Я не буду рассказывать вам, как я попал в больницу. Это не для всякого
история, печальная и дикая, как похмельное утро. Скажу только, что
проблемой стал укус пальца правой руки. Среднего, моего самого любимого,
которым всегда есть, что показать.
Укус для него оказался настолько огорчителен, что он совсем уже собрался
меня покинуть, когда добрые ветеринары решили, что можно его, в
принципе, и обратно примастрячить. За что им, конечно, спасибо. Но речь
не об этом. Когда попадаешь в больницу по таким мелочам, как средний
палец на правой руке (ха-ха, "мелочам"), перед тобою встают единственные
четыре проблемы.
1) Жратва—ибо есть предлагаемый набор питательных протоплазм совершенно
невозможно. Нет, я конечно понимаю, в порыве поэтического вдохновения
Главный Повар вполне может назвать отрыжку любимого сына картофельным
пюре, но нагло глядя в глаза наливать настойку на глистах под видом
куриной лапши... с мякотью и в собственном соку. Лапша. Ага. "Это,
позвольте, что? "–"Рассольник"–"Ага, могу спорить, что до меня его уже
кто-то съел". Питался я исключительно сосисками, которые варил в
жестяной кружке кипятильником. СВЧ, блять. Триумф высоких технологий. До
поиска по территории больницы дохлых котят дело, слава Богу не дошло.
Выписали.
2) Бухло—то есть отсутствие всякого бухла. Для меня, питавшегося на
протяжении последних двух лет исключительно пивом, это было натуральной
трагедией. Нет, поймите меня правильно, медицинский спирт для многих в
подобной ситуации является замечательным выходом, но я искренне уверен,
что именно пиво спасет мир и изменять ему не намерен—мы любим
друг-друга. Плюс ко всему мне постоянно внушали, что алкоголь сведет на
нет весь курс Чрезвычайно Полезных Препаратов, видимо подозревали, что я
способен телепортироваться к ларьку в случае крайней необходимости.
Кстати, интересное наблюдение: стены вокруг территории больницы
постоянно находились в состоянии ремонта. Создавалось впечатление, что
весь день жадные до работы молдаване заделывали ходы, прогрызаемые за
ночь несчастными пиволюбами. Ларек находился прямо за стеной. Я его
постоянно видел из окна своей палаты—он стоял даже не подозревая, что я
за ним наблюдаю, ему до меня не было никакого дела. Его специально там
поставили, чтобы смущать меня и подвергать испытаниям, вот что было
самое тяжкое.
3) Уколы—единственное развлечение старых маразматиков и редких
посетителей.
Тут все просто: три раза в день в любую удобную клиенту часть ягодицы. Я
отчего-то вспомнил в первый же день стишок из школьного кабинета первой
помощи:
"Не печальте ваши лица,
Не туманьте очи мглой,
Оголяя ягодицы
Для свидания с иглой".
За это был сразу произведен в VIP клиенты и получал облегченный вариант
процедур. Но как бы то ни было, жопа моя упрямо отказывалась принимать
должное количество препарата. После укола создавалось впечатление, что
булки под самый копчик заполнены радиоактивными отходами, в то время,
как на меня наваливалась апатия и осознание собственного унижения, жопа
полыхала как глаз Дьявола и с сокрушительной силой детонировала. Впору
было натягивать на нее маску героя и отпускать на ежедневный подвиг.
По-моему, я один такой. Впрочем, остальным тоже было несладко, и к
вечеру сидеть не мог никто, а проходящие медсестры норовили ласково
шлепнуть по заду. Суки.
4) Сон—это просто мрак. Вот к чему я всю эту трепотню и затеял. Я попал
в теплую компанию четырех старых пердунов, и у каждого из них были свои
причуды. Что они делали днем—не имеет никакого значения, днем они мирно
слушали радио "Маяк" и кормили голубей дистиллированными сухарями из
буфета, зато ночью... Они храпели. Храпели самозабвенно, упиваясь каждой
нотой, выводя симфонии и пуская удушливые газы. Это было так: сначала
тихонько начинал посвистывать самый прыткий, тот, что засыпал быстрее
всех. Мне иногда казалось, что он, укладываясь в койку, в темноте
доставал из прикроватной тумбочки киянку и ловко бил себя по затылку.
Иначе я такую феноменальную скорость погружения в сон объяснить не могу.
Секунд 7-8, по моим приблизительным подсчетам. После этого можно было
ложиться на спину и не смотреть на часы. Ночь начинала развлекаться.
Где-то через 15 минут к соло присоединялся второй голос. Могу
поклясться, что они все это репетировали, там, днем, кормя глубей или
слушая радио "Маяк"–такая гармония не дается без многодневного труда,
без таланта и взаимопонимания. Так храпят ангелы. Потом, через некоторое
время, вступал бас. Он сотрясал все вокруг, он наваливался душным
воздухом джунглей и рокотал злобой полуночного грома, он заставлял
вибрировать панцирную сетку кровати и дребезжать стаканы, он прогрызался
в самую мою кость и, казалось, легионы мертвых больничных тараканов
выходили под этот аккомпанемент на свою последнюю битву. Пиздец и
Апокалипсис.
Четвертый не храпел. Он был выше этого. Четвертый ходил срать. То есть
как будто нет в этом ничего такого, подумаешь, посрать сходил, но
прелюдия... Как только я начинал засыпать, привыкнув к музыкальным игрищам
окружения, этот четвертый начинал вставать. Вставать ему было тяжело.
Сначала он раскачивался на скрипящей кровати, потом падал с нее на пол
и, громким шепотом матерясь, принимался надевать тапочки. КАК, КАК, я
вас спрашиваю, можно громко надевать тапочки??? Он так надевал тапочки,
что остальные с благоговением замолкали и учились как недостойные. Хуй
знает, я даже описать не возьмусь. Не знаю как описать.
Потом он шел к тумбочке моего соседа. Он брал с нее газету и начинал ее
Готовить. Объяснить? Объясняю: в темноте газета рвалась, мялась, снова
рвалась, падала лохмотьями мне на подушку, разлеталась по палате
печатной пылью... с первого раза обычно не получалось. Удовлетворительный
результат достигался методом проб и ошибок, а отбракованные лоскуты
оставались на полу до прихода утренней уборщицы. Почему он брал именно
соседские газеты, мне тоже трудно объяснить. Может бы, имел место какой
заговор, а может дело было в кровном братании (теперь ты мой брат, и
можешь подтираться моей бумагой, угх! Большое Яйцо сказал свое слово),
но сути дела это не меняет—шуршание газетных листов до сих пор будит
меня среди ночи. Потом он уходил, шаркая, в противоположную от палаты
сторону коридора и я засыпал, прекрасно зная, что через полчаса он
придет обратно и начнет сам себе рассказывать, что у него получилось и
почему. Очень человек был склонен к самоанализу.
Засыпал я обычно под утро, когда организм уже отказывался воспринимать
информацию извне, и сны мои были полны кошмаров и звуков.
Когда меня выписали, я сначала не поверил. Думал, шутят эскулапы, все
это должно продолжаться вечно и стать мне наказанием за украденную в
четвертом классе с лотка жвачку "Турбо", однако нет. Вот я стою за
воротами больницы, продуваемый осенним ветром и шатающийся от голода.
Воротник мой поднят, волосы растрепаны, нижняя пуговица на куртке
болтается как висельник. И свобода нас примет радостно у входа... так, да?
Черт, как же тяжело думать. И куда теперь? Где мне вспомнить, что я за
человек и что я тут делаю...
А! Ты не поверишь, я за тобой наблюдал...