Поиск по автору:

ЗАЛ НОМЕР 33

Зал №33 выглядел, как и положено залу Британского музея — пыльным, величественным и слегка равнодушным.
За стеклом — мумии, саркофаги, амулеты, куски расколотых статуй, над которыми, вероятно, когда-то плакали.
Посетители шли неспешно: старик с зонтoм, японская студентка с фотоаппаратом, мальчик, который явно искал туалет, а не фараона.

В углу стоял запыленный ящик с надписью: "Неизвестный объект. Египет или Месопотамия. Назначение не установлено."

Он лежал здесь уже десятилетия.
Его доставили из раскопок в 1880-х, перепутали ярлыки, забыли уточнить, из какой страны он.
Кто-то когда-то предположил, что это часть оружия, кто-то — что это пресс-папье.
Однажды студент-интерн поскользнулся рядом с витриной, ухватился за край ящика — и сработал скрытый механизм.

Ящик щёлкнул.
Крышка откинулась.
Внутри лежала аккуратно свернутая салфетка с надписью на английском:
"Вы нашли тайник археолога П. Дж. Фаррелла. Если вы это читаете — значит, я всё-таки выиграл спор с Блэйком."

Салфетку аккуратно положили обратно.
Ящик снова закрыли.
Надпись на табличке не изменили.
Это ведь Британский музей. Тут главное — не трогать историю. Даже если она только что случилась.

ЛЕСТНИЦЫ-УБИЙЦЫ

В тёмные зимние вечера XVII века, когда дома освещались только чадящими факелами да крошечными свечами, лестницы представляли собой смертельную угрозу.
Их строили крутыми, узкими, без перил, с неровными ступенями.

Это было не небрежностью. Это был расчёт.
Лестницы строили такими нарочно — чтобы в случае нападения на дом враг, запнувшись, с треском скатился вниз. Хозяева знали каждый выступ, каждую коварную ступень наизусть; чужаки — нет.

Но время шло, и с нападавшими в домах стали бороться реже. Зато лестницы остались прежними.
Ночью, когда хозяева спускались в темноте к кухне за водой, под ногами хрустели половицы, сквозняк гасил свечу, и шаг влево или вправо мог стоить жизни.
Многие смерти в домах тех времён объяснялись не болезнями, а падением с лестницы.

В одной только Англии XVII века лестница была одной из самых частых причин случайной смерти — почти наравне с утоплением.
И всё потому, что идея комфорта — строительства безопасных, широких, освещённых лестниц — казалась тогда прихотью, недостойной серьёзного дома.

В домах того времени передвигались тихо, цепко держась за стены. И каждый шаг вниз был маленькой битвой за жизнь.

Когда в XVIII веке начали строить модные большие дома, вроде георгианских особняков, внутри они были не такими уж шикарными. Каменные стены были холодными, кривыми, с выбоинами и пятнами извести. А штукатурка трескалась почти сразу, как высыхала.

Чтобы скрыть эту убогую правду, начали обшивать стены деревянными панелями.
Богатые домовладельцы гордо показывали гостям новенькие дубовые панели в гостиной — гладкие, тёплые, словно дом и вправду был основательно построен.
Но за панелями оставалось пустое пространство. Очень удобное для жильцов... не совсем тех, кого звали на чай.

Мыши обожали такие дома.
Они устраивали себе магистральные дороги внутри стен, жили семьями, устраивали запасы еды и даже дрались за территорию.
Было не редкостью ночью услышать скребущие звуки — будто кто-то играет маленькими коготками на скрипке, словно в крымских домах.
Иногда за панелью завязывалась такая возня, что гости, попивая портвейн, с любопытством смотрели на стены: не начнёт ли она сейчас шевелиться.

Хозяева пробовали бороться: расставляли ловушки, держали кошек, заделывали щели.
Бесполезно. Мыши считали дом своим. Они бегали за панелями, рожали там новые поколения и со временем стали полноправными обитателями даже самых роскошных особняков Лондона.

Самое забавное: в какой-то момент в домах появились специальные слуховые отверстия в панелях — якобы для вентиляции. На самом деле эти отверстия сделали просто потому, что иначе панель задувала, дымилась от каминов, да и мыши всё равно рано или поздно прогрызали бы дырку сами.
Так что домовладельцы просто сделали вид, что это было задумано заранее.

И вот так, благодаря грызунам и холодным кривым стенам, Англия подарила миру моду на "пышную внутреннюю отделку". И никто, кроме мышей, не был этому так рад.

ОПЕРАЦИЯ "ПРИВЕТ ОТ ГРЕТЫ"

В подвале разведцентра в Челтнэме лейтенант Эдвинсон клеил на листовки пометки от имени вымышленной немецкой домохозяйки. Писал от руки: "Гюнтер, любимый, бросай это всё, возвращайся домой — у нас снова есть мармелад."
Подписывался: Твоя Грета.

Эти листовки сбрасывали с высоты 3000 футов над немецкими позициями под Арденнами.
Примерно половина приземлялась в болотах. Остальные попадали прямо в руки солдат, и там случилось нечто удивительное.

