но молоко я по сей день не пью
Я не спал уже часа два, прислушиваясь к мерному постукиванию настенных
часов. Мне, как любому нормальному пятилетнему мальчику, вдруг, ночью,
захотелось выпить молока. А, поскольку время было летнее и я был в
деревне у бабушки, то мой неокрепший разум решил, а почему бы мне,
собственно, самому не подоить корову и не испить свеженького. Усни! -
кричу я сейчас себе тогдашнему. - Спи дальше, ты, маленький, безмозглый
ребёнок!
Сполз я, значит, с кровати тихонько, натянул колготы (не надо ха-ха,
самому уже и не верится, что такие времена были), шорты, футболку и
направился к выходу. Алгоритм был прост и досконально мной изучен. Для
начала я надел сапоги деда. Ну как надел, стоит, наверное, сказать, что
я мог целиком тогда запрыгнуть в сапог и спрятаться в нём. Так что с
самого начала у меня всё пошло наперекосяк, я даже шага сделать не смог
в этих сапожищах. Но я не стал унывать, сапоги ведь не главное в этом
деле, так что взял я ведро и потопал во двор к коровам.
Зашел в коровник, весь такой из себя маленький, ведро в руке с меня
размером, а там три жопы на меня смотрят, я на них, соответственно.
Стою, значит, в замешательстве, колготы подтягиваю, ногу чешу – коровку
выбрать не могу. Хоть бы, думаю, знак какой подала. И тут та, что по
центру, тварь коварная, хвостиком так в сторону как поведёт. Во!
Я-то по молодости подумал, что это она мне знак подаёт что, мол, меня
дои и пошел на зов этот. Так, наверное, гибли моряки, когда прыгали за
борт на зов сирен. Не успел я беды почувствовать, а эта зверюга сначала
что-то невнятно пшикнула, а потом как даст по мне фонтаном! И что самое
обидное – далеко не молоком! Я даже глаза закрыть не успел.
Единственное, чем горжусь, так тем, что на ногах устоял, под
обрушившимся на меня потоком.
Наступила неловкая пауза, а потом завыла сирена - я не слышал, чтобы мой
дед, ставший невольным свидетелем моего конфуза, так смеялся ни до, ни
после этого чёрного дня в моей биографии. А на улице, знаете ли, было
хорошо - птички поют, куры бегают, на горизонте появилось солнышко, а я
стою в луже неведомой мне доселе субстанции, ору и «обтекаю». Успокоился
я уже ближе к вечеру, когда дед демонстративно сжег пострадавшую одежду.
А ещё они с бабушкой взяли с меня обещание всегда вести себя хорошо,
взамен на то, что не расскажут родителям о постигшем меня горе.
Хотя, может, и не было всего этого, но молоко я по сей день не пью.