Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: ййй
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Где вы теперь, кто вам плечи, запястья и пальцы целует, Нежные глупости шепчет и кольца златые приносит, И по ночам про различные дивности сказки толкует, Не утомляя напрасно и не задавая вопросов.
Скучно без вас, мелкий дождик полощет увядшую клумбу, Некому новый сонет прочитать или басню поведать Спеть по-испански "Кармен" и сплясать португальскую румбу, Чистого спирта глотнуть, малосольный огурчик отведать.
Как вы могли отказаться от дружбы, пророки Карнеги, Чтившие Кафку и прочих писателей сумрачных дней? Где вы, любители неги, друзья и подруги, коллеги? Кто со щитом, на щите, на плакате, в земле, на коне?
Тихо. Ни зги. Ни шагов, ни посылок, ни авиаписем... Голый стою перед зеркалом, горечь во взоре нарциссьем.
Я не знаю, зачем и кому это важно, Кто все это придумал, зачем и когда На восток уезжают опять поезда, В дальний город Харбин направляясь отважно.
Все так глупо, ненужно... Ужель навсегда? И какого рожна гонит Родина граждан Под лиловой луной в кабаках петь вальяжно Для таких же как мы, заплутавших сюда.
Только кажется мне: вам, в России сермяжной, Не понять, как тоскует солдатик бумажный. Впрочем, стоит ли выть на луну, господа,
Вспоминая свой блочный, девятиэтажный Просыпаюсь в поту, мучим страхом и жаждой, И шепчу в темноту: "Ни за что! Никогда!"
О, когда бы мне дали зарплату Как у нашего пана директора, Я б на локте заштопал заплату, Я б полил грустный фикус в горшке А на должности скромной корректора Не мечтаешь и о портвешке.
О, когда бы мне дали машину Как у нашего пана редактора, Я взлетел бы на счастья вершину, По газам бы втопил до отказа! А в кабине служебного трактора Куража нет, ни сил, ни экстаза.
Хорошо, хоть живой я пока еще, А не умер как пан управляющий.
Отмечая взятие Казани, Грозный подозвал к себе Малюту И шепнул на yхо пo-секретy:" Говорят, в подвалах "Мукузани" Продают, но только за валюту. А валюты, сам ведь знаешь, нету".
"Знаешь, царь, - ответствовал опричник - Если ты прикажешь, мы с дружиной Вздернем враз откупщика на дыбу И остатки сунем за наличник!" "Что ж, за дело, одарю полтиной, - Третий раз негоже за спасибо."
Да велите Курбского позвать, Пусть канает в спальню, греть кровать.
Послушайте, люди, балладу про штуцер: В Баварии выросла Штуцер Инесса, В девицах - Арманд. Пламя трех революций Ей в кузнице счастья, любви и прогресса Ковало характер крутого замеса. Но слушайте дальше: в России Володя- Простой гимназист, незначительный вроде, Казалось бы, Штуцеру не конкурент, Сажал огурцы у себя в огороде, И понял: "Созрел, понимаешь, момент!
Восстание! Хватит бесплодных поллюций!" И грохот пошедшего в гору процесса Уже предвещал: скоро кровью польются Из Штуцера центнеры лишнего веса Инессе вдруг стало не до политесса,- Она загорелась мечтой о Свободе! Она из Баварии пишет Володе: "Я еду Россия. Там буду студент." Володя прочел, улыбнулся природе И понял: "Созрел, понимаешь, момент!"
Пусть чай буржуин попивает из блюдца, Таблетки пусть жрет от мигрени и стресса: Тому, что прошло - никогда не вернуться, Корабль Истории входит в Одессу, Инесса на берег глядит с интересом: Страна и эпоха Инессе подходят, Полно мужиков подходящих в народе, Крестьянин, рабочий и интеллигент - Сгодится любой при хорошем уходе, Лишь только б созрел подходящий момент.
Любить одного стало как-то не в моде- Ведь жизнь быстротечна, и юность проходит, Инесса согласна на эксперимент. И если заря коммунизма восходит, То это и есть подходящий момент!
Два гуманоида, ночью гуляя Прямо по кладбищу, мимо могил Путь к магазину неспешно вершили. Не продавала бы им бутыля я, Был бы на месте наш Нижний Тагил, Верхний бы лазером не покрошили.
Знала бы я, что у них на Арктуре Парни дуреют от водки вконец- Позакрывала бы окна и дверь И затаилась в уездной ментуре, Прочно улегшись на дно как тунец... Поздно жалеть. Мы имеем теперь
Среднетагильские знойные степи. Дети степей - гуманоиды в кепи.
Врасчение земли - занятнейшая штука, Особенно когда глядишь со стороны: Все горочки на ней и речечки видны... Запусчена зачем? Молчит о том наука.
