Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Был у меня в аспирантской молодости случай. Принёс сдавать пару статей в один сборник. А редактор мне и говорит: мол, у нас нельзя в один выпуск две работы сразу, разве что одна из них с соавтором будет. Вот и вставьте соавтора – тогда возьму обе, а так – низзя. Вот прям щас ручкой и впишите. Такие правила, ничего не знаю…
Ну что за чепуха, - думаю. Какой идиот такие правила выдумывает? Хотя… что уж тут особенно дивиться, в первый раз, что ли. Нас вообще толком удивить трудно. Спорить – бесполезно. В общем, плюнул я и решил кого-нибудь вписать, с меня не убудет.
А кого? Вопрос. Делал я всё сам, писал – тоже сам. Кто же это аспиранту помогать будет. Да их все только припахать норовят… Вот разве что кот мой любимый, мудрый и остроумный Василий, соучаствовал, как мог. На столе рабочем лежал, под лампой грелся, пузо давал почесать, бумаги под себя сгребал. Пару раз ручку на пол сбросил лапой ради шутки. Песни мне пел. В общем, помогал посильно. И решил я – по справедливости, пусть он соавтором и будет.
Имя – известно, Василий. Отчество – пусть от моего имени будет. А фамилию ему дадим – Котиков. И вписал. И сразу приняли вторую статью. И она вышла. Соавтор – Котиков В. В. Похихикал я, друзьям показал, они тоже повеселились. Купил Василию чего-то вкусного, отметили с ним. И решил, что и делу на том - конец.
Ан, нет. Первая-то буква моей фамилии по алфавиту - дальше, чем К. А некоторые системы цитирования ориентируются не на первого автора в порядке перечисления, а на первого по алфавиту. И пошли нам на имя В. В. Котикова приходить письма да приглашения на разные конгрессы и симпозиумы. Иногда заодно и меня звали. Далеко не всегда. Я все приглашения честно Василию зачитывал. Особенно, если статью хвалили. Он это дело вежливо выслушивал и равнодушно переворачивался на другой бок. Я же говорю, мудрый был.
Брательник мой младший в своё время повадился на меня ябедничать. Говорят, многие дети эту стадию проходят. Но меня это напрягало. Ещё мне брата-стукача не хватало. Старшим это тоже, конечно, не нравилось. Они объясняли, почему жаловаться плохо, советовали мелкому с этим завязать и, в общем-то, уповали на то, что с возрастом это само пройдёт. Я же действовал радикальнее.
Вот как-то раз сижу, паяю. Подходит мелкий, присматривается, чем старший занят и нельзя ли его заложить. Коварно улыбаясь, спрашивает: что это ты, мол, делаешь, любезный брат мой? Я ему заговорщически отвечаю: это, Толечка, такая штуууукааа.... Называется Неведомая Х...ня. Ты только не говори никому, что я её делаю. А то мне знаешь, как влетит - ууу...
Толян гнусно ухмыльнулся, глазки замаслились - и задом, задом, в двери шасть. Слышу топот – бежит ко взрослым. И громким, торжествующим шопотом:
– Агаа! Сидите тут! Ничего не знаете! А Вова там какую-то неведомую х...ню делает!
Общеизвестно, что студенты обычно стараются "скачать" реферат на заданную тему из Интернета. Я, конечно, не против такого использования сети. Но только в том случае, если ты делаешь реферат, пользуясь разными источниками информации, в том числе и сетевыми ресурсами, а затем все это творчески обобщаешь. Бери сведения хоть из традиционно изданной литературы, хоть из Интернета, только не забывай при этом ссылаться на авторов и на первоисточники – книгу, журнал, сайт... К сожалению, обычно студент предпочитает не сравнительный анализ разных данных, а примитивный плагиат – найти что-нибудь готовое, более или менее подходящее по теме, да и подсунуть это под своим именем. Иногда – даже толком не ознакомившись с трофеем. Отсюда – много курьезов.
Помнится, принес мне студент реферат. Глаза – ясные, честные. Сам, говорит, всё написал, уж так старался…. Открываю. А начало там – примерно такое: "Ну что, мой юный дружок, как ты уже догадался, речь у нас с тобой сейчас пойдет об экологии".
Эту характерную и поучительную историю рассказал мне ещё на старом месте работы один пожилой коллега, завлаб, очень хороший мужик. Он проработал в институте много лет, пришел устраиваться туда ещё мальчишкой, сразу после Универа. А директором института был тогда один известнейший учёный.
Вот – рассказывает мой коллега – значит, встречает меня на проходной сотрудник моей будущей лаборатории. По коридорам ведёт, институт показывает. А навстречу нам не выходит даже, а величественно выплывает исполненный важности и самодовольства, грузный такой, солидный господин. Несёт себя бережно, пузо – вперёд, нижняя губа выпячена, в общем – весьма впечатляет. Я, говорит, даже испугался малость. Поздоровался тихо, почтительно. Тот – и глазом не моргнул, головы не повернул, мимо прошествовал. Спрашиваю: "Это же, наверно, и есть ваш знаменитый директор?". А провожатый смеется: "Да что ты, говорит, это – так, шестёрка, в бухгалтерии сидит, командировки нам выписывает". Ну, ни фига же себе, думаю, коли у них шестёрки такие, каков же директор…
А тут вдруг из-за угла какой-то взлохмаченный чудик-коротышка выбегает, напевает что-то тихонько себе под нос, несётся по коридору чуть не вприпрыжку. Я на всякий случай и с ним тоже поздоровался, правда, довольно небрежно. Тот остановился, в улыбке лучезарной расплылся, будто лучшего друга увидел, раскланялся: "Здра-а-авствуйте!". И дальше попрыгал. А это, говорю, что ещё за чучело? Провожатый опять смеётся: "А вот это как раз наш директор-то и есть".
Получил я однажды по голове. Как получил и за что - история это отдельная, по-своему смешная и поучительная, возможно, позже расскажу и её. Но сейчас важно лишь то, что я крепко получил по голове. Загремел в больницу с сотрясением мозга. А в отечественную больницу живому, как известно, лучше не попадать.
Угодил я в палату человек на десять. Условия - спартанские. Народ подобрался в основном с высшим образованием, разношёрстный, так или иначе травмированный. Врач нам попался сравнительно молодой, к пациентам, мягко говоря, равнодушный, зато изрядно озабоченный сбором материала для кандидатской диссертации. Особенно интересовали его результаты пункции нашего спинного мозга. Кто не знает - это прокол между позвонками с целью набрать ликвора, спинномозговой жидкости. Штука, в общем-то, диагностически малоценная и притом весьма опасная: малейшая ошибка - и травмирован спинной мозг, со всеми вытекающими последствиями. Однако материал для диссертации должен быть представительным, выборка – репрезентативной. И любопытный исследователь, ничтоже сумняшеся, подвергал этой рискованной процедуре всех, кто попадал к нему в лапы и, по незнанию или легковерию, не оказывал сразу же отчаяннейшего сопротивления.
А потому первым же делом матёрые больные, здешние старожилы, предупредили меня о лекарской причуде. И, кстати же, показали мне в коридоре жертву доброго доктора-пункционера - прихрамывающую миловидную девушку, которую этот эскулап всё-таки подбил на свою любимую процедуру, наврав, что иначе исход болезни может оказаться печальным. Товарищи по палате добавили, что таких доверчивых больных он покалечил на их памяти уже несколько, и наказали категорически от предлагаемой пункции отказываться, несмотря на всю настойчивость любознательного экспериментатора.
И действительно, не успев толком представиться, лечащий врач (странное это словосочетание – "лечащий врач", вроде как пишущий писатель или танцующий танцор… ну, да ладно, не об этом речь) начал упорно склонять меня к означенной пункции, а я принялся столь же целеустремлённо изворачиваться. В ход пошли страшилки и всё более мрачные прогнозы моего будущего, спасти которое может только чудотворная сила целительной пункции. Я в ответ вежливо благодарил добряка за желание спасти мою молодую жизнь, но от милой его сердцу процедуры неизменно, под разнообразнейшими предлогами уклонялся.
В таких беседах прошло несколько дней, доктор терял лицо и всё более входил в раж, стремясь добиться желаемого. И тут к нам поместили новенького. Им оказался сильно пьющий сантехник, доставленный с так называемой "пьяной травмой". Мужичок этот был угрюмым молчуном, изъяснялся лишь несколькими простыми словами, в основном - непечтаными. Обязательную для каждого новичка историю про пункцию он выслушал внимательно, прокомментировал лапидарно. И, действительно, через некоторое время пришёл к нему наш айболит, поздоровался, традиционно представился. Сантехник отреагировал своеобразно. Он неторопливо уселся на кровати, прижавшись к стене, подобрав колени к подбородку и крепко обхватив их руками. Набычился и молча, настороженно уставился на доктора. Тот слегка смутился и повторил свою речь во второй, затем – и в третий раз. В ответ - молчание сантехника, застывшего всё в той же позе. И вот, наконец, лекарь произнёс то, из-за чего затевал всю слащавую беседу: "ну, и, конечно же, для надежности диагноза и полноты исцеления мы Вам, батенька, сделаем ПУНКЦИЮ!"
И тут Валаамова ослица заговорила. Громко, злобно и отчётливо, глядя на ненавистного врага исподлобья, сантехник отчеканил: "ПОШЁЛ НА Х...!!!". Врач изумлённо отпрянул, отступил и, помолчав, нерешительно пробормотал: "Тааак... Ну, значит, этому мы пункцию делать не будем..."
И наша палата разразилась громовым хохотом. Каких только ухищрений и дипломатических ходов не перепробовали мы, интеллигентишки, уклоняясь от грозной вивисекции. А единственный верный ответ с ходу нашёл малограмотный сантехник!
Шёл тут по дорожке в Полюстровском парке. Навстречу - типичная "стреднестатистическая" семья нынешней "культурной столицы": фиксатый мужик с низеньким лбом, толстой шеей и банкой пива, его деревенского же вида толстая жена, гоповатый ребёнок и бультерьер на длинном поводке без намордника. В общем, всё как полагается, чин-чинарём. Бультерьер мне дорогу загородил, встал на пути враскоряку. Жду реакции мужика. А что реакция, она – предсказуемая: довольно скалится. Супруженция тоже гордо ухмыляется. И дебильноватый сын не отстаёт.
- Так - говорю - ну, тут всё ясно.
И бультерьеру: - Может, хоть ты в семье умный? Как, дашь дорогу-то по встречной?
Пёс размышляет и, к разочарованию хозяина, сторонится.
Сейчас с в это трудно поверить, но в раннем детстве был я этаким херувимчиком - кудрявым, белокурым, голубоглазым ангелочком с большими ресницами. Упоминаю я это обстоятельство потому, что оно в какой-то мере существенно для дальнейшего повествования.
Как-то раз, в пятилетнем примерно возрасте, повела меня мама в кино, на Невский, в кинотеатр "Аврора". Ленинградцы знают - находится он внутри двора-колодца, в который с Невского ведёт подворотня. Посмотрели мы какой-то добрый и длинный советский мультик. И вот выходит народ, родители с детишками, из кинотеатра во двор. Настроение - светлое, радостное и умиротворённое. Дети лопочут что-то, делятся с мамами-папами впечатлениями от увиденного.
И тут вдруг из проходной нам навстречу входит здоровенный рыжий мужик. Лет ему примерно так 25, вида он - совершенно бандитского, поддат и мрачен. Раздвигая толпу, подходит ко мне. Угрюмо меня разглядывает, не обращая никакого внимания на изумлённых окружающих. Деловито достаёт из кармана гирьку грамм на 100, на верёвочке. И торжественно мне её вручает с такими словами:
- Ты, пацан, как кто достанет - да нет, как только подойдёт ещё - ты даже ему и не говори ничего. А сразу раскрути гирьку вот так (показывает) - и по репе ему хрясссь!! Никогда не сцы, кароче. Всё пучком будет.
Развернулся - и ушёл обратно. Немая сцена.
А гирька эта у меня так и хранится. Как бы талисман.
Слышал из достоверного источника, как одного старого генерала "подсидели" в штабе, использовав его свойство подписывать подсунутые документы, не вникая. Любящие подчиненные дали ему на подпись заявление от его же имени с просьбой об отставке, "поскольку я, старый..., совсем ... и все бумаги уже, не читая, подписываю, да вот и эту тоже щас подмахну, не глядя". Подписал. Просьбу начальство удовлетворило.
Из любопытства зарегистрировался я в "Гайдпарке" - "социальной сети для зрелых людей", как она рекламируется. Резонов к тому было несколько. Например, ожидал я там обнаружить более продуманные, внятно сформулированные суждения. Рассчитывал найти вежливое, корректное общение. Наконец, просто сокучился по более или менее правильной речи, которая всё-таки в большей степени свойственна людям, получившим добротное советское образование и прочитавшим много хороших книг.
Для затравки выступил с небольшой заметкой о наболевшем - о методичном разрушении образования, о стратегии планомерного сознательного обыдления общества. Хотя и предполагал, что заметку эту матёрые гайдпаркеры в общем потоке сообщений просто не заметят.
Щаззз.
К вечеру под заметкой красовалось более трёхсот отзывов. Значительную долю написанного зрелыми людьми составляла матерщина, остальное - конструктивная критика. И знали бы вы, сколько нового, удивительного я о себе узнал. Причём оказалось, что личность я - крайне противоречивая, ловко совмещающая самые, казалось бы, несоединимые пороки.
Выяснилось, к примеру, что я - недобитый коммуняка. При этом, однако, разваливший Советский Союз и успешно продавший родину жидам, чуркам и дерьмократам.
Как бывший препод, я оказался также единолично повинным в обвальном народном обыдлении, которого, впрочем, на самом-то деле нет и которое придумали в угоду пиндосам такие вот, как я, враги реформ.
Было установлено, что я - вшивый интеллигент, но при этом и быдлобандит.
Вскрылось также, что я ещё и профессиональный полицай - несомненно, лично и регулярно избивавший и физически мучивший студентов - и в то же время своим попустительством доведший их до полной распущенности и безграмотности. В том, что дети многих комментаторов дики и неблагополучны, усмотрелась также моя прямая и личная вина, но это не помешало мне проявиться и отвратительным клеветником на нашу замечательную молодёжь.
Бурный поток этот не стихал несколько дней. К вечеру третьих суток на мои хрупкие плечи легла вся невыносимая тяжесть ответственности за грехи, совершённые человечеством в прошлом и предуготовляемые на будущее. Проникнувшись всей мерзостью своих беспримерных злодеяний, я горестно удалил свой аккаунт и удалился, "сгорбившись, бормоча и жестикулируя".
После полученного о гайдпарковчан достояного отпора в социальные сети для НЕзрелых людей я теперь и соваться-то побоюсь. Придётся, видимо, как-то прозябать остаток жизни в оффлайне...
Дед был военным. Рассказал, что у них незадолго до смотра один офицер уронил свой ТТ в туалет типа сортир. Всё проклиная и страшно матерясь, под дружное ржание полка он за несколько дней единолично полностью вычерпал огромный запас зловонной жижи ведром на верёвке. Наконец, нашел свою пушку на обнажившемся дне, едва успел в срок. За это время в восстановительных условиях среды пистолет очистился так, что стал как новенький, хромированный...
Вскоре прибыла комиссия. И на построении инспектирующий генерал приказал офицерам предъявить личное оружие к осмотру. Взяв у страдальца ТТ, довольный военачальник поднял его над головой и обратился к подчиненным: "вот! учитесь! так обращаться со вверенным оружием должен КАЖДЫЙ офицер!".
Интересные ребята наши ветеринары. Подобрал в морозы пожилую толстую кошку, кем-то выброшенную. Явно раньше была домашней и любимой, может быть, хозяйка умерла, а молодые быдлонаследники вышвырнули старушку - обычная теперь история, ведь народец-то наш от свободы, жадности и безнаказанности воровства окончательно взбесился и охуел. Сидела кошка, сморщившись, сдувшись и уже приготовившись помирать.
Так вот, показывается кошка первому вету, районному. Тот сходу ставит диагноз: кошка беременна, сердечница, рожать нельзя, ща будем удалять приплод и заодно стерилизовать, скорее кладите её на стол. И уже готовится давать наркоз (хрен знает, наркоз ли - с учётом того паскудства, которое блядское государство устроило с кетамином, может - и не наркоз, а обездвиживающее, чтобы резать по живому без анестезии, ибо за неё теперь и посадить могут, как Сашу Шпака). Вопрос: точно беременна? Ответ: ну да... точно... да вот щас вскроем и точно выясним. Врач посылается нахуй, кошка ему не даётся, забирается, везётся на УЗИ.
И там выясняется, что кошка не беременная. И вовсе даже стерилизованная. А это у кошки огромная раздутая печень, от которой ей кердык, доживает она последние дни, так что ща мы её бытсренько грохнем, чтоб не мучилась и вас не мучила, скорее кладите её на стол. И готовятся давать наркоз в летальной дозе - а скорее всего, что-то курареподобное, чтобы кошка просто задохнулась, так как за наркоз в этом педерастическом государстве ветеринара опять же посадить могут, как Сашу Шпака. Врач посылается нахуй, кошка ему не даётся, забирается, везётся домой.
Там кошка жрёт и спит, писает и какает в чудовищных дозах около месяца подряд, после чего депрессняк у неё проходит, котэ оживает, веселеет, наглеет, начинает ласкаться, носиться, играть, бузить и курослесить, басом качать права, гонять искусственную мышку, на всех орать и бодро притеснять коренную, молодую и сильную кошку.
Вопрос: вот что об этих врачах сказать? Не сдавайте шерстяных, боритесь за них, среди ветов полно вот таких вот радикалов, как тов. Сталин: "нет кота - нет проблемы".
Были мы однажды с приятелем в экспедиции. Сплавлялись по рекам Тихвинского района. Вышли по одному из притоков в Сясь. И тут кончились у нас запасы воды. А пить из самой Сяси – не стоит, больно много чего в неё сливают. Нам ли, гидроэкологам, этого не знать... Причалили мы, да и оправились в ближайшую деревню, колодец искать.
