Она с огромным шнобелем в метро читала Бабеля,
Порой смежая глазки, не лишенные прелестности,
А у меня под мышкою шестнадцать метров кабеля
Для телефонизации столицы и окрестностей.
И я подсел к ней рядышком и промурлыкал: "Здрасьте, я
Согласен любоваться даже вашим отражением,
Замечу только, что литературные пристрастия,
На тонкий вкус ценителя, достойны уважения".
Она шепнула ласково: "Меня зовут Маритою",
Грассируя при этом так призывно и естественно,
Что если бы не кабель со своими габаритами
То я бы прям в метро начал решительные действия.
И мы болтали весело о Прусте и отсутствии
Талантливой поэзии, о выставках в Германии,
О Третьей Книге Царств, и тут я вовремя почувствовал,
Что между нами, кажется, есть недопонимание.
И я поведал с горечью, что в детстве, как и сверстникам,
Хотелось мне освоить ряд престижных специальностей,
Но время было сложное, и в телефонный техникум
Совсем не принимали лиц моей национальности.
И я топился, вешался, кусал себя до крови, чем
Достал своих простых богобоязненных родителей,
И вскоре из Гантмахера Эммануила Львовича
Я стал... держите паспорт... ну, теперь вы сами видите.
Она взглянула пристально и отложила Бабеля,
И стала как-то выше и гораздо симпатичнее.
И если бы не эти сто шестнадцать метров кабеля,
То я бы наплевал на предрассудки и приличия.
И мы, прощаясь, плакали. И я, снедаем скукою,
Неделю ждал свидания, терзая кабель взглядами.
Увы, моя прелестница, ты оказалась немкою,
И ты ко мне приехала с пятнадцатью ребятами.
У них рубашки черные. И личика кирпичиком.
Они молчат значительно. И возразить им нечего.
И я, скача по местности таким пузатым живчиком,
Стал менее общительным, и вовсе не доверчивым.