Кричу: "Остановись!" Планете - хоть бы хны... Скрипит земная ось, но мы не слышим звука Запусчены во тьму как из тугого лука, По воле навсегда исчезнувшей страны.
И миряды звезд блестят вокруг лукаво. Поскрипывает шлюз, и в тюбиках какао Теряет с каждым днем и вкус, и аромат.
Закончен этот век. Рассыпалась держава. Сквозь холод пустоты глядит на брата брат. Вращается Земля. Никто не виноват.
Мы пем, не страшна нам за окнами стужа и вюга. Пылает камин, и на кухне хлопочет прислуга. Приятно горячего грога отведать, друзья А вдвое приятнее умная наша беседа Где каждый охотно поддержит идею соседа, Легко удержавшись на грани софизма и бреда Вдоль грани небрежной остротой опасно скользя.
Забудем о грубости мира что там за дверями Морозит в чащобе глухой лесников с егерями, Подбросим дровишек в камин и по новой нальем. Под звоны бокалов зажгутся гирлянды на елке, Генсек обратится с экрана с напутствием долгим И вновь ралетятся веселой беседы осколки... Преданье свежо, но уже порастает быльем.
Жили-были поэты-китайцы, Ли Бо и Ду Фу Под столетним, тенистым, развесистым деревом тофу Сочиняли они, соревнуясь, занятные строфы. Для примера одну приведем мы вам ниже строфу:
"Как-то Будда в составе тургруппы полез на Голгофу, Хотя лучше бы было, наверно, залезть на софу, А разумней всего вообще запереться в шкафу И средь шуб повстречать лет пятнадцать искомую Софу".
"Что же в этом занятного?" - спросит нас западный сноб. По китайской традиции, мы объясним, но не в лоб, Чтобы было над чем поразмыслить ученому снобу:
"Рассужденьями вяжем мы фактов разрозненных сноп, Каковой заключает искомую Буддой зазнобу, Чтобы истиной новой насытить познанья утробу."
Девочки, мальчики, дяди и тети Вместе собрались в далекий поход. Дедушки! Бабушки! С ними пойдете? Даже прадедушка чей-то, и тот К нам издаля прилетел в вертолете.
Вот-тебе на-тебе - дядьки чужие Тоже какие-то вместе притопали, С виду - ужасные, злые, плохие, Грязные, мрачные, в стельку бухие Гадко поют про березоньку во поле.
Не по пути нам - компании разные, Вместе нам в этом лесу не гулять Хочется выкрикнуть с горечью:"Б....! Вот ведь эпоха пришла безобразная!"
Сегодня, читая рассказ про Муму, Я ехал в Самару через Кострому. Стучали колеса, скрипели вагоны. Приеду в Самару - тебя обниму. Тебя, не Муму обниму, поняла? Муму мне не люба. Такие дела. Я сам бы такую в Самарку с разгона Закинул в два счета в чем мать родила. Итак, час назад в Костроме, на вокзале Коллеги Му-Му пятку мне искусали. Коллеги ее, поняла? Не она! Они меня стаей ну просто достали!
Гляжу, непонятно тебе ни хрена... Собак-то навалом. А ты-то одна!
Зачем Лимонова в темницу За боевую единицу ОМОН пинками загонял? За что сей благородный рыцарь Из дорогой ему столицы Пока пускали, не слинял? Вопросов много накопилось, Людей вокруг так много спилось Проблемы пробуя решить. О, ФСБ, скажи на милость, Зачем писателю унылость, Коль не умеет он грешить? Вопросов тьма, ответ один: Сиди, Лимонов, до седин.
На теле Европы есть острые груди- Швейцарские Альпы. Соски их в снегу - Как в шлемах блестящих служивые люди, Застывшие в лютый мороз на бегу. Любой ( исключая лишь Аллена Вуди ) Об этом не стал бы болтать. Ни гу-гу. Как острые зубы под стать барракуде, Так Аллену Альпы! Ну, я не могу... Лежи себе, Вуди, на старой кушетке, С банальной мечтою своей о нимфетке! А я с альпенштоком махну на Монблан, Чтоб груди ощупать Европы-кокетки, Я месяца два разрабатывал план. Потом оприходую Калимантан.
Встаньте, поэты! Трубите, герольды! Налей, виночерпий! Чепчики в воздух бросайте, девицы и мужние жены! Запах победы нелегкой вливается в воздух вечерний, Звезды на небе дрожат и ссыпаются нам на погоны. Трупами гадов коварных усеяны горы и долы. Славных героев останки лежат под высоким курганом. Наши враги - не тевтонцы, отнюдь не татаро-монголы. В самых интимных местах доводилось херачить врага нам. Смолкни, герольд! Виночерпия - в жопу! Закусим, поэты? Проголодаешься, кровососущих клопов убивая! Бисер тевтонцам метать надоело - Карету! Карету!.. Вот и карета. Ну что же такая попалась кривая?