Нашли, значит, запустили в него ведро, тянем вверх, крутим ворот, готовим свои канистры. И вдруг из ближайшего двора выскакивает злющая бабуля – и налетает на нас соколом. – Вы что это, ааа?!! Воду нашу берёте??!! Кто вам разрешил воду трогать??!! Это нашей деревни вода! Самим не хватает! Щас вот парней позову, они вам живо ноги переломают!
Ну ни фига себе. Воды злобная бабка бедным учёным пожалела...
Но приятеля моего так просто с панталыку не сбить. Поднял он воротник своего чёрного казённого плаща (нам такие в институте на складе выдали). Вынул блокнот, достал карандаш. Взглянул на бабулю с прищуром - и говорит негромко так, многозначительно:
– Так-так-тааак.... Значит, вы утверждаете, что советскому народу живётся плохо? Даже воды не хватает? А ну-ка, как фамилия ваша!? Отвечать быстро! Не задумываться! В глаза смотреть!
Тут бабка заохала, запричитала: – Ой, сынки, да угощайтесь, да на здоровьице, водица у нас харооооошая, вкуууусная...
Ездил я за дипломом докторским в ВАК на Тверскую в 1997 г. Вхожу, а там – очередь. Ожидающие решили было, что надо сразу на 2 очереди делиться – кандидатская и докторская (это потом оказалось, что всех в одну ставят). Поэтому все друг у друга выясняют, кто за каким дипломом приехал. А мне 37 или 38 было, был я коротко стрижен, в черной куртке-косухе – вопчим, несолидный. Пожилых возмутило, что сравнительно молодой мужик в докторскую очередь лезет, каждый нововпришедший норовил переспросить и уточнить, не ошибся ли я. Так под конец достало, что очередному вопрошающему я и ответил нагло, врастяжку: "А мне братаны сказали, нада эту, как её, докторскую брать, она типа дороже, но круче".
Наступило тяжёлое молчание, и все в ужасе отстали. Тогда это ещё не носило характера эпидемии, бандосы не зарились на степени, покупные диссеры были в новинку... Да, не знал я, насколько пророческой эта дурацкая шутка окажется.
P.S. Выходя, поймал на себе косые взгляды ожидающих своей очереди (видимо, без меня обсудили ситуацию и всех проинформировали), помахал дипломом и громко сказал: "А чооо, ништяяяк, и не дорого".
Сейчас по РБК застал фрагмент беседы с каким-то бизнесменом. Ведущий его спрашивает: в чём основной секрет Вашего успеха? Тот отвечает: да образование я хорошее получил, ещё советское! МФТИ закончил.
Ведущий слегка морщится и скороговоркой пытается изменить ход разговора: ну, главное-то, наверно - это хорошая команда? Ответ: ну да, конечно, у меня у всей команды - образование хорошее, ещё советское! В основном МФТИ закончили.
В далёкие годы моего студенчества, в конце 70-х, вернулся с ещё тайной тогда афганской войны один парень. Спецназовец, участник множества боевых, он пришёл домой целым и невредимым. Конечно же, по этому поводу был устроен грандиозный многодневный праздник, в котором приняли участие все мы – его друзья, приятели, знакомые знакомых... Под конец в компанию влились даже те, кто толком и не знал о причине всеобщей великой пьянки. Выбывших по пути, упавших и тут же уснувших участников сменяли всё новые действующие лица, и наша пьянющая компания шлялась по городу, постоянно меняя на ходу свой состав и численность.
Как-то, уже на излёте этого буйного веселья, тащились мы, изрядно подуставшие, поредевшей и далеко растянувшейся группой по Кронверкскому проспекту. Мы с ещё одним приятелем плелись рядом с виновником торжества, беседуя с ним, остальные от нас поотстали. По свидетельству очевидца, я что-то на удивление связно и довольно увлечённо рассказывал.
Но тут моим силам вдруг разом пришёл конец, и я мгновенно отключился. Выглядело это так. Фраза моя оборвалась на полуслове, глаза закатились и остекленели, и я, завившись винтом вокруг своей оси, рухнул и распластался замертво.
Реакция афганского ветерана была мгновенной. Он грохнулся наземь, резво откатился на газон, замер и начал высматривать снайпера.
Говорят, прохожие наблюдали за нами с большим интересом.
На ежедневном кормлении бездомных котеек встретил я вчера знакомую старушку-ленинградку, бывшую филологичку. Ну, подношения свои кошарям раздали, сами стоим возле дома, беседуем о литературе, ждём, когда можно будет посуду забрать, а шерстяные, значит, радостно пируют себе. Как вдруг на втором этаже распахивается окно, высовывается испитая хамская рожа местной хулиганки-алкоголички и начинает утробно орать, чтобы мы убирались отсюда, иначе она наших котов отравит. И тут моя собеседница вдруг дивно преображается, аки град Китеж, и яростно, громко рубит: - Слышь ты, быдло деревенское! Не дай Бог что с котами случится! Мы тебе живо окно разъебём и харю твою поганую тоже. Пошла нах...! Харя поганая сникает и безмолвно прячется, окно тихонько закрывается. Бабуля трансформируется обратно в своё нормальное состояние и несколько смущённо поясняет: - Вы уж простите... Но с каждым нужно говорить на понятном ему языке. Это я Вам ответственно, как филолог, говорю.
К нам на подоконник вот уже много лет как прилетает перекусить одноногая ворона (самец) по кличке Воронихин. В благодарность за кормёжку однажды он принёс и оставил мне блестящую ментовскую лычку.
В девяностых годах один мой приятель перетрудился на научном поприще, заработал нервный срыв и угодил в дурку. При первичном осмотре добрый доктор ласково высказал уверенность в том, что пациент, конечно же, считает себя несправедливо обиженным? Упрятанным в психиатрическую больницу по ошибке? В ответ на что мой дружок безмятежно, по-швейковски улыбнулся и заявил, что, напротив, всем доволен, что здесь ему очень нравится и хотелось бы пробыть тут как можно дольше.
И пояснил обалдевшему врачу: психушка - это единственное место, в котором всё происходящее в современной России можно воспринимать адекватно.
Тут же был с позором изгнан из дурдома, как симулянт.
Однажды в институте ввели стимулирующие надбавки, зависящие от соотношения учёной степени и возраста препода. Были предусмотрены разные комбинации, за которые полагались разные доплаты. Фигурировали такие сочетания, как "кандидат наук возрастом до 40 лет", "от 40 до 50", "старше 50", "доктор наук возрастом до 50 лет", "от 50 до 60", "старше 60". Чем моложе обладатель степени - тем больше ему доплачивают. И я задумался. Было мне тогда 38 лет. Стало быть, я - доктор моложе 50, с самой большой надбавкой. Это ладно. Но ведь и кандидатской-то степени меня притом никто не лишал. Могу и диплом показать. Значит, что же, я попадаю ещё и в категорию "кандидат до 40"? Логично. Тогда мне автоматически ещё и такая надбавка положена, штоле?
Поделился своими соображениями с коллегами на кафедре. Чем поверг их в мрачную задумчивость. После тягостной паузы общее мнение академично сформулировал один доцент. Он высказался так:
- Да так ты, сцуко, ещё и студенческую стипендию захочешь получать, ...!
Школу я окончил давно, тридцать пять лет тому назад. Однако не всех учителей можно так вот просто забыть. Среди них весьма интересные встречались экземпляры. Наиболее колоритной была географичка. Чуть то не по ней – от ярости мгновенно краснела, а затем и вовсе заливалась малиновым цветом. Пускалась в крик, сама себя накручивала так, что вскоре срывалась и на визг. Тряслась, стучала кулаками по столу.
Порой и до рукоприкладства доходило. Однажды какого-то парнишку начала гонять за то, что чего-то там не выучил. Живо довела себя до экстаза, да так завелась, что и после урока за ним по коридору бежала и что-то выкрикивала. Но, видать, не всё ему сообщить успела. Потому что вскоре после этого зашла зачем-то к математичке в класс – а там этот парень у доски как раз отвечает. Как географичка его увидела – опять взыграло ретивое. Забыла, зачем пришла, и давай снова на него орать и ногами топать. И тут увидела у доски на гвоздике деревянный транспортир – здоровенный такой, учителя ими при объяснениях пользуются. Не долго думая, схватила его и с размаху через голову надела пацану на шею, как испанский воротник, чуть уши ему не оторвала...
А класс у нас был довольно дружный. И встречаемся мы до сих пор охотно – хотя, конечно, уже не так часто, как в молодости. И вот не так давно состоялась у нас очередная встреча бывших одноклассников. Сняли мы ради такого дела небольшое кафе, гуляем уже вовсю. Соседями по столу оказались мои приятели – один теперь солидный бизнесмен, другой – следователь-"важняк" прокуратуры, есть нам о чём поговорить, что вспомнить. Музыка, смех, шутки, весёлые возгласы, все друг другу рады, всем хорошо.
Тут вдруг в кафе заходят последние наши опоздавшие – и ведут с собой какую-то бабулю. Пригляделись мы с мужиками – ну точно, она! Географичка наша! Старенькая, конечно, но бодрая такая, смотрит на всех орлом, аж глаза сверкают. Ну, поздоровались с нею все, усадили, налили, тарелку ей наполнили – да и оставили в покое. Думаем, привели её зачем-то – ну, и ладно, у нас свои разговоры. Однако со временем, замечаю, она на нас с соседом вдруг уставилась. Прямо глазами сверлит нас – и тех, кто с нею рядом оказался, о чём-то довольно напористо расспрашивает, а те ей с улыбками кивают.
И тут она встаёт с бокалом в руке – как бы просит слово, хочет сказать тост. Ну, все наши, такие подпитые, разомлевшие и довольные, к ней доброжелательно оборачиваются и слушают. А говорит она примерно следующее. Я, мол, конечно, жутко рада вас всех увидеть, таких больших, поумневших и состоявшихся. Очень это всё приятно, дорогие детишечки. Но ведь есть среди вас разные люди! Есть и бывшие хулиганы, и те, кто географию плохо учил. А теперь вот за столом сидят... Вместе со всеми! (И видим мы, что начинает она помаленьку закипать. Физиономия уже стремительно краснеет и слегка подёргивается.). Как люди!! (Багровеет, кричит). Вот, например, они!! (Тычет пальцем в меня и "важняка"). Помните ли вы, шпана, как вы мне очки разбили??!! ААА!!! Неслись по коридору, а я из кабинета выходила – и вы меня с ног сбили?! И очки кокнули! ЭТО ЧТО??!!! ЭТО КАААК??!!!! ААА???!! Вот я вас щааас!!!! (Срывается на визг и топает ногами).
Зрелище, честно говоря, довольно жуткое. Мне аж не по себе стало, хотя я вроде бы и не робкого десятка. И тут тоже явно оробелый "важняк" – человек совершенно бесстрашный, борец с мафией, не раз раненый, ломаный и обожжённый – тихонько говорит мне: походу, попали мы, Вован. Всё, ша нам на бошки транспортиры натянут...
Когда заводишь себе кошку, мировосприятие резко изменяется... Вспомнилось: есть у меня знакомый один, человек, какгрицца, сложной судьбы, суровый и мрачный. Он меня частенько критиковал за излишнее потакание ныне покойному коту Василию, рекомендовал вместо разговоров давать ему пинки, тычки и т. д. А я неизменно отвечал ему: погоди, погоди, вот сам обзаведешься усатым-полосатым, тогда и поглядим...
Сбылось. Обзавелся. C тех пор я его несколько лет не встречал. Но вот пришлось как-то зайти к нему домой. И он предлагает поесть, время как раз обеденное. И смущённо так (что на него совершенно не похоже) добавляет: "ты только того... этого.. не брезгуй особо - Мурзик на столе в хлебнице заснул, так уж мне неохота его будить..."
Деревенские жители лишены сантиментов и предрассудков. Недаром в чернорабочий, рядовой состав "чёрных СС" велено было набирать именно их. Ну, если вот ты, к примеру, принял у коровы роды, растишь коровьего малыша, даёшь ему имя, кормишь, лечишь, разговариваешь с ним, а в один прекрасный день запросто перерезаешь ему горло и съедаешь, и проделываешь ты такое регулярно, и так же веками поступали многие поколения твоих предков – это же просто не может не отразиться на твоём мировосприятии и, как бы это сказать, кодексе поведения. Наверно, объективно глядя, нельзя их за это осуждать. Но держаться от них, честно говоря, хочется подальше. Хотя не так-то это просто. У меня вот район изначально заселён был преимущественно такими людьми. И могу сказать, что до сих пор в окрестных домах бездомных кошек не подкармливает никто. Травят – да, регулярно, а воды или еды им в подвал поставить – это хренушки.
Ну, да это присказка была. А теперь – сама история. Пришёл я как-то в гости к приятелю. А к жене его тем временем родственник деревенский в гости приехал. Маленький такой мужичок, тщедушный, себе на уме, с хитрой, насмешливой ухмылкой. Супруги-то приятеля моего дома не было, вот и сели мы втроём выпить-поговорить. Ну и, слово за слово, зашла речь о кошках. Что и неудивительно: и у меня, и у приятеля дома – по любимому коту было, и любой разговор наш всегда, рано или поздно, но этой шерстяной публики обязательно касался. Тут и мужичок деревенский тоже решил свои пять копеек в разговор вставить. Сутулясь, давясь каким-то мелкотравчатым смехом и щеря свои черноватые неровные зубы, рассказал он нам, как повесил недавно кота своего на берёзе, потому что нехрен, блин, пользы от него не было, стареть он стал и мышей плохо ловил. Удавил кота и закопал неподалёку. А кот ожил, выбрался из-под земли, но вот к нему больше почему-то не подходит. Видимо, что-то не понравилось ему, странно даже – так закончил весёлый наш рассказчик и пуще прежнего забулькал, захихикал, сгибаясь мелко, трясясь от смеха.
Воцарилось молчание. Потом мы с приятелем переглянулись, и спрашиваю я деревенского гостя ласково: что же это, по его мнению, коту так не понравилось? Ведь он с котом так хорошо обошёлся? И сельский весельчак поддакивает, ржёт-заливается – ага, мол, очень хорошо, и что тому, неблагодарному, не понравилось, неясно, аххахахаха.
Тут приятель мой отрешённым таким голосом, без интонаций, и говорит: так это, мол, легко выяснить. И я ему в тон: ну да... вот сейчас сам всё и узнаешь. И – приятелю: Вован, есть верёвка? Он – для такого дела найдём. И верёвку найдём, и стремянку. Потолки тут высокие, дореволюционный дом-то. Крюк от люстры выдержит, пациент лёгкий... Погодите.
И уходит. А гость хоть ещё посмеивается, но озираться начинает с некоторой тревогой во взоре. А Вован уже и стремянку несёт, и бухту верёвки, основной, десятимиллиметровой. Тут уж весельчак не на шутку забеспокоился, с лица сбледнул. Вскочил со стульчика – мужики, мужики, вы чего это? А я ему в нос коротким прямым – обратно задвинул: сиди, сука. Щас сам всё узнаешь, хорошо твоему коту было или как. Юшку пустил юморист, задёргался. А Вован на стремянку уже к крюку лезет, верёвку подать меня просит. И клиент тихо подвывает, исподлобья на нас затравленно смотрит и вот-вот описается.
Но тут жена Вованова пришла. На этом спектакль и закончился. Я живо вспомнил о срочных делах и откланялся. Приятель говорит, что гость дорогой почему-то быстро обратно в деревню уехал. А супруга Вовану ещё долго потом плешь проедала и всё эту историю припоминала. Меня же и вовсе почему-то в гости с тех пор не приглашают.
Давным-давно на Белом море мне эту историю поведал один гидробиолог. Росскащег вспомнил, как служил в армии, где-то в дальнем, глухом гарнизоне. И был у них один солдат - весельчак, остроумец и выдумщик. Только выдумки и шутки его обычно черноватыми получались – ну, да оно так порой и смешнее.
Как-то раз затеялся у них в части праздничный концерт. И решили привлечь этого балагура, чтобы и он с юмористическим номером выступил. Тот, подумав, согласился, но выставил твердое условие: пусть сюрприз будет, никто о содержании его номера выспрашивать не должен. Замполиту это, понятно, не очень-то понравилось, но, поторговавшись с ним безуспешно, согласился.
И вот идет концерт. И объявляют юмористический номер. Выходит на сцену наш затейник. Сам – мрачный, задумчивый, а в руках – сетка-авоська с самыми обыкновенными красными кирпичами. Потоптался на месте, посмотрел в зал исподлобья, вынул из сетки кирпич, да и ТРРРАХ его об пол! Грохот! Кирпич – вдребезги! Зал – недоумевает и тревожится.
А юморист невозмутимо нарезал, не торопясь, кружок по сцене, опять неторопливо полез в авоську, достал второй кирпич, да и снова об пол! Прям об остатки первого! Ба-бааах!!! Гром!! Осколки!!!
…В зале - кто хихикает, кто плечами пожимает, кто матерится недоуменно. А весельчак гуляет себе по сцене, уже на третий заход вышел. Опять медленно обвел зал мутным взглядом. Не торопясь, вытянул из сеточки третий кирпич. Взвесил его на ладони. Призадумался... Да ка-а-а-ак швырнет кирпич прямо в зал, в первые ряды!!!
Что тут было... Все взвыли, ломанулись в стороны. Снесли напрочь передние скамьи. Многие шарахнувшиеся сильно побились. Нанесли серьёзную травму супруге полковника... А третий-то кирпич - пенопластовым оказался.
Знакомый врач рассказывал. Приехал однажды к ним в больницу какой-то депутат. Выступил перед коллективом, пораскинул пальцами, наобещал чего-то, естественно. Затем народ отпустили работать.
И вдруг бабуля-уборщица застаёт депутата на одном из отделений, в пустом незапертом кабинете. Открыл радетель отечества холодильник. Нашёл там пару бутылок шампанского, на чей-то день рождения приготовленных, одну из них уже вытащить успел - а сам стоит, нагнувшись, и дальше в холодильнике роется. Надо отдать бабушке должное - действовала она быстро и адекватно. А именно - дала ему пенделя. Затем с матом огрела народного избранника шваброй по спине. На этом его визит и закончился.
