был о нем наслышан с первых лет работы. В свои 50 этот скромный труженик карандаша и бумаги был зам. зав. лабом, и то можно сказать по уговорам сверху. И это при том, что за любым казалось бы неразрешимым вопросом со всего НИИ шли исключительно к этому человеку. Иван Петрович был тихим непьющим гением, как и все гении, жившим в своем, особенном мире. От жизни, кроме карандаша, бумаги и тишины вокруг, ему вполне хватало скромной комнаты в коммуналке и продуктов соседнего магазина. В жизни он был неприхотлив до смешного, в быту доверчив, как ребенок, а вкупе с весьма смешной внешностью и холостым состоянием пользовался у женской части коллектива НИИ сочувствием, так остро свойственным российским женщинам. Они вязали ему свитера и носки, дарили на день рождения новую рубашку или носовой платок, и даже прощали ему такое преступление как полное невнимание к ним как к женщинам. Нет, геем Иван Петрович не был, просто его великой страстью была наука, и этой страстью он был полон на все 100%.
С начала 1991 года Иван Петрович, не умевший ориентироваться в изменениях жизни вокруг и не понимавший, что отныне кусок хлеба нужно доставать, а не покупать в соседнем магазине с пустыми полками, стал смотреть на коллег глазами затравленного не кормленного ребенка. Оставшиеся в НИИ сердобольные женщины забили тревогу, но дома у них самих было не густо, поэтому сумев найти момент, о проблеме было доложено другу отца. И он дал указание усиленно кормить Ивана Петровича в том, что осталось от бывшей когда то образцовой столовой. Скромный гений был искренне счастлив и продолжал не замечать творившегося вокруг бардака. К началу 1993 года ситуация в НИИ стала катастрофической. Папин друг осознал, что единственный путь сохранить хотя бы что-то - это срочно приватизироваться, сдавать помещения под офисы и склады (место было неудачное с точки зрения расположения, и потому интерес тогдашнего бизнеса к нему был минимальным), а дальше - как пойдет. В один прекрасный день шеф созвал весь оставшийся коллектив у себя в кабинете, разлил водки всем присутствующем и огласил ближайшие перспективы их института в виде практически полного сокращения штатов и перехода на аренду. Люди слушали молча - все уже и так понимали, что вариантов нет. Деятельность НИИ никак не вписывалась в реалии тогдашнего бизнеса. Постепенно из кабинета разбрелись все. На стуле остался один Иван Петрович. Он смотрел на шефа своими большими, умными и при этом детскими глазами, в которых был один вопрос- а как же я? Что будет со мной? Папин друг подошел к нему, обнял и со слезами на глазах сказал - Иван, ты столько всего сделал для этого НИИ, что я не могу тебя уволить. Хочешь- оставайся, занимайся своими исследованиями, я дам тебе коморку, и для тебя все будет по-прежнему. Но Иван Петрович, хоть и был совершенным ребенком, все же не мог понять, как можно уволить столько людей. А как же они? Что они будут делать? Как же я без них? Куда пойдет Мария Ивановна, которая вязала мне этот свитер? А Нина Петровна, чьи носки спасали меня от холода в моей комнате зимними ночами? А дядя Миша, который отдал этому институту 40 лет своей жизни - куда он пойдет? Шеф не знал, как ему ответить. и потому сказал ему ставшую затем риторической фразу: Эх, Иван Петрович, Иван Петрович, был бы ты бизнесменом, ну хоть на 10%, мы бы всех их оставили... Иван Петрович, вместо того что бы рассмеяться этой горькой шутке, начал задавать шефу вопросы. Детские вопросы, но уровня очень толкового шестиклассника, который пришел с родителями в гости к другу семьи - бизнесмену и "дорвался до общения со взрослым". Шефу очень хотелось развеяться от тяжелой сцены расставания с коллективом и он начал на них отвечать. Как умная заботливая мать учит своего не по годам толкового сына. За час с небольшим он вкратце объяснил ему ситуацию в НИИ, в стране в целом и даже сумел ответить Ивану Петровичу на вопрос что такое бизнес и откуда сейчас, в этом новом для всех мире капитализма, берутся деньги. Закончив