Утро началось, как обычно бывает в разгар лета: взошло солнце, и было
еще не жарко, но уже хотелось умыть лицо свежей водой. В маленькой
квартире в старом пятиэтажном доме проснулся Василий и зашел в ванную,
голова у него налита свинцом и ему тяжело. Василий открывает кран, трет
щеки и нос, фыркает, подставляет красную от загара шею под струю.
Раскрывает глаза и видит нехорошее: в стакане сидит таракан. Убью,
думает он. Заливает в стакан воды и, захватив потертую замшевую сумку,
уходит занять очередь в вино-водочный.
Возвращается, а возле подьезда скорая и милиция. Василий холодеет в
руках, холодеет в груди, замшевая сумка падает в пыль. Он пятится и
бежит, долго бежит, заслоняясь руками от веток, что бьют по лицу, бежит
через пшеничное поле, где поет невидимая маленькая птичка, сбрасывает
мокрую рубашку на ходу, перепрыгивает ручей и оградку, падает к ногам
батюшки и крестится.
- Прости меня господи, прости меня господи.
Бьет поклоны в землю, а батюшка отодвигает начищенный ботинок, икра
падает бусинками с его бутерброда на спину Василию. Поп откладывает еду
в сторону на скамейку, вытирает руки о рясу и разглаживает бороду.
- Встань с колен, сын мой. Что совершил ты? Чего боишься?
Василий цепляется руками в батюшкину ногу.
- Утопил. Утопил, прости меня господи. Милиция и скорая там. Боюсь я их,
батюшка, не знаю, что делать.
- Как знаешь, что утопил?
- Залил водой, там он теперь. Лежит, не движет лапками. Прости меня
господи.
Батюшка отдергивает ногу, высвобождаясь от рук Василия, морщится.
Переспрашивает:
- Чем не движет?
- Лапками. - говорит Василий и целует ботинок батюшке.
- Что ты пил с утра? Говори.
- Портвейна немного.
- Сколько?
- Бутылочку.
- Встань с колен и иди.
Василий встает медленно, смотрит на попа, пошатываясь. Батюшка достает
из-под себя сложенную вчетверо газету и очки из черного футляра.
- Куда идти, батюшка?
- Домой. - батюшка умело скрывает раздражение. - Домой иди.
Затем надевает очки и разворачивает газету, которая еще пахнет свежей
бумагой, типографской краской и суетой. Чуть погодя выглядывает поверх
газеты.
- Ну что ты стоишь? - раздосадованно хлопает огромными руками себя по
ляжкам и орет, как глухому: - Иди домой!