Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Филимон Пупер
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
На работе сижу в крохотном кабинетике, который отделен от соседнего фанерной перегородкой, не доходящей до потолка. Там бухгалтерия, сидят три дамы. Время от времени они забывают о моем существовании и заводят разговоры, для мужских ушей не предназначенные. Много нового и удивительного узнал я от них о нас, мужиках. Но такого, как вчера, еще не слышал.
Обсуждают нового менеджера. Одна другой: мол, присмотрись к нему, перспективный товарищ на предмет погреться телом. Та: - Да что в нем особенного? Нос большой, пиджак потертый. - У него не только нос большой, поверь мне. - Ты что, уже померила? - Я не померила, я вычислила. Заметила, что он в дальний сортир ходит? - И что? - А то. Зеленая ты, Танька, всему тебя учить надо. В ближнем сортире поставили унитазы американской системы, в них все время вода стоит. Нам с тобой и пацанятам с американскими фитюльками все равно, а если нормальный мужик с нормальным хозяйством сядет по-большому, у него конец в воде мокнет. Мелочь, а неприятно. Он раз-другой помучается и начинает ходить в дальний сортир, к производственникам. Там унитаз простой, без воды. - Ну ты даешь! И что, ты всех вычислила, кто ходит в дальний? - Ага. Такой-то, такой-то..(называет штук пять фамилий). Двоих я проверила, действительно размер что надо.
Тут они перешли на что-то другое, а я с ужасом понимаю, что сам-то постоянно хожу в ближний сортир и никаких неудобств не испытываю. Сижу как оплеванный. Потом думаю: ну нет, нашего брата так просто не возьмешь! С завтрашнего дня начинаю ходить в дальний!
Мой брат купил новую машину. А старую, пока суд да дело, дал жене покататься. И вот Лина рассекает по Чикаго вся из себя на черном "Гольфе". Останавливается на светофоре и слышит справа бибиканье. Два чернокожих парня в соседней машине смотрят на нее и делают какие-то знаки руками. Лина воспринимает их жестикуляцию как комплимент своей действительно незаурядной внешности, благосклонно кивает и продолжает движение.
На следующем светофоре афрочикагцы опять ее догоняют, сигналят еще активнее, машут руками как ветряные мельницы и всячески показывают, что хотят что-то сказать. Лина опускает стекло, но в уличном шуме разбирает только "How much?", то есть "Сколько стоит?". Тут она понимает, что ее приняли за проститутку и пытаются снять прямо на проезжей части. Лина в возмущении задраивает все окна и двери и едет дальше, стараясь не обращать внимания на преследователей.
Преследователи, однако, не отстают, сигналят все громче и жестикулируют все отчаяннее. Погоня продолжается некоторое время, Лина уже подумывает, не вызвать ли полицию. Но тут ей звонит муж, то есть мой братец. Лина с места в карьер начинает ему жаловаться: что за дела, черные совсем офигели, невозможно по городу проехать, начинают приставать с неприличными предложениями.
- Знаю, - смеется брат, - они мне только что звонили. - Что??? - Дорогуша, - говорит брат как можно ласковее, - вспомни-ка, что у тебя висит на заднем стекле? Квадратное такое, в рамочке. "Эта машина продается" и мой телефон. Вместе же вешали. - А, елки! Вот оно что. - Да. Главное, он звонит и говорит: "Брателло, одно из двух: или твоя жена круглая дура, или у тебя угнали машину". Ну, я тебя отмазал как мог, сказал, что повесил объявление, а тебя не предупредил. Так что сейчас, пожалуйста, аккуратно остановись и покажи им товар.
Парни купили машину не торгуясь. Видимо, очень рады были, что наконец догнали.
У знакомой дочки-близнецы неполных четырех лет, очень шебутные и не по годам развитые. На прогулке полезли на деревянную горку, предназначенную для зимнего катания, хоть мама их и предупреждала, что чревато. Разумеется, одна тут же поймала занозу в мягкое место. Даже не занозу, а щепку сантиметра два длиной.
Маме не привыкать, у нее с собой походная аптечка на все непредвиденные случаи. Достала пинцет и перекись, спустила с пострадавшей штаны, щепку извлекла. Закончив операцию, подняла глаза и увидела вторую дочь, которая стояла перед ними, разинув рот, совершенно белая. - Мама, - потрясенно произнесла девочка, - это ты что - вытащила у нее шило из задницы?
Благословенные восьмидесятые. Компания студентов рассаживается в электричке, чтобы ехать в институтский профилакторий. Все радостно возбуждены: предстоит беззаботная, полная приключений неделя. Великий и достославный бабник Вадим громогласно спрашивает у такого же бабника Тохи: - Чувак, а ты презервативы взял? - Обижаешь, чувак, - в тон ему отвечает Тоха. - Конечно, взял. Куда ж я без них? Первая вещь в хозяйстве.
И тут же прикусывает язык, потому что рядом с ним у окна сидит белокурый ангелочек Лиличка, нежное и воздушное создание, невинное до глупости. На которую Тоха имеет самые суровые виды, но Лиличка пока об этом не знает.
В ответ неловкое молчание. Но тут вступает еще один член компании, многомудрый Михалыч. - Лиличка, - проникновенно говорит он, - вот представь, приедем мы в профилакторий. Так? - Так. - Познакомимся там с ребятами и девочками с другого факультета. Так? - Так. - А у них, например, плот или байдарка. И они нам предложат сплавиться по реке. Так? - Ну... так. - Так вот, - заключает Михалыч. - Спрашивается: если не будет презервативов, то куда мы будем засовывать спички, чтобы они не промокли?
В общем, все кончилось хорошо. И спички остались сухими, и Тоха с Лиличкой к пятому курсу поженились.
Мы с компанией друзей любим ездить на кемпинг в Висконсин, это часа полтора на север от нашего Чикаго. Палатки в сосновом лесу, костер, шашлыки, гитара, лесное озеро в пяти минутах езды – красота. Пару лет назад на этом озере проходили соревнования по триатлону, в которых участвовал сын одной из наших кемпингисток, Марины. В 6 утра он взял мамину машину и поехал из кемпинга на озеро готовиться к старту, а сама Марина хотела часов в 8 подъехать туда же за него поболеть и попросила для этого мой «Аккорд». Мне не жалко, все равно сплю в такую рань. С вечера отдал ключи, а когда проснулся, выслушал от Марины историю, прибавившую ей несколько седых волос.
Надо сказать, что Марина предельно далека от образа гламурной блондинки со стразиками. Она высококвалифицированный программист, мастерски управляется с любой техникой от кинокамеры до газонокосилки, совешенно не интересуется тряпками и т.д. и т.п. Но, есть, видимо, какое-то принципиальное отличие в устройстве мужских мозгов и женских.
Бросив машину на поле, где уже запарковались остальные участники и болельщики, она поспешила на трибуну. А когда вернулась, то поняла, что не помнит, где оставила мою машину. Мало того, не помнит никаких ее внешних примет. То есть вообще никаких. Не только номер, модель и марку, но даже тип кузова и цвет. Мы общаемся давно и часто, она видела мою машину десятки, если не сотни раз, но никогда не обращала внимания на такие мелочи. Скорее светлая, чем темная, и скорее седан, чем что-то другое, но и то и другое без уверенности.
Проблема усугублялась тем, что у меня не работает сигнализация (нафиг не нужна), открыть машину можно только ключом. Позвонить мне и спросить тоже не вариант, телефоны в лесу не принимают. На парковке сотни машин, большинство с висконсинскими номерами, но и с иллинойскими не меньше трети, ищи иголку в стоге сена.
- Марин, и как же ты вышла из положения? Ждала, пока все разъедутся? - Нет. Выбрала самую криво запаркованную машину. Угадала.
Рассказали про одного человека. Трагическая, в общем, судьба. Давид Гоцман номер два, с той разницей, что работал начальником УГРО не в Одессе, а на Дальнем Востоке. По городу с ним невозможно было идти: где ходьбы десять минут, Д. М. (на самом деле его, конечно, звали иначе) шел полчаса, потому что каждый встречный считал своим долгом поздороваться и поговорить за жизнь. На вопрос спутника "Кто это?" ответ был всегда один: "Да сажал я его в таком-то году".
В перестройку Д. М. выперли на пенсию, хотя сил и желания работать еще хватало. Демократические перемены он не принял, до конца оставался убежденным коммунистом и патриотом Советского Союза, Ельцина и его клику ненавидел от всей души и считал американскими шпионами.
Личная драма этого человека состояла в том, что его сын и дочь эмигрировали в ненавистную Америку и неплохо там устроились. Жена капала ему на мозги лет 10: очень ей хотелось перебраться к детям и внукам, и в конце концов Д. М. сдался. Как видно, зря: меньше чем через год после переезда у него обнаружили запущенный рак.
Хваленая американская медицина вылечить его не могла, но и в покое оставлять не хотела. Мучила ненужными уже операциями. И вот, очнувшись после последней операции в палате интенсивной терапии, из которой, как он знал, ему уже не выйти, Д. М. увидел перед собой седого негра в черной сутане.
- Здравствуйте, я пастор Джексон, - сказал негр (сиделка перевела). - Я здесь для того, чтобы облегчить вам переход из этого мира в другой мир, лучший. Не хотите ли исповедоваться?
Умирающий молчал.
- Вы, наверно, принадлежите к другой религии? - догадался пастор. - Не важно, у нас в гоститале работают представители самых разных конфессий. Есть православный священник, католический, иеговистский, раввин, мулла. Кого вам позвать?
- Комиссара! - злобно ответил Д. М. и отвернулся к стене.
Через два часа дверь палаты опять отворилась.
- Здравствуйте, - сказал вошедший. - Я Реймонд Келли, комиссар полиции Нью-Йорка. Пастор Джексон передал, что вы хотите меня видеть.
До смерти Д. М. комиссар заходил в его палату еще несколько раз. Им таки было о чем поговорить.
Лет шесть тому назад у нас в Нью-Йорке гостили родственники из Германии. Дядя Саша и тетя Шура, по-семейному Шурики. Обоим уже тогда было за 80, но бодры невероятно. Дядя Саша – ветеран войны, пулеметчик, на передовой с января 43-го (когда исполнилось 18) и до Победы. Из-за знания немецкого его часто привлекали к допросам пленных, сейчас, наверно, встречает бывших «языков» на улицах своего Ганновера. Рассказывать о войне не любит, но если его разговорить – заслушаешься. Мой сынишка, для которого до того Великая Отечественная была где-то в одном ряду с Куликовской битвой, от него просто не отходил. Тетя Шура – портниха, до сих пор иногда что-то шьет немкам-соседкам и сама очень элегантно одевается.
Они уже собирались к нам лет за пять до того, но тогда что-то не сложилось. А тут вдруг устроили вояж по всей Америке, навестили друзей и родственников пяти или шести городах, плюс автобусные экскурсии в Гранд Каньон, на Ниагару и куда-то еще. Я бы хорошо подумал, прежде чем давать себе такую нагрузку. А они – ничего, под конец только подустали. В последний вечер дядя Саша задремал в кресле, а тетя Шура, оглядываясь на мужа, рассказала, что именно заставило их отложить поездку. Примечательная история.
Живут они, как и большинство наших стариков в Германии и значительная часть трудоспособных, на «социал» - пособие по бедности. Можно спорить, насколько это пособие помогает людям вести достойную жизнь или, наоборот, делает из них иждивенцев, но дядя Саша свою контрибуцию от немцев точно заработал. Жизнь на социал имеет свои особенности – например, нельзя держать деньги на банковском счету, а то решат, что ты недостаточно бедный, и прощай пособие. Поэтому сбережения (какие там у стариков сбережения – пару тысяч евро) хранят дома в наличке. И так получилось, что многие подруги отдали свои деньги на хранение тете Шуре. Одни были одиноки и боялись, что деньги пропадут после их смерти, другие не доверяли приходящим уборщицам и сиделкам, третьи, наоборот, жили с детьми и опасались пьющих зятьев и жадных невесток. Им казалось, что в тети-Шурином «банке» деньги будут целее – и так оно, в общем-то, и было.
«Банк» представлял собой пухлый конверт с купюрами, лежавший в шкафу. Тогда как раз ввели евровалюту, и дядя Саша понемногу брал из конверта марки и обменивал на евро. И вот он пришел с очередной стопочкой евро, открыл шкаф, чтобы положить их на место – а конверта нет! Сперва они не очень испугались: у тети Шуры была привычка, если шаги на лестнице заставали ее с конвертом в руках, куда-нибудь его быстренько прятать. Поискали в местах возможных заначек – не нашли. Поискали более тщательно – нет конверта. Перерыли всю квартиру с шагом в сантиметр – нету. Стали вспоминать, был ли в доме кто-нибудь посторонний. Нет, никого не было, только внучка-старшеклассница забегала попить чаю. Но на внучку они, конечно, не подумали. Пригласили гадалку, она поделала пассы руками и уверенно сказала, что деньги в квартире, в такой-то зоне. Эту зону (треть квартиры примерно) перерыли еще раз, с шагом в миллиметр, но все равно ничего не нашли.
Пропало около 15 тысяч евро, сумма для стариков неподъемная. О том, чтобы рассказать «вкладчикам» о пропаже и отказаться возвращать, у них даже мысли не возникло. С одной стороны, это очевидно и восхищаться тут нечем, долги надо отдавать, с другой – мало ли наше с вами поколение «кидали» и лучшие друзья, и банки, и государство. Более примечательно, что у Шуриков есть сын и дочь, они живут тоже в Германии, работают, и для них 15 тысяч – сумма ощутимая, но не запредельная. Но разве можно беспокоить детей, у них своих забот хватает. Детям тоже ничего не сказали, решили выкручиваться сами.
Они полностью перестали тратить деньги на себя, все пособие до последнего пфенинга шло на компенсацию потери. Благо в Германии есть места, где можно бесплатно получить еду – где-то тарелку супа, где-то черствый хлеб, где-то крупу или консервы. Они выучили все эти места и графики их работы и ни одной раздачи не пропускали. Тетя Шура набрала заказов на шитье, насколько позволяли постепенно отказывающие глаза и руки. Дядя Саша подрядился встречать из школы чужих детей. Еще одной статьей дохода стала сдача квартиры под ночлег командированным из России. Бизнес незаконный – квартира-то государственная – и рискованный, но одна ночь страха равнялась пяти перешитым кофточкам.
Вот я пишу это и прямо вижу кривые ухмылки читателей: мол, чем ты, автор, пытаешься нас разжалобить, у нас в России все пенсионеры так живут, а те, у кого дети понабрали кредитов или ушлые жулики выманили деньги на БАДы и пылесосы, живут в десять раз хуже. Ваша правда, только в этом не я виноват и не дядя Саша с тетей Шурой, а кто виноват, вы и сами знаете. И я не слезы выдавливаю, я рассказываю историю краха и возрождения тети-Шуриного банка.
Краха не случилось, к тому времени, когда кто-то из из подруг требовал возврата денег, нужная сумма оказывалась уже собрана. В основном нужда в досрочном возврате возникала из-за смерти вкладчиц – дело житейское, все они были уже в преклонном возрасте, и те самые пьющие зятья и жадные невестки, от которых деньги скрывались у тети Шуры, получали их в полном объеме.
Через пять лет непрерывного труда и жесточайшей экономии пропавшая сумма была полностью восстановлена. И тут внучка, давно уже не школьница, а студентка, вновь пришла в гости. То есть это был, конечно, не второй ее визит за пять лет, но в этот раз она вдруг вспомнила: - Бабушка, я у тебя однажды пила тибетский чай, мне очень понравилось. Это давно было, но он у тебя наверняка сохранился, ты же ничего не выбрасываешь.
И правда, был какой-то необычный чай, кто-то подарил, тетя Шура однажды угостила внучку, а потом его сто лет не трогала. Порылась на полках и нашла коробку с чаем. Открыла... а там конверт с марками и евро, лежит, ее дожидается. Это она, когда проводила внучку и убирала со стола, услышала шаги на лестнице и машинально спрятала деньги в коробку.
- Ну вот, - завершила рассказ тетя Шура, - Саша когда узнал, что деньги вернулись, сказал, что их надо немедленно потратить на себя, пока живы и силы есть. Вот мы и приехали.
Я был у них в Германии в прошлом году. Они слава богу, все еще живы и относительно здоровы, хотя им уже под 90. Но не молодеют, конечно. Сейчас бы уже за океан не выбрались.
Когда-то очень давно Паша Краснопольский был моим соседом по даче. Участки принадлежали нашим тещам, мы появились там почти одновременно и сразу подружились. Нас многое связывало: оба приехали в Москву из провинции, рано женились, быстро наплодили детей - через несколько лет на даче пасся уже целый выводок, двое моих и трое Пашкиных. Оба не то чтобы были подкаблучниками, но уважали жен и не отлынивали от семейных обязанностей. В том числе копались на огородах.
Мне повезло: моя жена относилась к садоводству без фанатизма, тесть и теща им совсем не интересовались. Так что я работал ровно столько, сколько сам полагал нужным. Малину видно среди крапивы - и хорошо. Паше приходилось туже, на их участке (а участки были старые и большие, по 8 с лишним соток) был засеян буквально каждый клочок. Всю осень варились варенья, закатывались соления и компоты, зимой все это съедалось, несъеденное раздавалось друзьям, и весной цикл начинался сначала. Половину участка занимала самая трудоемкая культура - клубника. С рассвета и до заката Паша полол, рыхлил, поливал, подрезал, окучивал, подкармливал, изредка прерываясь на то, чтобы наколоть дров или шугануть детишек.
