Как я провела лето.
В 13 лет я была на редкость некрасивым ребенком: очень худой прыщавый
червяк с большой головой и кривыми зубами. Моя мама меня стеснялась и
весь пубертатный период старалась держать меня подальше от родных и
знакомых, на все лето отправляла меня в пионерский лагерь. Пионерский
лагерь состоял из бараков с детьми, домика администрации и четырех
туалетов. Туалеты состояли из кирпичной будки, ямы, закрывающего эту яму
деревянного настила с дырками и говна с хлоркой. Говно с хлоркой воняли,
поэтому туалеты предусмотрительно строили далеко от жилых помещений и
обсаживали их кустами. Девочки долгое время думали, что я мальчик... В
общем, со мной не дружили. В ту роковую ночь полуночный понос стал моим
единственным товарищем. Поносил весь лагерь: зеленые фрукты, немытые
руки повара и всякое дерьмо, которое жрали пионеры с голодухи делали
свое дело. Дырки в тубзике были обгажены расстроенными желудками
четырехсот человек и девочки ходили срать парами: одна гадит, другая
светит фонарем, чтоб первая не вляпалась в продукты распада
предшественниц. Мне никто не хотел светить фонарем, поэтому в ту ночь я
высирала солянку в гордом одиночестве; в тусклом свете фонаря были видны
только очертания, и, сидя над дырой, я смирилась с тем, что уже
вляпалась в чье-то скользкое говно. Неожиданно какая-то тень метнулась
прямо на меня, я заорала, резко дернула неустойчивым туловищем, ноги
проехались по чьему-то поносу и я вошла в очко как хорошо смазанная
гильза. Фак! Летучая мышь загнала меня по пояс в кучу дерьма, над
головой смутно виднелась очко, если кто-нибудь сейчас придет гадить, то
положение мое ухудшится. Надо выбираться! Через полчаса, пыхтя и шепотом
ругаясь матом, я дотянулась до очка руками: это, блин, было сложно - все
твердые опоры были скользкими, как суки! Ухватившись за края дыры, я
подтянулась и высунула башку: от свежего воздуха закружилась голова и я
удержалась на завоеванных позициях только волей к свободе. Подтянулась
еще и оперлась на локти: нужно за что-то ухватиться, чтоб не
соскользнуть. Все вокруг было склизким, зацепиться можно было только за
поперечную деревянную балку в полуметре от меня, я с остервенением
пыталась до нее дотянуться, шипя от напряжения: - Ну! Иди же сюда, сука!
Дай, я до тебя дотянусь!... Вдруг меня ослепила вспышка света, потом
какой-то не то вздох, не то стон, и глухой стук - я пересрала и
свалилась обратно. Еще полчаса - и я снова над очком. Так. Тянемся...
Есть! Я схватилась за перекладину и вылезла на бетонный пол еле дыша от
счастья. Отдышавшись, решила переть к реке отмываться. Метрах в пяти от
тубзика валялся директор, рядом с ним валялся разбитый фонарь - сдох что
ли? Я пошла на речку, отмылась как смогла, а потом позвала людей: может
и не сдох еще, спасти можно. Утром нам сказали, что у директора случился
удар, вернулся в лагерь он только под конец смены. Говорить он не мог,
сидел весь день на веранде и ему нравилось, когда к нему ходили дети. Я
навещала его часто, он меня особенно любил - ведь именно я тогда позвала
к нему людей. На следующий год мы узнали, что перед смертью директор
ненадолго пришел в себя. Он сказал, что в ту ночь он обходил территорию,
случайно услышал странное пыхтение в туалете и открыл дверь. На него из
зловонной дыры лез адский говняный лупоглазый червяк, тянул к нему
щупальца и шипел: - Ну-у-у... Иди же сюда-а... ссссука-а.... Дай, я до
тебя дотянуссссь!... За лупоглазую обидно, конечно.