Через неделю британцы перехватили радиопереговоры Вермахта:

— Кто такая Грета и почему она пишет всем одно и то же?
— Это психологическая атака. Или, возможно, любовь.

Ещё через день один взвод вывесил белую простыню с надписью: "Грета, я иду домой. Подожди."

Лейтенант Эдвинсон промокнул перо, вздохнул и сказал:
— Кто бы мог подумать, что победу можно начать с мармелада.

В подвале Лахты пахло горячей пластмассой, рыбным перекусом из ближайшего Maxima XX и кое-где — портвейном. Сидели писари. Сидели давно. В основном — молча, сгорбившись. Пальцы стучали по клавишам, взгляд стекленел. Дух демократии был где-то между кондиционером и инструкцией по составлению постов от имени Василия Петровича, временно отсутствующего из-за простуды.

Среди всей этой хрустящей синтетики и начинающегося геморроя выделялся только Спиридон.
Он не был похож на остальных. Во-первых, у него был собственный термос. Во-вторых, у него был опыт. И в-третьих — он носил брюки с защипами. Старой закваски, как говорят на могильниках бывших отделов.

Когда-то он служил в Пятом — тогда, когда в Пятом еще говорили "шестёрки" и курили прямо у доски с фотографиями. Его уволили за пьянку, что, по слухам, само по себе было достижением — уволиться за пьянку в таком месте значило перепить само место.

Но годы шли. Настала пора смутная. Прежние товарищи ушли либо в политконсалтинг, либо в ячейки глубинного народа. А Спиридон — примазался к демократам.
И те, что характерно, взяли его. Не за душу — её уже давно не было, — а за профессионализм.
Пьяные бредни Спиридона были крепче и структурнее, чем полудохлая калаякаль от молодежи, принятой по племянным признакам.

Вот и сейчас он сидел, налив себе полстопоря портвешка в стакан с логотипом "Честные выборы. 2025".
Над клавиатурой вился пар. На экране — шаблон поста от имени "молодого отца с ипотекой, уставшего от двойных стандартов".

Внезапно — как это случается с теми, кто однажды пил в Бирмингеме и дрался в Ковент-Гардене — ему почудилось.
Мосты. Камень, мокрый от дождя.
Темза. Мягкий, глухой шум воды, как тиканье часов, если приложить ухо к крану.
И он — молодой, в пальто, с "Зенитом" под мышкой и слежкой за дипломатом из ГДР, который слишком часто посещал магазин чайников.
Всё тогда казалось понятным. Чёрным и белым. Ветром и целлулоидом.

Он вздохнул. Скрипнул клавиатурой. Вдалеке замерцала истово лампа дневного света.
Открыл Microsoft Word. Написал: "С каждым днём всё больше простых людей понимают, что за внешним лоском Лондона скрывается гниль и упадок…"

У проебалта не было имени. Точнее, было — но его давно уже никто не произносил. Он сам записывался как Девинс, что означало сразу всё: балтийскую суть, нордическую немоту и лёгкое жужжание в висках.

Он жил на окраине Риги, в доме, который вёл внутреннюю борьбу с геометрией.
Каждое утро Девинс варил ячменный кофе на газовой плитке образца 1971 года, вполголоса проклинал все три Балтики (поочерёдно), а потом садился за компьютер — старенький IBM с латышской наклейкой "Dzīvo brīvi!" и треском жесткого диска Western Digital, похожим на храп.

Он писал.

Писал в стол. Писал в облако. Писал на форумы, которые уже не существовали, и на сайт, где до сих пор было до 2,5 млн посетителей за день. Ему было без разницы.
Любимым жанром был: "Разоблачение систем сквозь призму архетипа чебурашки в спецоперационном сознании".
Каждую мысль он снабжал штампом «доказано» и ссылкой на учебник астропсихотроники.

Иногда его письма попадали в папку "жёсткое" у администратора популярного сайта. Тот, поглядывая краем глаза, сохранял особенно буйные фрагменты — для анекдотического обогащения информационного поля.

Так однажды на стол мэтра легло такое:

"Истинное лицо англосакса — это обнажённая щиколотка Кромвеля,
стёртая до пыли в боулинге Совета Европы.
И всё это — под видом обмена опытом."

Мэтр посмотрел. Помолчал. И сказал:
— Оставим. Для перспективного материала. Возможно, пригодится при работе с темой восточной тревожности.

На следующий день Девинс написал ещё:

"Вакцинация — это репетиция искусственного рождения.
Сначала — шприц. Потом — Нобелевка. Потом — поражение в правах."

Письмо лайкнуло три бота, один бывший учитель труда, Спиридон Мартыныч и неназванный бывший учитель труда.
Девинс удовлетворённо налил себе кофе и записал в дневник:
"Идеи продвигаются. Началось мышление."

И в этот момент, где-то в подвале Лахты, Спиридон отпил портвейна, зашуршал листами, скрипнул клавиатурой крякнул и пробормотал:
— Вот ведь… работает, чёрт. Система сама себя цитирует.