Однажды, помнится, руководитель моей дипломной работы принялся вдруг активно расхваливать меня и достигнутые мою успехи. Перечислил кучу моих положительных качеств, даже неудобно было всё это слушать. Потом вдруг задумался. И неожиданно закончил так:
"В Вас стооолько достоинств, Володя... Хм... Это ж какие же чудовищные пороки должны их уравновешивать!!!"
А вот какую хохму отмочил однажды мой кот. У нас был такой молчаливый уговор (убей, не пойму, как он возник, но точно был). Если Василий сидит в коробке, то брать его на руки – нельзя. Однажды застал я его в углу, где никаких коробок не было, растопырил руки и стал надвигаться, чтобы схватить. Он заозирался, нашел мааааленький спичечный коробок и с размаху накрыл своей здоровенной лапищей (из под нее и коробка не видно) – я, типа, в домике! И улыбается, довольный.
В одной из экспедиций при работах на озере наши потеряли так называемый "почтальон". Это – такой особый металлический груз. Когда прибор–пробоотборник опускается на тросе под воду и нужно там привести его в действие, "почтальон" крепится на трос и отпускается. Разогнавшись, груз достигает прибора, спускает курок, и проба отбирается. Так вот, плохо закрепленный "почтальон" ушёл под воду и там соскочил с троса. Проблема, запасного нет. Отрядили на почту гонца, и он попытался дать телеграмму следующего содержания: "почтальона утопили зпт высылайте нового". А почта такую телеграмму принимать почему-то отказалась!
Говорят, у наших коллег из другого института вышла история ещё почище. Они отправляли пробы на обработку в город, причем упаковывали эти образцы в особые свинцовые контейнеры, которые между собой именовали "гробиками". Так один из этих ребят попытался послать телеграмму, гласившую: "экспедиция продолжается зпт шлите ещё двенадцать гробиков".
Иду это я тут как-то по пешеходному переходу. На зелёный сигнал светофора, естественно. Почти уже достиг противоположного тротуара. Смотрю, понятно, направо. Вдруг слышу - слева, совсем неподалёку, визг тормозов, гудок, мат. И наглый, хамский голос ¬¬¬- мне:
- Налево тоже смотреть надо! Не видишь, Я по встречке еду!
Годах этак в 70-х обратился вдруг ко мне на эскалаторе метро поддатый немолодой работяга. Несколько раз выматерившись для разминки, сообщил, что перевидал он за свою жизнь сотни начальников, и все как один были говном. Теперь уж я и сам в его возрасте, и должен сказать, что да, редко, более того - прямо-таки крайне редко становится начальником хороший человек. Ну, и ладно, сам-то я в начальство никогда не стремился. Более того, всячески этого избегал. Но однажды всё же чуть не вляпался.
В молодости работал в рыбохозяйственном институте. Лабораторией нашей руководила омерзительнейшая бабища, здоровенная и разнузданная. И от природы-то наглая, но доведённая своими бесстыжими холуями до совсем уже крайней степени самодовольства и охренения. И вот началась в стране такая компания - снимать пенсионеров с руководящих должностей. А была она уже крепко пенсионного возраста, очень тряслась за своё место и всех маниакально подозревала в подсиживании.
И придумала она со страху хитрый план - фиктивно замениться неким местоблюстителем, кем-то помоложе, использовать его как марионетку, а самой по-прежнему куражиться, всех гонять и, самое-то главное, лично контролировать тсзть финансовые потоки. А там дальше видно будет... Меня она очень не любила - ну никак не вписывался я в её холуйское окружение. Но по формальным признакам - на такое вроде больше всех подходил. Так что пересилила она себя, вызвала меня в свой кабинет, и произошёл у нас такой короткий разговор:
- Володя! Вот Вы говорите, что административная работа Вас не интересует. Так вот. Если вдруг... Если, я сказала!!! (теряя самоконтроль, багровея, глядя с ненавистью). Ну если.... (с трудом овладевая собой) вдруг! Вдруг! Сделают Вам предложение... Ну это... В общем... (через силу) Ну возглавить лабораторию вместо меня! То Вы не отказывайтесь! Поняли? Не-от-ка-зы-вай-тесь! Так надо! И не бойтесь - я буду говорить Вам, что надо делать. Не оставлю без совета. Ясно? Не откажетесь?
- Ну, хорошо... Не откажусь.
- (Багровея, задыхаясь, срываясь на крик) ЧТООО??!!! Как это не откажешься??!! Агааа!! Подсидеть меня решил??!!! ААААА!!!!
На работе зашёл в туалет, вымыл руки и лицо. Полотенце забыл. Ну и ладно, подумаешь, оторвал туалетной бумаги да и вытер физиономию. Кусочек бумаги прилип ко лбу, я и не заметил.
В коридоре сотрудница, старая знакомая, останавливает, со вздохом снимает с меня этот клочок, качает головой, говорит жалостливо, с укоризной:
"Пока одна я знаю, что у тебя вместо головы... А ты хочешь, чтобы все поняли?"
Конец восьмидесятых. Развал и бескормица вовсю набрают силу, но Союз пока ещё как бы жив, КПСС ещё вроде бы руководит и направляет, панимашь.
В последний, кажется, раз наша лаборатория получает снаряжение для полевых работ. Стою у кладовки, заваленной оборудованием, задумчиво бухтую - наматываю на руку толстую, так называемую "основную" верёвку. Мимо по коридору идёт парторг института. Ехидно оглядывает меня, моток верёвки, подленьким голосом спрашивает: "что, думаешь, пора?"
Я ему без какой-либо паузы задушевно так отвечаю: "да ладно, чего уж, погуляй пока... ещё команды не было".
На исходе 1975 года в Лаосе произошёл военный переворот. В результате королю Савангу Ватхана пришлось отречься от престола, а Лаос под чутким руководством Большого Брата бодро отправился путём социализма. Лично для меня это дело обернулось благом. Поскольку, ежели бы социалистически настроенные военно-политические силы в Лаосе ("Патет Лао") не наплевали на Вьентьянское соглашение и не захватили власть, у меня в 1980 году могли бы, пожалуй, случиться некоторые проблемы.
Дело было так. После переворота в университет на наш курс попали двое молодых лаосцев. У одного из них папа ещё недавно был крупным слоновладельцем, у второго – военным, капитаном какой-то неясной, чуть ли не карательной службы. Парни, особо не напрягаясь, учились себе в Сорбонне, бурно предавались соблазнам парижской жизни, а в перерывах постигали физику. После известных событий жизнь их изменилась – обоих выдернули из милой их сердцу среды и засунули к нам на... биофак, на кафедру БИОФИЗИКИ (!). Судьбами их распорядился какой-то величайшего ума человек. Разница между физикой и биофизикой – не меньше, чем между Ленинградом и Парижем, и метоморфозы эти напрочь отбили у ребят последние остатки мотивации. Проще говоря, на учёбу они забили сразу и окончательно. Да и то сказать, что они понимали-то на лекциях, с русским языком им пришлось знакомиться прямо здесь, во время учёбы.
На летней учебно-полевой практике мы с приятелем и оба лаосца оказались в одной комнате общаги. Как сейчас помню, номер у этой комнаты был девятый. Ребята оказались весёлые и компанейские, не дураки и выпить, и погулять, и поискать приключений. Занятные они были парни. Как-то раз один из них, помню, вдруг расплылся в улыбке, увидев в журнале "Огонёк" фотографию нехорошего империалиста с винтовкой М-16. Оказалось, что узнал он любимую винтовку – сам с такой же в 1975 году защищал Вьентьян от коммунистов из Патет Лао... надо сказать, что мы с ними как-то быстро сдружились, обычно держались вместе, и в сложных жизненных ситуациях не раз гремел наш пьяный, яростный боевой клич "А ну, девятая, не выдавай!"
И вот как-то раз, во время очередной пьянки, вздумалось мне вдруг нарисовать карикатуру на незабвенного Леонида Ильича. Вышел он у меня красавцем – тут тебе и брови кустами, и ордена изо всех мест, и глупое лицо, и циничные комменты. Все мы от души поржали, а потом я спьяну прикрепил это произведение к двери в нашу "девятку". Причём прикрепил с наружной стороны двери, чтобы и все остальные могли всласть постебаться.
А через некоторое время кто-то из нас, малость протрезвев, вдруг замечает, что карикатура-то – исчезла. И по мере осознания этого факта он нас начинает как-то всё больше напрягать. Потому что год на дворе стоит, напомню, 1980-й, и за анекдоты про Леонида Ильича вполне себе можно и сесть – не говоря уже о смачных карикатурах в публичном месте.
И верно. Через некоторое время заходит к нам в комнату парторг курса, важный, тупой и сволочной мужик, намного старше нас, с говорящей фамилией Чуркин. И важно вещает нам с приятелем, что карикатуру нашу безобразную он конфисковал, вражескую вылазку пресёк, а по возвращении с практики будут у нас большие неприятности, вследствие которых прекратим мы осквернять собою университет, а вместо этого подключимся к сугубо практически работам по строительству коммунизма где-нибудь в Заполярье или, скажем. на Дальнем Востоке. С чем и убирается восвояси.
Ну, мы его тут, конечно, поматерили - заочно, друг перед другом хорохорясь, но на самом-то деле, зная этого говнюка, понимали, что ситуация для нас складывается не шибко весёлая. И перспективы обрисовываются так себе, довольно-таки неважные. В общем, было о чём призадуматься.
Вскоре вернулись откуда-то наши лаосские кореша. Выслушали нас внимательно. Будучи далеки от советских реалий и поневоле ставшие от таких поворотов в своей судьбе полными пофигистами, нисколечко, в отличие от нас, не растерялись. Сын капитана нехорошо улыбнулся. А маленький тощий Санга Пхуон, сын слоновладельца, большой знаток и любитель тайского бокса, хмуро бросил нам "go" и первым деловито направился в коридор.
Описание дальнейших событий займёт гораздо больше времени, чем заняли они сами. Всё происходило просто стремительно. Как-то ловко крутанувшись вокруг своей оси, маленький Санга стремительным ударом ноги сходу вышиб Чуркинскую дверь. Войдя, мы обнаружили в комнате Чуркина. Он сидел на койке и с обычным для него важным видом читал газету "Правда". Не успел он поднять на нас изумлённый взор, как Санга снова закрутился волчком и со свистом заехал хозяину ногой в лоб. Коммунист Чуркин молча упал с койки, растянулся на полу и замер прежде, чем на него спланировала и накрыла его выроненная газета "Правда". Санга тем временем деловито вытряхнул содержимое его тумбочки на пол, поднял карикатуру на товарища Брежнева, молча сунул её мне и спокойно вышел вон. Мы последовали за ним. Расселись в нашей комнате за столом. Развели по стаканам белую, дружно подняли их. Чокнулись. И тут Санга впервые улыбнулся и с чудовищным акцентом произнёс:
У меня новый сосед - чур... чур, не буду говорить, кто он. А то у нас Новые Соседи почему-то шибко большие привилегии имеют и всегда правыми оказываются – даже если вдесятером на тебя нападут с травматами и ножами, сядешь всё равно ты, если выживешь, конечно.
Как и положено Новым Соседям, новый сосед ни хрена ни работает, днём дрыхнет, а ночами напролёт бухает и громко включает кабельное телевидение. (Ну, это если он не занят другим полезным делом – например, песнями и танцами со своими достойными товарищами.) Наутро с чувством выполненного долга ложится спать, а я, стало быть, с больной головой – работать.
Убеждения – не помогают. Причём вежливые убеждения не помогают вовсе (как известно, у Новых Соседей вежливость – признак слабости и глупости). Грубые убеждения, мат и стук в стену – помогают ненадолго. Выписки из закона об административных правонарушениях с Санкт-Петербурге – полезнее цитировать моим двум кошкам. Менты – не едут, а узнав, что Сосед - Новый, тут же и вовсе сворачивают разговор.
И вот однажды глубокой ночью допёк он меня так, что вышел я с пустым жестяным ведром, раскрутил его и со всей дури вломил ему по металлической двери. Гром был такой, что подъезд задрожал. Ещё! И ещё раз!
И стало тихо.
Остаток ночи я спал, как убитый.
С тех пор и лёгкий стук (гантелей, молотком по двери с размаху) дарит несколько часов тишины и, значит, хотя бы относительную работоспособность – наутро.
Думал ли я, что на шестом десятке лет так ночами развлекаться придётся.
Был я как-то в Севастополе, в дельфинарии. Как раз попал на небольшое представление. Каждый из дельфинов выступал перед публикой с каким-то своим личным трюком. Кто-то прыгал в обруч, другой - толкал мяч, третий кувыркался... За каждый из выполненных номеров дельфины получали по рыбке, работали весело, с удовольствием.
Лишь один из них, самый здоровенный, вообще никаких трюков не делал. Видимо, не умел, да и не считал нужным напрягаться. Похоже, на него и тренера-то давно уж махнули рукой - даже и не пытались уже чего-либо от него добиться. Зато этот дельфин обладал очень громким, хорошо поставленным голосом. И вовсю им пользовался. Попросту говоря - громко, нерпрерывно и отвратительно орал. Молчал он лишь в том случае, когда ему перепадала рыба и нужно было жевать. Проглотив пищу, он немедленно брался за своё - принимался реветь пуще прежнего.
Я специально проследил: рыба доставалась ему в несколько раз чаще, чем остальным дельфинам-работягам. Дрессировщики от него попросту откупались. В результате жрал он постянно, жадно чавкая, давясь и спеша побыстрее освободить своё орательное устройство.
Лишний раз я тогда убедился в том, что и так давно уже понял: нет между ними и нами никакой особой разницы.
Есть у меня старая привычка - пересылать себе со служебного на домашний адрес e-mail всякие материалы, с которыми нужно будет ещё поработать на выходных.
А с недавних пор на работе повесил я на стену большую пробковую доску, на которую креплю всякие заметки, наклейки и прочие памятки. Недавно моя бывшая студентка увидела это и с грустью прокомментировала так:
- Честно говоря, я забеспокоилась ещё в вузе, когда Вы при мне писали самому себе письмо. Да ещё и приговаривали, что надо его срочно отправить, пока Вы в твёрдой памяти. Уже тогда я начала всерьёз тревожиться о Вашем здоровье. Но теперь, когда Вы начали выпускать сами себе стенгазету...
В 1996 г., в возрасте 36 лет, защитил я докторскую диссертацию, вопреки воле моего непосредственного начальства. Ещё бы – как можно такому молодому претендовать на докторскую степень, не будучи ни сыном начальника, ни блюдолизом, ни нуворишем. Соответственно, буквально через несколько дней после успешной защиты попал я под сокращение штатов.
Стал, значит, работу искать. Ноги снашивал до основания - а не берут никуда, только в пирамиды зазывают. Ну, девяносто шестой - все помнят, что это за времена были. Куда ни ткнусь - везде сочувствуют, вежливо отказывают и сами тоже ждут сокращения штатов.
И вот порекомендовали мне знакомые одну платную контору по трудоустройству. Мол, их знакомому там быстро хорошую работу подыскали, за буквально символическую плату. Прихожу я туда, рассказываю свою историю. Слушают внимательно, ахают, вопросы задают. Ну, говорят, молодому свежезащитившемуся-то доктору мы сейчас живенько кучу вариантов найдём. Взяли у меня адрес, обещали немедлено приступить к анализу ситуации и предупредили: вариантов наверняка будет очень много, поэтому пришлют подборку не письмом, а бандеролью, а то и, глядишь, здоровенной посылкой.
И надолго исчезли: не звонят, посылок не шлют... Наконец, звонок. Извиняются, с какой-то странной интонацией сообщают, что все варианты, которые удалось найти, таки поместились именно в письмо, которое мне и высылается.
Письмо это оказалось тонюсеньким. Внутри конверта нашёл я единственный листок. Это была подробная инструкция, как мне можно побыстрее пробраться за границу, чтобы вступить в иностранный легион.
Рекомендую коллективную преподскую подборку студенческих высказываний, адрес в Контакте: http://vkontakte.ru/board.php?act=topic&tid=570140&st=20 Оттуда:
Автор - Виктор Горбатов:
- Аргументируйте, почему в тесте вы отметили, что для британской философии XVII-XVIII веков характерен эмпиризм? - А тут я логически рассудил! (гордо) Ведь Британия была тогда ЭМПЕРИЕЙ!
Устный экзамен по математике в МГУ. Абитуриент рассказывает теорему о параллельных: - Через любую точку, не лежащую на данной прямой, можно провести одну прямую, параллельную данной, если ее проводить ровно... - ???!!!....... ГДЕ ВЫ ЭТО ПРОЧИТАЛИ??????? Абитуриент с умным видом достает книжку и показывает нужное место экзаменатору: "Через любую точку, не лежащую на данной прямой, можно провести РОВНО одну прямую, параллельную данной..."
Автор - Михаил Васильев:
На зачете по политологии. Вопрос. Что такое консенсус? Студентка краснеет и выдает: "Это то, что бывает у женщин после пятидесяти"
Студента цитирует Марина Сопова:
- При работе с вакуумом на голову надо одеть ОЧКО...
Автор - Вера Голубкова:
"Девушка сдавала экзамен по философии и, уже сидя в коридорчике перед аудиторией, сообразила, что ничего не знает про Руссо. Ей стали быстро на всякий случай подсказывать какие-то разрозненные сведения, и вот, когда она уже заходила в аудиторию, кто-то напоследок ей сказал: самое главное, надо помнить - Руссо считал, что человек в сущности своей ДОБР. Как всегда, по Иронии судьбы девушке таки пришлось рассказывать про Руссо, и вот, гордая, она сообщает: "Но самое главное, что Руссо верил в то, что человек в сущности - БОБР"... Комиссия начала давиться, но самообладания не потеряла, и кто-то у нее спросил, в чем же все-таки сходство между человеком и бобром. Девушка не растерялась и сказала: "ну как, и те, и другие селятся вдоль рек, и те, и другие строят хатки..." и т. д. и т. п. Говорят, что, когда она наконец покинула аудиторию, комиссия минут пять просто валялась под стульями..."