Да потому что какие поэты, такая и тачка. Но без стихов ты попробуй, интимно врага похерачь-ка!
Погодите кадить! Не оборвана нить Многомудрой судьбы - Догони! Вон они Пролетевшие дни... Если бы да кабы... Если б время назад, Да другой бы расклад Да, чтоб я, да не я Бы, да в рай, а не в ад, В окруженьи менад, Чтоб ни Бог, ни свинья... Впрочем, ну вас к чертям! Стыд и срам!.. Спид и спам.
У царя Менелая похитил троянец Парис Всей Элладе известную, стройную, как кипарис, Молчаливую рыжеволосую чудо-Елену, Но оставил пустого коня - дескать, мол, подавись.
Менелай поутру вышел кофе испить на балкон, Но, пардон, где ж Елена? Где сахар и где молоко? Где же, собственно, кофе? Какой-то бардак несомненный. Только лошадь пустая, и запах оттуда плохой.
На мобильный в сердцах Менелай позвонил Одиссею: "Я от шуток от ваших ахейских, в натуре, косею! Пацаны волноваться устали и грузятся в джип! Не возьму и задаром кобылу с навозом в хвосте я!"
Одиссей хладнокровно ответил: "Братан, ну ты влип!" А из чрева кобылы донесся воинственный всхлип.
Василий Иваныч и друг его Петька Решили однажды Урал переплыть. Но мне есаул: "К пулемету, Бередько!" - А сам, гад, в Париж драпанул во всю прыть.
Вот ты, этих строчек читатель, ответь-ка: В кого было мне пулемет разрядить? -Гадать поздно, брат, разрядил уже метко! Уж нету Чапая, утоп он, едрить!
Зато поколенья тимуровцев юных Вдолбят себе в голову несколько слов: "Тачанка", "по коням" и "врешь, не возьмешь". И в памяти прошлого ржавые струны Бренчать будут долго еще "Будь готов!" Ты спишь, мой читатель? Обидно. Ну что ж...
Ни печали, ни страха В раскаленных очах- Обнаженная Маха Из урюпинских мах. Гладко выбритый пах Не прикроет рубаха. Не таких ли девах Заставали у Баха? Не таких ли Роден, До предела раздев, Вековечил нещадно? Из урюпинских дев Выбрал Бог Ариадну. Все сие мне отрадно.
Сиреневый туман мне в душу заползает, Обратно выползает впоследствии затем. Чего он там забыл, кондукторша не знает, И смотрит на меня, как я ватрушку ем. Ватрушка хороша - большая, расписная, Вверху на ней творог, внутри - ванильный крем, Когда ее жую, то о тебе, родная, Невольно вспоминаю, нежен, глух и нем. Но движется трамвай и под колес стучанье Я мыслю об ином. Пустые обещанья Наполнили собой дорожный чемодан... Намеков и обид безмолвное согласье, Ну что с того, что я так беспробудно пьян - Везет меня трамвай в туманные свояси.
Вот стоит осина, на осине - тело, И висит недолго, а уж опустело. Подхожу поближе, узнаю тебя. Трогаю за пятки, душу теребя... Плачу и шепчу я телу обалдело: "Ты когда успело, тело, умереть?!" Отвечает тело: "Все одно - за дело. Не мешай, хозяин, дай мне повисеть..."
Полно дуться, мой друг, выбирайте любую Как на клумбе цветы, они все хороши, И прошу я немного - отдам за гроши Я не телом, мой друг, я мечтами торгую. Гроздь искрящихся грез и надежду-другую, Старый замок воздушный, томленье души... Вам лишь кажется, будто бы трудно решить, И что цену придется платить дорогую. Нет, цена смехотворна - четырнадцать лет Отработать в подвале, на полном довольстве (Там обилие, кстати, вина и котлет. Приходите, ложитесь на пыльный топчан, Визу выдадут вам в португальском посольстве... Кстати, вот ваш партнер - Фрунзик Мкртчан.
В забытьи пребывая от пьянки вчерашней, Я рукою наткнулся на странный предмет, По размеру сравнимый с Останкинской башней. Он как гриб в маринаде, холодный и мокрый, Но ни вкуса, ни запаха, кажется, нет. Будто глокая куздра, будлавшая бокра. Я погладил его... Кореш мой в зоопарке Отзывается так же на ласки всегда, Как мохнатая рысь на призывы дикарки Покахонтас на склоне горы Тускарора, Где цветут медуница, полынь, лебеда И не воют койоты на знамя Авроры. На просторах саванны, иль в грязной Москве Сенбернар мой, меня ты не бросишь в траве.