Вечером, покончив с делами, Пашка частенько заходил ко мне с бутылкой наливки. Выпив, он всегда заводил один и тот же разговор: - Ты не думай, я Любашу люблю и детей тоже, и теща хороший человек. Но больше так не могу. От этих клубничных грядок тошнит уже. Свобода мне нужна, ты понимаешь, свобода! - Да забей ты на огород, как я. Поорут и перестанут. - Да собственно дело не в огороде. Свобода - это... ну как тебе объяснить? Вот представь - прерия... и ты скачешь на коне, в ковбойской шляпе, лассо в руках... и ни одной души до самого горизонта, только твое ранчо где-то вдалеке. Вот это - свобода! А это - тьфу! - и Пашка с ненавистью оглядывался на свой образцово возделанный участок.
Шел 85-й год, в Москве начался Всемирный фестиваль молодежи и студентов. На следующее лето Любаша приехала на дачу с детьми и бабушкой, но без Пашки. На расспросы она не отвечала, точнее, отвечала, но в этих ответах было очень много эпитетов и очень мало смысла. Как я понял, Пашка закадрил на фестивале какую-то иностранку и с нею сбежал. Как выглядел его побег с точки зрения виз, развода, алиментов и прочей бюрократии - не спрашивайте, не знаю.
Прошли годы, очень много всего случилось и с миром, и со мной. Никогда не думал, что попаду в Америку, но вот попал. И не так давно, путешествуя по стране с молодой женой и младшим ребенком, где-то в Северной Каролине, как говорят америнакцы - in the middle of nowhere, свернул с шоссе, чтобы купить у фермеров свежих овощей и фруктов. Здесь фермеры продают урожай вдоль дорог, прямо как где-нибудь под Рязанью, только цивилизованней, в маленьких лавочках.
На парковке стоял замызганный фермерский грузовичок, к нему была привязана оседланная лошадь. Тощая и веснушчатая, но довольно симпатичная для американки фермерша торговала овощами, сыром, домашним вареньем, очень вкусным самодельным хлебом. Но главной специализацией фермы были ягоды. Мы купили всего понемножку, а клубники - много, клубника была замечательная.
Пока я укладывал покупики в машину, из лавочки вышел самый настоящий ковбой, словно только что сошедший с экрана вестерна. Сапоги, замшевая куртка, шляпа, шейный платок - недоставало только кольта. Ковбой сел на лошадь, повернулся - и тут я его узнал. - Паша! - заорал я. - Черт тебя побери! Пашка! Краснопольский! Как ты тут очутился? Ковбой соскочил с коня и кинулся обниматься. - Знаешь, - признался он, - меня уже двадцать лет никто не называл Пашкой. Я теперь, понимаешь ли, Пол Редфилд.
В тот день мы не поехали дальше, заночевали у Паши на ранчо. Когда жены и дети оправились спать, новоявленный Пол Редфилд повез меня - на грузовичке, не на лошади - в местный бар, где мы до утра пили пиво в компании его друзей, таких же сошедших с экрана ковбоев. После третьей кружки меня уже не оставляла мысль, что в салун вот-вот ворвутся индейцы, и начнется стрельба.
На обратном пути Пашка остановил машину на пригорке, достал две сигары. Мы вышли и закурили. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля, подсвеченные восходящим солнцем. Было красиво и очень тихо. - Это моя земля, - сказал Пашка. - Вот от этого столба и во-о-он до того - кругом моя земля. Дальний столб я не разглядел, а ближний видел сразу в двух экземплярах, но общий смысл уловил. - Паш, - сказал я, - а ведь это та самая свобода, о которой ты всегда говорил. Ты мечтал об этой свободе, мечтал, и вот теперь наконец получил ее. Да? Пашка крепко задумался. И только когда закончилась сигара, спросил: - Ты помнишь, сколько было клубничных грядок на моей даче? - Сотки четыре? - Три. А здесь - одиннадцать акров. Вот и вся, блин, свобода.
P.S. 11 акров - это, чтоб вы знали, порядка 450 соток. Для Северной Каролины - вполне средняя ферма.
Слышал такую байку про Куйбышева. Якобы другой партийный босс (не помню кто, пусть Жданов) в его присутствии материл своего подчиненного. Когда Жданов наконец выкричался и подчиненного выгнал, Куйбышев заметил, что можно было бы и того, помягче. - Руководителю надо иметь твердый характер, - возразил Жданов. На что Куйбышев сказал буквально следующее: - Характер - он как хуй, чем тверже, тем лучше. Но характер, как и хуй, не всем надо показывать.
Есть у меня родственник по фамилии Трупп - с двумя "п". И вот он женился. А родители жены как-то не въехали, какая у него там фамилия - Володя и Володя. Сыграли свадьбу, уехали молодые в свадебное путешествие. Через две недели родители жены получают телеграмму: "Приезжаем двадцатого встречайте трупы". С одним "п", естественно. У мамы гипертонический криз, а Володе пришлось менять фамилию на Трубин.
Мой товарищ сваял презентацию для коллег и начальства – о том, что он делал последние полгода и какие результаты получил. Коротенько, слайдов на 25-30. Показал непосредственному руководителю, тот говорит: – Всё отлично, только тебе же ее показывать завтра на совещании, а там других вопросов миллион. Тебе останется минут пять, ничего не успеешь. Сделай сокращенный вариант, два первых слайда и два последних, а целиком выложи в интранете. Кому будет интересно, посмотрят позже. – Да знаю я наш народ, никто не полезет специально смотреть. А жалко, результаты интересные и важные. – Ну придумай что-нибудь, если можешь.
Товарищ придумал. Отредактировал несколько кадров в середине, добавил к графикам и таблицам Сашу Грей и еще парочку звезд в купальниках. На совещании показал два первых слайда, потом пролистал к концу – не слишком быстро, но и не очень медленно, так, чтобы на экране мелькнуло что-то телесно-розовое, но подробно рассмотреть не удалось. Полную презентацию, сказал, смотрите в интранете.
Потом проверил по логам – полный успех. Все без исключения нашли время, внимательно пролистали его презентацию. Заодно и результаты работы изучили. Почему так внимательно смотрели? Потому что в интранет он выложил первоначальный вариант, без девушек.
Нина (полностью Нинель, что в свою очередь значит «Ленин» наоборот) выросла в одном московском доме с моей будущей женой, потом окончила пединститут и уехала по распределению в какой-то, не помню, Багровск или Бодровск учить детей русскому и литературе.
Преподавала она прекрасно, со всем энтузиазмом молодости. Ученики ее обожали, девочки пытались подражать в манерах и одежде, мальчики глазели и витали мыслями где-то далеко от школьной программы. За глаза прозвали ее Миледи, не только за красоту и отдаленное сходство с актрисой Тереховой, но и за то коварство, с которым она порой назначала контрольные.
А вот с личной жизнью как-то не задалось. На филфаке на сто красоток приходилось два очкарика, в Багровске мужики тоже под ногами не валялись. То есть как раз валялись после каждой получки, при горбачевском сухом законе даже больше, чем до него, но такие кандидатуры Нина не рассматривала. Конечно, к ней клеились. Городок небольшой, любую полузнакомую рожу встретишь пять раз на неделе то тут, то там. И каждый раз приходилось терпеливо объяснять, что на танцы она не пойдет, и к себе в съемную комнату не пригласит, и прямо сейчас отметить с клевыми пацанами день мелиоратора никак не может.
Наконец один из донжуанов решил, что столичная штучка много из себя строит, и полез под платье прямо на улице. В Багровске это считалось в порядке вещей, никто бы на Нинины крики не отозвался, но, к счастью, поблизости тусовались трое ребят из ее девятого «А». Донжуану вломили люлей и постановили впредь провожать Нинель Сергеевну до самого дома, по крайней мере в те дни, когда она вела факультатив или вторую смену и уходила из школы затемно.
Ох, сколько всего было переговорено во время этих провожаний! Про книги, про жизнь, про политику, и самые заветные мечты, и самые стыдные семейные тайны, и о том, какой должна быть настоящая женщина – конечно, такой как вы, Нинель Сергеевна!, и каким должен быть настоящий мужчина – главное, честным и благородным.
Своих защитников она звала мушкетерами, вполне логично, учитывая ее собственное прозвище. Крупного и плотного Сережу назначила Портосом, бойкого и разговорчивого Игорька – Арамисом, а роль Атоса досталась Павлу. Именно так, он с детства отзывался только на полное имя, никаких Паш или боже упаси Павликов.
Девятый «А» перешел в выпускной десятый, тогда еще была десятилетка. Незадолго до выпуска каждый из троицы подгадал остаться с Ниной наедине и признался ей в любви: мол, девчонки-ровесницы – дуры, с ними даже погворить не о чем, а вы самая прекрасная женщина на свете. Потерпите каких-нибудь пять лет, я кончу институт, вернусь в Багровск взрослым человеком и на вас женюсь. Подумаешь, восемь лет разницы, никто даже и не заметит, а кто станет вякать, тому не поздоровится.
Каждому Нина ответила, что польщена, что любит его как человека, но не надо спешить с клятвами, детская влюбленность в учительницу – вещь известная и быстро проходит. С каждого взяла обещание писать ей письма и пообещала писать в ответ. Каждого по-матерински поцеловала на прощание. Или, может быть, не совсем по-матерински, все-таки ей было только 25.
Где-то через год Игорь-Арамис написал: не обижайтесь, Нинель Сергеевна, но свое обещание на вас жениться я отзываю. Вы были правы, это ребячество. Помните, мы говорили о том, какой должна быть настоящая женщина? Тут есть одна девушка в параллельной группе, она как раз такая. Как честный человек, я должен на ней жениться прямо сейчас, а как благородный – все же подожду, пока мы получим дипломы.
Портос-Сережа то же самое выразил короче: помните Наташку из десятого «Б»? Ей не нравится, что вы мне пишете. Ревнует. Дура, конечно, но у нас всё серьезно, я не хочу ее огорчать.
Павел-Атос замахнулся на самый крутой вуз, МАИ. Не поступил и загремел в армию, не куда-нибудь, а в Афган. Это был самый конец афганской авантюры, но на его долю хватило. Через полгода вдруг написал: – Нинель Сергеевна, у меня к вам странная просьба. Можете прислать свою фотокарточку? У всех парней остались девушки на гражданке, они про них рассказывают, хвалятся, а у меня же нет никого. Я рассказал про вас, но так, как будто вы не учительница, а учились со мной в одном классе. А они не верят.
Нинель решила поддержать бойца, прислала фото, на котором ей 18 лет, написала на обороте: «Павлу от Нины». И письма стала подписывать не именем-отчеством, а «Нина», потом «Целую, Нина», а потом и «Крепко целую». Павел страшно обрадовался, перешел в ответных письмах на ты, тоже стал писать, что целует, и даже конкретизировать, куда именно и сколько раз. Нина писала как бы от имени девчонки-одноклассницы, но с умом и опытом взрослой женщины. Игра затянула обоих, незаметно пошли уже признания в любви, слюнявые нежности и даже то, что сейчас назвали бы виртуальным сексом. Ничего удивительного, что когда Павел зашел к ней после дембеля, всё то, что они навоображали в письмах, само собой случилось наяву.
Я их видел однажды, когда они приезжали в Москву к Нининым родителям. Ей тогда было 30, ему 22. Смотрелись ровесниками, несмотря даже на то, что Нина была беременна. Павел отпустил для солидности бороду, работал на заводе мастером и учился заочно. Потом он приехал один на сессию, мы случайно столкнулись во дворе, взяли по пиву. Я не удержался и спросил: – Что, неужели совсем никаких проблем от того, что ты женат на своей учительнице? – Да нет, проблемы такие же, как у всех. Хотя… она же и сейчас преподает. Пока не было живота, обязательно какой-нибудь оболтус заловит в коридоре и начинает: «Нинель Сергеевна, вы мой идеал женщины, 15 лет разницы – ерунда, подождите, я вырасту и отобью вас у мужа». И злиться на него невозможно, сам таким был.
Ну и, как водится, эпилог. Что делать, жизнь идет к концу, невольно оглядываешься: а что сейчас с теми, кого знал 20, 30, 40 лет назад? Сейчас-то я в Москву не ездок, но пять лет назад – приезжал, было дело, останавливался в том самом доме, где когда-то жили Нинины родители и мы с женой, а теперь – наши родственники. Нина окликнула меня дворе. Я ее не сразу узнал, она выглядела лет на 20 меня моложе.
– Как там Бодровск? – спросил я. – Стоит? – Багровск. Не знаю, мы давно живем в Москве, в родительской квартире. Папа умер, мама болеет, нужен постоянный уход.
У нее зазвонил телефон. – Милый, сейчас иду, – отозвалась она. – Встретила знакомого, разговариваем. Антоша, ну что ты такой нетерпеливый? Сказала же – сейчас.
Так-так, подумал я с разочарованием. Антоша. Атос Павел, стало быть, в прошлом. Не пережил-таки, что жена старше на восемь лет, нашел себе молодую. Небось еще сказал на прощание: «Ты учила меня быть честным и благородным – так вот, честно говорю, что ухожу, и благородно оставляю тебе квартиру». Хотя квартира Нининых родителей, какое там благородство.
Нина положила трубку и повернулась ко мне, прервав мои размышления. – Муж? – кивнул я на телефон. – Нет, внук. Моего мужа зовут Павел, ты разве забыл?
В мезозое была эпоха больших и длинных динозавров. Представьте себе такого гиганта 40 метров длиной. К его хвосту подбегает мелкий хищник размером с кошку и начинает откусывать мясо. По нервным волокнам динозавра бежит сигнал в голову: что-то не так. Но скорость сигнала всего 80 метров в секунду (это норма и для человека). Через полсекунды сигнал в мозгах. Еще полсекунды на выработку решения: посмотреть, что там. Многотонная шея с головой поворачиваются: ага! Меня едят! На это уходит еще полторы секунды. В хвост побежала команда: раздавить эту наглую писюшку в фарш. Еще полсекунды и хвост начинает движение. Итого три секунды. За это время можно отгрызть хороший кусок, отпрыгнуть в сторону и наблюдать за движениями хвоста неудачливого динозавра.
Вы думаете, что эти диплодоки ходили с отгрызанными хвостами? Отнюдь! У динозавров развился второй центр принятия решений. Это не мозг, а утолщение спинного мозга размером с грецкий орех. И находилось оно как раз под хвостом - у задницы. Теперь простые решения динозавр мог принимать раза в три быстрее и так просто его было не укусить. Да. Решения принимались жопой, но это вынужденный компромисс. Работая в крупной компании, не удивляйтесь, что многие вопросы решаются «через жопу». Решение головой может занять несколько лет.
Не люблю вспоминать школьные годы. Звездой школы я отнюдь не был, а был толстеньким малорослым пионером с дурацкой челочкой, делавшей мою круглую физиономию еще круглее. С одноклассниками кое-как ладил, давая им списывать, а за дверью класса начинался ад, кишащий чудовищами. Спокойно пройти мимо группы парней из параллельного класса или постарше было невозможно: дразнили, ставили подножки, щипали за бока и щеки, пачкали пиджак меловой тряпкой, играли моим портфелем в футбол и мной самим в пятый угол, толкая от одного бугая к другому. Было не больно, но очень унизительно, я презирал себя за то, что не могу дать отпор. Доставалось не мне одному, как зажимали девочек и лезли им в трусы – это отдельная тема, но сейчас я о себе.
Во дворе я предпочитал играть с ребятами помладше, а со своими обидчиками сталкивался только когда посылали в магазин. Они стояли в подворотне и отбирали у проходящих мелочь. Не всю, чтобы не дошло до родителей, стандартная такса составляла 20 копеек. Если сказать, что денег нет, заставляли прыгать и слушали, где звенит. В школе тоже отбирали, но в школу я давно перестал носить деньги, не совсем тупой. А с магазинной сдачи покорно платил налог и чувствовал себя измазанным в дерьме.
Однажды я угодил на месяц в больницу, то ли с бронхитом, то ли с воспалением легких, то ли с одним, перешедшим в другое, не помню. Про обитательниц палаты для девочек как-нибудь еще расскажу, а в палате мальчиков я оказался Гулливером среди лиллипутов: мне было почти 14, а им – от четырех до восьми. Да, такие мелкие дети лежали в общей палате сами, без мам, и нянечки заходили не слишком часто.
Кроме меня и мелюзги был еще десятилетний дебил Валера. Дебил в медицинском смысле или, может, олигофрен, в общем умственно отсталый. Он даже разговаривать толком не умел, мог сказать «дай», «отстань» и еще несколько слов, а остальные чувства выражал мычанием и неразборчивым матом. Бывают дурачки добрые и веселые, но Валера был злобным и агрессивным. Его никто не навещал, и он терроризировал малышей. Отбирал у них игрушки и сладости, прямо изо рта выхватывал и сжирал. А если отобрать было нечего, то бил их, кусал, дергал за волосы, выкручивал руки и смеялся своим дебильным смехом, когда они плакали. Нянечки пытались его увещевать, но стоило им выйти, он принимался за свое.
Когда он при мне стал выкручивать малышу руку, я в первый момент растерялся. Я был намного его старше, выше и сильнее, но это же надо решиться ударить человека, даже такого. Как сейчас стоит перед глазами его мерзкая огромная башка, неровно постриженная, в каких-то шишках и лишаях, замазанных зеленкой. По этой башке я и влепил ядерной силы щелбан. Это я умел, во дворе была популярна игра в Чапаева, где надо щелчками сбивать шашки с доски.
Ребенка он отпустил, но ничего не понял. Чтобы вдолбить дебилу логическую связь между его поведением, мной и внезапной болью в башке, понадобилось врезать ему раз десять, не меньше. Наконец дошло, он начал меня бояться, и щелбаны стали больше не нужны. Я просто складывал пальцы в позицию для щелчка, крутил рукой в воздухе и громко говорил: - Ж-ж-ж, пчелка летит. Сейчас ужалит Валеру, больно будет. Что надо сделать? Услышав про пчелку, он бросал свои пакости, закрывал голову руками и прятался от меня под кровать. Малышня радостно смеялась.