Были когда-то мы с моим тогдашним соседом юными аспирантами-раздолбаями. Я – биолог, а он – программист. Решили было модель водной экосистемы соорудить, раз уж так совпало. Ну и ходили к нему в институт, где стояли (кто постарше, помнят) здоровенные советские ЭВМ. И вот идем мы по коридору его института, по какому-то чужому факультету. А выглядел сосед весьма солидно, одевался строго – костюм, галстук, рубашка накрахмаленная, даже если (особенно если) с тяжкого похмелья. Выглядеть всегда старался невозмутимо.
Так вот, вдруг подбегает к нему какая-то взволнованная студентка. Вцепляется в его рукав и начинает что-то лопотать. Я разбираю не всё, понимаю лишь, что речь идет о несданном зачете, какой-то связанной с этим катастрофе, необходимости ликвидировать задолженность вот прям здесь и сейчас, причем добиться этого она любой ценой готова... Сосед дает ей увлечь себя в аудиторию, подмигивает мне – подожди, мол. Через некоторое время та же невозмутимо, поправляя галстук, выходит. Следом появляется студентка с нарушенной прической, что-то на ходу застегивая, и срывающимся голосом спрашивает: а... а... ЗАЧЁТ???
Хладнокровно повернувшись к ней, сосед менторским тоном произносит: "Голубушка, помилуйте... Во-первых, так зарабатывать зачёты – глубоко аморально. Во-вторых, я всего лишь аспирант. В третьих – с другого факультета. Нельзя так поступать, милочка, идите учить!" Отворачивается и направляется дальше по коридору...
_____ P.S. История, конечно, некрасивая, но ведь это не развод наивной девочки, не принуждение, а столкновение двух аферистов ("вор у вора дубинку украл"). Барышня сама такую инициативу проявила. Что позволяет мне увидеть в произошедшем и некоторую чёрно-юмористическую сторону.
Как-то раз в далёкие застойные времена прилетели знакомые геологи в Казахстан. Выгрузились и стали лагерем в степи возле аэропорта, чтобы ждать транспорт. Наступает, значит, чёрная южная ночь, в десяти шагах от костра уж ничего не видно, темень просто кромешная. Сидят ребята у огня, ужинают, выпивают, на гитаре играют, песни поют.
А ещё с вечера плотно прибилась к ним какая-то местная казашка, грязная и страшная, как смертный грех. И вскоре начала она отчаянно приставать к мужикам с совершенно недвусмысленными намерениями. Вскоре достала всех, особенно допекла одного юного геолога, наиболее ей полюбившегося.
Кто знает, может быть, месяца через два-три дикой жизни её навязчивые предложения и были бы рассмотрены более благосклонно. Но сейчас, когда ребята – только что из дома, шансов у неё, ясное дело, не было никаких. О чём ей сперва в деликатной, а затем и в резкой форме заявили. Однако бабёнка оказалась упорная, и чем дальше её посылали, тем решительнее она действовала.
Наконец, основной объект её домогательств тяжко вздохнул и решительно сказал: "Ну, ладно, пошли". Зашёл в палатку. Вытащил из ящика здоровенную докторскую колбасу (помните, такой почти метровый батон), спрятал под штормовку. Позволил даме чуть не волоком увлечь себя в ночную тьму. Вытащил метровую, толстенную докторскую колбасу и молча вложил ей в руки.
Гостья взвыла и стремительно, с неправдоподобной скоростью, зигзагами кинулась во мрак ночи, оглашая степь воплями ужаса. Больше её в экспедиции не видели.
Моего руководителя дипломной работы, когда он поступал в вуз, спросили на экзамене: а для кого, по его мнению, Пушкин писал свои стихи - для дворян или для крестьян?
Чуя подвох и каверзу, он долго мялся и оттягивал ответ. Но деться ему было некуда, и он всё-таки нехотя вымолвил, что, к сожалению, наверно, всё-таки для дворян - поскольку крестьяне и читать-то не очень умели.
Ответ оказался неверным, что плачевно сказалось на оценке. Оказалось, что Пушкин, задумывая свои стихи, гениально предвидел грядущую Великую октябрьскую революцию, благодаря которой крестьяне станут грамотными и и смогут наконец-то прочитать его стихи. На этого потребителя своей поэзии он и ориентировался.
Когда-то на "халтуре". Время обеда, каждый достаёт свою нехитрую снедь. Рядом мужик открывает свёрток, там – кусок хлеба, два яйца, луковица. Гордо оглядываясь, самодовольно произносит:
Как-то разговорились мы с мужиками за чаем в обеденный перерыв о превратностях корпоративной, извиняюсь, дисциплины. И поделился я с ними одним странным наблюдением. Подметил, что приход мой в каждую новую организацию сопровождается обычно некими паранормальными явлениями.
Поступил работать преподавателем в известный институт с милыми, вольными университетскими традициями – и он мгновенно, в течение каких-то двух лет превратился в форменный концлагерь. Установился так называемый "порядок" – то есть тот же бардак, но с колючей проволокой, репрессиями и доносительством. Утвердилась драконовская, нелепая псевдодисциплина по принципу "я начальник – ты дурак", выстроенная на унижении, страхе, перекрёстном стукачестве и жополизинге. Как грибы-поганки, выросли турникеты с системой контроля времени посещения. Развелось непомерное количество наглой, разнузданной охраны. Ввели знамя, гимн, униформу. Установили сложные ритуалы внутреннего оборота служебных бумажек. Составили инструкцию по правилам их оформления – с подробным указанием, с какими полями, шрифтами и прочей орнаменталистикой их нужно выводить…
В общем, полный оруэлловско-кафкианский набор, или"цЫвильность", по благоговейному выражению тамошнего фюрера. Всё это безобразие до такой степени не соответствовало моей природе, что вскоре меня оттуда выгнали, причём буквально угрожая физической расправой.
Перешёл я работать в другой вуз, вполне демократичный – и вскоре в нём тоже ужесточилась дисциплина. На проходных появились турникеты. Расплодилась и обнаглела охрана. Увеличился и усложнился ненужный бумагооборот. Заговорили об униформе. В общем, отовсюду попёрли ростки "цЫвильности"… Но тут я свалил и оттуда.
В общем-то, если подумать, то зря я это своим коллегам рассказал. Дело в том, что и у нас в последнее время тоже начали помаленьку трудовую дисциплину крепить. Вдруг завёлся, например, контроль времени прихода и ухода, чего отродясь не было. Или недавно вот появилась подробная инструкция по правилам оформления служебных бумажек… Так что мужики меня выслушали внимательно и довольно угрюмо. Сказали, что теперь им ясно, из-за кого весь геморрой.
– Да вы цените, что имеете, и радуйтесь, что ещё ленинского субботника нет – начал отмазываться я. И услышал в ответ, что если ещё и субботник введут – точно будут знать, кому морду бить.
И что вы думаете? Буквально через минут пять в столовую вошла секретарь и велела нам ознакомиться с документом, извещающим о скором, всеобщем и обязательном субботнике по уборке офиса.
Эффект был силён. Мне реально чуть сгоряча не навешали.
Встретились не так давно двое бывших моих однокурсников. Ну, то есть по всему получается, что учились они вместе, а вот друг друга напрочь не помнят. Шутка ли, тридцать лет прошло, да и поток-то был большой, а специализации у них – ну совсем разные. В общем, ни одних и тех же преподов мужики не могут вспомнить, ни общих товарищей – ну, обидно им даже стало, как же так. Уж вроде бы всё перебрали – нет, каждый своё только и помнит. Пригорюнились. И тут вдруг одного осенило: – Слууушай, а помнишь, как на втором курсе <называет мою фамилию> нажрался? – Нуууу! Кааак же! Да это ж целый цирк был! – Ну! Его ж тогда дружки зачем-то на лекцию пьяного принесли! – Препод стал докапываться, а тот в него мусорным ведром запустил! – Лекция была сорвана! – По двору его тогда всем курсом несли, вот было шествие! – Ага! Я за левую ногу нёс! – А я – за правую руку... Погоди-ка... – Погоди-ка... Серёга... Серёга?! Серёёёга!!! – Колька!!! Ну, здорово! Ну как ты и т.д.
Пришлось мне немного поработать на Ладоге. Институт держал там свое судно – средний черноморский сейнер, СЧС. «Портом приписки» его была Новая Ладога, и большинство рейсов совершалось по соседству, в Волховской губе. Иногда, правда, судно уходило далеко в Ладогу, изредка добиралось даже до самых северных шхер. Команда почему-то называла СЧС непременно «пароходом» и упорно требовала того же от научных сотрудников. Команда эта вообще была весьма примечательной.
Как известно, многие моряки сильно пьют. Но сказать так про команду этого самого «парохода» – значит не сказать вообще ничего. Зарплата у мужиков была смехотворной, однако все они судорожно держались за своё рабочее место. Это были голодные девяностые годы, время дефицита, карточек на спиртное и всеобщего натурального товарообмена – пардон, бартера. После того, как в рейсе улов измерялся и взвешивался «научниками», рыба поступала в собственность экипажа. Механизм её превращения в вожделенный напиток был отлажен чётко и действовал безукоризненно. Возвращающееся судно уже ждали на пирсе и на берегу многочисленные легковушки с заранее раскрытыми багажниками. И сразу по причаливанию рыба бойко менялась на громадные количества водки и спирта…
Пила команда неправдоподобно – до абсурда, невероятия, многодневного выпадения из реальности. В таком невыразимом состоянии люди постоянно жили, симулировали работу, на ходу засыпали, где и когда придется. Капитан не отставал от подчиненных и люто пил с ними наравне. Говорить о каком-либо его авторитете было бы просто смешно. Команда, а частенько – и само судно были совершенно не управляемыми. Мой приятель рассказывал, как однажды в шторм рулевой в очередной раз отключился прямо в рубке. Команда перепилась до беспамятства ещё раньше. Без руля и ветрил носился этот Летучий Голландец по ревущей штормовой Ладоге, сам по себе взбирался на гребни волн и скатывался в разверзшиеся пропасти. В рубке летал и с грохотом бился о стены спящий мертвым сном рулевой. А в кубриках катались и колотились телами в переборки бесчувственные рыбаки со своим адмиралом…
Ладожские штормы, как вы, возможно, знаете, весьма коварны. Мало того, что они налетают внезапно и бешено. Но на Ладоге ещё и волна особенная, скверная: амплитуда у нее большая, а длина – маленькая. Волны идут частым высоким гребнем, за одним крутым валом тут же встает другой. Судно не скользит по водяным склонам, а зарывается в валы и падает с вершин почти отвесно. На Ладоге запретили даже использовать длинные морские баржи – бывало, они просто ломались пополам, когда нос и корма оказывались на высоких пиках соседних волн. В общем, маневрировать в штормовой Ладоге – большое искусство. И как выходил из всех этих передряг наш Летучий Голландец, вообще лишенный управления – это совершенно непонятно и уму непостижимо.
Но история, которая мне сейчас вспомнилась, со штормом не связана. Вышло так, что «пароходу» понадобилось зайти в устье реки Волхова и пристать к небольшой деревянной пристани. Команда была, разумеется, по своему обыкновению сильнейшим образом пьяна, но на ногах более или менее держалась. Однако, вопреки обыкновению, на сей-то раз требовалось не рулить абы куда в безбрежной Ладоге, а маневрировать точно и расчетливо. Широко и бессмысленно улыбаясь, рулевой залихватски долбанул судно бортом о пристань и сбавил обороты. Брошенную с борта чалку на пристани поймали и быстро намотали на швартовую тумбу… Но тут рулевой вдруг неожиданно врубил «полный вперед». И рванувшийся «пароход», туго натянув швартовы, с корнем оторвал пристань от берега! Поскольку чалиться к ней сразу стало неинтересно, швартовы отдали, а отодранную пристань предоставили её собственной судьбе. Так она и поплыла потихоньку в Ладогу, плавно покачиваясь на спокойных волнах седого Волхова, – вместе со стоявшими на ней несколькими «Жигулятами» и «Москвичом»…
Команда же озадачилась тем, куда бы таки причалить. И тут внимание озерных волков привлек двухпалубный пассажирский корабль, стоявший у соседней пристани. Он был велик и занимал её полностью, встать рядом с ним было бы совершенно невозможно. Однако капитану с рулевым пришла в буйны головы блестящая мысль: причалить к кораблю и уже через него всем сойти на берег! Сказано – и тут же сделано. Пароход снова бурно вспенил воду и, вихляясь по широкой синусоиде, на предельной скорости рванул к белоснежному красавцу. Не знаю, что подумала команда «пассажира», только что наблюдавшая скорую и страшную расправу с мирной пристанью. Ребята забегали по верхней палубе, отчаянно матерясь и жестикулируя. Возможно, они решили, что их собираются взять на абордаж…
Заложив крутой вираж, рулевой наш, видимо, затевал причалить к «пассажиру» на всех оборотах, с шиком и виртуозной точностью. Вместо этого он с ужасающим грохотом бортанул двухпалубник так, что корпуса судов содрогнулись до основания, их и наша команды повалились с ног, и раздались громовой рёв и мат. От удара нас отбросило от высокого белого борта, как мяч, и, не снижая скорости, СЧС отвалил от помятого и ободранного им «пассажира». Но могла ли такая мелочь, как неудачная попытка причаливания, остановить нашего рулевого! Как атакующая акула, «пароход» быстро выполнил крутой поворот и, не сбрасывая скорости, снова лихо взял курс на этот пижонский двухпалубник, непонятно чего такого о себе мнящий.
И тут с верхней палубы «пассажира» высунулись два матроса, держащих на весу над водой здоровенный запасной якорь! А их капитан, изрыгая мат, проревел в рупор, что при попытке подойти к борту на нас оный якорь немедленно сбросят, и что пройдет он через весь наш корпус насквозь, как сквозь масло, учитывая большую разницу высот. И вы знаете, это вдруг подействовало, несмотря на то, что никто из нашей команды вообще, казалось бы, не был способен что-либо воспринимать и хотя бы немного соображать…
Нехотя, под хоровые проклятия и комментарии в адрес этой жлобской команды педерастического «пассажира», наш Голландец сбавил обороты, дал задний ход и медленно, вихляясь и спотыкаясь, пополз обратно – в бескрайнее Ладожское озеро. На родные просторы. Туда, где нет ни дурацких, кое-как прикрепленных пристаней, ни снобов, которым взападло дружески подставить борт своему, казалось бы, собрату – рыболовному сейнеру, ни дурацких запасных якорей, которыми нехорошие люди могут вот так вот, ни за что, ни про что вдруг дать по голове честному моряку…
Был такой предок человека Homo habilis - "человек умелый" (кто его относит к поздним австралопитекам, кто - к более поздним гоминидам). Выглядел примерно так (см. рис.): http://uh.ru/files/a/1/5708/images/005-homo_habilis01.jpg
Как-то раз проводил у нас в Герценке собрание московский методист. Пояснял он нам, преподам, что, как учит великий Фурсенко, теперь нужно не вкладывать знания, не заставлять мыслить, а только прививать полезные навыки и готовить квалифицированного потребителя. Я значицца и говорю ехидно с места: "то есть теперь у нас новая установка - на воспитание "человека умелого"?
И методист сильно обрадовался: "да, да! Вот! Очень подходящий термин!"
Сейчас 23 часа. Слышу на улице грохот и мат. Выглядываю в окно. Отрадная картина: мой новый сосед, дорогой гость города и страны, осваивается - выбивает металлическую пепельницу о перила балкона. Содержимое хабарницы летит вниз, на головы прохожим. Но до чего же всё-таки у нас народ нетолерантный. Нет бы порадоваться, что дорогой гость вовсю социализируется, а они - в крик и матюги.
Вот и недавно так же некрасиво вышло. Сосед этот пакет с мусором своим на лестницу выбросил. Стало быть, доверяет нам вынести его, это же так здорово. А соседи недовольны, на ручку двери ему этот мешок повесили. Когда дорогой гость этот ночи напролёт гуляет с земляками, музыку зажигательную слушает, вместе с ними жизнерадостно кричит, лихо танцует, громко поёт и пьёт увеселительные напитки - унылые жители дома снова капризничают. Всё им, понимаешь, не так. Домофон он сломал, чтобы бесчисленным землякам удобнее в гости ходить было - так наши опять же в претензии... Ну что за люди, просто экстремисты какие-то!
Нет, правильно в газетах пишут и по телевизору говорят: толерантнее надо, толерантнее. А то к нам ещё, страшно даже подумать, никто и ехать не захочет. Что тогда делать-то будем?
Как-то раз заявился вдруг ко мне неизвестный студент с уже готовой, престраннейшей "курсовой работой", как он сам её назвал. И потребовал её тут же принять и зачесть. Я из любопытства пролистал эту рукопись - бессвязный бред на нескольких листках, исписанных крупными каракулями. На вопрос мой, кто давал ему задание на эту курсовую, парень невозмутимо ответил, что никто. Сам он себе тему придумал - и сам же её реализовал.
Я помолчал, дивясь разнообразным превратностям преподской жизни, да и говорю: знаете, у меня единственный вопрос к Вам - почему я? Вот почему именно мне Вы этот манускрипт решили принести-то? Чем я перед судьбой так провинился?
Тут паренёк оглядел меня неодобрительно, если не брезгливо, и тоскливо так протянул: "так больше же некому... остальные-то ещё хуже..."
Училась нами в аспирантуре одна милая барышня, назову её Ирой. Занималась пресноводным зоопланктоном. Подолгу считала его под микроскопом в специальной камере. Проблема в том, что при этом глаз нельзя отрывать от окуляра микроскопа ни на секунду, пока вся проба не будет просмотрена. Иначе тут же собьёшься, сосчитанные водные козявки перемешаются с ещё не считанными, и начинай всё сначала. Так что – ни глазу дать отдохнуть, ни покурить, ни поесть, ни ещё куда сходить, сиди и считай непрерывно. Иногда – по многу часов подряд. Коллеги уж работу закончили, отправились веселиться, или просто по домам пошли, а ты знай сиди и считай, считай, считай… Неполезное это занятие. Способствует развитию неврозов и разных других расстройств, которые у Иры и не замедлили развиться.