разговор, шеф уехал по делам приватизации в центр, и вернулся в НИИ только после конца рабочего дня, с большим удивлением обнаружив на стуле рядом со своим кабинетом Ивана Петровича, державшего в руках кипу каких-то бумажек. Пропустив его в свой кабинет, шеф поинтересовался что же он хочет ему показать - очередной прорыв в уже никому не интересной научной деятельности? Но Иван Петрович показал шефу свои схематические наброски, пришедшие в его золотую голову после утреннего общения с шефом. Нет, это не был план построения корпорации Apple - это были размышления уровня современного восьмиклассника столичной гимназии на тему "как поднять бабла", с поправкой на время. Разумеется, все они были не реализуемыми. Главное было в другом - Иван Петрович ВООБЩЕ не понимал что такое бизнес. И откуда берутся деньги. В его научном мозгу они печатались банком и обменивались на кефир и хлеб. Остальное его не интересовало. Вид увольняемых в никуда людей, которые помогали ему в жизни, совершил в его мозгу маленькую революцию. Он понял, что у него есть цель - получить ресурс для того, что бы все снова стало как и было. И из рассказа шефа он понял, что это деньги. А в идеале - валюта. Это слово он запомнил и оно фигурировало в половине записей. Шеф был удивлен. И это мягко скажем. Объяснив Ивану Петровичу как можно яснее и четче нежизнеспособность того, что он придумал, и покормив его остатками провизии с утреннего мероприятия, папин друг уехал домой. Придя с утра, он снова обнаружил нашего гения на стуле у кабинета. Он спал и по нему было видно, что домой он не ездил. В руках у него была папка, целиком набитая бумагами. Просмотрев которые шеф понял, что хотя это все ещё полное детство, процесс нужно направлять. Позвонив своему знакомому, отставному внешторговскому работнику, он попросил того "заглянуть на огонек". Перед знакомством шеф сказал ему замечательную фразу: у тебя же есть внук? Ну вот представь себе, что сегодня ты с ним играешь. Но только по-взрослому. Через пару дней к этим двоим присоединился бывший сотрудник НИИ, который был в командировках по всему Союзу и "и видавший виды" на всех возможных предприятиях страны. К концу недели в новоиспеченной конторе уже не смолкали звонки по всей стране, а в НИИ начали наведываться люди из бывшего Внешторга. На следующей неделе были поездки вместе с шефом по другим дышащим на ладан или уже приватизированным НИИ - искались специалисты по некоторым технологиям. Ещё через неделю коллектив из пары бывших инженеров НИИ шефа с парой уже начавших спиваться спецов из других НИИ обкатали нехитрую и вместе с тем поистине гениальную, за пару суток работы под усиленным питанием созданную Иваном Петровичем технологию (дабы не палить контору она жива до наших дней я не буду тут указывать что именно они делали). А через месяц шеф вместе со своим Внешторговским другом уже летели в самолете с образцом супер востребованной на Западе продукции. Все производство помещалось в одной из мастерских НИИ, а сырья на просторах тогдашнего постсоветсткого пространства было просто море, причем за копейки. Когда был заключен контракт и внесена предоплата, шеф обнял Ивана Петровича и сказал: "Я тебе обещал всех вернуть? Я свое слово сдержу". И он реально вернул большую часть костяка, который в тот злополучный день месяц с небольшим назад набился в его кабинет, не ожидая ничего кроме увольнения без пособия.
Узнав подробности получения свалившегося на них счастья в виде пусть и небольших, но привязанных к доллару зарплат и поступавшего по бартеру продуктового набора, люди плакали. Некоторые без слез обнимали красного как рак от смущения Ивана Петровича и говорили одно слово: Спасибо!
P.S. Иван Петрович к сожалению, нелепо погиб через пару лет после описываемых событий, но НИИ, уже приватизированное, и поныне работает в своей области, одним из немногих сохранив первоначальный профиль.
Честь и хвала таким людям, ибо именно они - эти маленькие и незаметные гении - истинные Патриоты нашей Великой Родины!