В палате наступил золотой век. Просвещенная монархия с добрым и справедливым королем в моем лице. Я читал детворе Жюль Верна и Вальтер Скотта. То есть помню картинку, как они рядком сидят на соседней кровати и слушают, но это же толстенные тома, я бы охрип уже на первых главах. Видимо, в основном читал про себя, а вслух – только отдельные фрагменты. Еще мы играли в Чапаева, я давал им максимальную фору, играл одной левой, без «штычков» и «ножниц», одной шашкой против восьми и все равно всегда выигрывал, но они не обижались. Валера настороженно наблюдал за нами из своего угла, и если видел, что я в игре готовлю пальцы к щелчку, с воем забивался под кровать. Одни дети выписывались, приходили другие, и старожилы объясняли новичкам обстановку: на завтрак каша, на обед котлета, утром меряют температуру и колют в попу, туалет вон там, это Филя, он добрый и с нами играет, а то Валера, он злой, но никого не трогает, потому что боится Филю.
Когда выписали Валеру, а через несколько дней и меня, уже шли летние каникулы. Остаток лета я провел в пионерлагере и у тети в деревне, а по возвращении пошел в магазин и нарвался на сборщиков дани. Трое или четверо, во главе с самым здоровым – Зигой (от фамилии Зыгарев). Зига привычно окликнул меня: - Эй, дай двадцать копеек!
Вот тут, так сказать, пуант. Были у меня эти 20 копеек, и ничего не стоило их отдать. Но, прожив целый месяц в роли доброго великана – защитника слабых, я не сумел переключиться на роль униженного чма. Не замедляя и не ускоряя шага, не повернув головы кочан, я бросил через плечо, подражая кому-то из книжных героев: - Нищим не подаю!
И прошел мимо, истекая холодным потом от собственной наглости. Услышал шаги позади, но продолжил шагать в том же темпе, изо всех сил уговаривая себя: не побежать, не побежать! Бежать было бесполезно – догонят в два счета – но ужасно хотелось.
Зига догнал меня, повернул за плечо, процедил сквозь зубы: - Повтори, что ты сказал? - Нищим не подаю, - повторил я, умирая от страха.
Он коротко ударил меня кулаком в зубы, сплюнул и вернулся к своим. Удар был довольно сильный, я пришел домой с разбитой губой и полным ртом крови. Зуб пошатался, но устоял. Родители как обычно были на работе, но бабушка всегда сидела дома и всегда во всё лезла, пришлось соврать ей, что споткнулся на лестнице.
Я с ужасом ждал мести, но ее не случилось. Наоборот, с меня перестали требовать дань. Сейчас думаю, что логично: я показал, что тычка в зубы не боюсь, а наносить более серьезные увечья значило нарываться на привод в милицию, оно им надо? Хватало тех, кто отдавал свои копейки без сопротивления. Они ведь не были ни бандитами, ни гопниками в современном смысле, просто мелкая шантрапа. В школе меня еще пошпыняли, но редко и без энтузиазма. А потом начались пуберантные перемены, я похудел, вытянулся, отпустил почти битловскую шевелюру, первым в классе отрастил усы, и от меня окончательно отстали.
Казалось бы, хеппи-энд. Но сейчас, пока я всё это записывал, вспомнил затравленный взгляд Валеры, как он смотрел на меня из-под кровати. Похоже, я стал для него тем, чем для меня был Зига. Нет, конечно, я был тысячу раз прав, защитив от него маленьких. Но что-то никакой гордости по этому поводу не испытываю, одну тоску и брезгливость. Сложная штука жизнь, ничему она нас не учит.
Америка, наши дни. Программистская контора в районе Большого Яблока. Небольшая, человек на 20-25, но являющаяся филиалом всемирно известной корпорации. В некотором смысле самый невыгодный вариант: пахать надо, как в маленькой фирме, а бюрократизм и интриги – как в большой.
Главный герой повествования – старший программист Стэн, он же Костик. Типичный образец русского программиста, способного написать что угодно на любом языке в любые отведенные сроки, но органически неспособного придти на работу в галстуке. Половина имеющегося программного кода написана в его неповторимой манере, с нарушением всех методологий и инструкций, использованием всех недокументированных возможностей и редкими, как золотые самородки, комментариями на кошмарном английском. Все знают, что именно к нему надо идти с неуловимым багом и неразрешимой технической проблемой – и баг будет немедленно пойман, а проблема решена самым нестандартным способом. С другой стороны, в минуты отдыха, когда все обсуждают результаты бейсбольного матча, Костя шарится по русским юмористическим сайтам и хрюкает над непереводимыми на английский шутками. То есть не совсем свой.
Однажды сотрудников сзывают на внеочередную видеоконференцию. Президент корпорации полчаса вещает с экрана о том, что новые условия рынка диктуют новые решения, вклад каждого работника бесконечно ценен и перспективы радужны как никогда. После этого, естественно, начинаются сокращения.
В Костином филиале увольняют нескольких ценных работников. Процедура самая хамская. Ничего не подозревающий сотрудник получает звонок от Дэйва (директор филиала): "Боб, зайди на минутку ко мне". В кабинете кроме Дэйва сидит специально приехавшая тетка из отдела кадров и вручает несчастному заготовленный приказ об увольнении и чек с выходным пособием. Кстати, это единственная ситуация, когда сотрудник получает чек на руки, все остальные выплаты переводятся прямо на банковский счет или присылаются по почте на домашний адрес. Потом Бобу под конвоем секретарши, чтобы не дай бог ничего не натворил, дают дойти до своего рабочего места и дрожащими руками собрать в пакет фотографии детей, тапочки и кофейную чашку, и больше его никто никогда не видит.
Костина стоимость на рынке труда несколько выше того, что платит ему корпорация. Но в данный момент у него бурный роман с иммиграционными властями, и терять работу никак нельзя. Повздрагивав несколько недель от каждого телефонного звонка, Костик плюет на все писаные и неписаные правила, идет к Дэйву, объясняет ситуацию и в лоб спрашивает, не собираются ли его увольнять. Дэйв, глядя на него честнейшими в мире глазами, клянется и божится, что не представляет существования филиала без Кости и если он и будет когда-либо уволен, то только предпоследним непосредственно перед самим Дэйвом. - Так что, Стэн, - говорит Дэйв в заключение, - не морочь мне голову, а иди спокойно работай. Кстати, как там с выпуском новой версии? Успеешь?
- Успею, - отвечает Костик.
Выпуск версии назначен на очередной понедельник. Это значит, что в пятницу должен быть готов дистрибутив на CD. В субботу придет студент-контрактник, специально нанятый для работ, не требующих участия головного мозга, нарежет с дистрибутива 200 копий, разложит их в фирменные пакетики, разошлет FedEx’ом по списку двумстам клиентам во все концы США, и с утра в понедельник все они начнут работать на новой версии. Но перед тем в четверг грядет великий американский праздник жареной индейки, а за ним - полурабочая пятница, которую Костик намерен прогулять на дне рожденья друга. Поэтому дистрибутив героическими усилиями всего коллектива был готов уже к вечеру среды и торжественно водружен в то место, где его заберет студент. Параллельно Костик успел скачать и записать несколько дисков с мультиками, которые он давно обещал племянникам.
На рассвете в субботу Костик пьет минералку и собирается к сестре, но обнаруживает, что мультики остались на работе. Не страшно, крюк невелик, ключ у него есть, и Костя по пустынным утренним улицам едет в офис. Индикатор на офисном телефоне показывает, что в пятницу кто-то оставил ему сообщение. В принципе оно могло бы лежать до понедельника, но Костик машинально нажимает Play. Автоответчик голосом Дэйва говорит: - Стэн, зайди с утра ко мне в кабинет за чеком. Спасибо за хорошую работу.
Костя в полном оцепенении прокручивает сообщение снова и снова. Сомнений нет, американская бюрократическая машина прожевала его и выплюнула шкурку. Но в отличие от Боба и остальных он случайно узнал об увольнении заранее, о его визите в офис никто не знает, студент придет еще часа через два, и сама собой рождается идея отомстить. Сотворить на прощание что-нибудь такое, чтобы потом корпорации икалось, икалось и икалось.
Но что? Стереть исходники? Есть бэкап, к которому у Кости нет доступа. Посадить какой-нибудь особо хитрый баг? За два часа не успеть, да и не идиоты же остальные программисты, найдут. Взгляд падает на дистрибутив. Испортить его несложно, но это будет стоить корпорации всего двухсот болванок и одного дня на перезапись и повторную рассылку. Хорошо, но мало. И тут появляется Мысль.
Дело в том, что все выпущенные корпорацией программы начинаются с анимированной заставки, на которой под бравурную музыку выезжает из угла и разворачивается во весь экран логотип компании. Несколько лет назад к юбилею компании ребята-графики прикололись и изготовили ролик, в котором под ту же музыку и в том же ракурсе вместо логотипа выезжал мужской половой член во всех его анатомических подробностях. Такой грубоватый американский юмор. Те ребята давно уволились, их выходка забылась, но на каком из заброшенных серверов искать сей шедевр, приблизительно ясно. Костик понимает, что судьба предоставила ему уникальную возможность положить на работу хер в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова.
На то, чтобы найти ролик, нарезать дистрибутив с новой заставкой, положить его на место старого и замести следы, ушло меньше часа. Выходные Костя провел у сестры не в переживаниях о потере работы, а в злорадном предвкушении. Он вновь и вновь представлял себе, как у двухсот клиентов одновременно всплывут на экранах двести фаллосов, какая буча поднимется в корпорации и что останется от подлого Дэйва.
В понедельник ровно в девять утра Костик уверенной походкой вошел в кабинет директора. Тетки из кадров там не оказалось, Дэйв был один. С широкой улыбкой он протянул остолбеневшему Костику конверт с чеком: - Держи. Начальство ни с того ни сего расщедрилось на премию ко Дню Благодарения. Тебя в пятницу не было, так что получай сейчас. Что с тобой, тебе плохо? - Так значит, я не уволен? – бледнея, переспросил Костик. - Ну разумеется, нет. Господи, Стэн, ты что, перестал понимать английский? Повторяю: ты НЕ уволен. Да очнись же! Эй, кто-нибудь там! Воды!!!
Ловля двухсот фаллосов, разлетевшихся мелкими пташечками по всей территории США, оказалась чрезвычайно увлекательным делом. Разумеется, тут же по всем двумстам адресам был отправлен экстренный мейл, что на дистрибутиве обнаружен неизвестный науке вирус и диск следует, ни в коем случае не открывая, со всеми предосторожностями уничтожить, а завтра будет прислан новый. Но никакой уверенности, что клиенты регулярно проверяют электронную почту, не было, и все двадцать сотрудников филиала сели на телефоны. В итоге удалось отловить почти все. Три или четыре фаллоса все-таки успели открыть, но по счастливой случайности за теми компьютерами сидели не хлипкие офисные барышни и не канцелярские крысы, всегда готовые утопить ближнего, а закаленные жизнью реднеки. Чудом удалось избежать обмороков, огласки и жалоб вышестоящему начальству.
Костю не уволили, он продолжает работать в той же компании. Но я, рассказчик этой истории, зная немного американские корпоративные порядки, никому не советую повторять его подвиг.
К вопросу о душе плюшевых игрушек. Их есть у меня, только это был не заяц, а обезьяна. История сильно нерадостная, кто хочет повеселиться, может сразу идти лесом, я не обижусь.
Обезьяну я купил на втором курсе, хотел подарить другу на свадьбу. Но неосторожно прислонил к горящей лампе, синтетическая шерсть на пузе поплавилась, дарить игрушку стало нельзя, и пришлось оставить у себя. Шимпанзе получил имя Джимми, три года кантовался со мной в институтской общаге и потом еще год - в заводской, когда я уехал по распределению. Вечерами я готовил неизменную яичницу с картошкой, наливал в два стакана пиво и вел с Джимми долгие задушевные беседы, сводившиеся к одной нехитрой мысли: никто нас, брат шимпанзе, не любит, никому мы с тобой не нужны.
Следующим летом я приехал в Москву - опять же на свадьбу к кому-то из друзей - и чисто случайно встретился с Ленкой. Она училась на курс младше, у нас был короткий роман в самом конце моей учебы, и я тогда оборвал отношения с подленькой мыслью "найду получше". А сейчас все вновь вспыхнуло, и стало очевидно, что ничего лучше нет и быть не может, и уже через месяц мы подали заявление, и я перевез к ней чемодан книг и Джимми.
Однако сам я переехать к Ленке не мог: как молодой специалист, должен был отработать три года по распределению. Чтобы освободить меня от этой почетной обязанности, требовалась подпись лично министра.
Потянулась разлука, скрашиваемая моими нечастыми приездами. "Когда тебя нет, я сплю с Джимми, - писала мне Ленка. - Обнимаю его, как будто это ты, и мне уже не так грустно и одиноко. Он похож на тебя, такой же мягкий и теплый". "Ага, - отвечал я, - и такой же толстый и волосатый. А разница в том, что у него есть хвост, а у меня кое-что другое".
Мой поезд прибывал в Москву рано утром. Я входил в комнату, бесшумно раздевался, осторожно вытаскивал шимпанзе из Ленкиных объятий и укладывался на его место. Ленка, не просыпаясь, прижималась ко мне. Собственно, эти утренние мгновения и были той трудноуловимой субстанцией, которую люди неизобретательно называют счастьем.
Через полгода министр наконец поставил нужную закорючку в нужном месте. Я смог перебраться в Москву и окончательно вытеснил Джимми из Ленкиной постели. Он возвращался к своим обязанностям только на время моих командировок. А Ленка, великая домоседка, сама никуда от нас не уезжала. За восемь лет она провела без меня и Джимми только два раза по три ночи: когда рожала сперва первую дочь, потом вторую.
Шли годы, и как-то так получалось, что Ленка все чаще, не дождавшись меня, засыпала с Джимми. Мужики, кто сам не засиживался всю ночь за преферансом, кто никогда не увлекался компьютерными играми и красивыми девушками - так и быть, бросьте в меня камень. А кто сам не без греха, тот, возможно, поверит, что я был не самым плохим отцом и мужем.
А потом... потом Ленку сбил пьяный водитель на переходе. В похоронной суете Джимми бесследно исчез. Никто его не видел и не трогал, но когда мы немного пришли в себя и стали наводить порядок в квартире, Джимми нигде не было. Похоже, он отправился вслед за хозяйкой.
И вот 15 лет я воспитываю дочек, пытаюсь зарабатывать деньги, занимаюсь разными нужными и ненужными делами. А где-то там моя Ленка обнимает Джимми и ждет не дождется, когда я наконец выну из ее рук эту дурацкую обезьяну и займу свое законное место. Не грусти, малыш, время на Земле течет быстро. Министр уже занес ручку для подписи.
Человек не может в одиночку изменить мир. Но может изменить часть мира вокруг себя.
Был, например, такой Малькольм Маклауд. Правильнее, на гэльский манер, Колум Маклеод: на его родных Гебридских островах до сих пор в ходу шотландский гэльский, несмотря на все старания англичан свести его на нет. А старания были, взять хотя бы Шотландский акт 1872 года, запретивший преподавать гэльский в школах. Напрашивается параллель с другой империей, тоже запрещавшей смешные языки сельских окраин. Но, как сказал поэт, ходить бывает склизко по камешкам иным, затем о том, что близко, мы лучше умолчим. Вернемся к истории Колума Маклеода.
Островок Разей (Raasey). 23 километра вдоль, 5 поперек. Связь с внешним миром – паром на соседний остров Скай. Население, согласно переписи 1931 года, 377 человек, рыбаки и скотоводы. Большинство живет вдоль единственной дороги, ведущей от пристани парома на юг.
К северу от пристани находится деревушка Арниш, меньше сотни жителей. Еще там есть маяк (смотритель – Колум Маклеод), отделение связи (почтальон на полставки – Колум Маклеод) и школа (директор и единственная учительница – Лекси Маклеод, жена Колума). Дороги в деревню нет. Никакой. Есть 3 километра пешеходной тропы через горы (не Гималаи, но трактор не пройдет). В крайнем случае большой груз можно довезти на лодке.
Естественно, деревня вымирает. Люди бросают свои дома, которые невозможно продать, и уезжают на большую землю. Оставшиеся пишут слезные письма в город Инвернесс, в управление округа Хайленд: мы любим свой край и хотим тут жить, пожалуйста, постройте нам дорогу. Ну что вам стоит, это же всего 3 километра, не тоннель под Ла-Маншем. Из управления отвечают, как все бюрократы на свете: да-да, конечно, но только не в этом году. И не в следующем. Может быть, когда-нибудь. А пока денег нет, но вы держитесь.
И продолжалась эта переписка, как в сказках, ровно тридцать лет и три года. Первое письмо в округ было написано в 1931 году, когда двадцатилетний Колум только вернулся в родную деревню из армии. Последнее – в 1964-м. Колум Маклеод был очень терпеливым человеком.
Через 33 года его терпение наконец лопнуло. Он решил, что раз правительство не хочет строить эту чертову дорогу, он построит ее сам.
Колум не умел строить дороги. У него не было инженерного образования. Да и вообще с образованием было не айс. Он окончил только сельскую школу, такую же, как та, в которой теперь преподавала его жена: в единственной классной комнате единственный учитель (его звали Джеймс Маккиннон) учил детей от 4 до 16 лет всем школьным предметам. Неплохой, наверное, был учитель.
Колум приобрел на книжном развале за 30 пенсов 600-страничный том под названием «Строительство и эксплуатация дорог: практическое руководство для инженеров, геодезистов и прочих». 1900-го года издания, новее не нашел. Прочел его от корки до корки. И принялся строить свою дорогу. В полном соответствии с руководством 1900 года, при помощи кирки, лопаты и тачки. Всё равно других инструментов у него не было, и денег на их покупку не было тоже.