Что-либо считать – постепенно стало смыслом и способом её жизни. Она считала трещины на асфальте, встречных прохожих, машины... Как-то раз спустились мы компанией в метро, сели в вагон. Стоим, беседуем. Одна Ира в разговоре не участвует, что-то тихо бормочет, зыркает глазами на соседей… Мы уж понимаем: опять что-то считает. Глядим, сосредоточенно обходит стоящего рядом офицера, внимательно его осматривает, выбирается в тыл. Нагибается, уставившись ему в задницу, и так замирает. Военный давно уж искоса, настороженно следит за её действиями, а тут резко оборачивается и сурово спрашивает, чего ей, собственно, надо. Ира же, не разгибаясь, смущённо отвечает ему: извините, мол, надо мне Ваши пуговицы на шинели сосчитать, я уж почти закончила, а тут, оказывается, их ещё сзади внизу много…
Помнится, ехать с нами в Кавголово кататься на лыжах – наотрез отказалась. Нет, говорит, ребята, это для меня слишком быстро. Я, мол, ёлки считать не успеваю…
Конец у этой истории хороший. Ира защитила свою диссертацию и ёлки считать перестала.
Вспомнилось вдруг. Довелось мне в 90-х годах побеседовать с одним из многочисленных менеджеров, мутной пеной поднявшихся с грязного дна на волне "перестройки". Надо ли говорить, что был он, как всё всплывшее быдло, наглым, распущенным и вальяжным.
- Знаете ли вы, что такое "реализация"? - спросил он меня со своей гнусной, пренебрежительной ухмылкой вчерашнего гопника. - Знаю - ответил я. - Это - осуществление. А то, что подразумеваете под этим словом вы, называется "втюхать".
Зашел в один НИИ по делу, надо было повидать знакомого профессора, пожилого интеллигентного человека. А у них там работает и другой доктор наук весьма солидного возраста – человек простой, душевный, но очень... как бы сказать... энергичный такой, громогласный весельчак. Переговорили с первым, прощаюсь и напоследок спрашиваю: - Как, мол, здоровье (называю имя и отчество второго).
Профессор вежливо, сдержанно отвечает: - Благодарю Вас, со здоровьем у него всё в порядке...
Помолчав, задумчиво добавляет: - До хрена у него здоровья...
И с грустной улыбкой заканчивает: - Столько, что всех нас уже тут зае..л!!!
Однажды попал я в больницу, на травматологическое отделение. Палата у нас подобралась весёлая, дружная, но совершенно, как говорится, безбашенная. Со скукой мы боролись, как могли, и были развлечения наши, надо сказать, крайне примитивными, убогими и дикими. Например, одна из дежурных шуток – незаметно прокрасться в сестринскую и по громкой связи вызвать кого-то из соседей на процедуру в клизменную. Или же просто нехорошо обозвать. Вот счастья-то у всех было… В общем, палату нашу, дурную, беспокойную и неистощимую на нелепые выходки, главврач несколько недолюбливал.
И вот привезли к нам новенького – молодого парня, попавшего под трамвай. Пацан оказался везунчиком – его протащило под этакой махиной с добрый десяток метров, а он отделался синяками, царапинами да порванной одеждой. Так что вскоре его, соответственно, и выписали. Однако первое время, пока ещё подозревали скрытые внутренние травмы – вовсю обследовали (времена были ещё советские) и на всякий случай часто держали под капельницей. Да, и ещё нам далее понадобится тот факт, что паренёк этот отличался довольно впечатляющими размерами своего "мужского достоинства".
Теперь – сам ключевой эпизод. Лёжа под очередной капельницей, парень не на шутку захотел по малой нужде. Ну, и стал просить у нас для этого какую-нибудь ёмкость. У одного из болящих нашлась пустая трёхлитровая банка. Парню помогли аккуратно подняться – так, чтобы не вытащить из вены иглу. Тут он, значит, вытащил хозяйство, заправил его в банку и с облегчением начал отливать.
В этот момент резко распахивается дверь – прибывают с обходом главврач и вся его свита. И замирают они на пороге от невиданного зрелища. Лицом к двери стоит со пущенными трусами парень. На физиономии его – самое что ни на есть безразличное, даже туповатое выражение. Правая рука поднята, в её сгиб воткнута игла, через которую в организм вливается содержимое капельницы. Левая же рука, наоборот, опущена и держит здоровенную банку, в которую засунут его неслабых размеров детородный орган – то есть тут жидкость из организма, наоборот, выливается, и вся эта восхитительная система выглядит проточной. И довершают эту чудо-картину несколько великовозрастных недоумков, стоящих вокруг полукольцом, показывающих на всё это безобразие пальцами, пихающихся локтями и глупо ржущих.
Главврач нахмурился, крякнул, помолчал, а потом мрачно заявил сопровождающим: – И ничего удивительного. В этой палате вообще одни мудаки лежат!
Не знаю, кто как, а я в девяностые за любую халтуру хватался. Ну и подвернулась нам с приятелем работёнка. Надо было сплавиться по реке Сяси в её верхнем и среднем течении, а по дороге делать разные гидробиологические съёмки. Начало маршрута было особенно интересное. Заказчик нас закинул на реку аж в Новогородчине. У единственного подъезда к воде. А дальше – десятками километров по берегам сплошные болота, да изредка - давно заброшенные, мёртвые деревни. Ни дорог, ни тропинок. Так что подобрать нас обещали далеко, в устье Воложбы. На прощанье предупредили, что если в срок на точку не выйдем – то трупы они искать не будут, вертолёт нанимать больно дорого. И мы двинулись в путь.
Много чего в пути этом интересного было, долго это рассказывать. На одном пороге мы перевернулись – и, конечно, потопили часть барахла. А также всю еду, кроме последнего шматка сала. А дорога-то, между прочим, ещё дальняя лежала... Ну, кое-как нашли берег потвёрже, выгрузились, развели костёр, сушимся. Ну и сало мокрое тоже положили на пенёк, на солнце просушить.
Спустился я к лодкам – и слышу вдруг отчаянный, яростный мат. А приятель мой, надо сказать, человек выдержанный. Матом почти не ругался. Даже когда на пороге перевернулись, всего-то парой матюгов обошлось, да и то тихо. Другой бы тут целую матерную лекцию прочитал... Что ж там стряслось, думаю? Бегу назад на полянку, по болоту хлюпаю – и вижу такую картину. Над поляной летит ворона с нашим салом в лапах. Крыльями машет судорожно, как тот попугай из мультика, когда летать учился. Дёргается, рыскает по курсу, то набирает высоту, то срывается. Тяжко ей такой кусман тащить, тянет он её к земле, но и бросить не желает. А за ней по кочкам друг мой прыгает, орёт, матерится и кулаками яростно машет. Обещает вороне извращённые наказания. Оно и понятно - другой-то еды у нас вовсе нет.
Через секунду по кочкам уже два клоуна скакало, матерщина удвоилась. И то один, то другой осклизнётся, да в болотную жижу – бац! Вскочит – и снова вприпрыжку. А ворона-то, как перегруженный самолёт, всё высоту никак набрать не может. Вот уж и опушка кончается, впереди лес стеной... Но нет – рывок, резкий набор высоты, ворона, цепляясь салом за ветви деревьев, взмывает и исчезает за кронами...
В общем, когда мы до точки наконец добрались, в ту деревню как раз автолавка приехала. Мы из лодок на берег выскочили – и с рёвом к ней. Деревенские молча расступились. Со страхом смотрели, как мы в батон вцепились и, рыча, рвали его, как Тузик грелку.
Один дедок протянул жалостно: эх, сынки, это ж как оголодать надо...
У меня был случай лет 10 тому назад. Бегал я на стадионе (сейчас-то его, стадион наш, милейшая городская власть под застройку отдала). А на стадион прям на тачке впёрся какой-то тупорылый браток. Сидит в машине, свою братковскую музыку на весь стадион врубил, пиво сосёт, скалится, а на беговую дорожку питбуля выпустил на длинном поводке. Бегущие сходят с дорожки и медленно обходят пса, братка это в силу его скудоумия тешит. Я этому питбулю и говорю: ну ты же умнее хозяина, разве не понимаешь, что тут ты мешаешь? и т. д. и т. п... И он - слушает, голову то направо, то налево наклоняет. И, подумав, уходит. К негодованию своего хозяина. С которым точно и пытаться-то договориться бесполезно.
В студенческие годы до середины третьего курса вёл я довольно странную жизнь, в некотором роде - даже двойную. Учился в Университете, и учился вроде бы неплохо. Но притом подолгу, в ущерб учёбе проводил время за городом, в дальней конно-спортивной школе. Обе мои ипостаси до поры, до времени никак не пересекались. Но однажды параллельные миры всё-таки столкнулись.
Отмечали мы однажды осенью в конюшне с приятелями-конниками чей-то день рождения. К вечеру спиртного, как всегда, не хватило. Отрядили, значит, двух самых трезвых ехать на мотоцикле за очередной добавкой в сельский магазин. На сей раз одним из наитрезвейших почему-то сочли меня. Ладно, сели, поехали. Темно, слякотно, скользко. Который уж день то хлещет, то моросит холодный дождь, кругом жидкая грязь, раскисшее месиво и лужи. А надобно спешить, время позднее, магазин уж вот-вот закроется. Пока доехали – не один раз упали, побились и перемазались глиной. Телогрейки – драные, мокрые, все в налипшей земле.
Наконец, добрались. Закупили и рассовали по всем карманам водку и портвейн, буквально ощетинившись бутылками, как ежи иглами. Порадовались – что успели до закрытия, что падали до, а не после покупки, что вернёмся не с пустыми руками и, значит, не получим по шее от ожидающих товарищей с пересохшими глотками. И двинулись помаленьку в обратный путь. Проезжая в таком непотребном виде по размякшему просёлку, мельком заметил, что обрызганная нами встречная на обочине резко обернулась и уставилась вслед, пытаясь что-то разглядеть в полутьме...
Наутро в Университете, в перерыве между лекциями, подошла ко мне однокурсница. Видно было, что она хочет о чём-то спросить, но не решается. Наконец, собирается она с духом и обращается с такими словами:
– Володя, я понимаю, что этого быть не может, но я хочу всё-таки разобраться. Понимаешь, так вышло, что оказалась я вчера случайно за городом, в деревне такой-то. И вечером на дороге встретила какое-то странное, невероятное видение. На мотоцикле мимо меня проехали два каких-то жутко грязных алкаша в ватниках, с кучей бутылок. Они ещё грязью меня обрызгали, ну, там дороги вообще в ужасном состоянии. Так вот, один из них был просто вылитый ты! Конечно, темно уже было, но сходство – поразительное, это уж я разглядела. Вот теперь не могу успокоиться, – что это было? Может быть, всё это мне просто привиделось? Но грязь-то на пальто была настоящей...
В общем, Володя, скажи ты мне честно, нет ли у тебя, часом, брата-близнеца – деревенского алкаша?
Была у нас соседка по даче, немощная старушка. Известна она была тем, что нашла чрезвычайно эффективное оружие против деревенских пацанов, нагло и безнаказанно объедавших с её грядок клубнику. Запасла она как-то ведро с фекалиями из нужника и большую малярную кисть. Вооружившись таким образом, устроила с вечера засаду в сенях. Когда злоумышленники нахально расселись по грядкам, она неожиданно вылетела на крыльцо, стала обмакивать кисть в ведро и щедро опрыскивать его содержимым шпану, торжествующе крича: "гОвнами их! гОвнами!". Враг бежал в страхе, дерьме и позоре, после чего старушку с её клубникой оставили в покое.
Был с нами на университетских военных сборах один студент. Ярко выраженный дегенерат. В течение 5 лет учебы был последним по успеваемости, вечно ныл, униженно просил у всех списать, шестерил. А на сборах выяснилось, что он служил в армии и ему положена ефрейторская лычка. И его поставили отделенным. О, как его раздуло! Единственное обращение к своим бойцам у него было "эй, ты!".
А сборы у нас длинные были - 3 месяца. Тем не менее, они всё-таки подошли концу. Наступил вечер предпоследнего дня. Вывели нас на вечернюю прогулку, как положено, с песней. А взводная песня у нас была на известный мотив из "генералов песчаных карьеров" ("В жару и в зной идёт четвертый взвод... и т. д."). И вдруг прозвучал новый припев: "когда получим мы по две звезды, дадим ефрейтору.. (по шее)". И тут Степашка вдруг загрустил, крепко задумался. И назавтра утром, в столовой, из его уст мы услышали робкое: "передайте, ПОЖАЛУЙСТА, хлеб...". Повисла звенящая тишина, да и раскололась всеобщим громовым смехом. Оторжавшись, ребята из его отделения Степашке доступно пояснили, что это ему не поможет - погоди, мол, вот выведут нас за КПП... И он в ужасе побежал к замполиту, растеряв последние остатки понта.
В общем, отцы-командиры отпустили его на волю часа на два раньше нас, и припустил он мелкой трусцой на станцию, чтобы поспеть к ближайшей электричке, провожаемый "теплыми, дружественными взглядами" однокурсников.
У меня тут интересный разговор по мобильному телефону состоялся. Мне - звонок. Плачуший пацанский голос: - Па-паааа.... Ыыыы... Меня в милицию забраа-лиии... Нужно срочно денег дать, чтобы отпустии-лиии... - Сынок, пошёл на... - Сам пошёл на...!!! - Аяяй, сынок, отцу - и такие слова.
Заставить кошку сделать что-то против воли очень трудно, если вообще возможно…
Моя Машка ещё котёнком пришла с улицы и села перед нашей дверью: молча поставила перед фактом, что будет тут жить. И зашла, и стала жить. И всё бы хорошо, но очень туго шло приучение к туалету, то и дело бывали досадные сбои. И вот, когда она в очередной раз не там оправилась, я ей как-то сдуру под горячую руку сказал: ну, всё, мол, раз ты плохая такая, так иди обратно жить на улицу, и дверь распахнул. Думал, что проникнется, задумается, исправится. Так она тут же пулей вылетела на лестницу и, горестно завывая, кубарем кинулась вниз!
Пока я схватил куртку, влез в ботинки и бросился за ней, её и след простыл. Ноябрь был, валил мокрый снег. Я три дня окрестности обходил, охрип, пока звал её, все окрестные подъезды обшарил, в подвалы лез. А нашла её случайно соседка: забилась Машка под гаражи и приготовилась там умирать. Застудилась, потом долго болела...
В общем, чувство собственного достоинства у них потрясающее. И если будет нужно, кошка действительно, без преувеличения готова за него погибнуть. Необходимо это учитывать в общении с котами! Я их уважаю гораздо больше, чем собак.
Был у нас на военной кафедре такой старый пень, подполковник Д. Он уже давно числился в отставке, но по-прежнему таскался на военную кафедру дрючить студентов. Сказать, что это был тупой и вредный старикашка – не сказать ничего. Мы, к сожалению, давно уже забыли многих хороших и умных преподавателей, но Д. – не забудем никогда. В конце XX века он вещал нам на лекциях, своеобразно окая, гыкая, завывая и эмоционально акцентируя на ровном месте: «во время войны все ваши компьютеры и калькуляторы расплавятся, а арифмометр останется!» И впрямь доставал из заветного шкафа допотопные металлические арифмометры, раздавал нам и заставлял считать именно на них. Давал расчетку на 8 часов (специально с этой целью подменялся с коллегами и добивался такого расписания, чтобы все пары у него шли именно подряд). В конце последнего, 8-го часа куда-то выходил. Возвращался ровно через минуту после окончания последней пары и торжествующе орал: «а я не уверен, что вы уложились в данный мною 8-часовой срок, может, вы на целую минуту опоздали - ведь меня же тут не было! Значит, придётся всё переделывать, через неделю всё начнём сначала!». И действительно, начинали сначала…
Так вот, на сборах он всем бригадам давал два варианта задания по определению дирекционных углов и прочей всячины, используя два же стандартных ориентира: первый - громоотвод на трубе соседнего заводишки, второй – крестик на одном из бетонных столбов забора, нарисованный коричневой масляной краской. Из года в год он использовал только эти любимые ориентиры, прикипел к ним не на шутку.
Уезжая домой после весело проведённых 3-х месяцев, мы заделали ему такую штуку. Наши альпинисты залезли на трубу и спилили громоотвод. А другая группа методично нарисовала припасенной заранее коричневой же масляной краской по одинаковому крестику на каждом столбе всего забора, точно как в сказке про Али-Бабу и 40 разбойников.
Один наш приходящий профессор-полуставочник отличался редкой скаредностью. Однажды решил проставиться по поводу своего дня рождения. На весь довольно большой коллектив кафедры принёс пару бутылок водки, несколько соленых огурцов и банку винегрета. Чтобы накрыть на стол, обратился за помощью к секретарше. Просьбу эту облёк в слова, которые потом надолго стали кафедральным присловьем:
- Только ты сервируй так, чтобы было красиво и изобильно.
Работал я когда-то в одном вузе, который теперь нередко подаётся как древнейший-первейший-крутейший в городе, стране и мире. И был у меня знакомый аспирант. Диссертацию он писал по теме, о которой там никто, в сущности, и понятия не имел: экологический риск, ГИС-технологии... В общем, руководитель у него был сторонний, из Университета.
Как-то раз, уж ближе к окончанию аспирантуры, вызывает этого знакомого зав. кафедрой и говорит: концепция поменялась! Низзя теперь, мол, чтобы руководитель сторонний был. Роняет это престиж нашего крутейшего супер-института. И ректорат рекомендует, чтобы руководителей у тебя было два. Вторым - наш. А именно - сам этот зав. кафедрой.
Парень посоветовался с научруком, почесали они в затылках, плюнули и согласились. Зав. каф. в этом деле не рубит, и на помощь его рассчитывать, конечно, не приходится. Но куда деваться-то... Работа уж почти готова.