Почему академик Гельфанд не учился в 10-м классе и никогда не был студентом
Израиль Гельфанд (1913-2009) — один из величайших математиков XX века, автор множества теоретических работ и прикладных исследований с применением математического метода в области физики, сейсмологии, биологии, нейрофизиологии, медицины. Родился в украинской деревне Окны. Окончив всего девять классов школы, не получив высшее образование, поступил в аспирантуру механико-математического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова и уже в двадцать семь лет стал доктором наук, а в сорок — членом-корреспондентом Академии наук СССР. Гельфанд — лауреат многочисленных отечественных и международных премий; почетный доктор семи иностранных университетов, включая Гарвард и Оксфорд; почетный иностранный член Американской академии искусств и наук.
Когда Израиль Гельфанд окончил девятый класс школы в небольшом местечке под Одессой, учитель математики сказал ему: «Изя, дорогой, я больше ничему тебя не смогу научить. Езжай в Москву, найди там МГУ, а в МГУ — мехмат. Учись дальше, и ты станешь великим математиком!»
На механико-математическом факультете МГУ девятиклассник дошел только до секретаря деканата.
— Молодой человек, где ваш диплом об окончании средней школы? — возмутился секретарь. — Ах, у вас его еще нет! Тогда езжайте к себе назад на Украину и приходите через год, с дипломом!
Но вернуться домой Гельфанд уже не мог — так запали в душу слова учителя о великом будущем. Он решил остаться в Москве, и чтобы заработать на жизнь, устроился гардеробщиком в Ленинскую библиотеку — все как-то ближе к книгам.
Однажды его заметил там за чтением монографии по высшей математике молодой, но уже знаменитый математик Андрей Николаевич Колмогоров.
(Андрей Колмогоров (1903-1987) — советский математик, академик, почетный член нескольких западных академий наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, один из создателей современной теории вероятностей. Написал ряд важных работ по истории и философии математики. Был научным руководителем Израиля Гельфанда и не раз говорил про своего ученика: «Общаясь с Гельфандом, я ощущал присутствие высшего разума».)
— Мальчик! Зачем ты держишь в руках эту книгу? — спросил ученый. — Ведь ты не понимаешь в ней ни строчки. — Я извиняюсь, товарищ профессор, но вы не правы! — парировал Израиль. — Не прав? Тогда вот тебе три задачки — попробуй решить хотя бы одну до моего возвращения. У тебя есть два часа!
Колмогоров пробыл в библиотеке дольше, чем рассчитывал, и, вернувшись за пальто, отдал номерок другому гардеробщику, совершенно забыв о поручении юному Гельфанду. Уже на выходе из вестибюля он услышал позади робкий оклик:
— Товарищ профессор! Я их решил...
Андрей Николаевич вернулся, взял у Гельфанда исписанные торопливым почерком листки, выдранные из школьной тетради, и с изумлением обнаружил, что все задачи решены, причем последняя, самая трудная — необычайно изящным и неизвестным ему способом.
— Тебе кто-то помог? — не мог поверить профессор. — Я извиняюсь, но я решил все сам! — Ты сделал это сам?!! Тогда вот тебе еще три задачки. Если решишь две из них, возьму на мехмат к себе в аспирантуру. У тебя на все про все четыре дня.
На пятые сутки Колмогоров появился в гардеробе Ленинки и направился прямиком к тому сектору, который обслуживал Израиль Гельфанд.
— Ну как дела? — полюбопытствовал профессор. — Мне кажется, я их решил... — мальчик протянул математику листы с задачами.
Колмогоров погрузился в чтение. Изучив листки, ученый поднял голову, внимательно посмотрел Изе в глаза и сказал:
— Извините меня, пожалуйста, за сомнения в авторстве решений тех первых задач. Теперь я вижу, что вам никто не помогал. Дело в том, что ни в этой библиотеке, ни за ее пределами вам никто не мог подсказать решение нынешней третьей задачи: до сегодняшнего дня математики считали ее неразрешимой! Одевайтесь, я познакомлю вас с ректором МГУ.
Они застали ректора в его кабинете на Моховой. Тот сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то напряженно писал. Ректор лишь мельком взглянул на вошедших:
— Андрей Николаевич! Мне надо срочно дописать документ, а вы врываетесь ко мне с каким-то мальчишкой! — Простите великодушно, но это не мальчишка, а Израиль Моисеевич Гельфанд, гениальный математик, — уверенно представил Изю ректору первого университета страны Колмогоров. — Он любезно согласился пойти ко мне в аспирантуру. Прошу вас распорядиться.