Каждый божий день, сделав что надо на маяке, сходив на пристань за почтой и задав корму коровам и овцам, Колум брал кирку, лопату и тачку и шел превращать тропу в дорогу. И так 10 лет, по метру в день. Так медленно, потому что он не тратил деньги на стройматериалы – денег не было. Тратил только собственную жизнь. Выковыривал лежавшие вдоль тропы валуны, дробил их киркой до состояния щебня и из этого щебня выкладывал дорожное полотно. Однажды наткнулся на 25-тонную скалу, которую нельзя было обойти. Выручил старый армейский друг – украл для него с военного склада немного динамита.
Односельчане продолжали уезжать. В деревне закрыли школу. Закрыли почтовое отделение. Автоматизировали маяк. Колум плевал на всё и строил дорогу. К 1974 году, когда он ее закончил, в деревне Арниш и всей северной части острова оставалось два жителя. Колум и Лекси.
Упрямый Колум поехал в Инвернесс, зашел в управление округа и сказал: вот вам дорога, принимайте. Из управления прислали инспектора, чтобы дал чудаковатому старику официальный ответ, что овечья тропа в вымершую деревню дорогой не является. Инспектор сошел с парома и не поверил своим глазам: от пристани на север вела прекрасная гравийная дорога, соответствующая всем стандартам британского дорожного строительства. Однополосная, но с устроенными в нужных местах карманами для разъезда встречных машин. С правильной толщиной дорожного полотна, с водоотводами, чтобы полотно не размыли весенние ручьи, и так далее.
Управление округа Хайленд решило, что внезапно возникшая дорога ему совершенно не помешает в отчетах. Выделило для завершения строительства 1900 фунтов стерлингов, отбойный молоток и пару рабочих. Уж не знаю, что там требовалось завершать, но с неторопливостью управления это заняло еще 8 лет. В 1982 году Колумова дорога наконец была официально принята в эксплуатацию и появилась на всех дорожных картах Великобритании.
На Колума обрушилась слава. Передачу о нем и его дороге показали по британскому телевидению. Ему вручили медаль «За заслуги перед Британской империей». Правда, с медалью вышел казус: управление округа не желало признавать свои ошибки, поэтому формально медаль дали не за строительство дороги, а за содержание маяка. Маяк он тоже героически поддерживал в рабочем состоянии больше сорока лет, это правда.
Другой казус состоял в том, что Колум Маклеод сам так никогда и не проехал по своей дороге. У него не было водительских прав. Как-то недосуг было получить, да и незачем. А в 1982 году ему уже исполнилось 70, поздновато учиться водить.
Он умер в своей деревне в почтенные 77 лет, успев увидеть, как односельчане, узнав о построенной дороге, возвращаются в свои покинутые дома. В деревню Арниш вернулась жизнь, он работал не зря. Уже после его смерти рок-группа Capercaillie записала песню «Колумова дорога». Роджер Хатчинсон выпустил книгу под таким же названием. Дэвид Харровер сочинил мюзикл, который идет в нескольких шотландских театрах. Компания HandMade Films (та, которая делала шоу Монти Пайтона) выкупила права на съёмку фильма о нем. Фильм, правда, пока не сняли.
Я не знаю, сколько семей вернулось в Арниш после появления дороги и сколько живет там сейчас. Не нашел цифр. Думаю, что немного. Но деревня жива. Там сдаются коттеджи для любителей уединенного отдыха. Для привлечения туристов имеется суровая, но завораживающая северная природа. Прекрасная рыбалка. Особый сорт виски, который делают только на острове Разей. Развалины замка XV века (тут второго Маклеода не нашлось, замок в плачевном состоянии). И главная достопримечательность острова – Колумова дорога.
Однажды юный Томас Эдисон вернулся домой из школы и передал маме письмо от учителя. Мама зачитала сыну письмо вслух, со слезами на глазах: "Ваш сын - гений. Эта школа слишком мала, и здесь нет учителей, способных его чему-то научить. Пожалуйста, учите его сами."
Через много лет после смерти матери (Эдисон к тому времени уже был одним из величайших изобретателей века) он однажды пересматривал старые семейные архивы и наткнулся на это письмо. Он открыл его и прочитал: "Ваш сын - умственно отсталый. Мы не можем больше учить его в школе вместе со всеми. Поэтому рекомендуем вам учить его самостоятельно дома".
Эдисон прорыдал несколько часов. Потом записал в свой дневник: "Томас Алва Эдисон был умственно отсталым ребенком. Благодаря своей героической матери он стал одним из величайших гениев своего века."
Павел Павлович Шуба (1926 – 2000) – известный белорусский лингвист. По его учебнику изучали современный русский язык многие поколения белорусских студентов-филологов. Этот учебник, который студенты называли просто по фамилии автора, одно время исчез из продажи, но в середине 2000-х появился вновь и стоил, после всех денежных реформ и уценок, какие-то смешные копейки.
Картина маслом. В кухне общежития БГУ два будущих эффективных менеджера с экономического факультета, понятия не имеющие о существовании упомянутого учебника, жарят себе отбивные. Рядом девушка-филологиня варит куриный супчик. Заходит по-уличному одетый парень с филологического, легонько приобнимает девушку. – Ты куда собрался? – спрашивает она. – В город за покупками. – Купи мне, пожалуйста, Шубу. У всех девчонок есть, а у меня нет. Надоело у них одалживать. – Шубу? Хорошо, куплю. – Денег хватит? – Да какие там деньги? Ерунда. Вечером супчиком накормишь, и будем квиты.
Филолог выходит. Эффективные менеджеры долго смотрят ему вслед. – Да, братан, – наконец говорит один. – Мы походу не на тот факультет поступили.
Типа предисловия. Говорят, Максима Штрауха (который в кино играл Ленина) когда-то попросили выступить перед актерами провинциальных театров. Штраух вышел на сцену, глянул в зал... а там полный зал Лениных! Все как один невысокие, плотные, лысые, с бородками, в тройках. Привезли со всех мест исполнителей этой роли перенимать опыт. Штраух, глядя на них, чуть умом не тронулся. А вот похожая история из жизни.
Один мой товарищ в молодости всерьез увлекался то пешим туризмом, то Шамбалой, то православием, чуть в монастырь не ушел. Потом вернулся в материальный мир, сейчас на солидной должности в международной фирме. Как дань увлечениям юности он носит длинную бороду и кудри до плеч, а как дань нынешней ответственной должности - всегда в темном костюме с белой рубашкой и галстуком. В целом ни дать ни взять оживший портрет Менделеева, бросается в глаза в любой толпе, раз увидишь - ни с кем не спутаешь. Кстати, страшно гордится своей неповторимостью. Да, важно еще, что он хотя и брюнет, но стопроцентный русский.
Тут он был по служебным делам у нас в Нью-Йорке, виделся со мной и рассказал, в какой просак попал накануне. Знакомые попросили его встретиться с девушкой, которая приехала сюда по программе обмена и забыла дома какой-то важный документ - вот документ он и должен был передать. Дальше с его слов:
- Позвонил ей, договорились встретиться в метро в шесть вечера. Она спрашивает: а как мы друг друга узнаем? Я говорю: за это не волнуйтесь, у меня длинная борода и черные волосы, я буду в черном костюме и белой рубашке, не ошибетесь. Она тоже как-то себя описала, но я не вслушивался: какая разница, меня-то не узнать невозможно по определению. - А на какой станции встречались? - На Crown Heights (примечание рассказчика: нью-йоркцы меня уже поняли, а для остальных поясню, что этот район облюбовали религозные евреи-хасиды). - И что? - Ну ты понял. Выхожу на станции и как будто в страшный сон попал. Толпа народа, и все до единого черные, бородатые, в черных пиджаках и белых рубашках. Никогда такого ужаса не испытывал, вся моя яркая индивидуальность потерялась среди них как песчинка в калейдоскопе. Конечно, они все в шляпах, а я нет, и покрой пиджака другой, но разве в такой толпе такую мелочь заметишь? И сотового у нее нет. Стою и кричу как дурак в пространство: Наташа, Наташа! - Ну нашла тебя девушка в конце концов? - Я ее нашел. Она там единственная была в джинсах, сразу в глаза бросилась.
История совершенно дикая. Достоверность практически ноль, кто-то когда-то от кого-то слышал. Но все-таки расскажу, мало ли что, а вдруг правда.
В общем, где-то в Сибири девочка пошла зимой в лес и не вернулась. Что это была за семья и что за обстоятельства, чтобы шестилетний ребенок мог один уйти в лес - неизвестно. Но ушла. Пока хватились, пока туда-сюда - уже стемнело, и следы ветром замело.
Искали ее три дня несколько деревень, и солдат из воинской части подключили. Прочесали весь лес на сорок километров вокруг, буквально под каждый куст заглянули - нету. Ну что делать, всю тайгу ведь не обыщешь, да и понятно, что три дня в зимнем лесу ни один ребенок не выживет. Бросили поиски и пошли поминки справлять.
А через месяц - через месяц!!! - мужики из той деревни пошли на охоту, и вдруг выходит к ним из-за елки та самая девочка. Худая, грязная, смердит от нее за версту, но абсолютно живая.
Что оказалось. Она за что-то обиделась на родителей, взяла пакет сухарей и пошла в соседнее село к подружке. Заблудилась, конечно. И когда уже совсем стала замерзать, вдруг провалилась куда-то под снег. Оказалась в берлоге, там были медведица и медвежонок.
Вот в этой берлоге она и прожила месяц. Медведица спала и ни на что не реагировала, а медвежонок поначалу пытался на нее вякать - так она от него сухарями откупалась. Потом привык и перестал обращать внимание. Как ее искали, не слышала, спала наверное. Когда кончились сухари, сосала медвежье молоко на пару с медвежонком. Наверх выходить боялась: не знала, куда идти, а в берлоге по крайней мере было тепло. А когда услышала выстрелы, вышла.
Говорит, что самое страшное - это была жуткая вонь в берлоге. А еще было невыносило скучно. От скуки она все время разговаривала с медвежонком. Сказки ему рассказывала. Вот такая вот сказка про трех медведей на новый лад.
Лет 10 назад. Большой «русский» гастроном в Бруклине. Предпраздничный день, тесная и неудобная парковка около магазина плотно забита машинами. С углового места безуспешно пытается выехать видавший виды Mercury Villager. При минимальном опыте и сноровке вырулить там несложно, но водитель, очевидно, не обладает ни тем, ни другим. Он сдает назад, останавливается в полуметре от бока стоящего перпендикулярно RAV4, снова сдает вперед, и так без конца.
Наконец рав отъезжает. Вилладжер нерешительно трогается, но тут же на место рава влетает сверкающая новехонькая BMW X5 и становится слегка наискосок, сделав выезд еще более проблематичным. С пассажирской стороны выходят две женщины и направляются в магазин. Водитель, щуплый парень кавказского вида, остается в машине, открывает окно (слышна громкая восточная музыка) и достает сигарету. Водитель вилладжера, пузатый бородач средних лет, виновато трогает его за плечо: - Извините, вы не отодвинете машину на минуточку? Никак не могу вырулить.
Смерив взглядом расстояние между машинами, кавказец презрительно цедит: - Да тут до черта места. Любая баба выедет без проблем. Раз не умеешь водить, сиди жди, пока мои телки закупятся. - Баба, говоришь? – задумчиво переспрашивает толстяк и оглядывается.
По парковке, помахивая прозрачным магазинным пакетиком с пучком зелени и парой яблок, не спеша идет невысокая девушка в модной приталенной курточке. Мелированные кончики волос позволяют с некоторой долей условности назвать ее блондинкой.
- Девушка, можно вас на секунду? – окликает ее толстяк. – Не хотите покататься на машине? Блондинка смотрит на него вопросительно. - Понимаете, мы с товарищем поспорили, сумеет ли женщина выехать из этого места и никого не задеть,– толстяк протягивает ей ключи и кивает на свою машину. – Надеюсь, у вас есть права? - Да, на днях получила. Ну хорошо, я попробую. Но за последствия не ручаюсь.
Кавказец пытается что-то сказать, но не находит слов. Блондинка со второй попытки заводит вилладжер и резко газует на парковочной передаче. Мотор недовольно ревет.
- Ты совсем обалдел нафиг? - доносится из бэхи. - Да она сейчас обе машины расхреначит к херам! - Ты же сам сказал, что отсюда любая баба выедет, - хладнокровно напоминает толстяк. – Будь мужчиной, отвечай за свои слова. - Ну я образно... – растерянно отвечает кавказец.
Вилладжер снова взревыввает. Владелец бэхи порывается выйти и закрыть машину грудью, но толстяк удерживает дверцу, успокаивающе приговаривая: - Ничего-ничего, страховка оплатит.
Девушка наконец догадывается включить заднюю передачу. Вилладжер прыжком срывается с места. Слышен вой мотора, отчаянный вопль кавказца и визг тормозов. Но ожидаемого звука удара почему-то нет.
Кавказец, который, оказывется, успел зажмуриться в ожидании неминуемой катастрофы, открывает глаза. Вилладжер, замерев ровно в миллиметре от сверкающего крыла бэхи, спокойно стоит на дорожке мордой к выезду. Блондинка делает приглашающий жест толстяку, тот влезает на переднее сиденье, и вилладжер исчезает в голубой дали. Хозяин бэхи медленно обтекает, не веря еще, что все кончилось и угроза миновала. Все действие заняло не больше двух минут, но эмоций ему принесло минимум на сутки.
А теперь, дорогой читатель, позволь представить тебе действующих лиц этой маленькой драмы. В роли кавказца – неизвестный житель Бруклина. В роли толстяка на вилладжере – автор этих строк. В роли блондинки – Алиса, моя тогдашняя жена. За год с чем-то до описываемых событий мы приехали в Нью-Йорк, оба пошли на курсы вождения и вскоре выяснили, что у меня ни малейших способностей к этому делу нет, зато у нее идеальный глазомер и врожденное чувство машины. Хотя, казалось бы, ничто не предвещало. Дефолтным водителем в семье все равно был я (гендерные роли, будь им пусто), но в сложных случаях за руль садилась Алиса.
В тот день, выйдя из магазина, мы сообразили, что забыли яблоки и зелень, и Алиса пошла их докупать, пока я грузил остальные продукты и пытался выехать. Стоит добавить, что она моложе меня на 16 лет, и человеку, увидевшему нас впервые, никак не могло прийти в голову, что мы женаты и вообще как-то связаны. И да, в те (увы, давно прошедшие) времена она понимала меня с полувзгляда и легко подхватила розыгрыш.
Тут будет цепочка вложенных историй, как в «Тысяче и одной ночи»: рассказчик встретил дервиша, который передал ему рассказ купца, который знал одного моряка, а уже с моряком что-то примечательное случилось. Но без этого никак.
Два года назад, весной 2018-го, я пошел к зубному. Я живу в Чикаго, зубы лечу у русской дантистки по имени Ксения. Она, пока ковыряется у меня во рту, всегда рассказывает что-то интересное, а я поддерживаю разговор угуканьем и эгеканьем, с открытым ртом ничего более ценного не скажешь.
В тот раз она поведала мне о другом своем пациенте, Энди (второе звено цепочки). Энди под 70, обычный американец среднего класса. У него был старый друг, кажется еще со школьных времен, родом из Аргентины, какой-то Педро или Пабло (третье звено).
Этот Пабло, как и положено аргентинцу, был одержим футболом и каждые четыре года брал отпуск и ехал на чемпионат мира поболеть. Финансы позволяли, семья не возражала по причине отсутствия таковой. Так продолжалось до 2006 года, когда у Пабло обнаружили онкологическое заболевание. Несмотря на потерю волос после химии и потерю изрядой части внутренностей после операции, он чувствовал себя достаточно неплохо и решил в Германию всё же поехать, но одному было стремновато. И он позвал с собой Энди.
Для Энди, как для всякого порядочного американца, существовал только один футбол – тот, который с овальным мячом. А соккер – это ерунда, в которую девчонки иногда играют. Но тут такое дело, друг Пабло помирает, помочь просит, к тому же платит за всё. Энди, конечно, согласился.
Они отлично провели время. Посмотрели все матчи, выпили бочку пива, сорвали голоса, болея за Аргентину. Когда Аргентина вылетела, поболели еще за Португалию. Четыре года с восторгом это вспоминали, потом поехали в ЮАР, снова вдвоем. Пабло уже был в инвалидной коляске, но это не помешало им знатно подудеть в вувузелы, болея за Аргентину и потом за Испанию. Энди даже начал разбираться в правилах и запомнил некоторых игроков.
После ЮАР рак все же доконал Пабло. Он оставил завещание, в котором некоторую сумму отписал Энди с обязательным условием: потратить ее на поездки на все будущие мундиали. В Бразилию Энди съездил один. Один стоял на трибуне и плакал, когда Аргентина вышла в финал, представляя, как радовался бы Пабло.
Когда выяснилось, где пройдет следующий чемпионат мира, жена Энди заявила, что Бразилия Бразилией, а в дикую Россию она его одного не отпустит. Поедет с ним. Тогда их дочка заявила, что они оба сошли с ума, она двух сумасшедших стариков в дикую страну не отпустит и едет тоже. Энди вздохнул и купил три комплекта билетов вместо одного. Но когда он посмотрел, сколько стоит жилье в Москве и Питере во время чемпионата, то понял, что надо что-то делать, иначе все деньги Пабло кончатся прямо сейчас и на следующие чемпионаты ничего не останется. В Бразилии подобного безобразия не было даже близко.
Энди обратился за помощью к единственной русской, которую знал – к Ксении, своей дантистке. В Москве она нашла ему комнату у своих дальних родственников, а в Питере никого не знала и спросила, не знаю ли кого-то я. Мне не жалко, я кинул запрос на Фейсбук, и тут же нашелся френд из Питера со свободной комнатой и почти свободным английским, который за вполне умеренные деньги согласился приютить Энди и его семью.
К чему я всё это вспомнил. Вчера опять лечил зубы, и Ксения рассказала, что недавно у нее был Энди. Очень счастливый. У него родился внук. Дочке почти 40, родители уже волновались, что она никогда не выйдет замуж и никогда не подарит им внуков. Но вот повезло, вышла и подарила. Муж хорват, немного моложе ее, красавец. Где познакомились? Да в Петербурге, в фан-зоне, и познакомились.