А перед предзащитой опять этого аспиранта зав. каф. вызывает. И снова молвит ему человеческим голосом: концепция поменялась! Низзя теперь, мол, чтобы руководитель сторонний первым был. Роняет это престиж нашего крутейшего супер-института. И ректорат рекомендует, чтобы первым стоял руководитель наш, крутейше-вузовский. А именно - сам этот зав. кафедрой.
Парень опять посоветовался с научруком, сызнова почесали они в затылках, плюнули - и согласились. А куда деваться-то... Работа уж готова.
Надо ли говорить, что на защиту аспирант выходил уже только с одним руководителем. И был это отнюдь не университетский трудяга. Такая концепция, ничего не попишешь. Нехорошо, если два руководителя. Ректорат этого не рекомендует.
Знакомая "кормилица" задумчиво сказала мне, пока подопечные наши бездомные котики обедали:
- Володя, обратите внимание. Вон детская площадка, на которую выходят Ваши окна. Рёв, мат и визг постоянно такие, что находиться поблизости без вреда для слуха и психического здоровья невозможно. И ничего, всех всё устраивает, детишечки, это святое, попробуй, сделай замечание – бешеные хабалки съедят с дерьмом.
А в этом доме "наливайка". Алкаши повсюду сидят, бродят, валяются в блевотине, гомонят ночами, дерутся, даже пытаются совокупляться на лавочках во дворе – ерунда, всё понять, всё простить.
Горожане-неофиты публично оправляются, мочатся прилюдно – ну и что, нормально, не будьте ханжами.
Мой сосед-гопник ночью с грохотом делает ремонт, спать не даёт всей парадной, и все соседи терпят, c'est tres joli – ну что Вы, будьте терпимее, человек благоустраивает своё жилище.
И только несчастных бездомных животных, которых сами же они и выкинули на улицу, терпеть не могут – их нельзя кормить, их надо убить, всё зло этого города и этого мира от них и от таких, как мы с Вами.
Понадобилось недавно заведующему кафедрой что-то срочно сказать мне во время моей лекции. Он пришёл к аудитории, тихо постучался, приоткрыл дверь, дождался, пока я закончу формулировку, и жестом попросил к нему выйти. Я извинился перед студентами, выглянул за дверь, мы кратко переговорили, и я продолжил лекцию. Казалось бы, ну и что? Это же банальность, как может быть иначе?
Да, после Университета и я так же считал. А потом убедился, что иначе быть всё-таки может. Волею судеб оказался я однажды преподом в одном удивительном, громко распиаренном вузе, за гламуром и «шиком» которого прячется унылая пустота потёмкинской деревни. И оказалось, что учение тут – не основной, самоценный процесс, а маскировочное театральное действо, призванное прикрыть более "существенные" дела. Студенты и преподаватели – не главные действующие лица, а статисты, ряженые, второстепенный, бутафорский элемент интерьера...
Вот торжественно ведут по коридорам депутацию вчерашних и нынешних братков, "благодетелей и меценатов". Начальство бесцеремонно распахивает дверь в аудиторию, продолжая громко вещать, вламывается, шумно заводя дорогих (во всех смыслах слова) гостей. Вваливается толпа субъектов с характерной внешностью – без каких-либо "комплексов", не отягощённых излишним интеллектом. На узких лбах – крупными, кривыми печатными буквами начертаны максимум три класса образования...
И тут преподаватель должен мгновенно прервать лекцию (?!), вытянуться в струнку сам, заставить и студентов вскочить по стойке смирно (??!!), промаршировать к заезжим насосам и придурковато отрапортовать им – кто он есть таков, что тут, собственно, делает, кому и какую лекцию читает (???!!!). Человек несведущий такому не поверит, как не поверил бы и я сам. Однако, чистая правда...
Как-то раз такое шумное вторжение произошло и во время моей лекции. Следуя инструкции, я подошёл к драгоценным посетителям и громко выдал: "Лекцию ведёт преподаватель номер... (назвал число, выбитое на бирке - чип-карте, которую каждый из нас обязан был носить на груди)! Специальность - номер такой-то!! Срок контракта - 5 лет!!!"
Заезжие братки остались тогда довольны представлением. Видно, повеяло чем-то родным и знакомым...
И ещё одно больничное воспоминание. Немногословный сантехник, уже известный нам укротитель коварного доктора-пункционера, получил в нашей палате прозвище "Матрос". Дело в том, что он выпросил у медсестёр старую грелку, вечерами наполнял её горячей водой и подкладывал на ночь под свой исколотый зад. И вот как-то за полночь проснулись мы от его истошных криков. Совершенно неизбежный мат на этот раз перемежался криками "Тону!" и призывами о помощи. Проснувшись наконец и сам, водопроводчик показал нам лопнувшую грелку, мокрую простыню и рассказал о своём страшном сне. Привиделось ему, что в бурном море погружается он в пучину вод вместе со своей дырявой лодкой. С тех пор иначе, как "Матрос", к нему и не обращались.
Со временем, пообвыкнув в обществе, Матрос потихонечку начал принимать посильное участие в наших беседах. Более того, даже и сам рассказал несколько историй. Одна из них произвела на нас яркое впечатление. Пытаться воспроизвести её от первого лица – немыслимо. Густо замешанная на матерщине, междометиях, мимике и жестикуляции, в письменном изложении она выглядела бы совершенно дикой и бессвязной. Придётся ограничиться сухой фабулой, которую мы в своё время с трудом извлекли из густых непристойных напластований.
Итак, однажды Матрос явился домой, получив за свою работу довольно непривычное, по советским временам, вознаграждение. Благодарный клиент почему-то оделил его литровой бутылкой замечательной Посольской водки, недоступной простым смертным. Предвкушая наслаждение и глотая слюну, Матрос свинтил пробку и взялся наспех сооружать закуску. И тут раздался телефонный звонок. Другой клиент, постоянный и щедрый, да ещё и живущий неподалёку, попросил его срочно зайти к нему по какой-то сантехнической надобности. Посулил хорошее вознаграждение. Тихонько матерясь, Матрос с сожалением отставил вожделенную бутылку и побежал на халтурку. Быстренько отделался, получил мзду и поспешил назад домой. Снова добрался до заветной бутылки Посольской. Приготовил закусь. Налил стакан. С чувством, со смаком, с расстановкой принял его, приготовился привычно морщиться от злобного сивушного запаха – и замер в недоумении. Сивухой-то – не воняет! Да и вкуса мерзкого нет! Прошёл стакан-то так легко, как будто в нём была… ВОДА!!! Ааа!! Да это же и была она – вода!!! Какой облом!
Матрос стал яростно соображать, кто же мог устроить ему такую подлянку. Клиент? Да нет, не похоже, он проверенный, да и живёт по соседству, и ещё не раз обратится… Тогда – кто? И тут его осенило! Жена, падла! Больше некому! Пьянку мужнину она, мягко говоря, не одобряет. Значит, он –за дверь, а жена водку– в раковину, а взамен в бутылку – воды! А теперь, гнида, притворяется спящей, ишь, завалилась на кровать в соседней комнате! Ну, всё! Щас будем карать!
Ураганом ворвавшись в спальню, Матрос яростно стащил жену с кровати на пол и начал избивать ногами, вымещая всё своё горестное разочарование. Для отвода глаз хитрая жена изображала полное непонимание, спросонья верещала, взывала к милиции. Но преступление её было слишком свежим и страшным, никакой пощады ей не полагалось.
И вдруг на очередной минуте экзекуции Матрос почувствовал, что его… хмель забирает! Приостановив воспитательный процесс, он прислушался к своим ощущениям. Никаких сомнений, пьянеет Матрос! И понял он, что не вода была в бутылке, ох, не вода. Ну не знал человек, какая она бывает и как пьётся, водка-то хорошая…
Под конец я всё-таки процитирую Матроса. Ибо этой фразой он добил нас напрочь и, удивлённо озираясь, силился понять, почему это, собственно, все так бурно ржут. Вот что сказал Матрос своей невинно пострадавшей, кряхтящей от побоев супруге, помогая ей подняться с пола и бережно отряхивая:
В нашем районе ходить по улице довольно противно и небезопасно. Он и раньше-то никогда не отличался фешенебельностью, но уж после криминальной революции, очередного отъезда лучших и инспирированного всеобщего обыдления оставшихся - достиг просто какого-то апогея. Преобладают (и выраженно задают тон) маргиналы и дорогие гости города. Когда идёшь - если не каждый второй, то уж каждый третий встречный кроит злобную харю, скалится, харкает, а то и примеривается, нельзя ли задеть или толкнуть.
И вот недавно провёл я небольшой эксперимент. Порепетировав предварительно дома перед зеркалом, старательно состроил на улице как можно более мерзкую, хамскую, наглую и тупую рожу. И, с трудом её удерживая, двинул по тротуару, незаметно наблюдая за встречными прохожими и отгоняя мысль о возможной принудительной госпитализации в психиатрическую клинику. И вдруг оказалось, что наблюдать-то не за чем! На меня впервые никто не обращал внимания. Не злобился, не плевался, не гримасничал, не испепелял агрессивным взглядом. Хотя, казалось бы, на сей-то раз я сам дал яркий повод для неприязни. Однако, нет. Я слился с толпой и впервые стал для неё "своим".
Хватило меня метров на сто, потом мышцы лица устали, неандертальская челюсть втянулась обратно, гримаса разгладилась. Идущий навстречу мужичок презрительно, с ненавистью оглядел меня, харкнул себе под ноги и что-то прошипел. И жизнь пошла своим чередом.
В своё время было у меня двое товарищей. Вместе занимались мы в кружке биологов, ездили в экспедиции, чудили и веселились. Потом мы с одним из приятелей поступили в университет, а второй наш кореш попал в медицинский институт. Ну, прошло, значит, время, закончили мы вузы, получили свои дипломы. Последним обрёл его будущий врач - там ведь учиться на год больше. Я к тому времени уже работал в НИИ. А подельник мой по разгильдяйству своему никакой работы не нашёл - и, по тогдашнему укладу, автоматически угодил в школьные учителя биологии.
И вот по поводу всеобщего нашего одипломливания была устроена грандиозная многодневная пьянка. На определённом её этапе оказались мы все трое почему-то на Невском. Мы с учителем кренились, качались и спотыкались, но ещё кое-как передвигались самостоятельно. А новоиспечённый эскулап уже и вовсе перемещаться не мог. Висел между нами бесчувственной сосиской, волоча ноги и повесив чубатую голову. Выглядели мы дико. Прохожие от нас, в основном, шарахались. Но вот кто-то замешкался, не отскочил, мы в него врезались и остановились. И это пробудило вдруг юного врача. Он с трудом поднял хмельную голову, хмуро оглядел встречных мутным взором и вдруг визгливо заорал:
- С дороги, сволочь! Что, не видите? Наука, здравоохранение и народное просвещение идут!
Помню я свою первую лекцию по токсикологии. Я на неё так спешил, что сорвался с подножки маршрутного такси и при этом ступенькой здорово ободрал ногу. Уж до вуза доехал, а кровь все не унимается. Пришлось брать с собой на лекцию бутылочку спирта и марлю. Выглядело это так. Пробубнив минут пять и чувствуя, что кровотечение продолжается, я извинялся, заходил за доску, задирал штанину, смачивал спиртом кусок марли и тампонировал рану. При этом студенты слышали только характерное бульканье, а по аудитории распространялся сильный запах спирта. После чего я невозмутимо выходил к слушателям и продолжал лекцию, чтобы вскоре, однако, опять нырнуть за доску...
Наконец, один мальчик встал и вежливо сказал мне, что они, конечно, всё понимают... но нельзя ли мне всё-таки перенести столь обильные возлияния на послелекционное время?
На сборах у нас популярна была песня на мотив "Там, где пехота не пройдет", с куплетом:
"Когда вернемся в Ленинград Мы будем долго, долго мыться, А после много, много, много дней подряд, подряд, подряд По всем закусочным лечиться"
В общем, когда вернулись в Ленинград, некоторое время так примерно и действовали.
А была у меня тогда очень симпатичная и столь же легкомысленная подруга, которая, как потом выяснилось, ловко делила свою благосклонность между ещё многими претендентами. И вот как-то звоню я ей домой, а трубку снимает какой-то мужик. И говорит в неё вместо традиционного "алло" или там "да": "дежурный по санузлу!". Я обалдел и тут же "на автомате" громко выпалил: "вторая смена, шестой пост, проверка половой связи!!!"
Оба заржали, как последние идиоты, и повесили трубки с неадекватно хорошим настроением.
Пару лет тому назад, в последний год моего преподавания, разговорился я как-то со студентами. И вдруг один из них меня спрашивает: а застал ли я Отечественную войну? Я думал - дразнят они бедного препода, мне же пока и пятидесяти нет. Ан нет, смотрит парень серьёзно, без улыбки, ждёт ответа. Я ему и отвечаю: мол, первую-то Отечественную уже плохо помню, был тогда крайне молод, а вторую - ту, конечно, очинно даже хорошо запомнил, во всех, какгрицца, мелочах и подробностях. И опять - ни тени улыбки, выслушали, слегка покивали головами. Значит, ничего такого особенного и удивительного для них не прозвучало, всё ясно и банально, ответ принят.
Размышляя над произошедшим, пошёл я в библиотеку. А у входа там - бабуля-вахтёр. И вдруг говорит она мне: "А кудайта ты, милок, собрался? Заворачивай давай! Туда аспирантам низзя!"
Вот так я за какие-то пять минут без малейших усилий превратился из седого ветерана всех отечественных войн в юного аспиранта. Всё относительно.
Составляли мы с моими аспирантами какую-то официальную бумажку. Закончили, стали распечатывать. Я запускаю документ печататься, а аспирантку прошу вставить в принтер лист бумаги. Она вставляет, но криво, текст выглядит неважно. Шлю повторно. Барышня опять заправляет лист не очень удачно, и текст снова кривится. Так повторяется несколько раз. После чего аспирантка срывается и кричит: "Ну, что вы смотрите? Вы же мужчина! Ну-ка, вставьте мне так, чтобы хорошо стало!".
Все так и легли. Фраза эта ещё долго потом гуляла по кафедре.
Историю эту рассказала мне как-то жена моего покойного друга, д. б. н. , действительный и почетный член различных академий мира, очень талантливый паразитолог и энтомолог.
Сначала напомню, что некоторые оводы проходят одну из стадий развития в желудочно-кишечном тракте лошадей. Затем покидают его естественным путем…
Так вот, экспедиция на Украине, лето, жара, пыльная дорога. Моя знакомая со своим помощником, кандидатом наук, сидят на дороге и терпеливо расковыривают пинцетами конский помёт, ищут личинок оводов. Работа кропотливая и не очень-то приятная, но ничего не попишешь, стараются. Пот с них – градом…
А по дороге идут щирый дiд (всё как положено – висячие усы, соломенная шляпа и т. д.) та и малесенький хлопчик. Остановились. Долго смотрят на взрослых дядю и тетю, занятых таким странным делом. Потом дед неожиданно дает внуку затрещину, поднимает палец и говорит: "ось, бач, Мыкола, учись хорошеньку, а то будешь усю жизнь, як те москалики, в г… ковыряться!".
Были мы в студенчестве моём на Белом море, на летней практике. Жили на острове, в бараке. Преподы на втором этаже, мы – на первом. И каждый вечер шла у нас пьянка. А потом припасы наши кончились. Ближайший магазин – на Большой земле, туда судёнышко изредка ходит. Вот и отправили мы на нём делегата с деньгами и авоськами – закупить чегонить пожевать, а главное – чтобы горючего, горючего-то взял побольше. И преподы тоже за харчами собрались. Но им наши буйные пьянки-гулянки к тому времени уже здорово надоели. Оно и понятно – им же хотелось не за нами следить, а самим спокойно бухнуть. Поэтому они в магазине глаз с нашего засланца не спускали, так и ходили за ним следом, караулили, чтобы он чего спиртного не купил. Так и не удалось ему отовариться. Хорошо, улучил он момент и мужику знакомому с нашего острова деньги сунул – тот нам водки потихоньку и взял. И тоже на остров обратным рейсом вернулся, вместе с нашим фуражиром и преподами. А эмиссар наш гордо продемонстрировал преподам купленные пряники да конфеты.
Теперь, значит, задача – как горючку у мужика из деревни забрать и незаметно в барак доставить. Преподы-то нас ой как хорошо знали, чуяли подвох, на стрёме были. Всех, кто с сумками в барак заходил, останавливали и шмонали. А дело уж к вечеру идёт... Пригорюнились мы. Как же так, и водочка есть, и близко, и наша – а никак её не взять. Опять же, надолго ли у мужика того терпения хватит, на такое наше богатство-то любоваться? Ведь позарится он, рано или поздно...
И тут меня осенило. Взял я здоровенный бидон сорокалитровый, с которым мы за водой ходили, да и пошёл, будто к роднику. А сам – боком, боком – и в деревню. Забрал у мужика бутылки, каждую обмотал полиэтиленом, в бидон их засунул. Дошёл до родника. Бидон водой залил, на горб взвалил и, пошатываясь от такой тяжести, в барак поплёлся. А в окне второго этажа, уж вижу, начальник практики торчит, как кукушка из часов – окрестности озирает, меня поджидает. Увидел – и бегом вниз. Встречает в дверях, ехидно улыбается. Ну – говорит – колись, куда ходил? Я – дык вот, вот она, водичка-то родниковая, полный бидон. Хмыкнул он недоверчиво, приподнял бидон, покачал – да, тяжёлый, и стекло не звякает, бутылки друг о друга не стучат. Застёжки с крышки снимать не стал, так пропустил.
Через час спустился он к нам на этаж, хотел что-то про планы на завтра сообщить – и глазам не верит: все уже в зюзю бухие, за столом сидят с красными рожами, весёлые, матерную песню горланят. Он прямо опешил, только и спросил: - КАК...? И обратно ушёл.