Вот почему так случилось, что академик Гельфанд никогда не учился в 10-м классе и никогда не был студентом.
На акцию протеста врачи вышли на улицы. Власти не могут понять, чего хотят доктора, потому что никто не может разобрать, что именно написано на транспарантах.
Вышли с женой из магазина, а на ступеньках котёнок, няшный весьма. Жена умилённым голосом, - "Какой хорошенький... Давай ему голову оторвем." Люди вокруг начали беспокоиться и оборачиваться, пока мы рыбу из пакета не достали.
Соседи по площадке ездили куда-то отдыхать и подобрали там гуся. Дикого, с перебитым крылом и лапой. Витя говорит, что гусь к ним вообще сам вышел. Типа, помощи искал. Потому что доходил, и если б не подобрали, то всё. Ну, или сожрал бы кто. Мало ли желающих.
Ну, привезли они его, и к ветеринару. Ветеринар всё что надо сделал, рентген там, флюорографию, узи, гастроскопию, коронарное шунтирование, отбеливание зубов, по полной, короче. Гусика перебинтовали, шины наложили, и доктор гусиный сказал, что гусик выздоровеет, не вопрос, но летать, к сожалению, не сможет уже никогда. Что-то там непоправимое с крылом.
Ладно. Вернулись они с этим гусиком, и стали за ним ухаживать, чтобы он, значит, выздоровел. Перевязки делать, примочки там, кормить, поить, холить и лелеять, всё, короче, как доктор прописал.
Соседи наши – это такая образцово-показательная семья. Витя с Наташей сами люди очень приятные. Мы не сказать что прям уж дружим, но общаемся. Так, на праздники, или просто, посидеть-поболтать. Двое детей, как положено. Старший мальчик, и девочка в первый класс пошла.
И собака у них еще, сибирская лайка, Джек. Натуральная, они его с Севера привезли, когда там работали. Мерзейшее, кстати, создание.
Не, ну это я погорячился насчет мерзейшее. Просто стоит нам одновременно двери в квартиры открыть, как он на нашу Дашу бросается. Вот вроде и девочка, и больше его в два раза, и плохого-то ведь она ему никогда ничего не сделала. Но вот чего-то невзлюбил. А она смотрит на него всегда так удивленно. А он весь из себя прям выходит. Ну, и пару раз сцепились крепко, до прокушенных ушей и накладывания швов.
Нам даже пришлось завести такой обычай: прежде чем открывать дверь (не только когда с собакой гулять, а вообще, собаки же всегда в прихожей трутся, особенно если кто уходит-приходит), нужно чуть-чуть приоткрыть и громко крикнуть «Мы выходим!»
Что характерно. Как мне потом уже сказал участковый, когда мы эту традицию ввели, в доме прекратились квартирные кражи, перестали ссать в лифте и писать на стенках. Не, ну правильно, так-то если прикинуть, две семьи, семь человек, две собаки, туда сюда, пару десятков раз-то за день точно получается. Подите, присядьте в лифте пописать, а кто-нибудь вам заорет «Мы выходим!» Никакого удовольствия, думаю.
Не, а так-то, для людей, и вообще, Джек очень хороший пёс. Ласковый, воспитанный, и на ощупь приятный. Белый весь, шерсть густющая, Наташка на чистоте помешана, поэтому он не воняет и ноги моет после прогулки сам. Хороший пёс, короче. Ну, ебанутый слегка, а кто без этого?
И вот, значит, вся эта большая дружная семья стала гусика выхаживать. Да, и Джек тоже, а как же. У животных же тоже свое понимание есть, когда кого можно кушать, а когда нужно и честь знать. И Джек, кстати, как никто проявлял о гусике заботу и внимание. Потому что все-то – кто в школу, кто на работу, а Джек же дома всегда. Он гусика вылизывал, поправлял ему повязку, разрешал пить из своей миски и клал с собой спать на подстилку. И все, в общем, в этот период только о гусике и говорили. Какая у гусика температура, когда делали перевязку, и как у него сегодня настроение. Даже я, представляя любого гусика не иначе как в духовке, заходя по делу в первую очередь спрашивал «Ну? Как там наш больной?» Тьфу, даже самому противно.