Вот я думаю про этого новорожденного парня. В каком маленьком мире он живет. В мире, где папа-хорват и мама-американка познакомились в России, куда мама приехала по воле аргентинца. И с ма-а-аленьким участием одного белорусского еврея, о котором этот парень, скорее всего, никогда не узнает.
Вито Перильо, бывший морской офицер, ветеран Второй мировой войны, впервые занялся политикой в 93 года. Устав от бардака и высоких налогов в городке Тинтон Фоллс, штат Нью-Джерси (17 тысяч человек населения), он выдвинул свою кандидатуру на должность мэра и не без труда выиграл выборы. За четыре года мэрства он добился регулярного вывоза мусора, выбил 8 миллионов долларов инвестиций на дорожные работы и 4 миллиона на усовершенствование парков и мест отдыха, в том числе построил корт для пиклбола (некий гибрид тенниса, бадминтона и пинг-понга), о котором его особо просили избиратели.
Вчера 97-летний Перильо был переизбран на второй срок, победив троих соперников, старший из которых моложе его почти на 40 лет, и стал самым старым мэром в истории США. Говорит, что прекрасно себя чувствует, и обещает привести в порядок и вновь открыть городскую библиотеку, которая сейчас на ремонте.
Она наливает мне в чашку душистый-предушистый чай и рассказывает:
- ...ну вот, а когда немцы подошли уже близко к Минску, прибежала наша соседка и закричала: "Нужно уходить, Берта Ароновна! Немцы вот-вот уже войдут в город!" Мама моя, как раз кормившая грудью младшего пятимесячного Лёву, сказала соседке: "Куда же я побегу с четырьмя детьми-то? Да и мужа мне нужно из командировки дождаться. Он приедет, а нас нет. Где же он потом будет искать нас?"
Но решили всё-таки уходить. Соседкин аргумент победил: "Ты хочешь, чтобы он вернулся из командировки и застал тебя с детьми в виде трупов? А после войны он вас всё равно найдёт."
Мама взяла маленького Лёвочку на руки, а мы все побежали за ней гуськом по пыльной дороге. Очень много людей там было: все бежали от немцев. Немецкие самолёты периодически бомбили нас, помню, как кто-то кричал и просил женщин снять с головы белые платки: платки эти для самолётов были всё равно, что мишени.
А потом дорога вдруг раздвоилась. И никто не знал, куда бежать: направо или налево. Мама решила бежать направо и этим спасла нам всем жизнь: потом мы узнали, что все, кто побежал налево, попали прямо в лапы немцев и были убиты.
И вот бежим мы по этой дороге дальше. Лёвочка вцепился маме в большую пуговицу на пальто: мама надела пальто с огромной каракулевой пуговицей на животе, несмотря на то, что стояла несусветная жара- 27 июня 1941г. Она говорила, что Лёве будет за что держаться. И вот держится Лёвка за эту мамину пуговицу, а мы, старший двенадцатилетний брат Лёня, трёхлетняя Кларочка и я, все бежим следом, хватаясь за полы маминого пальто.
Очень скоро у меня, тогда пятилетней девочки, устали ноги, я остановилась и заплакала. И мама заплакала, присела, обняла меня и зашептала мне в ухо пересохшими губами: "Нельзя нам, Славочка, останавливаться, никак нельзя. Надо идти-бежать через "не могу". А я реву и ни в какую не двигаюсь с места даже.
И вдруг мы видим, едет грузовик. В кабине рядом с водителем сидит какая-то важная дама в модной шляпке и с ярко-красной помадой. А в кузове грузовика- мебель, красивая такая, дорогущая мебель. Много мебели, целая гора: вот-вот за борта машины вывалится. Дама брезгливо показала в окно моей маме: "Давай, мол, убирайся с дороги, не видишь, что ли, у меня мебель!"
Мама было покорно начала отходить на обочину и нас отводить, чтобы не мешать, значит, даме мебель спасать, а грузовик вдруг возьми да остановись.
Водитель выскочил из кабины и давай эту мебель прямо на дорогу выбрасывать и кричит моей маме: "Жиночка, погоди, я тебя сейчас с детками твоими в кузов посажу!" А дамочка из кабины как заорёт: "Ты что делаешь, негодяй?! Да я мужу скажу, он тебя под трибунал отдаст, он тебя расстреляет за нарушение приказа!"
А водитель к ней подбежал, схватил её за воротник и говорит ей: "Заткнись ты, сволочь, ты же не понимаешь, что если я их тут на этой дороге оставлю, они мне до конца моих дней сниться будут! Вот довезу их до безопасного места, а потом можешь стрелять меня и вешать, тварь ты поганая!" Дамочка тут же заткнулась, а водитель нас всех с мамой забросил в кузов, а потом ещё несколько женщин с детьми, и мы поехали.
Доехали благополучно до Могилёва, он нас высадил и уехал с дамочкой той. Потом была эвакуация. А потом папа нас нашёл в эвакуации. А потом война закончилась, а мама всё горевала, что она даже имени того водителя не спросила, чтобы найти его после войны и поблагодарить. Я вот что думаю, Оксаночка, водителя того в живых-то уж нет, как и мамы моей, но вдруг он рассказывал историю эту своим детям или внукам? Вот если вы напишeте про него на этом своём интернете, вдруг его дети или внуки это прочтут? Мне так важно, чтобы они знали, что мы до сих пор помним о нём и никогда не перестанем благодарить его в своём сердце... Напишите, Оксаночка, не сочтите за труд. Интернет, он ведь такой всемогущий, а вдруг..."
А и правда, написала вот и публикую тут непридуманную историю эту. Вдруг по какой-то космической почте или другими какими неисповедимыми путями господними, водитель тот или его близкие получат весточку- благодарность от покойных ныне Берты Ароновны и Абрама Нахимовича и четверых их ныне здравствующих детей. Точнее, даже пятерых: младшенький Марк уже после войны родился, после того, как муж Берты Ароновны, вернувшись с фронта, нашёл её с детьми в эвакуации здоровыми и невредимыми.
Спасибо тебе, добрый человек-человечище. "Соль земли нашей" про таких людей говорят. Соль земли.
Объявился однокурсник, с которым не было связи лет 20, если не больше. Набрел в интернете на мои байки и догадался, что я – это я. Выбрали с ним время, чтобы поностальгировать, устроили видеоконференцию с бутылочкой по каждую сторону монитора. – Как сам-то? – спрашиваю. – Как дети, как Оленька?
Оленька – это Володина жена, тоже с нами училась. У них была такая любовь на старших курсах – стены тряслись. В буквальном смысле тряслись, соседи по общежитию свидетели.
– Сам в порядке. Дети молодцы, внуков уже трое, четвертый запланирован. А Оленька умерла. – Ой, извини пожалуйста, не знал. – Ничего, это в целом позитивная история. Жили долго и счастливо и всё такое. Она когда заболела, сын еще в девятом классе учился, дочка в шестом. Они у нас поздние, мы сначала купили квартиру, а потом их завели. Проверялась всегда как по часам, маммограммы, анализы и всё, что положено. Оля вообще очень организованная. Вела дневник всю жизнь напролет, начиная класса с восьмого. От руки, в таких толстых тетрадях с пружинами. Закупила этих тетрадей штук 100 или 200 и каждый день что-то записывала. Ну, не каждый, но раз в неделю точно.
Ну вот, проверялась-проверялась и вдруг – опаньки, сразу третья стадия. Сделали МРТ – там еще и метастазы, то есть четвертая. Операцию делать бессмысленно, прощайтесь. Мы, конечно, туда-сюда, в этот диспансер, в тот, в Германию, в Израиль. В Израиле такой русский доктор, говорит: «Вылечить я ее не могу, поздно, но продлить жизнь попробую. Хотите?». Как в гостинице с почасовой оплатой: «Продлевать будете?» – «Будем» – «На сколько?» – «На все!».
Есть, говорит доктор, протокол химиотерапии, совершенно новый, только-только прошел испытания. Капельница адского яда раз в три недели. По цене, конечно, как Крымский мост. Сколько времени делать? А всю оставшуюся жизнь, сколько организм выдержит. Выдерживают кто год, кто два, больше четырех пока не получалось. Химия всё-таки, не витаминки.
Подписались мы на эту химию. Позже оказалось, что в Москве ее тоже делают, и даже бесплатно, по ОМС. Надо только найти правильного врача и уговорить. Но действительно совсем не витаминки. Понятно, почему люди долго не выдерживают. В сам день капельницы самочувствие нормальное. На второй день плохо. А с третьего по седьмой – только бы умереть поскорее. Тошнит аж наизнанку выворачивает, болят все органы и даже кости, вдохнуть невозможно, ломит все суставы, все слизистые воспалены и кровоточат, ни сесть, ни лечь, ни поесть, ни попить, ни наоборот. А потом две недели вроде ничего, до следующей капельницы.
И вот в таком режиме она прожила не год, не два, даже не четыре, а почти одиннадцать. На ней три диссертации написали, врачи приезжали посмотреть из других городов – уникальный случай. Плакала, что не увидит, как Юрка школу закончит, а он успел институт кончить, жениться и двух детей завести. И Юлька кончила институт и вышла замуж еще при маме. Мы с Оленькой полмира объездили, на всех театральных премьерах были и всех гастролях. Раньше-то всё откладывали, копили то на ремонт, то на будущие машины-квартиры детям, а тут мне стало плевать на деньги. Есть они, нет их – я мужик, заработаю. Хочешь в Париж – поехали в Париж. Надо только подгадать, чтобы улететь на восьмой-девятый день после капельницы, а вернуться к следующей. И маршрут выбирать без физической нагрузки. На Килиманджаро нам было уже не подняться, но на сафари в Кению съездили. Там нормально, машина везет, жирафы сами в окно лезут.
– Володя, – спрашиваю, – как ты думаешь, почему Оля так долго продержалась, а другие не могли? У других ведь тоже дети, всем хочется побыть с ними подольше. Просто повезло или что? – Повезло, конечно. Плюс правильный образ жизни, был хороший задел здоровья до начала химии. Но главное – это ее дневник. Она же ответственная, любое мелкое дело надо довести до конца. Когда начались химии, в очередной тетради оставалась где-то четверть пустых страниц. И когда она плакалась, что больше не может, от следующей химии откажется, что лучше умереть, чем так мучиться, я уговаривал: «Вот допиши эту тетрадь до конца, и тогда я тебя отпущу, умирай на здоровье». А тетрадь всё не заканчивалась и не заканчивалась, так и оставалась исписанной на три четверти. – Как это? – Помнишь, был такой рассказ «Последний лист»? Там девушка решила, что умрет, когда упадет последний лист плюща за окном. А он всё не падал, и она тоже держалась и в конце концов выздоровела. А потом узнала, что этот последний лист не настоящий, его художник нарисовал на стене. – Помню, мы этот рассказ проходили в школе по английскому. – Мы тоже. Ну вот, я решил: чем я хуже того художника? Устрою ей тоже последний лист. Стал потихоньку вставлять чистые листы в конец тетради. А исписанные из середины вынимал, чтобы тетрадь не казалась слишком толстой и всегда было три четверти исписанного, четверть пустого. Она постепенно догадалась, что тут что-то нечисто, но не стала ничего выяснять. Восприняла это как маленькое чудо. Так и писала эту последнюю четверть тетради одиннадцать лет.
– Володь, слушай… Я ж типа писатель. Мне очень интересно, что люди чувствуют, когда смерть так близко. Что там было, в этой тетради? – На эту тему ничего. Если читать, вообще не догадаешься, что она болела. Писала про Париж, про жирафов. Что у Юльки пятерка, а Юрка, кажется, поссорился с девушкой. И какой-нибудь рецепт супа из брокколи. – Можно я эту историю выложу в интернете? – Валяй. – Только, понимаешь, люди сейчас не любят негатива. Хотят, чтобы все истории хорошо заканчивались. Давай я не буду писать, что она умерла? Как будто мы с тобой разговаривали не сейчас, а когда Оля была еще жива. Закончу на том, что ей исполнилось 57, а что 58 уже никогда не исполнится, умолчу. – А какая разница? Что, если не писать, что она умерла, люди будут думать, что она бессмертна? Читатели не дураки, поймут, что это всё равно история со счастливым концом. – Не понимаешь ты, Володь, принципов сетевой литературы. Но дело твое, напишу как есть.
Вот, написал. Посвящаю этот рассказ светлой памяти О.А.Ерёминой.
В Америке все перед праздниками украшают лужайки перед домом. Потом ходят экскурсиями по району и сравнивают, у кого прикольнее.
Один наш сосед лет 10 назад устраивал шикарную инсталляцию на Хэллоуин. Поставил между деревьями с десяток старых садовых кресел, задрапировал их чем-то вроде простыней и паутины. В кресла посадил чучела: штаны, ботинки, плащ, какая-нибудь жуткая маска, всё это набито каким-то синтепоном или соломой. Если не присматриваться, точь-в-точь человек сидит, только страшный. Между креслами поставил столик с конфетами. А в одном из кресел, в таких же штанах, плаще с капюшоном и дурацкой маске, сидел сам сосед. Тихонечко и совершенно неподвижно. Когда посетители подходили поближе, чтобы рассмотреть чучела и взять конфету, он кого-нибудь внезапно хватал за руку. Визгу стояло на весь квартал. Маленьких детей щадил, хватал родителей, которые их сопровождали, или подростков.
Я думаю, он так себя обеспечивал клиентурой на следующий год. Он психиатр по профессии.
Коллега раньше работал программистом в страховой компании. Один из проектов был - рассылка потенциальным клиентам предложений об "очень выгодной" медицинской страховке. Базы адресатов добывались разнообразными и не всегда легальными путями, и надо было эти базы как-то между собой сопоставить, чтобы не задалбывать людей десятком одинаковых писем, не писать на адрес, с которого человек давно уехал, и в то же время никого не пропустить. Ну и сопоставляли по множеству критериев: фамилия, имя, дата рождения, номера телефонов, номер социального страхования (редко в каких базах есть), даты обращений к врачам и прививок (а этого добра хватало, базы в основном медицинские) и так далее. Типа если 25 параметров из 40 совпадает, то это тот же самый человек, а если только 24, то скорее всего разные.
Однажды к нашему Джону приходит бизнес-аналитик и говорит: давай исключим фамилию из списка обязательных критериев и переведем в необязательные. А то в этих фамилиях куча разночтений. Посылаем предложения Михельсону, Михалзону и Майклсону, а это, оказывается, один и тот же человек. Ну, исключили, добавили взамен каких-то еще медицинских цифр. Потестировали, вроде все в порядке. Пустили в продакшн.
Через месяц к президенту компании являются два господина с корочками ФБР и начинают интересоваться происхождением баз адресатов. Тот мнется и рыбные места выдавать не хочет. - В чем дело, - спрашивает, - неужели население жалуется на спам? Вроде спамим в рамках дозволенного. - Нет, тут все в порядке, население у нас привычное. А вот скажите, вы посылали по такому-то адресу коммерческое предложение на имя такого-то? - Было дело. - И почему вы решили, что он живет по этому адресу? - Ну... я в такие тонкости не вникаю. У наших программистов есть свои алгоритмы. - Понятно, - говорит ФБРовец. - У меня к вам большая просьба. Засуньте эти алготитмы своим программистам как можно глубже и никогда-никогда не доставайте. Мы убили два года, чтобы внедрить в банду своего агента. Придумали мужику шикарную биографию. Нарисовали все документы. Внесли изменения во все базы в интернете, до которых смогли дотянуться - в бандах теперь тоже умеют гуглить. И только агент приступил к работе, как получает от вас предложение о страховке. На новый агентский адрес. На свою настоящую фамилию. Никогда еще Штирлиц не был так близко к провалу.
Рассказал один знакомый доктор. Занесло его за каким-то чертом-дьяволом в американскую глубинку, не то на стажировку, не то на конференцию. Штат Канзас, если мне память не изменяет. Прямо посреди кукурузного поля стоит новехонький госпиталь, оборудованный по последнему слову техники. Доктор там, в числе прочего, снимал показания с каких-то мудреных медицинских приборов.
Вот, значит, снимает он показания, а прибор вместо нормального графика начинает показывать фиги с маслом. Доктор зовет дежурного техника, тот с видом ученой обезьяны тычет в кнопки и говорит: - О-о-о, тяжелый случай, надо звать Бэзила.
Звонит куда-то, и через полчаса является парочка. Впереди молодой мулат с видеокамерой, очевидно не Бэзил. За ним мужичок - тоже явно не Бэзил, потому что дядя Вася-сантехник. Как будто его только что вынули из бойлерной и прямо так перенесли в Канзас - с трехдневной щетиной, чинариком на губе (курить в госпитале строжайше запрещено!) и носом, в прожилках которого читается вся история российского алкоголизма.
Дежурный берет дядю Васю, как маленького, за руку, подводит к прибору и тычет пальцем в фиговые показания. Дядя Вася кивает - понял, мол, достает из кармана отвертку, в мгновение ока разбирает прибор на составляющие и начинает его ремонтировать. При этом он подробнейшим образом объясняет мулату процесс ремонта. Правда, английских слов в его речи всего три: "зис", "зэт" и "окей", а остальное - русский, преимущественно матерный. Мулат, нисколько не смущаясь таким языковым несоответствием, радостно лыбится и снимает весь процесс ремонта на камеру.
Через десять минут прибор показывает ровно то, что надо. Дядя Вася с мулатом собирают инструменты и сваливают. Доктор, слегка отойдя от офигения, спрашивает дежурного, что это было за явление природы. Дежурный поясняет: - У нас своих опытных ремонтников нет, вот, прислали этого из Нью-Йорка. Золотой человек, знает наизусть всю госпитальную технику, может починить что угодно. Раньше мы чуть что вызывали специалистов из фирмы-производителя, теперь горя не знаем, экономим миллионы долларов. Вот только по-английски совсем не говорит, научить никого не может. Если сопьется или вернется обратно в Нью-Йорк - все, мы пропали. Вот директор и распорядился снимать всю его работу. Мы потом эти записи отправляем в Нью-Йорк, там один парень их переводит. У нас скоро будет полный комплект видеоинструкций на все случаи поломок.
