Может, это немодно и непатриотично, но я сильно не люблю так называемый простой народ. По крайней мере, его типичных представителей.
Брежнев был уже мертв, а СССР еще нет. Окончив вуз, я получил диплом инженера-программиста и распределение на заводской вычислительный центр в губернском городе N. Конкретизировать не хочу, другие города были не лучше.
Мне дали койку в общежитии в комнате с двумя милиционерами. Их там жило порядочно, существовала договоренность между начальством ОВД и руководством завода. Ребята были простые, выросли в деревне и пошли в милицию после службы в ВС. Вован успел повоевать в Афганистане и рассказывал об этом по поводу и без повода. Рассказы не блистали ни связностью, ни разнообразием сюжетов: понятное дело, не Лев Толстой. Напали духи, Пете оторвало руку, Коле ногу, а Васе голову. Но и мы им не хило вломили. На следующий раз Петя и Вася менялись местами.
У Степы такой яркой биографии не было, он служил срочную на Севере. Зато к нему приезжала невеста из деревни. Моя кровать находилась в закутке за шкафом, ночью до меня доносилась возня и горячий шепот: Ира стеснялась, Степа настаивал. Вовану, чья койка стояла вплотную к Степиной, впечатлений доставалось больше, после Ириного отъезда они со Степаном деловито обсуждали количество и качество палок.
Пили они, разумеется, каждый вечер. Я пытался поддерживать компанию дня три, потом сошел с дистанции и получил презрительную кличку «студент».
Как-то Степа вернулся домой и дружески пнул меня, валявшегося на кровати с книгой:
– Вставай, студент! Вован блядей ведет.
– Каких блядей, откуда?
– Да застебал двух мочалок на остановке. Ебаться будем, студент!
– Стёп, а как же Ира?
– Ира с предками картоху копает. А хуй простаивать не должен. Не бзди, они и тебе дадут.
Я отказался от этой заманчивой перспективы и следующие три часа провел в холле общежития. Это повторялось часто: Вован стебал мочалок, я читал в холле. Перечитал всю городскую библиотеку от А до, кажется, Г. Поражался легкомыслию девушек города N и Вовиным талантам соблазнителя: он вовсе не выглядел образцом мужской привлекательности. Но я был ужасно наивен.
Однажды я приболел, отпросился с работы пораньше и заснул в своем закутке, укрывшись с головой. Проснулся от голосов за шкафом: очевидно, менты привели блядей, а меня не заметили. Прислушавшись, понял, что девушка, во-первых, одна, а во-вторых, ведет себя совсем не по-блядски.
– Я за тебя в Афгане кровь проливал! – сипел Вован. – Ты что, не уважаешь ВДВ?
– Уважаю.
– Тогда пей. И мышцы потрогай, видишь, какой бицепс? А теперь я тебя потрогаю.
– На надо! У меня парень есть.
– Что ж он тебя отпускает одну?
– Он работает.
– Ну и хорошо. Он там работает, а мы с тобой тут поработаем.
– Мальчики, можно я пойду?
– Куда ты пойдешь одна ночью? Изнасилуют злые маньяки. А мы добрые, правда, Степа?
– Пусти, пожалуйста!
– Да что ты кобенишься? Всё равно ж выебем, если не по-хорошему, то по-плохому.
– Я в милицию заявлю.
– А мы и есть милиция.
К этому моменту я кое-как оделся и чертиком выскочил из-за шкафа:
– Девушка, вам тут нравится?
– Нет!
– Хотите уйти?
– Да!
– Ну так идемте.
Я взял ее за руку и вывел из комнаты под взглядами растерявшихся милиционеров. Внизу, на пустой ночной улице, поймал частника, дал три рубля и попросил отвезти ее куда скажет. Когда вернулся, Вован злобно спросил:
– Хули ты лезешь? Она же блядь!
– Ну, значит, я сделал доброе дело – лишил ее заработка. Но, по-моему, она совсем не хотела оставаться. Как ты вообще ее уговорил с вами пойти?
– Как всех. Ксиву под нос: пройдемте, гражданочка! А потом от меня хуй вырвешься.
– Так вы и остальных так приводили? Ксивой и силой, а не потому, что им это нравится?
– Нравится, не нравится – какая разница. Все они бляди, только ломаются. И чем больше ломается, тем слаще ломать.
– Стёп, а ты что? Тоже так думаешь? А если твою Ирку кто-нибудь так?
– Пусть только попробует! Ноги вырву.
Не успел я порадоваться за Иру, как Степа продолжил:
– И сиськи отрежу, чтобы не блядовала.
– Так, понял. Перевоспитывать вас бесполезно, просто запомните. Здесь, в этой комнате, это больше не повторится.
– Ой, напугал! – ухмыльнулся Вован. – Вот нарочно евреечку приведу. Они, говорят, так пищат прикольно. Хули ты мне сделаешь?
– Скажу Леонтичу, вылетишь из общежития впереди собственного визга.
С комендантом общежития Михаилом Леонтьевичем меня связывали деловые отношения. Он выступал заказчиком программы, которую мне поручили писать на ВЦ, что-то про учет постельного белья и печать справок о проживании.
– Стучать собрался, пидор? – спросил Вован. – Не по понятиям это.
– А я живу не по понятиям, а по закону. И тебе советую.
Недели две было тихо. Менты со мной не разговаривали, но девушек больше не водили и враждебных действий не предпринимали. Потом я поехал на выходные к родителям. Вернувшись, стал расстилать постель и увидел, что вся простыня залита кровью.
– Целка попалась, – насмешливо пояснил Вован. – А хули с ней делать, не оставлять же таким лохам, как ты.
Я молча перевел взгляд с него на кровавое пятно и обратно. Он понял, забрал испачканную простыню и принес взамен свою, почти чистую.
Назавтра я рассказал всё Леонтичу.
– О как! – протянул он. – А я давно говорю директору: гоните этих ментов. Пьют хуже слесарей, все туалеты заблевали. Вахтеров не слушают. Оказывается, еще и блядство развели.
Это было не совсем то, что я ожидал услышать. Но своей цели я добился, ментов выселили из общежития и перевели в казарму, по десять человек в комнате. Надеюсь, после этого жизнь девушек города N стала хоть чуть-чуть безопаснее. Но не исключено и обратное: тех, кому не повезло, теперь пускали по кругу не двое, а десятеро.
Если вам интересно, почему я не тоскую по СССР и не стремлюсь вернуться в Россию, то таки да. В том числе и поэтому.
А что касается той якобы спасенной девушки, то я болван. Раз уж взялся спасать, надо было довезти ее до самого дома, а не бросать среди ночи в машине с незнакомым мужиком. Какая у меня может быть уверенность, что она добралась домой целой и невредимой? Правильно, никакой.