Ну, и долго ли, коротко, гусик выздоровел. Только крыло, как и обещал доктор, осталось профнепригодным, хотя внешне ничего и не заметно. И куда такого гусика? На улицу же не выгонишь? Ну, и остался он у них жить, как полноценный член семьи.
И вот тут-то и выяснилось очень скоро, что вместе с неподлежащим починке крылом у гусика имеется так же неподлежащий починке, крайне скверный характер.
В чем это выражалось? Ну, то что он гадил где и когда ни попадя – это как бы само собой разумеется. Птицу к лотку не приучишь. Но создавалось, честное слово, полное впечатление, что он делал это нарочито. Вот сидим за столом, в комнате, кушаем там, или пьем. Всё хорошо. Собака в прихожей, гусик на кухне. И вдруг дверь откроется, и он прется переваливаясь. «Привет, гусик!» Ага, привет. Подойдет, на ковер насерет, развернется, и опять на кухню уйдет. Наташка, понятно, сразу бежит там прибирать, то-сё, и посиделки как бы скомканы.
Ну это, я повторяю, ничего, терпеть можно. Другое. Гусик оказался страшно агрессивен и задирист. И видимо за то время, что он болел и приходил в себя, и за ним все ходили как за дитем малым и боялись на него дышать, он похоже решил, что он тут кум королю, а остальные так, говно за ним убирать. И стал всех задирать.
Детей за ноги щиплет – мимо не пройдешь. Да и взрослых. А если шуганешь – начинает шипеть и бросаться. Но больше, главное, всё не в открытую, а исподтишка. Подкрадется – хвать девчонку за голую ногу! Та плачет. А чо сделаешь? Знаете как гуси кусаются? Ого-го!
Но больше всего, самым пострадавшим, оказался Джек. Люди-то, опять же, не всегда дома. А Джек – вот же он. Клюй – не хочу. Понятно, что такую шерсть не проклюнешь просто так, но всё равно, кому приятно, если ты его вылизывал, вылизывал, а он нате, распишитесь. И опять же – сделать ничего нельзя. Ну огрызнется Джек. А тому это и надо. Давай ему крыльями по морде. Знаете, как гуси крыльями дерутся? Вот понаблюдайте при случае. Голубь-то крылом заденет - и то неприятно. А у гуся крыло – боевое оружие.
Короче, жизнь в благоустроенном и уютном доме из-за этого гуся превратилась потихоньку в форменный невыносимый дурдом. Девчонка плачет, Витя бегает с ножиком за гусем, Наташка бегает с пылесосом за Витей, Джек прыгает и на всех лает, гусик тихонько сидит на кухне за холодильником. Потом вроде все успокоятся, он из-за холодильника вылезет, по дороге собаку ущипнет, придет в комнату, и посредине ковра насерет.
Я, видя такое дело, однажды Вите, курили на площадке, говорю: давай я ему шею сверну, слушай. Так же нельзя. Я понимаю, у тебя принципы, вы его вроде как выходили на свою голову. А у меня-то принципов нету. Сверну небольно. Чик, и нету. И никто не узнает. Я даже своей не скажу. Пропал и пропал гусик. Улетел в теплые края.
Так мне на Витю смотреть было жалко, что я готов был пойти на преступление. А он на меня как замашет сигаретой: что ты! Что ты! Это же член семьи считай! Как можно!
Ну, не хотите, - как хотите. И живите как знаете. Витя, я обратил внимание, на работу стал уходить все раньше, возвращаться заполночь. Дети все время во дворе. Домой уже никто не рвется. Девчонка малая у нас стала пропадать, а ноги, видно же, покусаны.
Вот такого террориста сами на свою голову вырастили. И сделать ничего не могут.
А однажды разом всё и кончилось. Пришла как-то Наташка с работы, дети во дворе как обычно. Наташка: «Гуля, гуля!», а гули нету.
Заходит на кухню, валяется гуля, и шея перекушена. А Джек, молодец, лежит в прихожей, и морду лапой закрывает. Устал пёс видно от всего этого беспредела, терпел, терпел, да и разобрался по-свойски, раз от людей толку шиш.
Вот такая история, да. А выводы нравоучительные вы уж сами. Сами.