У московской знакомой два сына. Близнецы, три с половиной года. Один – смышленый хорошо развитый парнишка. Другой... тоже не дурачок, но не говорит. Совсем. Родовая травма. Врачи уверяют, что интеллект сохранен и речь тоже постепенно наладится, еще брата переговорит, надо только не опускать руки и продолжать заниматься. Но пока, пытаясь что-то сказать, мычит, кривит мордаху, тычет пальцами, на посторонний взгляд выглядит дебил дебилом.
Родители знакомой переехали на новую квартиру и взяли внуков погостить. Дедушка пошел во двор погулять с тем, который не говорит. На площадке, как водится, толпа мамаш с отпрысками. И одна тетка, увидев, как мальчик мычит и кривится, начала громогласно возмущаться: мол, понарожают уродов по пьяни неизвестно от кого, а нам их потом содержать на наши налоги, надо таких ублюдков усыплять маленькими, и дальше по нарастающей в том же духе. Остальные мамаши – кто поддакивает, кто молчит в тряпочку. Известное дело, как у нас к таким деткам относятся. Дедушка пытался что-то объяснить, но человек пожилой, интеллигентный, от базарных свар отвык, он ей слово – она в ответ двадцать, из них десять матом. Малыш, наслушавшись этих воплей, от страха описался. Дед повел его переодевать. Тетка, увидев, что поле битвы осталось за ней, торжествующе закричала в спину: - Вот-вот, убирайся! И ублюдка своего забирай и не приводи больше, пока говорить не научится!
Дома дед оставил внука бабушке – ему как раз пора было заниматься – и вышел во двор со вторым близнецом. Тетка, видя, что дед с внуком возвращаются, стала орать еще громче, что она такого безобразия рядом со своим ребенком не потерпит и двор для нормальных детей, а не для немых дебилов. Пацан, конечно, офигел от такого ласкового приема и на весь двор звонким детским голосом: - Деда, а чего тетя на нас плохими словами ругается? Она дура, да? Дай ей по голове палкой!
Тетка поперхнулась на полуслове. Остальной двор тоже замер в обалдении: немой заговорил! И в наступившей тишине дедушка подытожил: - Мы, как видите, в вашем культурном обществе сразу научились разговаривать. Теперь ваша очередь. Ступайте домой и не возвращайтесь, пока не отучитесь от хамства.
Среди знатоков, то есть любителей интеллектуальных игр типа "Что? Где? Когда?", эта история ходит уже лет пятнадцать, а прочей публике пока неизвестна.
Любительские игры отличаются от всем известной телепередачи тем, что в них не надо беседовать с ведущим. Играет сразу много команд, капитан пишет ответ на бумажке и сдает в жюри. Звучит в одной игре такой вопрос:
"Как ни старались американцы, однако и в этом Советский Союз их опередил. В июне 1965 года первым из американцев это сделал Эдвард Уайт. Назовите фамилию гражданина Советского Союза, сделавшего это раньше".
В одной команде игрок говорит: - Я знаю! Это Евгений Леонов. Он в фильме "Полосатый рейс" голую жопу показал. В Голливуде нельзя было, у них цензура, кодекс Хейса еще не отменили, а наши решились.
Версия вроде прикольная и правдоподобная, капитан пишет на бумажке "Леонов" и сдает.
Ведущий: - Правильный ответ - Леонов! Речь идет об Алексее Леонове, который первым вышел в открытый космос.
Это яркий пример того, как получить правильный ответ через жопу.
Мой шеф - яркий пример успеха русского человека в Америке. В России работал в каком-то закрытом НИИ. Сюда приехал почти в 40, без денег, без статуса, без связей. Начинал с того, что в каком-то подвале ремонтировал приемники, украденные неграми с машин. Шаг за шагом, струпенька за ступенькой - через 14 лет главный инженер (СТО по-здешнему) немаленькой фирмы, владелец энного количества акций, кирпичного дома, десятка галстуков каждый стоимостью в мою машину и прочего. Как-то при мне его потянуло на воспоминания о начале трудового пути. Рассказывает:
- "Встретили нас в аэропорту родственники жены, век бы их не видел. Привезли в какую-то конуру в Бруклине, говорят: мы заплатили за первую неделю, привыкайте жить самостоятельно, здесь вам не Союз, никто за ручку водить не будет. И уехали. Тараканы, мебели нет, замки не закрываются, за окном помойка, ходят черные толпами, что-то лопочут, ни слова непонятно.
Назавтра жена осталась сторожить конуру, а я поехал по объявлению в какую-то контору в Манхеттене. Сижу в метро, уставился в карту, ни черта в ней не понимаю. В голове полный месс: как жить, что делать, что есть, чем за квартиру платить - ничего не понятно. По вагону идет здоровый негр, одет лучше меня, но видно, что нищий: в руках коробка из-под ботинок, тычет ее пассажирам, ему туда деньги кладут. Подошел ко мне, я ему на своей сотне английских слов говорю: извини, мол, братишка, ничего у меня нет, только вчера в Америку приехал.
У негра глаза по квотеру. Риалли? - спрашивает. Риалли, говорю, куда уж реальнее. И тут он молча кладет свою коробку с деньгами мне на колени и выходит на остановке.
Семейная легенда. Действующие лица - мои тесть и теща, но поскольку были они тогда совсем юными, буду называть их просто по именам.
На дворе начало пятидесятых. Боря приехал покорять Москву из небольшого южнорусского города. Юноша он всесторонне одаренный и очень положительный, чтобы не сказать идеальный. Студент престижного техничекого вуза, сталинский стипендиат, профорг курса, спортсмен - словом, если бы не пятый пункт, хоть сейчас на икону. Так же легко и уверенно, как завоевывал высшие баллы в учебе и призы на соревнованиях, он завоевал сердце Анечки, девятнадцатилетней студентки филфака, милой, доброй и очень домашней девочки. Забегая вперед, скажу, что они прожили вместе почти пятьдесят лет, и более гармоничной пары я никогда не видел. Трогательный студенческий роман, походы на каток и в театр, долгие проводы, споры о прозе Трифонова и поэзии Блока. Наконец Анечкина семья решает, что пора бы на мальчика и посмотреть.
О семье чуть подробнее. В трехкомнатной квартире на Волхонке живет девять человек: папа с мамой, бабушка с дедушкой, дядья, тети и сама Анечка, всеобщая любимица, единственная дочь и внучка. Анечкин дед до революции владел небольшой фабрикой и был, вероятно, незаурядным и очень удачливым человеком, потому что в чехарде последующих событий сумел сохранить не только свою жизнь и всех членов семьи, но даже кое-какие остатки имущества, выраженные преимущественно в хрустале и фарфоре. Не бог весть что, но на фоне всеобщей бедности впечатляет.
Глава семьи - не дедушка-фабрикант, а его жена Ирма Михайловна, Анечкина бабушка. Боря впоследствии называл ее грандтещей. Женщина старой закалки, в том возрасте, когда голова уже заметно трясется, но спина по-прежнему пряма, язык остер, а ум ясен. Сквозь аристократические манеры изредка прорывается местечковый акцент, который нисколько ее не портит. Конечно, ее слово последнее во всех серьезных вопросах, и в первую очередь - в вопросе о том, кто достоин и кто недостоин руки ее драгоценной внучки.
Формальным поводом для Бориного визита стало незначительное, человек на двадцать, семейное торжество. Гостиная полна родственников. За стол пока не садятся, но на него уже выставлены все дедушкины богатства: фарфоровый сервиз знаменитого кузнецовского завода (19 век), бокалы и рюмки прямо с царского стола (в начале 20-х была распродажа дворцового имущества, и дедушка ее не пропустил). Салаты в салатницах, селедка в селедочницах, суп в огромной фарфоровой супнице. Можно снимать кино из буржуйской жизни.
Ирма Михайловна ведет с Борей светскую беседу, эффективности которой позавидовал бы любой следователь на Лубянке. Через пятнадцать минут она уже знает всех Бориных родственников и всю Борину биографию, начиная с двойки в первом классе. И поскольку эта двойка - самое страшное прегрешение, Боря чувствует, что этот экзамен он выдерживает так же блестяще, как и все предыдущие экзамены в своей жизни.
- Боренька, неужели вы только учитесь и сидите на собраниях? Скучно ведь, надо как-то и отдохнуть, поразвлечься. - Конечно, Ирма Михайловна. Я еще спортом занимаюсь. - Да? И каким же? - У меня второй разряд по волейболу и лыжам, первый - по шахматам и спортивной гимнастике. - Гимнастика? Это где на голове надо стоять? Я бы скорее умерла, чем встала на голову. - Ну что вы, Ирма Михайловна, это же так просто! Боря встает и легко, почти без разбега демонстрирует стойку на руках на краю стола. Тренированное тело вытягивается в струнку, элемент выполнен безукоризненно, гости ахают, Анечка замирает от восторга. 10 баллов ровно, Борис Крамер, Советский Союз.
Увы, интерьер квартиры несколько отличался от интерьера спортивных залов. В верхней точке траектории Боря задевает ногой висящую над столом тяжелую хрустальную люстру. Люстра обрушивается на стол, вдребезги колотя кузнецовский фарфор и царский хрусталь. Сверху, добивая оставшееся, валится Боря. Одним движением он довершил то, чего не смогли сделать революция, нэп, эвакуация, Ягода, Берия и Гитлер.
Трехминутная мхатовская пауза. Тихой струйкой сыплются на пол осколки. Апрельской капелью капает суп. Мама держится за голову, папа - за сердце. Анечка выбирает между упасть в обморок и немедленно бежать от позора в Арктику. Прочие родственники застыли в разнообразных позах, но на самом деле все ждут реакции одного человека - Ирмы Михайловны.
Грандтеща не подвела. Боря говорил, что после этого случая зауважал ее на всю жизнь. Она не высказала будущему грандзятю ни одного слова упрека, а всю критику сумела обратить на себя. Она обернулась к мужу и произнесла: - Сема, и где была моя голова? Ну почему я не спросила про шахматы?
История повторяется. Спустя много лет я попал в дом Бори и Анечки в качестве жениха их младшей дочери. Я был таким же, как Боря, провинциалом и студентом технического вуза, хотя, конечно, не столь блестящим. Я никогда не занимался гимнастикой. Зато в первый же вечер решил продемонстрировать свое умение мыть посуду, и последние три тарелки кузнецовского сервиза погибли от моих рук. И, конечно же, Анечка не упрекнула меня ни одним словом.
После этого от дедушкиных богатств остались только несколько золотых десяток, которые были припрятаны совсем уж на черный день - и, увы, дождались этого дня на рубеже тысячелетий, когда были потрачены на безумно дорогие, но уже абсолютно бесполезные лекарства сперва для Анечки, а через год и для Бори. Светлая вам память.
У меня есть хороший товарищ, допустим Мирон, сейчас уже немолодой человек. Он инвалид детства – полиомиелит, ходит с большим трудом, опираясь на палку, но насыщенности биографии хватит на десять здоровых и еще останется. Попробую пересказать одну из его историй.
Он тогда жил в Макеевке, работал на шахте. Не в забое, конечно, а в шахтоуправлении. Водились денежки, были хорошие друзья, веселая компания, частенько выпивали вместе. Друзья ходили в качалку, и Мирон с ними, из всех упражнений он мог только жать штангу лежа, этим и занимался. Однажды услышал, что в Венгрии будет чемпионат мира по пауэрлифтингу среди инвалидов, как раз по жиму лежа, и подумал, чего бы туда не съездить. Дальше от его лица, за мелкие неточности прошу не пинать, я диктофон не включал, рассказываю как запомнил.
«Надо было сначала отобраться на украинском турнире. А я предыдущий месяц бухал, не тренировался совсем. Пришел в медпункт за справкой, месестра говорит: у тебя давление высокое, не для нагрузок. Я: да ладно, я напрягаться не буду, так, вполноги, то есть вполруки, лишь бы на ЧМ попасть. Приезжаю, а там все ребята мне не чета, бывшие спортсмены, инвалидами стали после травмы – ампутация либо перелом позвоночника, но по-прежнему качки те еще. Я выжал 120 кг, вообще ни о чем. Нормальные веса начинаются со 160. Но подошел к тренеру, говорю: – Возьмите меня, а то когда еще в Европу попаду. До чемпионата еще месяц, я буду тренироваться, обещаю, что привезу медаль. Он посмотрел с таким сомнением, но говорит: – Бюджета на тебя нет, но если найдешь 400 долларов, езжай за свой счет. Место в автобусе есть, в команде полторы калеки. Ну то есть пять калек, две работающие ноги на всех. И в твоей весовой категории у нас никого нет, остальные все легковесы.
Ну, я наскреб 400 баксов, приехали в Будапешт. Всех поселили вместе в гостинице, кормят вместе, а я особняком. Пришел в спортзал поздно, легкие веса уже начали соревноваться. Вижу, что в моей категории до 100 кг зарегистрировано трое участников, а в следующей свыше 100 – только один немец.
Я думаю: надо попасть в 100+, тогда серебряная медаль гарантирована. Взвесился – 98 кг с копейками. Пошел в буфет, взял два литра сока, помню, у них только вишневый был. Два литра пива залил бы в себя без проблем, но пиво нельзя, допинг-контроль. Пип-пил этот сок, кое-как выпил. Еще монеток в носки затолкал и на взвешивание. Ура, 100 кг и 100 грамм.
Немец в первой попытке заказал 130 кг, а я – 115, чтобы наверняка взять, тогда медаль и очки команде в командный зачет. Он посмотрел, что я такой слабак, и вторым весом заявил 140. Я тоже 140, это мой личный рекорд, зато если возьму, я оказываюсь впереди, потому что я легче. Он берет запросто, а я – на пределе сил. Там строгие правила, штанга должна идти строго горизонтально, дожимать нельзя. Но получилось, засчитали.
Осталась третья попытка. У меня есть шанс, если он закажет большой вес и не возьмет. Но он же немец, аккуратист, заказывает минимальные 142.5, чтобы наверняка. И ошибается, штанга пошла неровно, ему попытку не засчитали. Всё, я на халяву стал чемпионом. Тренер кидается меня обнимать: больше никто в украинской команде золота не взял, я принес больше всех очков. В командном зачете Украина делит 3-4 место из 12 стран. Дальше меня уже кормили вместе с командой, и обратно ехал не в конце автобуса особняком, а со всеми ребятями».
Потом Мирон начал уже серьезно тренироваться, выжимал 180 кг и больше, получил еще несколько медалей и даже съездил на Паралимпиаду. Там, правда, не блеснул, но про это тоже есть история, расскажу, если понравится эта.
В СССР была популярна тема «Наука – народному хозяйству». От фундаментальной науки требовали открытий, приносящих немедленную практическую пользу. И в рамках этой темы на кафедре ядерной физики то ли МГУ, то ли МФТИ родили идею повышать яйценоскость кур малыми дозами радиации. По теории вроде должно было работать. Доложили товарищам из ЦК КПСС, те идею одобрили и выделили птицефабрику для практического эксперимента.
Физики завезли туда свои установки (самих несушек, кажется, не облучали, добавляли понемногу изотопов в корм), подсчитали яйца на выходе и сами обалдели: выход яиц увеличился чуть ли не на 20%. Расширили эксперимент на десяток птицефабрик в разных частях страны – работает! Где-то больше, где-то меньше, но количество яиц увеличилось везде. Стали готовить внедрение по всему СССР, подали заявку на Ленинскую премию. Товарищи из ЦК пообещали, что дадут: тема важная, польза для народного хозяйства очевидна, и к тому же полностью отечественная разработка. На Западе ничего подобного не было. Кое-где пробовали, но статистически значимого результата получить не смогли.
Вот на статистике они и погорели. Физики, помимо премий, захотели еще и диссертации защитить на этой теме, а в диссертации вставить красивые графики и таблицы. Привлекли для этого коллег с кафедры математики. Может, и не привлекли, а сами достаточно хорошо владели математическим аппаратом, но мне для дальнейшего изложения удобнее разделять физиков и математиков.
Математики взяли больший массив данных – количество яиц по каждой фабрике по дням, сравнили с такими же данными за прошлый год до эксперимента, нарисовали графики и сказали: что-то у вас дисперсия неправильная. Где-то какая-то лажа в данных. Причем, судя по величине дисперсии, лажа очень существенная.
Кто в школе не прогуливал математику, следующий абзац могут пропустить, а для остальных разжую. Не очень грамотно, но как получится. Я тоже, бывало, математику прогуливал.
Куры не могут нести одинаковое количество яиц каждый день. 100 яиц на 100 кур в среднем – это, например, 92 вчера, 105 сегодня и 103 завтра. Эти колебания состоят из закономерностей (к примеру, летом куры несутся лучше, чем зимой) и случайных отклонений. Случайные отклонения тоже подчиняются своим законам – законам статистики. Грубо говоря, если нарисовать на графике 100 или больше случайных результатов, должна получиться кривая Гаусса, такой колокол с максимумом в центре и плавным снижением по краям. А если получается что-то другое, значит, величина не случайная. Отклонение результата от гауссианы – это и есть дисперсия.
В нашей истории оказалось, что после начала эксперимента стала получаться идеальная гауссиана, а вот до того было черт-те что. Дело в том, что на всех птицефабриках яйца воровали. Где-то больше, где-то меньше, где-то рядовые работники, где-то начальство, но в целом – везде. Брали, разумеется, не по яичку в день, а иногда, но помногу. А оставшиеся расписывали по дням более-менее равномерно, чтобы отчетность не вызывала подозрений. Она и не вызывала, пока математики не попытались построить по этим данным кривую Гаусса. Сымитировать вручную случайное распределение практически невозможно, даже если понимать, что это такое, и специально стараться. А работники птицефабрик не понимали. А после начала эксперимента воровать яйца они перестали, потому что боялись радиации. Или, может быть, потому, что в присутствии физиков, которые каждое яйцо записывали в свои тетрадки, это стало невозможно.