А у нас уж дым коромыслом, и всё нам пофиг. Долго ли, коротко, но коснулся разговор одной студентки нашей – девчонки вроде бы и неплохой, но уж оооучень страхолюдной. (Забегу вперёд: она потом специально на дальнюю северную метеостанцию распределилась, где уж наверняка одни мужики - и попала, бедняга, в маленький, сугубо женский коллектив, сформировавшийся по этому же самому принципу сплошь из её таких же товарок по несчастью). И вдруг говорит один из наших, размякший и подобревший: а вот жалко мне её, мужики, ей-ей, жалко. Она ведь никогда не то что... это самое... она ведь даже "его" живьём не увидит. Это ж разве жизнь? Так давайте мы её пожалеем, штоле?
Тут и самые пьяные встрепенулись, согдрогнулись – ибо уж очень страшна была эта особа, и нет в природе такой дозы, после которой на этакий подвиг сподобишься. Ты чего же это – говорим – совсем уж допился, брат? Офигел? Что предлагаешь-то, сам подумай! Вот сам и "жалей"! А парень этот только усмехается – да нет, нет, мол, мужики... не так вы меня поняли, на такое-то и впрямь никто не решится, сколько водки ни стрескай. А давайте мы того... ну, пока в кураже... просто покажем ей! Все вместе, во! Это ж будет ей на всю жизнь воспоминание. Да вон она, гляньте в окно – как раз в туалет пошла.
И до того был народ наш уже хорош, что предложение это показалось нам очень даже дельным, вполне себе гуманным и альтруистичным, и в чём-то даже жертвенным и благородным. Сказано – сделано. Накатили мы ещё, высыпали наружу гурьбой, подошли к покосившемуся туалету "типа сортир", встали в шеренгу – и все пятеро разом вытащили. Стоим, значит, как перед психической штыковой атакой, строем, с оружием наперевес. Ждём.
И вот медленно открывается дверь туалета – и выходит оттуда... начальник практики.
Стал он как вкопанный. Медленно нас оглядел. Выматерился. Головой покачал. Рукой махнул. И пошёл восвояси.
Скажите, как вы считаете, стоит ли верить приметам? Вот это да, – ответите вы. Фффуу.. Аяяяй! А ещё профессор. А ещё доктор. Стыд и позор мракобесу.
Что вам сказать... Как известно, у Резерфорда над входом в лабораторию была прибита подкова. Когда его спрашивали, неужто он в приметы верит – Резерфорд это решительно и категорически отрицал. А затем лукаво добавлял, что подкова-то, говорят, приносит счастье всем – и тем, кто в неё не верит, тоже. Так уж пусть лучше висит.
Когда я преподавал в Древнейше-Профессиональном Первейше-Техническом, были у меня ученики–студенты и аспиранты. Во-первых, так было положено: как выразился на одном собрании красноречивый ректор, "каждый профессор обязан поиметь двух аспирантов". Во-вторых, я действительно тогда так безо всякого пафоса или расчёта понимал профессорский долг.
Работа эколога – полевая. Без экспедиций – стать специалистом невозможно. А экспедиция – это деньги: гранты или договоры. А гранты у меня были небольшие. Потому, что большие давали тем, кто с вузовским руководством в родстве, да тем, у кого язык подлиннее да пошершавее. Потому взял я за правило – экономя на зарплате, откладывать на экспедицию, а летом обязательно вывозить своих подопечных в поле. При этом каждый год, в каждый полевой наш маленькая группа работала на одного из дипломников или аспирантов. Все мы разом собирали материалы только для него. А иначе, одному, в принятые сейчас сроки материал на хорошую дипломную работу и на диссертацию просто невозможно собрать.
И вот настал очередной полевой сезон. На сей раз пришла нам очередь поработать на одну из моих дипломниц, наметившую себе объектом исследований Бокситогорский алюминиевый комбинат и его влияние на окружающую среду. Для экономии средств и расширения возможностей скооперировались мы с моими бывшими коллегами из ГосНИОРХ, которые ехали в те края по своим делам. Решили, что мы им поможем, они – нам, и всем хорошо будет.
Забирать нас приехали они ко мне домой двумя машинами. Ребята мои уже наготове ждали. Быстренько загрузили крытый УАЗ, расселись. Я сижу в головной, в кабине УАЗа, рядом с водителем. Вроде всё готово, можно стартовать. И тут прямо на наших глазах, безо всяких видимых причин, зеркало заднего вида выпадает и звонко разбивается об асфальт. Переглядываемся. Путь всё-таки неблизкий, да и людей везём, молодёжь, я за них отвечаю, опять же... Устыдились, тронулись, поехали.
Вся эта экспедиция с первого же дня пошла как заколдованная, через пень-колоду, просто сплошные проблемы да неприятности... Но это бы ещё ладно. На обратном пути, уже в километре от города, у этого самого УАЗа на ровном, как говорится, месте вдруг на ходу слетает правое переднее колесо. В кабине на этот раз оказывается мой аспирант. УАЗ на скорости валится на правый бок, переворачивается. Аспирант вылетает из окна, бьётся оземь. Вопреки всем законам нашей земной физики, махина УАЗа не придавливает его, как должна была бы сделать, а перелетает через него, задевая по касательной и местами слегка обдирая кожу на голой спине. Приземляется рядом с ним и, кувыркаясь, катится дальше, в кювет.
Аспирант отделывается битой спиной и шоком. Водитель – цел. Пробы – в основном, вдребезги, да фиг-то с ними. Если бы УАЗ упал туда, куда ему положено по законам гравитации, аспиранта бы просто не было, а я бы вам не рассказывал сейчас эту историю. Так как пребывал бы в совсем другом месте.
Так закончилась наша экспедиция. Пользы она не принесла никому, хотя какая-то часть проб и уцелела. Вскоре меня начали выживать из института, поскольку я напрочь отказался шестерить на дочь одного из руководителей этого вуза.
И тут девочка-дипломница, для которой мы проводили эту экспедицию, оказалась, как говорится, не промах. Увидев, куда теперь задул ветер, в аспирантуру она пошла к этой самой дочке. Активно на меня стучала. А когда со студентов стали массово требовать на меня нелепые доносы, чтобы иметь хоть какой-то повод меня выставить за ворота, – приняла в этом благородном деле живейшее участие, помогала, агитировала, запугивала, угождала. Кончила же тем, что, отвечая специфике этой дочки, сменила ориентацию и стала её активным партнёром, на основании чего довольно далеко продвинулась сейчас по служебной лестнице.
Выпавший из машины аспирант также здравствует. Когда меня выперли, угрожая физической расправой, он уже защитил под моим руководством диссертацию – и с улыбкой сообщил мне, что будет теперь читать отнятые у меня лекционные курсы, благо такое предложение сделала ему всё та же дочка.
Был у моего брата в военном училище курсовой офицер по прозвищу «Тормоз». И так он всех замучил, что послали ему курсанты бандеролью подарки ко дню рождения: велосипедный тормоз и книгу Ф. М. Достоевского «Идиот». Подарки имениннику не понравились. Свои претензии он выразил перед строем:
- Велосипеда у меня, товарищи курсанты, нет. А книга, наоборот, уже есть одна.
Это произошло на кафедре электрических машин в одном из мореходных училищ. В восьмидесятых годах, при Черненко. Когда этот деятель пришёл к власти, повсеместно начали усиливать идеологическую борьбу. Вот и в эту мореходку тоже прислали "политического комиссара". Какого-то там инструктора райкома или горкома, шут их знает. Проверять степень идеологизированности вопросов из экзаменационных билетов. И тот высказал преподавателям претензии: почему в билетах не освещена мудрая политика партии, ее руководящая роль? Ему говорят: дык, это же электричество! А он: ну и что? Вот дайте сюда билеты, я вас сейчас научу, как нужно подходить к делу. Та-а-ак, что тут у нас? Закон Ома? Фигня какая-то… Ну, ладно, теперь будет – "Закон Ома в свете решений XXV съезда КПСС" и т. д. …
И всё это – с самой убийственной серьёзностью. "Идеологизация" науки бодро продолжается в том же духе. Преподаватели переглядываются, кто – обескураженно, кто – наоборот, ехидно и даже злорадно, но притом все помалкивают. Наконец, на очередном вопросе проверяющего "А это что тут такое – "канализация электрической энергии"?" – зав. каф. не выдерживает и злобно отвечает: "А это куда электрики серят!!!"
Была у меня в кураторской группе студентка одна, первокурсница. Хорошая такая девчонка, умненькая, красивая очень, незлая – в общем, всё при ней. Но – с некоторыми странностями. Так сказать, богемного склада. В общем, не всегда и не во всём предсказуемая…
Как-то раз подходит она ко мне по личному делу. Хочет поговорить, попросить совета или помощи в решении одной проблемы. А у меня был короткий перерыв между лекциями, хотелось успеть кофе попить. Ну, я и предложил вести разговор по дороге в институтское кафе: так успеем и дело её обсудить, и перекусить.
Встали мы в очередь, беседуем тихонько. Подходит наш черед. Спрашиваю: что, мол, вам брать – кофе или чай?
И тут она поворачивается ко мне. И окидывает вдруг удивительным взглядом, который я помню вот как сейчас. В нём причудливо смешались отрешённость, какая-то странная истома, недоумение и даже заметное раздражение. И отвечает она мне на это медленно так, слегка врастяжку: "Слу-у-ушай, не грузи меня проблемами, а? Выбери сам. Ты – мужик, тебе и решения принимать".
Запомнился один студент с трудом угадываемого пола, наглый, немытый, прыщавый, вонюченький. На экзамене мычит что-то дикое, но совершенно не стесняется своего невежества, наоборот, вовсю нахальничает. Я ему выношу вердикт: ничего, мол, не знаете, в следующий раз приходите. И только если сумеете подготовиться - иначе бессмысленно. И вдруг этот бандерлог мне внятно так заявляет: "я не знаю? Ну, эээ, Вы мне того, самооценку-то не занижайте!"
В 90-м Горбачёв стал президентом СССР. Тогда политика была в моде, а люди ещё не успели окончательно осатанеть. И охотно делились друг с другом новостями и впечатлениями о политических событиях. И вот как-то вёз меня таксист, по дороге разговорились, он и спрашивает: ну, а ты бы, мол, взялся президентом работать?
Я посмеялся и говорю: нет, нафиг мне нужна такая головная боль. Да мне бы и знаний для такой работы не хватило. Я же экономику очень плохо знаю, юриспруденцию, социологию, политологию, да ту же психологию, к примеру. И ещё много чего там знать и уметь нужно.
Таксист покривился и решительно отвечает: а я - смог бы! Взялся бы! Хули там. Подумал немного и добавил: расстрелял бы всех к ебене матери, и дело с концом.
Студентов горного в форму нарядили сравнительно недавно. А за преподавателей принялись гораздо раньше. Вызывали нас по очереди в ателье, снимали мерку и через какой-то промежуток времени выдавали готовую "спецодежду". И было у нас с этим связано много грустных и смешных историй. Со мной, например, произошла такая. Стою я как-то у входа, на 22-й линии, жду приятеля – он вот-вот должен подъехать. Тут паркуется рядом BMW, вылезает из неё мужик характерной наружности и – ко мне:
Когда Союз нерушимый ещё не окончательно развалили, но уже изрядно его расшатали, успел я побывать в Узбекистане. Ташкент, Самарканд, Бухара. Жаль, Белую Хиву так и не увидел... Привёз домой в Ленинград несколько красивых подарочных пиал с надписью на русском языке "Память о Бухаре".
Одну из них решил подарить своему приятелю и постоянному собутыльнику - большому ценителю не только Зелёного змея, но и хорошего зелёного чая. Приятель такому подарку обрадовался, но, изучив надпись, не удержался от критики. Мол, что на память о себе пиалу дарю - это хорошо. Но зачем я себя с большой буквы-то прописал? Мания величия одолела, что ли?
Мог бы, говорит, написать и проще: бухарю на память от бухаря.
Ректор вуза, где я раньше работал, мягко говоря, несколько косноязычен, но притом весьма словоохотлив. Так что народ за ним просто записывать перлы не успевает. Недавно вот, выступая перед немецкой делегацией, заявил: "помню, помню, с удовольствием ходил я по стенам вашего замечательного города...".
Рассказавший мне эту историю добавляет: "с тех пор называем его "человек-паук".
Старинная история про Техноложку. Рассказчик, пожилой уже, вполне достойный и уважаемый человек, заявил, что сам был всему этому свидетелем. Итак, однажды, в стародавние советские времена, поспорил там один студент с преподавателем на бутылку коньяка, что спишет на его экзамене. Причём спишет в любых, самых неблагоприятных условиях. И никоим образом «препод» этот помешать ему не сможет. Ну, ударили по рукам. На экзамене препод сел прямо напротив студента и давай прямо-таки есть его глазами. А тот и не смотрит на чистый лист перед собой - сидит себе, спокойный, как слон. А время идет. И вдруг... в аудитории гаснет свет. Но препод - не промах: хвать студента за обе руки! Так они и просидели какое-то время, держась за ручки. А когда свет наконец вспыхнул, на столе перед студентом оказался лист с готовым ответом! Препод аж с лица сбледнул, но проигранное пари - признал, куда ж тут деваться.
И вот один из очевидцев (рассказчик) вышел из аудитории, где экзамен шёл, и однокурсникам хвастается, какое чудо видел. Понятно, все дивятся. А один из однокурсников - ухмыляется: кому, мол, рассказываешь-то? Кто, по-твоему, ответ написал, затем пробки вывернул, а потом под партами с этим готовым ответом ползал?
Дело было в далёкие годы моего студенчества. После второго курса вывезли нас на летнюю практику. Жили мы в общаге. В коридоре около входа висело довольно большое зеркало. Рядом с ним вывешивались разные полезные объявления, а также, по традициям того времени, шаржи и карикатуры на провинившихся накануне (в стиле "позор пьянице и дебоширу Горбункову").
Но однажды вечером наш студент это зеркало вдруг разбил. Очевидцы утверждали, что отнюдь не случайно уронил, а наоборот – совершенно злонамеренно сорвал со стены и с силой грохнул оземь. Дело было так. Студент этот, вырвавшись на свободу из-под родительской опеки, немедленно сорвался в сильнейший загул. К вечеру он частенько напивался до полного умопомрачения, всячески буянил и чудил. Соответственно, не раз становился героем обидных околозеркальных карикатур.
Той злополучной ночью он, по обыкновению раскачиваясь и горланя песни, возвращался домой в прескверном настроении. Спотыкаясь о ступени крыльца, заплетаясь ногами и кренясь, как подбитый самолёт, с грохотом ввалился в коридор. С трудом выровнялся, опершись о стену. И тут прямо перед своим носом увидел карикатуры. В том числе, разумеется, и в очередной раз уже посвящённые его персоне. Это зрелище его окончательно взбесило, и он стал перемещаться вдоль стены, опираясь на неё руками, поочередно срывая карикатуры и в ярости швыряя их на пол. Дойдя до зеркала и уставившись на него, взревел: "ну, это уж слишком, до чего гнусную рожу мне нарисовали!". Сорвал и этот нехороший шарж и бросил себе под ноги. Брызнули осколки…
В какой-то мере навеяло фразой "я бываю крайне агрессивным, когда задевают меня или мои интересы".
Сейчас, как говорится, только ленивый о Крыме не пишет. Я хоть и ленив, но тоже, пожалуй, пару строк напишу. Вот, правда, политики особой не обещаю, аполитичен я, что поделать.
Сначала – не о Крыме, а о Сухуми. Был я там в восьмидесятых, в сентябре, поехал отдохнуть после военных сборов. Зашёл в обезьяний питомник. Получил огромное удовольствие от наблюдений за обезьянами. В основном, были они гораздо приветливее, добрее и смышлёнее дорогих соотечественников, да и в общении приятнее. Но вот дошёл я до вольера с павианами, двинул вдоль него по песчаной дорожке. И чем-то не приглянулся краснопопому павианскому пахану, сидевшему у своего гарема. Был он грузен, злобен и угрюм. Очень уж нелестно предполагать, что увидел он во мне конкурента, но других версий мне что-то не измыслить. Одним словом, вскочил он, подбежал к решётке и начал мне всячески угрожать. Скалился, яростно верещал, размахивал руками, подпрыгивал и приплясывал. И пока я шёл вдоль его вольера, так и бежал рядом со мной вприпрыжку, что-то выкрикивая и злобно беснуясь. Ну, кинул я ему пару орехов, посмеялся и дальше пошёл.
Теперь – о Крыме. Отдыхал я в девяностых на Тарханкуте. Из моря почти не вылезал, то с маской нырял, то устраивал долгие заплывы вдоль берега. И вот как-то раз плыву я себе вдоль обрывистого, скалистого берега, думаю о чём-то своём. А кое-где там под обрывом небольшие пологие пляжи встречаются. И вот проплываю я такой пляжик, длиной он – метров сто от силы. А с краю пляжа этого расположился какой-то отдыхающий со своей семьёй. Был он грузен, злобен и угрюм. И, видимо, заподозрил, что направляюсь я к другому концу этого пустого пляжа. Подскочил он, подбежал к берегу и начал мне всячески угрожать. Скалился, яростно верещал, размахивал руками, подпрыгивал и приплясывал. И пока я плыл вдоль берега, так и бежал рядом со мной вприпрыжку, что-то выкрикивая и злобно беснуясь. И пока я не скрылся за скалами, так и преследовали меня визг, мат – и дежа вю.
Не знаю уж, какой он национальности был, украинец, русский или ещё кто. Но с сухумским собратом своим он был схож чрезвычайно. Правда, тарханкутский клон был намного гнуснее, так что орехов я бы ему, пожалуй, не дал, даже если бы они с собой и были.
Здесь, на славном сайте "анекдот.ру", явно считаются дурным тоном пошлые баечные штампы. Например, "занавес!", "тут все полегли", "маршрутка ржала ещё час" и т. п. Что, на мой взгляд, справедливо. Однако в этой истории без занавеса и всеобщего ржания ну никак не обойтись. Как говорится, из песни слова не выкинешь...