- Мне царь-бургер и острый цирюльник. - Квас с хреном или мёдом? - С хреном, безо льда. Малую крынку. - Хрустящая репа по-домашнему? Вареники с брюквой и крапивой? - Нет, благодарствую. Свёклы пареной большой туес. - Тут будете трапезничать али восвояси? - Восвояси.
И СНОВА О ПОЛЬЗЕ ЗНАНИЙ «Математика - царица наук» ( мой старший двоюродный брат, отвешивая мне подзатыльник)
Многие помнят старую математическую задачку: у вас есть сто монет, одна из них фальшивая и весит немного меньше остальных. За сколько взвешиваний на простых весах-коромыслах вы сможете найти эту фальшивую монету? Алгоритм решения простой: на каждую чашу весов кладём по 50 монет. Это взвешивание первое. Второе взвешивание - ту кучку, что легче (из-за наличия более легкой фальшивой монеты) снова делим пополам по 25 монет и взвешиваем, сравнивая и находя кучку с более легкой монетой. Третье взвешивание - по 12 монет с каждой стороны. Если вес равный - значит 25-я оставшаяся монета - фальшивая. Четвёртое - по 6 монет. Пятое - по 3 монеты. Шестое взвешивание - находим фальшивую монету.
В начале 90-х годов взяли мы с приятелем большой тогда для нас заказ: обследование на пять разных онкомаркеров работников «Горнефтепродукта». Это несколько нефтебаз и штук 50 АЗС по всей области, человек 800-900 примерно. Технология простая - пробирку с кровью конкретного человека делишь на пять пробирок и в каждую капаешь соответствующий онкомаркер-реагент. Есть реакция - онкомаркер сработал, тащим этого человека на углубленное обследование и срочное лечение. Реагенты дорогущие, «один раз капнуть в пробирку с кровью» стоило, если правильно помню, несколько сот долларов. Себестоимость высокая, маржа низкая, возни много... Сидим, тупо капаем, тысячи анализов ещё, батареи пробирок в штативах, вся лаборатория заставлена...скушно... Кто-то вспомнил эту математическую задачку - а хули, чем искомая кровь отличается от фальшивой монеты? Да ничем!! И понеслась: берёшь колбу, в неё по капле крови 100 человек - и каплю реагента. Нет реакции - во всей группе из 100 человек нет онкологии легких, например. И незачем проверять каждого. Если маркер сработал - эту группу делим на две, по 50 человек, и ещё через максимум пять итераций находим больного. Итого вместо 900*5=4500 исследований мы уложились где-то менее, чем в сотню. Можно было и меньше, сразу брать «каплю реагента на 900 капель крови разных людей», но нам гарантированное качество нужно было, чтобы никого не пропустить, а при таком количестве разной крови мы не могли гарантировать какой-либо непонятной нам реакции. Более того, свою схему «по 100 человек за раз» мы повторили трижды, для той самой гарантии. Причём каждый раз меняли состав набора «100 капель крови разных людей».
Результаты экономические: -Вместо 4500 исследований мы уложились со всеми возможными перестраховками в 280 (это рентабельность в 1500%, если не ошибаюсь)); -Прибыли хватило купить «советский джентельменский набор»: по квартире/машине/даче. («Каждому!» -«Операция Ы»).
Главные результаты - медицинские: -Выявили 8 операторов АЗС и двух водителей; у семерых - онкология первой стадии, у одного - третья, и ещё у двоих - нолевая стадия, нечто типа «предрака» - болезни ещё нет, но маркер уже срабатывает. -С третьей стадией опоздали, человек умер. -Благодаря нашим исследованиям лечение начали вовремя и остальные девять человек остались жить.
Одно из условий с удовольствием ходить на работу - любить свою работу. Но трудно ли любить свою работу и приносить людям хорошее настроение? Или невольно заставить других любоваться своей работой, совсем не творческой?