В общем, математики объяснили физикам, что количество яиц увеличилось не оттого, что облученные куры стали лучше нестись, а оттого, что прекратились хищения. Посоветовали по-тихому свернуть разработку и не позориться. А для программы «Наука – народному хозяйству» предложили другую тему. Повсеместно проверять отчетность на соответствие кривой Гаусса. Не только на птицефабриках, но и в других отраслях. Где гауссиана не получается, там наверняка воровство и приписки. Но товарищи из ЦК эту тему попросили не развивать. Не вашего, сказали, ума дело.
Есть у меня два приятеля. То есть между собой они не дружат, связаны только через меня. Стас - неисправимый романтик, этакий капитан Грей, без устали бороздит житейские моря на корабле с алыми парусами, ищет свою Ассоль. Пару раз уже находил, но Ассоли оказывались ведьмами, и приходилось вырываться на волю с большим ущербом для такелажа. Но Стас не унывает, смотришь - через месяц он уже подлатал пробоины и опять в плавании, снова ищет приключений на свой бушприт.
Илья - полная его противоположность, флегматик и циник. Он-то свою гавань нашел давно и спокойно там поживает в компании верной жены и двух славных деток. Жена его далеко не идеал, но Илья твердо убежден, что идеалов в природе не существует, и над порывами Стаса добродушно посмеивается. Но он и постарше Стаса лет на 15.
Под Новый год мы собрались большой компанией, в которой присутствовали оба вышеописанных персонажа. Сразу было заметно, что Стасу не терпится чем-то поделиться. - Что, - спросил я, - опять нашел прекрасную незнакомку? - Ты угадал! - воскликнул Стас. - Именно незнакомку и невыразимо прекрасную. Ехал вечером по Флатбуш и увидел, что на скамейке сидит девушка с собакой. Боже, как она мне понравилась! Она мне безумно понравилась с первого взгляда. И она горько плакала. Я очень спешил, но решил, что обязан ее утешить. Я свернул в переулок к цветочному магазину, купил огромный букет, потом снова подъехал к ней, остановился и протянул цветы. Ты знаешь, у нее были такие глаза! Я ни у кого в жизни не видел таких глаз. Она была потрясена. Все-таки женщины - это не то, что вы, старые циники. Они романтичные натуры, им претит обыденность, они ждут от нас безумных поступков. - И что дальше? - Да ничего. У меня не было времени, чтобы познакомиться с ней, даже чтобы просто заговорить. Я повернулся и уехал. Но потом подумал, что раз она с собакой, значит, живет где-то поблизости. Я много раз туда приезжал, исходил все собачьи площадки, но больше ее не встретил.
Тут я заметил, что Илья, слушая этот рассказ, что-то усиленно ищет в своем смартфоне. Когда Стас замолчал, Илья протянул ему аппарат, на экране которого светилась фотография двух девушек. - Это она! - вскричал Стас. - Илюха, ты волшебник! Откуда ты ее знаешь? И с кем она тут? - С моей племянницей. Это Вика, племяшкина подруга. - Но как ты догадался? Она рассказывала обо мне, да? Она меня запомнила? Ну я же говорил: такой поступок невозможно забыть, я произвел на нее впечатление!
- Да уж, тебя забудешь, - подтвердил Илья. - Она ехала от ветеринара, и у нее в автобусе вытащили сумочку. Деньги до последнего цента, карточки, телефон, документы, в общем, все. Вот она и плакала: чужой неспокойный район, денег нет, как добираться домой - неизвестно. И тут подлетает какой-то хмырь на "Лексусе", сует ей цветы и уезжает. Нормальный человек бы домой подвез, или хотя бы телефон дал позвонить. Да хоть бы дал два бакса на метро, и то б больше пользы было, чем от твоего букета. Она потом еле уговорила продавца взять букет обратно за два доллара, на них и добралась. Да она тебя каждый день вспоминает, и все с одной присказкой: бывают же на свете козлы!
И только вдоволь налюбовавшись на онемевшего Стаса, Илья проворчал: - Пиши телефон, романтик хренов...
История не смешная, но такая... оптимистичная, что ли. Я ее всегда рассказываю, когда заходит разговор о добровольном уходе из жизни.
Я тогда работал в одном интернет-издательстве, и у меня сложились очень теплые и доверительные отношения с девушкой-студенткой, подрабатывавшей там переводами с норвежского, шведского и других языков. Она этих языков знала штук пять, не считая английского. Помимо языковых талантов, она сочиняла стихи, прекрасно рисовала и вдобавок была очень хороша собой.
Но, конечно, судьба, дав одному человеку столько достоинств, не может не отнять у него что-нибудь взамен. Девушка страдала от редкой и непонятной болезни. Диагноза я не знаю, да врачи, кажется, так его и не поставили, но по моим догадкам - что-то вроде опухоли мозга. Проявлялось это в очень долгих и мучительных приступах головной боли, не снимавшихся никакими лекарствами.
Из-за болезни ей пришлось взять академ в институте и завязать с подработками. Мы продолжали общаться. Конечно, в наших отношениях был некий сексуальный подтескт, по крайней мере с моей стороны. Но никаких рамок мы не переходили, скорее я, будучи человеком намного более взрослым и опытным, играл роль старшего брата.
Болезнь прогрессировала. Оставалась надежда на какого-то знаменитого профессора, на операцию. Она легла в клинику профессора на обследование. Через пару недель звонит мне на работу и таким веселым-веселым голосом: - Мне теперь все-все можно. Меня сейчас выписывают из клиники. Профессор сказал, что оперировать слишком поздно.
Я сорвался с работы, поймал такси, перехватил ее около подъезда. Мы сели на лавочку. Потом я узнал, что у нее на этот случай было заготовлено несколько сот таблеток снотворного и она шла домой с твердым намерением их выпить. Да, собственно, это и так было ясно. Она говорит: - Мне осталось месяца три-четыре самое большее. У меня каждый день боли по нескольку часов, каждый день скорая, вен на руках уже не осталось. Зачем? Она замолчала, а я, со всем своим житейским и прочим опытом, сижу и не знаю, что ей сказать в ответ. Вроде все правильно и логично. Действительно, зачем?
А мы сидели под деревом, и в этот момент мне на рубашку падает гусеница. Я инстинктивно дернулся, она улыбнулась. Я это заметил и дернулся еще раз, уже нарочито, по-клоунски. Она рассмеялась сквозь слезы.
Я говорю: - Вот видишь, ты увидела гусеницу и засмеялась. Значит, даже такой пустяк может тебя обрадовать. А сколько еще будет таких пустяков за четыре месяца! Не торопись на тот свет, собери сначала всех гусениц.
Ну вот. С тех пор прошло лет пять или больше. Она жива, мы иногда перезваниваемся. Лекарства от ее болезни так и не нашли, но приступы сами собой стали намного реже. Она кончила институт, хорошо зарабатывает переводами. Много друзей, недавно даже молодой человек появился. Я вообще по жизни не большой праведник, но думаю, что за ту гусеницу мне многое простится на Страшном суде.
Поздние брежневские годы, общага МПТИ (Московский подзаборно-технологический). Четвертый курс, почти все уже парами. Ситуация из классического анекдота: есть кого, есть чем, но катастрофически негде. В общежитии два отдельных крыла - мужское и женское, вахтеры звереют. Время от времени удается обмануть их бдительность, уговорить соседей погулять пару часов и избежать облавы. Но организм требует большего, и постоянно ищутся альтернативные варианты.
Одно время уровень спермотоксикоза снижали расположенные по соседству бани, где семейные пары пускали в одну душевую кабинку без документов. Пускали до тех пор, пока парочка идиотов не занялась делом, прислонившись изнутри к дверце кабинки. Сопромат они знали плохо, прочность дверных петель не рассчитали и в разгар процесса вылетели в коридор, прямо под ноги контролерше и ожидающим своей очереди добропорядочным гражданам. После этого лавочка закрылась.
К счастью, на потоке учится Марина Потоцкая, москвичка и обладательница - не знаю, какими буквами написать, чтобы отразить уникальность ситуации - СОБСТВЕННОЙ ОТДЕЛЬНОЙ КВАРТИРЫ. Никакого мажорства, самая обыкновенная семья. Просто квартира бабушкина, бабушка уже не ходит, и родители забрали ее к себе, а дочку выселили на освободившуюся жилплощадь. Маринка, добрая душа, стала давать запасные ключи сперва ближайшей подруге, потом еще двум и наконец - близким друзьям обоего пола, то есть почти всей группе. Установилось своего рода дежурство. Ключи выдаются на день с двумя условиями: убрать следы пребывания и исчезнуть до шести, когда хозяйка возвращается из читалки. Сама Марина квартиру по назначению не использовала: нехватка парней в институте, умноженная на низкую самооценку, зрение минус пять и разбитое еще на первом курсе сердце.
Из почти сотни студентов курса только один ничего не знал о Марининой квартире, да и вообще мало что знал об окружающей действительности. За четыре года никому не пришло в голову заговорить с Аркадием на темы, отличные от "дай списать" и "объясни теорему". Он и выглядел-то даже не как ботаник-заучка, а как карикатура на ботаника: тощий, длинный, лохматый, согнутый от стеснения буквой "Г", мучимый всеми известными психиатрии комплексами и еще некоторым количеством неизвестных.
Последние пару лет Аркадий мучительно страдал от затянувшейся девственности, но выхода для себя не видел. Легкодоступные девушки вызывали у него омерзение, а с труднодоступными требовалось как минимум заговорить и некоторое время беседовать на посторонние темы, а это было для него невозможно, при первой же попытке открыть рот без конкретной необходимости он впадал в ступор. Со среднедоступными девушками дело обстояло совсем плохо: и ступор, и отвращение.
Итак, общага. В мужском туалете беседуют два доблестных студиозуса: - Что, стояк? - А ты как думаешь? Две недели без секса. Сперма скоро из ушей польется. - Что ты мучаешься, сходи к Маринке. - Потоцкой? Я не очень-то ее знаю, неудобно. - Брось, она никому не отказывает. Просто подойди и попроси ключи. - Думаешь, даст? - Конечно, она всем дает. Только не на завтра, завтра к ней иду я.
Аркадий, слышавший весь этот диалог из туалетной кабинки, от изумления едва не упал с толчка. Надо же, Потоцкая - и всем дает! Кто бы мог подумать! Марина, даже с учетом вновь полученной информации о ее сверхдоступности, отвращения не вызывала, и Аркадий понял, что это его единственный и последний шанс. Две недели он собирался с духом, наконец подошел к Маринке и, мучительно краснея, бекая и мекая, попросил ключи.
Марина посмотрела на него с интересом: ну и ну, и на такое чудо нашлась охотница. Наверняка не из нашего института, а то я бы знала. - Да не красней ты так, дело естественное, - сказала она, протягивая ключ.- Адрес знаешь? Записывай. Завтра как раз свободно. И постарайся успеть до шести.
Назавтра Аркадий вне расписания помылся в душе и сменил белье. Без четверти шесть он, благоухая одеколоном "Шипр", с тремя гвоздиками и тортом "Снежинка" вошел в квартиру, уселся на табурет в прихожей и стал ждать. Воображение рисовало такие картины, что он едва не терял сознание. Наконец появилась Марина. - А, ты еще здесь. Ты один? (Она хотела бы посмотреть на избранницу). - Один. (Она что, групповухой тоже занимается?) Вот, - Аркадий ткнул в нее букетом и тортом. - Ой, это мне? Марина была приятно удивлена. До сих пор никто из постояльцев не догадался подарить ей хотя бы шоколадку. - Ладно, пошли пить чай. Ванная здесь, помой руки, а я пока переоденусь, - сказала она.
То есть она думала, что так сказала. На самом деле фраза была короче, а может, Аркадий от волнения пропустил некоторые слова мимо ушей. Во всяком случае, услышал он следующее: - Ладно, пошли. Ванная здесь. Я пока переоденусь.
В свете всего предыдущего толковать сказанное можно было только одним способом. Аркадий зашел в ванную, разделся, потратил некоторое время на то, чтобы заставить себя снять трусы, не смог и в трусах двинулся в комнату. Фигура его больше всего напоминала латинскую букву F.
Маринка стояла у зеркала в спортивных штанах и лифчике, надеть олимпийку она не успела. Когда Аркадий коснулся ее плеча, она отреагировала так, как и следует реагировать всякой советской девушке: отчаянно завизжала, огрела его олимпийкой по голове, оцарапав молнией щеку, и спряталась за кресло. Аркадий, ожидавший совсем другой реакции, бессмысленно стоял посреди комнаты и вертел головой.
- Аркадий, что с тобой? Совсем с ума сошел? - Марина перевела взгляд на перекладину буквы F и догадалась: - Она не пришла, да? - Кто - она? - Ну девушка твоя. - Какая девушка? Нет у меня никакой девушки. - Тогда зачем ты пришел? - Ребята сказали. Что ты... это... ну... всем даешь. Вот я и... - Кто сказал? - Марина уже пришла в себя. - Скажи, кто, я этих юмористов поубиваю завтра. - Никто. Я сам подслушал... что ты даешь. - Даю. Ключи от квартиры я им даю, вот что. То есть давала, больше не буду. Но ты... Как ты вообще мог такое подумать? Ты что, совсем идиот?
Тут до Аркадия наконец дошел весь ужас его поступка. Он и до этого соображал не слишком хорошо, а теперь мозги отказали окончательно. Голосом робота Вертера он произнес: - Да, Марина. Ты совершенно права. Я идиот. Повернулся и на негнущихся ногах вышел из квартиры. Как был, в трусах.
Если бы дело происходило летом, возможно, на этом бы все и кончилось. Но был конец ноября, уже выпал снег. Марина никак не могла допустить, чтобы однокурсник, не сделавший ей ничего плохого, простудился и заболел. Схватив в охапку его одежду, Марина выглянула из подъезда. Следов босых ног на снегу не было, да и бабки на лавочке вели бы себя совсем иначе, если бы мимо них только что прошел голый студент. Значит, он наверху.
Аркадий действительно стоял у решетки, закрывающей выход на крышу, и дергал замок. Если бы работники жэка забыли ее запереть, человечество понесло бы невосполнимую потерю. Но замок висел, деваться Аркадию было некуда, и он дал себя одеть, увести в квартиру и напоить чаем. К концу чаепития между ними было сказано больше слов, чем Аркадий произнес за последние три года с кем бы то ни было. Невидимая преграда, мешавшая ему общаться, рухнула под напором сегодняшних событий, и Аркадий, захлебываясь, рассказывал о своем детстве, о сверхтребовательном отце и забитой матери, о любимой сестренке, которая - надо же - как две капли воды похожа на Марину, и вообще обо всем. Он оказался неожиданно интересным собеседником, и вечер закончился тем, что Марина пригласила его зайти попить чаю еще раз.
Дальше чудеса посыпались лавиной. После четвертого чаепития Аркадий впервые не вернулся в общежитие ночевать. После пятого во всеуслышание рассказал анекдот, смешной и к месту. После седьмого ввязался в спор о природе мужчин и женщин, посрамив первых и вызвав шумное одобрение вторых. После десятого прогулял первую пару, и мы поняли, что он окончательно излечился.
Конечно, полностью переделать человеческую природу невозможно. Абсолютной нормы Аркадий так и не достиг и до конца учебы оставался чудаком и излюбленным объектом насмешек. Но что ему до этой нормы, если на сегодняшний день он живет в Силиконовой долине, является уникальным специалистом в какой-то высокотехнологичной фигне (я после долгих объяснений так и не понял, в чем именно) и из материальных благ не имеет разве что вертолета. Марина сделала лазерную коррекцию зрения, тщательно следит за собой, и когда Аркадий говорит, что женат на самой красивой женщине Калифорнии, я с ним почти искренне соглашаюсь - тем более, что моя любимая живет в другом штате, и это признание мне ничем не грозит. У них дочь-студентка и маленький сын. По-моему, они счастливы.
Герой это истории, Борис, живет ныне в Израиле. А в молодости он жил в Баку и работал там в роддоме. Электриком.
В одном здании с роддомом помещалась женская консультация. Там Боре выделили маленькую комнатку, в которой он мог сидеть в ожидании вызовов и заполнять нужные бумаги. Комната находилась посредине между кабинетами, в которых вели прием два заслуженных врача-гинеколога. На дверях кабинетов висели роскошные черные с золотом таблички с перечислением всех их чинов и званий. Боря посмотрел и на свою дверь тоже прибил табличку - очень скромную, без всяких регалий, только фамилия и инициалы.
И едва он закрепил табличку и занялся бумагами, как в комнату вошла какая-то женщина. Прежде, чем Борис успел что-то сказать, она обрушила на него целый поток жалоб на свои интимные проблемы. Борис, надо заметить, был большим любителем женщин и в их проблемах разбирался как бы не лучше, чем в электричестве. Он не растерялся, усадил незнакомку на диван, подробно расспросил и даже немного пощупал. Жаль, смотрового кресла у него не было. На прощание дал какой-то совет, женщина ушла довольная. Почти сразу за ней вошла вторая женщина, потом еще одна. До обеда Борис успел принять пять посетительниц, затем ему позвонили и вызвали чинить проводку.
На обратном пути его поймали на лестнице оба заслуженных гинеколога и в категорической форме, угрожая физической расправой, потребовали немедленно снять табличку. Борис поднялся на этах и увидел, что стулья для посетителей перед обоими кабинетами пусты, зато перед его дверью выстроилась длинная очередь. Сознательные бакинки массово игнорировали профессора, доктора медицинских наук Магомедова и члена-корреспондента Академии медицинских наук Азербайджанской ССР Алимханова и все как одна хотели лечиться у скромного доктора Б.Я.Лифшица.