Есть на одном крупном водохранилище замечательный гидробиологический институт, основанный ещё легендарным полярником И. Д. Папаниным. Сотрудники института живут тут же, в небольшом посёлке. Их любимым детищем и местной достопримечательностью является самодеятельный театр. Так или иначе, к театру имеют отношение все. Научные сотрудники там – и режиссеры, и актеры, и рабочие сцены, и, конечно, зрители.
Однажды, теперь уж немало лет тому назад, ставили в этом театре какое-то попурри по А. Грину. Кажется, в основе сюжета была "Золотая цепь", ну и ещё отовсюду понемногу. По сценарию, главный герой в конце должен прочитать свой основной монолог, и сразу после этого какие-то плохиши сталкивают его в пропасть. В качестве последней использовался "колодец" в центре сцены. В "колодце" в этот вечер по долгу службы сидел рабочий сцены - тоже, естественно, молодой ученый. Однако накануне он крепко погулял, и в душной яме ему к концу спектакля совсем поплохело... И вот сильный, трагический финальный монолог главного героя вдруг прервали характерные звуки из глубины "колодца" - крещендо и фортиссимо... Один за другим заржали все - зрители, актеры, наконец и сам режиссёр...
Все, кроме главного героя. Он-то знал, что последует дальше. И верно - прямо в колодец его, согласно сценарию, безжалостно и сбросили. Видимо, приземлился он куда надо - из колодца раздался глухой, злобный и тоскливый мат талантливого трагика. Это окончательно добило и размазало присутствующих. Кто-то ещё оказался в силах дать пресловутый занавес...
Шёл я как-то на работу. Прохожу мимо подворотни, а оттуда голодная бездомная собака выходит. Пришлось отдать ей большую часть завтрака.
Вечером возвращаюсь тем же путём, уже в компании своего аспиранта. Вижу - опять собачка эта у той же подворотни стоит, прохожих заискивающе оглядывает. Говорю аспиранту: вот, мол, собаку эту утром я уже тут повстречал.
Между тем подходим всё ближе. И тут несчастная эта собака меня подслеповато оглядывает, с кем-то путает и, поджав хвост, с визгом бросается в подворотню. Аспирант мрачно отвечает:
Когда я учился в универе в стародавние советские времена, был у нас на курсе парень один, раздолбай редкостный. Однажды он особо злостно загулял и пропустил аж целый семестр. Не был ни к чему допущен, а к чему его всё-таки допускали, о том он не имел никакого понятия и сдать не смог бы ни при каких обстоятельствах. А тогда с этим было строго. Замаячило неизбежное отчисление.
И тогда в универ пришел его дедушка. Найдя одного из нужных преподов, он смиренно сказал ему, что Саша – хороший мальчик и ему надо поставить зачет. Препод вежливо объяснил, почему это невозможно, что Саше до зачёта – как до звёзд и т. д. Дед его вежливо же выслушал, ласково улыбнулся – и снова: да, да, да, всё так, но хорошему мальчику Саше нужен зачёт. Препод – повторно объясняет, что сие невоможно никак, дед выслушивает – и снова своё. И так – изо дня в день, часами, пока препод не сломался и не поставил этому Саше зачёт, просто оберегая свой рассудок. И тогда дед методично принялся за следующего… Послать подальше старика в те времена никому в голову не пришло бы, в общем, управы на него не было. Я видел, как на нашей кафедре один препод от него минут 40 прятался в туалете, а дедок, ласково улыбаясь, терпеливо ждал у выхода. И когда препод вышел, дед тут же снова взял его за пуговицу и принялся за старое… Так он изнасиловал всех, включая военную кафедру, и внук остался учиться.
Заведующая той лабораторией, в которую я в юности попал сразу после Университета, страдала (а точнее, вовсю наслаждалась) энергетическим вампиризмом и манией величия. Поочерёдно затаскивала сотрудников в свой кабинет и подолгу что-то проникновенно вещала, заглядывая в глаза. Доводила этим своих неустойчивых, нервных тёток до дурноты и окончательного обалдения. Уйти не давала - успеете поработать, а вот послушайте-ка, что я скажу.
Не избежал её гастрономического внимания и я. Но вы сами понимаете - работяга-аспирант, да ещё советский, загнанный и измученный недосыпом, да вырванный вдруг из гонки и усаженный на мягкий стул, да подвергнутый вкрадчивым, монотонным речам... Через пару минут я громко захрапел и чуть не свалился со стула. Был разбужен визгом возмущённого начальства - как же это так, тут такие важные руководящие установки даются, а я, гад, заснул! Непочтительность!! Вольнодумство! Что я ваще себе позволяю, как я мог!?
Пародируя её задушевные вампирические интонации и изо всех сил стараясь не заржать, пояснил, что у меня прикрытые глаза - это же ж наоборот, верный признак глубочайшей сосредоточенности! Ну как у Шерлока Холмса при титанической работе мозга, когда он обдумывал особо сложные задачи. Просто я предельно сконцентрировался!
Был исторгнут и от дальнейших вамп-сеансов освобождён, как некачественное сырьё.
Приболел я недавно. И обратился, значит, к врачу. Доктор – здоровый такой бородатый мужик, добродушного вида. Спрашивает меня: – Ну что, плохо вам, значит? Подумав, признаю, что да, пожалуй, плохо, раз уж я к врачу пришёл... Он неожиданно расплывается в широкой улыбке и говорит: – Так это же хорошо! Я удивляюсь, что же тут, собственно, хорошего. А он мне отвечает наставительно, подняв палец, с пафосной интонацией известного персонажа из фильма "Офицеры": – Есть такие профессии… Врач… Юрист… Могильщик… Ну, в общем, когда вам плохо, нам от этого – хорошо!
В день ВДВ вспоминается такой эпизод. В начале сентября 1991 года в Москве собрался пятый и последний съезд народных депутатов СССР. Я в это время был в Москве проездом, возвращался с коллегами из экспедиции с Рязанского водохранилища. До отхода нашего поезда на Ленинград (последние дни он это имя донашивал) оставалось часа два. И я изъявил желание побывать на Красной площади.
Припёрся, а там народа - немерено. Покрутился я, поглазел, а потом от скуки прибился к группе поддатых бывших десантников, афганских ветеранов, моих сверстников. Стоим себе, мирно беседуем. Никого не трогаем. Ну, матерок слышится. Ну, попиваем себе водку из горлышка, по кругу передавая – так жарко же, пить-то хочется.
И тут подходит к нам дебелый депутат с широкой красной рожей, в костюме, при значке. И давай нам нотации читать – какие мы сякие да какой мы тут пример подаём, на самой-то на Красной площади. Грузил, грузил, да и оказался одним из десантников заслуженно послан на три буквы. Запыхтел, убежал куда-то. Вернулся с двумя ментами. Ткнул пальцем в обидчика. Они и разговаривать не стали – давай его винтить. А его развезло, он и обороняться не может. Ну, я и вмешался благодушно так: да ладно вам, говорю, ребята, оставьте вы его в покое. Ну, подумаешь, депутата послал. Тот ведь сам напросился...
Тут один из ментов мне сапогом кээээк по корпусу врежет! Не ждал я такого, рукой едва прикрылся, каблук в локоть влетел. (Рука потом аж посинела и неделю не разгибалась). А он меня за ворот - хвать! Как рванёт! Ну, я вывернулся, рубаху только порвал.
Ну, тут десантура очухалась и сильно наказала дяденек милиционеров. Когда те шевелиться перестали, один из десантников и говорит: а что, мол, братцы, не пора ли нам пробежаться немного? Ну, вот хотя бы до ГУМа? Так-то мы и сделали. Потом повеселились, из-за угла наблюдая, как ментовское подкрепление по площади бегает, – видать, ищет кого-то. Расстались в хорошем настроении, удачи друг другу пожелали.
А вот коллеги меня приняли прохладно. Ты же, говорят, гад, час назад пошёл на Красную площадь погулять. А вернулся – навеселе, рваный и рука вон разбита.
В школе я учился ещё в советские времена. И вот, помнится, как-то раз вызывает меня историчка к доске и говорит:
- А ну-ка, докажи-ка ты нам, что именно коммунистическая партия наилучшим образом отражает надежды и чаяния народные?
Я крепко задумался, да и отвечаю: эээ… что-то, мол, даже и теряюсь как-то… Нет, извините, ничего и в голову не приходит.
Тут учительница прямо-таки поразилась моей непроходимой тупости.
- Ну как же так? Это же очевидно. Эххх… Ну да ладно, вот я вам сейчас сама докажу. Вот смотрите. Знаете ли вы, сколько было в России перед революцией самых разных политических партий, а? Да уйма просто!
Выдерживает значительную паузу, эффектно разводит руками и ехидно спрашивает:
Извините, совершенно необходимо небольшое вступление. Я много лет изучаю зообентос – водных беспозвоночных животных, живущих на дне. И вот почему-то так получается, что все знакомые мне специалисты по зообентосу, во-первых, ярые фанаты своего дела, во-вторых, просто обожают горячительные напитки. Нет, и те, кто занимается, допустим, планктоном, тоже, конечно, выпить не дураки. Но вот чтобы так, как специалисты по зообентосу – это вообще редко встретишь. Ну, всё, можно начинать.
Рассказывали мне про одного коллегу, большого знатока и любителя по части и зообентоса, и выпивки. "Любителя" – в смысле, не дилетанта, а наоборот, любящего своё дело профессионала. Дело было в одной экспедиции, где герой повествования как-то в очередной раз жесточайшим образом набрался. Проделал он это ночью, в одиночестве, без помех, когда прочий личный состав мирно спал после тяжелого трудового дня. И вот за полночь из палатки выползают две барышни - видимо, по каким-то своим надобностям. И надолго столбенеют от представившегося им совершенно неожиданного, сюрреалистического видения.
Полнолуние… Ясная, волшебной красоты ночь. По озеру тянется от берега восхитительная лунная дорожка. И сидит, значит, в озере, у бережечка, в этой самой лунной дорожке, наш знакомый, голый, по грудь в воде. Пьяный в дымину. Погружённый в себя. Наблюдателей, видимо, не замечает. Медленно, прочувствованно черпает горстями вязкий, вонючий прибрежный ил. Льёт его себе на голову. Блаженно улыбается. И со стоном наслаждения произносит: "как хорошо… как много зообентоса!"
– Ну не дурак ли этот Перельман, а? Ну и лох! Ну конкретный же дебил, придурок законченный! От таких бабок отказался! Эх, мне бы предложили этот миллион! Ну, уж я бы не растерялся! Уж я бы им классно распорядился! Да я уже всёёё продумал! Перво-наперво, значит, купил бы я…
Тут я ему и говорю:
– Так за чем же дело стало? Давай по-быстренькому докажи гипотезу Пуанкаре, и в кассу с рюкзаком!
Он удивился, поперхнулся. Да так возмутился, аж взревел:
Однажды пожилому профессору с нашей кафедры подарили на день рождения большой газовый пистолет, искусно сделанный под кольт 45-го калибра. Все мы были после кафедрального застолья слегка навеселе, кафедра - преимущественно мужская, ну и пошёл этот кольт по рукам. Пришла и моя очередь с ним поиграть. Дали его мне на полчаса. Осмотрел я его, покрутил, пощелкал - ну и всё вроде, иссякла фантазия... не уборщиц же пугать им. А возвращать до срока - тоже как-то жалко. В общем, сунул я его за пояс, под пиджак - да и пошел по своим делам.
А в коридоре останавливает меня заведующий соседней кафедрой. Заводит к себе в кабинет. Уселись мы, обсудили что-то насущное. Затем разговор растёкся по более общим темам. И тут он меня спрашивает: а скажи, в чём секрет твоей популярности среди студентов, а? Ну скажи!
И вдруг я вижу, что лицо его несколько изменяет выражение, а глаза медленно круглеют и фокусируются где-то в районе моего пояса. Простодушно решив, что это у меня ширинка расстегнулась, я опустил глаза - и сразу понял причину его замешательства. Полы незастёгнутого форменного пиджака постепенно разошлись, и из-за брючного ремня, соответственно, высунулась здоровенная кольтовская рукоять. И тут завкаф хмуро сказал:
- Эээ... ну, ладно, можешь не отвечать. И так понятно.
"Тупой дебильности сестра, ЦЫвильность в мрачном подземелье" (горноинституццкий фольклор)
Когда я в 1997 г. пришёл работать в горный институт, это был вполне демократичный вуз с симпатичными университетскими традициями. Но потом руководство решило, что "всё должно быть цЫвильно" (с). И тут наш институт неожиданно провозгласил себя лучшим вузом планеты, вопреки нагло игнорирующим его мировым рейтингам.
Одно из разнообразнейших, удивительных проявлений ЦЫвильности и вселенской самолучшести заключалось в том, что через гостеприимно открытый ранее центральный вход запретили ходить простым смертным. Теперь это стало привилегией руководства и наиболее дорогих и многообещающих из гостей. Всех остальных направили через чёрный ход. Ко вратам приставили туповатых охранников, оплачиваемых куда лучше, чем "среднестатистический" препод.
И вот приехал как-то к нам в Петербург московский коллега, профессор, с которым мы были ранее знакомы только по публикациям и скудной переписке. И захотел он зайти ко мне и пообщаться воочию. И наивно сунулся в институт через главный вход, по старой-то памяти. А ехал он из экспедиции, одет был в полевое, с рюкзаком, небритый. Одним словом, являл собой живое воплощение НецЫвильности... В общем, перехватили и заломали его бдительные добры молодцы, чуть помяли и выкинули.
Он таки упёрто сунулся через чёрный ход "для негров", но и там его не впустили, лишь брезгливо дали позвонить мне. Я спустился, пытался уговорить напыщенных охранников, тщетно напирал на его мировое имя и неудобство перед гостем. Но мне популярно объяснили, что имя и известность здесь у всех примерно одинаковые, и нехрен тут, панимашь. В итоге так и пришлось нам беседовать и листать документы и статьи, сидя на ступеньках входа, подложив под зады какие-то папки, а проходящие студенты о нас спотыкались... После этой встречи наше перспективное сотрудничество почему-то и заглохло. Зато всё цЫвильно.
"Сегодня видел, как при посадке в автобус, бабка устроила скандал, что она первая. Внимание: в совершенно пустой автобус садилось четыре человека." http://bezdna.su/?id=86021
Это отнюдь не предел возможного. Году этак в 2005-м, как сейчас помню, стоял я на конечной остановке 32-й маршрутки неподалёку от общаги горного на Наличке, ждал посадки. Я там был вообще один (ОДИН), подчёркиваю. Даже маршрутки ещё не было. Так вдруг, откуда ни возьмись, прибежала приземистая толстая бабища, явно с весьма небольшим стажем горожанки, с ребёнком за руку и опять беременная. И с ходу, с разбегу бортанув меня огромной жопой, притиснулась ровно впереди меня! И так встала. Когда я отошёл в сторону, манёвр она повторила. На третий раз, сдавая на меня уже задом, стукнулась жопищей о колено, выставленное мною углом. Заорала так, будто это я ей сам с разбегу пенделя прописал. Есть, есть женщины в русских селеньях... ну, теперь и в городах.
Некоторое время тому назад пришлось мне работать в одном гламурно-показушном вузе. И вот как-то раз согнали нас, преподавателей, на очередное собрание. Малограмотный и косноязычный ректор ("папег") их просто обожал и на каждом из них совершенно невразумительно выступал никак не менее двух часов подряд.
На сей раз речь зашла о введении системы разной оплаты преподам, занимающим одинаковые должности. Ну, сами знаете, кто в таких случаях получает преимущества. Но папег решил расставить акценты, объяснить нам, что преимущества якобы получат, наоборот, никакие не ж/лизы, а вовсе даже самые умные и работящие.
Как известно, правдивы у нас только оговорки да опечатки... Папег важно провозгласил, постукивая себя пальцем по лбу:
- Тут всё будет зависеть только от серого существа!
Запомнилась одна забавная сценка у книжной полки. Гость видит на ней несколько толстых томов дореволюционного издания с золочёными обрезами, спрашивает хозяина: - Даль? Ответ: - Брэм. Второй гость: - Мужики, вы чего это ваще такое щас сказали?
Было это в первых годах нашего века, когда меня ещё не выгнали из института, угрожая закатать в асфальт. Наоборот, тогда у начальства была на меня своеобразная дурацкая мода, как на "самого-молодого-профессора-в-институте". Вечно меня отрывали от дела и бесцеремонно показывали всем, как дрессированную обезьяну. Считали своим долгом отряжать на все тусовки, демонстрировать разным заезжим нуворишам, запихивать на торжественные собрания и т. д. Не знаю, может быть, кому-то такое и нравится, меня же происходящее очень доставало. А главное - почти не давало работать.
И вот в разгар всей этой вакханалии увидел я как-то ночью сон – цветной, очень детализированный и удивительно правдоподобный. Подходит, значит, ко мне во сне начальник и говорит: "Тут такое дело: к нам приезжает президент. Руководство посовещалось и поручает Вам перед ним на истребителе взлететь, он это любит". Я медленно офигеваю и бормочу, запинаясь: "так я же, того, этого, не умею". А начальник отвечает мне своей коронной фразой, которую и в реальности любит повторять, давая невыполнимые поручения: "профессор должен уметь всё!"
Потом отечески так утешает: "ну, времени ещё целый час, успеете разобраться, что к чему, инструкцию там почитайте, подсуетитесь! А взлетать нужно из деканатского коридора, когда делегация на этаж поднимется!". Я, будучи в полной прострации, вяло бормочу совсем уже какую-то чушь – что, мол, места там мало, полосы нет, разогнаться негде – а в ответ мне: "надо!"
Абсолютно уже деморализованный, я обреченно так говорю: "ну и где же этот ваш истребитель, пойду хоть посмотрю на него". А начальник отвечает: "видите ли, истребитель хоть и утвержден в сценарии встречи, но в смету не вошел, а потому – нет его. Ну, да ничего. Вы уж как-нибудь сами разбегитесь перед высокими гостями, только обязательно при этом ручками вот так сделайте (быстро и мелко машет ладонями), и – вж-ж-ж-ж!!! – взлетайте. Много летать не надо – пару кругов над институтом нарежете, да и можете садиться". Вот тут я и проснулся в холодном поту…