Из моей московской жизни я запомнила двоих таких людей. 1. Она работала на станции метро Октябрьская, там, где переход с кольцевой на радиальную, - небольшой по длине/глубине эскалатор. Будка дежурного смотрела "лицом" на спускающихся. Дежурной было лет за 50, в те годы она казалась мне пожилой)) С худощавым лицом, всегда в красной кепочке, и всегда с живыми глазами и улыбкой на лице. Она была неповторяема и неотразима) Обращалась почти к каждому, кто спускался на "её" эскалаторе, с улыбкой, кому успевала - говорила какие-то добрые слова, как-то по-доброму шутила, глядя на неё, всегда поднималось настроение. Когда мы ее видели, всегда улыбались, она была же как единое целое со станцией Октябрьская)Без кепочки мы уже не представляли себе этого перехода. Было видно, что работа доставляет ей удовольствие. Работа дежурного на эскалаторе длиной самое большое 30 метров) О, наша кепочка! - так мы звали ее между собой. Подсознательно ожидая, что каждый раз переходя на радиальную, мы будем ее видеть, огорчались, когда была не ее смена. Не было привычного доброго ритуала. Не было повода улыбаться. В этот день не хватало чего-то хорошего и привычного. А потом она исчезла. Сменили ее дежурные с тусклым уткнувшимся вниз взглядом и равнодушным лицом. Усиленно смотрят в монитор? Кепочка тоже смотрела в монитор. Но ее дежурство всем поднимало настроение.
2. Конец 90-х - начало 2000-х. Работаю в начале Можайского шоссе. Коммунальные услуги оплачиваются только в Сбербанке - или тогда еще Сберкасса? уже не помню, - в моем районе этот процесс мог занять полдня, и такой роскоши я себе позволить не могла. Напротив работы, на Можайке, прямо у остановки, тоже есть сбербанк, но там было еще хуже, чем в моих пятиэтажных Черемушках с домами, натыканными как грибы после хорошего дождя. С другой стороны квартала, где был офис, проходила, да и сейчас, думаю, проходит, улица Красных Зорь, и в одном из угловых домов в девятиэтажке был Сбербанк и почта. Район здесь тоже был обжитой и квартал спальный, но по другую сторону Красных Зорь проходили ж/д пути и количество потенциальных посетителей этих жизненноважных в то время объектов сужалось до жителей квартала, домов, заселенных в 60-70 года. К тому же квартал был на отшибе. И я приноровилась в обеденное время оплачивать коммуналку в этой сберкассе. Окон было, если не ошибаюсь, не меньше 3-х, очередь тоже была, но в одном окне всегда очередь проходила практически молниеносно. Так эмпирическим методом я стала оплачивать только в этом окне. Работала там профессионал. Нет, не так - ПРОФЕССИОНАЛ. ВЫСОЧАЙШЕГО КЛАССА. Никто около ее окна никогда не задерживался. Ей стоило только лишь бросить взгляд на квитанцию, сказать, где ошибка в цифрах, - если ошибка была, - у меня было такое впечатление, что она знает наизусть все эти многочисленные номера счетов, состоящих из 20 цифр. Очередь, если и возникала по причине технического перерыва, рассасывалась мгновенно. Все замечания по квитанциям у нее были четкие и короткие, исключающие повторный вопрос. Потому что все было ясно)
Я ходила в эту сберкассу, скорее к этой операционистке, несколько лет. Я рассказала о ней коллегам, мне не поверили) мы пошли удостовериться. Все были, скажем, очень удивлены. Рассказала о ней дома. Мне тоже не поверили. Поехали специально проверить, теперь удивлены были мои домашние.
Однажды я в очередной раз пошла платить в эту сберкассу. Операционистка стояла у входа и курила. Смотрела куда-то вдаль, о чем-то думая, во всяком случае лицо у нее не было улыбчивым. Я прошла в зал, а потом подумала и вышла на улицу. Когда еще будет такой шанс.
- Я хотела бы сказать Вам, что Вы - настоящий профессионал... Вы так работаете, всегда всем помогаете в этих запутанных цифрах и, главное, быстро. И не надо в очереди подолгу стоять. Спасибо Вам! - Спасибо! - операционистка была удивлена и как-то обрадована, что ли. - Вы единственная, кто мне сказал добрые слова, - она горько усмехнулась. - И на меня пишут жалобы начальству. Что слишком быстро работаю. Я с советских времен ненавижу очереди. А местным бабушкам это не нравится. Они хотят стоять в очередях...
Не помню, были ли в те времена у сотрудников Сбербанка бейджики, но на стойке стояла табличка с именем и фамилией сотрудника. Светлана Одоевская, спасибо Вам еще раз!