Тур Хейердал во время одного из своих путешествий подружился с вождем племени каннибалов и рассказал ему кое-что об истории европейской цивилизации. Вождя особо поразил рассказ о двух мировых войнах. – Так что, вы убили всю эту прорву людей не для того, чтобы съесть, а просто чтобы закопать в землю? – несколько раз переспрашивал он. – Ну вы и дикари!
Эту актерскую байку рассказал Сергей Данилович О-в, руководитель театральной студии, в которой я в юности занимался.
В 70-х, а может даже и в 60-х годах академический московский театр гастролировал в крупном уральском или сибирском городе, на сцене местного Дворца культуры металлургов-нефтяников. Давали "Гамлета". Два первых спектакля, в субботу и воскресенье, прошли на ура. Понедельник, третий спектакль. Первый акт, на сцене Марцелл, Горацио и Бернардо. Должен появиться призрак.
Особенность режиссерской трактовки данного спектакля состояла в том, что роль призрака никто не играл. Во второй сцене, в диалоге с Гамлетом, звучала магнитофонная запись. А в первой, где призрак просто молча проходит по сцене, его движение отыгрывали другие актеры, прослеживая его путь глазами. Очень простой и эффектный актерский прием, работа с воображаемым партнером. Если поворачивать головы действительно синхронно, у зрителей создается полное впечатление, что по сцене кто-то идет.
Итак, трое актеров, изображая полагающийся к случаю ужас, уставились в левую кулису. И тут притворный ужас на их лицах сменился настоящим, потому что призрак действительно появился! Это был высокий мужчина лет пятидесяти, совершенно лысый, но с буденновскими усами, в синем костюме, сатиновых нарукавниках и с портфелем в руке. Провожаемый взглядами остолбеневших актеров, ни на кого не глядя, в полном соответствии с режиссерским замыслом он прошествовал через всю сцену и ушел в правую кулису.
В зале раздались смешки: призрака многие узнали. Иван Евсеевич был человеком в городе уважаемым, но, мягко говоря, с большой чудинкой. Он работал бухгалтером Дворца культуры, отличался крайней пунктальностью и каждый день ровно в 18.15 покидал рабочее место кратчайшим путем - через сцену. Наличие людей на сцене и в зале его не смутило: в это время обычно репетировал народный театр.
Смех в зале постепенно утих, артисты кое-как пришли в себя, спектакль продолжился. Директор ДК пообещал лично проследить, чтобы назавтра Иван Евсеевич ушел домой другой дорогой. Но, видимо, забыл.
Сергей Данилыч рассказывал нам, среди прочих актерских секретов, о законе повторения. Если какое-то нелепое действие на сцене вызывает только легкий смех, то то же самое действие, совершенное повторно, вызовет гомерический хохот. На третий и последующие разы эффект уже зависит от актерского таланта, уже нужны какие-то вариации, но второй раз на порядок смешнее первого всегда. Это закон.
Во вторник этот закон сработал в полную силу. Когда три актера уставились в левую кулису, на сцене и в зале все затаили дыхание, ожидая, выйдет ли Иван Евсеевич и в этот раз. Не вышел - общий вздох облегчения, но в то же время и легкое разочарование: ну как же так, неужели на этот раз ничего не покажут. И когда через несколько реплик Иван Евсеевич все же появился, его встретил такой взрыв хохота и аплодисментов, какой вряд ли слышали лучшие клоуны мира. Бухгалтера это нисколько не смутило, он размеренным шагом пересек сцену и скрылся в правой кулисе, помахав на прощание рукой.
Истерика продолжалась минут пятнадцать. Но спектакль надо было продолжать, зрители заплатили деньги, чтобы увидеть смерть Полония и безумие Офелии, чтобы услышать знаменитое "быть или не быть". Исполнитель роли Марцелла мобилизовал все свое актерское мастерство, сконцентрировался, задавил смех и выдал в зал свою следующую реплику... да, знал Шекспир, что написать. Невольно покосившись в правую кулису, Марцелл произнес:
- В такой же час таким же важным шагом Прошел вчера он дважды мимо нас.
Вторая истерика зала. Все? Нет, не все! Потому что следующая реплика Горацио вызвала еще одну, уже третью истерику:
- Подробностей разгадки я не знаю, Но в общем, вероятно, это знак Грозящих государству потрясений.
После этого уже абсолютно любые слова любого персонажа зал встречал бурным хохотом до конца спектакля.
Потрясения действительно состоялись, Иван Евсеевич получил первый в жизни выговор и в среду на сцене, разумеется, не появился. Но это уже ничему не помогло. Дойдя до момента явления призрака, Марцелл и Бернардо умерли от смеха совершенно самостоятельно, заразив зал. До самого конца гастролей на сцене Дворца культуры с неизменным успехом шла комедия "Гамлет".
Спасти спектакль удалось только в Москве, заменив Бернардо и Марцелла на других артистов. Исполнитель роли Горацио оказался поопытнее и через некоторое время научился отыгрывать первую сцену без смеха.
Звонит брат: - Звякни мне, а? Телефон куда-то завалился, никак не найду. - Да ради бога. На какой номер? - Да на этот самый, по которому мы говорим. - Подожди, ты же у нас вроде бы не блондинка и даже не блондин. Ты действительно хочешь сказать, что не можешь найти телефон, с которого мне позвонил и по которому сейчас разговариваешь? - Ну да. Я его в машине потерял. Машинный блютус его видит, звонить можно, разговаривать можно, а где сам аппарат - черт его разберет. Позвони через минутку, а? Я машину сейчас выключу и послушаю, где он звенит.
В детстве у нас была любимая игра - в ножички. Настоящего ножа ни у кого не было, играли обломком напильника, который нашли около гаражей и заточили о камень. Во дворе стояла полуразваленная деревянная хибара. Мы нарисовали на стенке мишень и целыми днями кидали в нее напильник - с правой, с левой, с оборотом, с двумя, через спину и еще черт-те какими способами. Наловчились так, что хоть в цирке выступай.
Когда темнело и мишени становилось не видно, начинали травить байки. Травил в основном я, как самый начитанный. Чаще всего пересказывал любимого Фенимора Купера, про Чингачгука и Натаниэля Бампо по прозвищу Соколиный Глаз. Тогда как раз вышел фильм с Гойко Митичем, но в книге приключений было больше, а я еще и от себя добавлял. Между прочим, учитывая наше главное увлечение, приписал Соколиному Глазу, помимо общеизвестной меткости в стрельбе, такую же меткость в метании ножей и томогавков. Ребятам нравилось, слушали открыв рот.
В то лето взрослые вдруг перестали разрешать наши ночные посиделки и стали загонять домой с началом сумерек. Шли смутные слухи о каком-то маньяке. Мы по малолетству не очень представляли себе, что это за маньяк и чем он занимается, но от неизвестности было еще страшнее. Много позже я где-то вычитал, что в наших краях тогда действительно орудовал псих-педофил, нападавший на мальчиков. Но не в нашем городе, а в соседнем, так что родители зря паниковали.
Был у нас такой Димка Юхан. Юхан - это прозвище, он очень ушастый был. Мелкий совсем пацан, лет семи, но в ножички играл отменно. На ночь напильник отдавали ему на хранение: родители наших игр не одобряли, могли отобрать и выкинуть, а у Юхана отца не было, мать возвращалась поздно, да и баловала его, так что наше оружие было в безопасности.
Той ночью Димка никак не мог заснуть. Радио у соседей давно отыграло гимн Советского Союза, а мама все не возвращалась. Давил страх: первый этаж, окно открыто из-за жары, вдруг кто-нибудь заберется и схватит. Вдруг он не то услышал, не то почувствовал что-то во дворе. Дрожа подкрался к окну и выглянул.
Наш дом стоял буквой "Г", и около внутреннего угла выступал еще козырек подъезда. Получался закуток, видимый только из нескольких ближайших окон, и то если хорошенько высунуться. И в этом закутке здоровенный мужик, прижав к стене женщину, что-то с ней делал. Маньяк, с ужасом догадался Димка.
В следующее мгновение он узнал в женщине свою маму. Страх тотчас исчез, уступив место холодному расчету. Маму надо было спасать. Димка бесшумно нащупал напильник, заныканный как раз на батарее под подоконником. Высунулся подальше, чтобы не мешала створка окна. Тщательно прицелился и метров с восьми метнул напильник в маньяка. В полоску голого тела, белевшую в темноте между пиджаком и приспущенными штанами. Понял, что попал, и отпрянул в глубь комнаты. Рев раненого бизона, разбудивший весь двор, застал Димку уже под одеялом.
Через минуту щелкнул дверной замок. Притворно зевая, Димка высунулся в коридор. В дом вошла мама, живая и невредимая, но непривычно румяная. А следом (Димка похолодел) в прихожую ввалился маньяк. Он сильно волочил ногу и держался обеими руками за задницу. Описать выражение его лица я не возмусь. Сами попробуйте вообразить лицо человека, в которого на пике страсти воткнули ржавый напильник. - Дима, - строго сказала мама, - это дядя Женя. Он меня (маленькая заминка) провожал, и какой-то хулиган (по интонации Димка понял, что мама обо всем догадалась, но его не выдаст) ранил его в (опять маленькая заминка) спину. Сбегай в седьмую квартиру за докторшей.
Потом врачиха ушла, а привитый от столбняка и перебинтованный пострадавший остался у них ночевать. Он не ушел и назавтра, и напослезавтра, и через неделю. Осенью весь двор гулял на свадьбе, а спустя положеный срок у Юхана родилась маленькая сестренка.
Дядя Женя быстро с нами сдружился. Подарил новый напильник взамен конфискованного врачихой. Иногда играл со старшими ребятами в футбол и, несмотря на легкую хромоту, запросто обводил лучших дворовых защитников. На вопрос, почему он хромает, с гордостью отвечал, что это плата за семейное счастье. Впрочем, людей, не знающих происхождения дяди-Жениной хромоты, в городе скоро не осталось.
А Димка после того случая навсегда потерял обидное прозвище Юхан и приобрел новое, намного более лестное - Соколиный Глаз.
Дочка приехала из Нью-Йорка, рассказала. Она работает в бригаде, которая устанавливает свет для больших торжественных мероприятий, вроде свадеб на полтысячи человек. Вот, они готовили зал для бармицвы в очень богатом и очень религиозном еврейском семействе. Само событие в воскресенье, работали среду, четверг и половину пятницы. Основное все сделали, но надо еще отрегулировать направление прожекторов и другие мелочи. Вдруг прибегает наблюдающий за работой раввин с двумя помощниками и кричит, чтобы срочно все выключали, потому что наступает шаббат. Неевреям работать не запрещается, но если в шаббат включить или выключить свет в кошерном помещении (а зал кошерный, там ведь есть собираются), то оно станет некошерным, и все пропало.
Все стоят в растерянности, кто-то звонит бригадиру и докладывает обстановку. Но тут выступает вперед один из осветителей, итальянец Марко. Подмигивает своим – мол, не журись, народ, ща все будет – и идет объясняться с раввинами. Говорит им следующее: – Я немного знаю ваши порядки. Знаю, что вам нельзя включать и выключать плиту в субботу. Но ведь ставить кастрюли на уже горящую плиту и снимать их можно. Вот мы будем делать с прожекторами то же самое, что вы делаете с плитой. Мы не будем их включать – они уже горят. И не будем их выключать. Мы только будем их двигать туда-сюда. Будем ставить и снимать фильтры. А когда будем уходить, то вырубим главный рубильник, он вне кошерного помещения.
Раввины подумали-подумали, посовещались между собой и согласились. Не знаю, как там с точки зрения богословия, но им, наверно, самим хотелось, чтобы со светом все было нормально. Довольный как слон Марко звонит бригадиру: – Грег, все в порядке. Я договорился, можно продолжать работать. Грег, сам наполовину еврей, в полном изумлении: – Марко, я не могу поверить. Ты переспорил трех раввинов??? Марко: – Ха! Это пара пустяков по сравнению с тем, что я сделал месяц назад. – А что ты сделал? – Выбил из тебя сверхурочные.
Наши друзья живут в пригороде Чикаго. В их комьюнити, то есть поселке на 50-100 частных домов, больше русских семей нет, одни белые американцы. Ну, пару китайцев для разнообразия. Хозяйка дома, скажем Люся, недавно привезла в гости своего папу. Через некоторое время видит, что папа стоит на границе соседского участка и оживленно беседует с какой-то пожилой леди. Надо же, думает Люся, никогда не предполагала, что папа настолько владеет английским. Наконец папа возвращается и с удовлетворением сообщает, что давно с таким удовольствием не разговаривал ПО-РУССКИ.
Люся идет к соседке Карен спрашивать, откуда ее мама знает русский. А-а-а, кричит Карен, так это, оказывается, русский! А мы-то гадали.
Что выяснилось. Мамы Карен давно давно нет в живых, а пожилая леди - ее бабушка. Бабушке в обед 100 лет, у нее болезнь Альцгеймера, живет она, как принято у американцев, в дорогом доме престарелых, но внуки периодически берут ее к себе погостить. Несколько лет назад под воздействием Альцгеймера бабушка перестала говорить и понимать по-английски, а стала нести какую-то абракадабру. Теперь вот с помощью Люсиного папы обнаружилось, что это никакая не абракадабра, а вполне осмысленная русская речь, и бабушка прекрасно помнит события своего детства - а вот более поздних событий уже не помнит. Ее мама, оказывается, была русской дворянкой и бежала из России, по-видимому, во время революции, когда дочке было года 3-4. Тут она вскоре вышла замуж за американца, через несколько лет умерла, и дочь выросла совершенной американкой и понятия не имела о своем русском происхождении, пока через 90 лет старик Альцгеймер не стер верхние наносные слои памяти.
Моего приятеля врачи в свое время вытащили с того света. Поставили сердечный шунт и велели срочно менять образ жизни, ибо в прежнем образе он долго не протянет. В отличие от многих других мужчин, приятель воспринял это всерьез и взялся за ЗОЖ по полной программе. Дальше с его слов.
«Летом я был в Анапе. В гостинице имелся тренажерный зал в цокольном этаже, в который я каждое утро и ходил. Делал свою обычную программу: растяжка, кардио, силовые. Всегда там был один. Однажды заметил, что за мной из угла наблюдает мальчишка-повар. Когда он понял, что я его засек, то подошел и робко спросил: – Скажите пожалуйста, сколько вам лет? – Шестьдесят восемь. А почему ты спрашиваешь? – Да понимаете, – расстроенно ответил мальчишка, – моему отцу сорок, а он вообще ничего не может. – Не переживай, – утешил я его. – Когда мне было сорок, я тоже ничего не мог».
Даже не знаю, какой эпиграф предпослать этой истории. То ли «Яка страна, такие и теракты», то ли «Бросить бы все и уехать в Урюпинск».
К нам на фирму заехал парень из канадской глубинки, Джош, обсудить перспективы совместного проекта. Дело было вскоре после трагедии в Колорадо, когда маньяк застрелил 12 человек на сеансе «Бэтмена», поэтому за ланчем пошел разговор о всяких криминальных эпизодах, случившихся «вот прямо через два дома от нашего». Чикаго уже не тот, что при Аль Капоне, но все равно у каждого нашлось что вспомнить. Если не стрельба, то поножовщина, если не поножовщина, то грабеж или самоубийство. Смотрим, Джош наш сидит бледный, варежка нараспашку, и с ужасом переводит взгляд с одного на другого. Потом говорит:
- Ребята, я вообще газеты читаю, представляю, что творится в мире. Но одно дело в газетах, а другое – вот так, на соседней улице, практически у тебя на глазах. Как вы вообще здесь живете?
- Джош, мы знаем, что Канада тихая страна, а у вас тихий город даже относительно Канады, но неужели совсем никогда ничего не случалось?
- Такого, как вы рассказываете – никогда. У меня тесть 25 лет прослужил в полиции, самое серьезное, с чем он имел дело, это вождение в пьяном виде. Хотя нет, 6 лет назад был один случай, о нем даже в центральной газете провинции написали...
Итак, вот правдивый рассказ о преступлении века, потрясшем городок под названием Лосиная Челюсть, Саскачеван.
Некий гастарбайтер, вкалывавший сезонным рабочим на соседней ферме, хорошенько оттянулся в баре. То есть он думал, что оттянулся недостаточно, и хотел добавить, но бармен сказал, что больше не нальет. Тогда наш герой сел в машину и отправился искать выпивку в другом месте. Нашел на отшибе домик без огней и попытался взломать дверь.
От шума проснулась 82-летняя хозяйка дома. Хорошо зная криминальную обстановку в родном городе, она никак не могла предположить, что ее грабят. А потому решила, что это внук заехал ее проведать в неурочное время. Старушка накинула халат, помогла гостю открыть дверь и предложила чаю. Вошедший от чая отказался и потребовал виски. У хозяйки нашелся и виски. Гость в четыре глотка догнал то, что ему недодали в баре, и отрубился на диване в гостиной.
Наутро бабуля решила выяснить, который из восьми внуков почтил ее своим присутствием. Принесла семейный альбом и стала сверять фотографии с верхним концом спавшего на диване тела. Не обнаружив ни малейшего сходства ни с одним из восьми (они все белобрысые, а в пришельце текла редкая в тех краях латиноамериканская кровь), старушка наконец начала что-то подозревать и вызвала полицию.
Полиция арестовала тело и встала перед проблемой, какое обвинение ему предъявить. Грабеж? Он ничего не украл. Незаконное проникновение в чужое жилище? Сгодилось бы, если бы хозяйка не открыла ему дверь своими руками. Пьяный дебош? Не дебоширил, мирно спал. Мошенничество (типа выдавал себя за другого)? Так непонятно, за которого из восьми. В итоге, ни на чем не остановившись, привычно оштрафовали за вождение в пьяном виде (из бара уезжал пьяный, все видели) и отпустили. В общем, смотри эпиграф.
