Были у нас в школе такие, кто в учителя шел не по призванию. Школа для них была последним пристанищем.
Преподаватель биологии Андрей Антонович Гудков и историк Роман Григорьевич Костомаров (между прочим, мой классный руководитель в пятом классе) были законченными алкоголиками. Они часто запирались в лаборантской при кабинете биологии во время рабочего дня - и пили водку. На уроках от них несло перегаром. И регулярно директор школы вывешивала на доске выговор то одному, то другому. В конце концов, Костомаров уволился, и устроился в местный винный магазин грузчиком. Столь стремительный переход в карьере, помнится, очень шокировал маму Володи Камышина.
- Как же так? – она разводила руками. – Такой хороший учитель – и вдруг в грузчики.
Другие родители, впрочем, Романа Григорьевича хорошим учителем не считали. Завидев кого-то из родителей учеников, он понимал, что сейчас его будут в очередной раз ругать (а может быть, даже бить – в зависимости от проступка) и спешил в прямом смысле слова - сбежать. Разворачивался на каблуках и несся, оглядываясь на бегу. При этом бормотал: «Сейчас, сейчас, я тут кое-что вспомнил, мне срочно надо…»
Опохмелившись, Костомаров делался балагуром и весельчаком. Он очень любил рассказывать ребятам из своего класса скабрезные анекдоты. Парни громко и радостно ржали. Шутки у него были своеобразные, но пацанам нравились. Меня он однажды, будучи в подпитии, хлопнул по спине и радостно заявил:
- Хороший ты парень, Степа, но есть у тебя один недостаток. Какой? Хочешь узнать какой?! Дырка в жопе! Ха-ха-ха.
Костомаров хохотал так, что все обернулись. Шутку я, честно говоря, не понял. Да и до сих пор она мне кажется не слишком остроумной. Анекдоты у классного были из той же серии. Многие я помню до сих пор.
- Сторож экскурсию в зоопарке проводит вместо экскурсовода. Тот заболел. А сторож пьяный. - Так, эй ты, стерва, отойди от клетки. - Но я не стерва. - Ничего, он и блядью не побрезгует!.. - Или вот. - Идет мужик по улице, видит, все бабы плачут: - Иван Васильич умер! Иван Васильич умер! Дай, думает, пойду, схожу, посмотрю, что там за Иван Васильич. Приходит в морг. А на столе лежит мужик вот с таким хуем. Он хуй отрезал, положил в портфель. Приносит домой, достает: - Смотри жена, какие хуи бывают. Жена: - О, боже! Иван Васильич умер!
Время от времени Костомаров прямо у нас на глазах клеился к женщинам. Иногда – к мамам учеников. И даже завел роман со школьной медсестрой. Окруженный влюбленными в него пацанами он рассказывал:
- Лариса Иванна – во! Сиськи – такие. – Показывал обьем ладонями. - Соски – как мизинчик. Я ее схватил за талию, стал сиськи мять. Она немного поломалась. Но вижу: уже поплыла. Тут же как, главное - времени не терять. Пока растерялась, сразу присунуть. Пока дверь в медпункт запирал, она малость пришла в себя. Стала толкаться там… Но мужик на то и мужик, я ее сразу на кушетку повалил. Халат расстегнул, под блузку залез. Сиську в рот…
- В рот?! – спросил Олег Муравьев таким голосом, словно сейчас упадет в обморок.
- Конечно, в рот. Бабам сиськи надо и мять и сосать. Тогда они тебе все дадут. Ну и присунул. Такие дела. – Костомаров задумался ненадолго. – Ебаться полезно, ребята. А то у тех, кто дрочит, ладошки волосатые.
Все тут же уставились на свои ладони, и Роман Григорьевич радостно заржал.
- Ладно, ребята, - он глянул на часы, - задержался я с вами, а мне еще в лаборантскую надо забежать перед уроком…
Его друг биолог Гудков имел совсем другой характер, чаще всего он был погружен в себя. Настолько, что однажды я стал отвечать урок, заглядывая в разложенный на столе учебник. Прочитал два абзаца, косясь в книгу - и, к своему удивлению, получил пять. С тех пор биология мне давалась на ура, я стал круглым отличником, и заработал пятерку в четверти. Родители даже решили, что я определился в жизни – и по-настоящему увлечен биологией. На самом деле, этот предмет меня никогда особенно не интересовал. Но получать хорошие оценки мне нравилось.
Весной, едва стаял снег, Костомаров завел разговор о том, что скоро мы пойдем в поход. Все были очень воодушевлены возможностью выехать всем классом на природу. Прежде он был классным руководителем у Пятого «Б». Их отбили у Костомарова родители бэшек. Один из них как-то раз подошел ко мне и сказал:
- Я слышал, вы в поход собираетесь? Послушай меня, Степк, с Костомаровым в поход не ходи. Лучше откажись.
- Чего это? – расстроился я. Мне очень хотелось отдохнуть на природе. Тем более что Роман Григорьевич обещал всех нас накормить вкуснейшим шашлыком. Он так расписывал, как мы будем разбивать лагерь и есть шашлык, что все только и ждали дня, когда мы пойдем в поход.
- В прошлый раз пиздец был, - только и сказал бэшка.
Я решил, что «пиздец» - это слишком туманное определение, чтобы воспринимать его всерьез и отказаться от похода. Поэтому был среди тех, кто однажды в пятницу сел на электричку, идущую за город. Костомаров обещал, что на месте нас ждет готовый лагерь - палатки и шашлык, потому что туда уже с утра выехали его помощники – старшеклассники… Но когда мы прибыли в лес, на месте нас ожидала ватага перепившихся подростков. Стояла всего одна палатка. Шашлыка не было, зато над костром висел котелок с кашей. Костомаров сурово спросил:
- Где водка?
Ему немедленно налили. Потом еще. Он быстро захмелел… Через некоторое время, трясясь от холода, ушел в лес, и потерялся… Ребятам и девчатам из своего класса он предоставил самостоятельно разбираться с суровыми условиями весеннего леса… Хорошо, что палатка была одна – иначе мы точно замерзли бы этой ночью. А так, сбившись в кучу, мы коротали время до рассвета, превратившись мигом в единый сплоченный коллектив, одержимый одной только мыслью – выжить. Куда там современным командным тренингам, Костомаров за один поход сумел сделать нас единым целым…
Мы орали на него в понедельник дружно, грянули, как военный хор советский гимн, как только он вошел в класс. Роман Григорьевич слушал нас внимательно, склонив голову, затем вздохнул.
- Ребята, - сказал он, - должен сознаться, я совершил подлость… я бросил вас в лесу, - он помолчал, потом вдруг засмеялся: - Но я так замерз, это просто ужас какой-то… Как добрались-то, нормально? Вижу, все здесь, вроде бы. Молодцы.
Мы угрюмо молчали. Вскоре за неудачный поход Костомарову влепили очередной выговор, воспринятый им с неожиданной обидой.
- Я же как лучше хотел, - говорил он, и бил себя в грудь, - вот и проявляй после этого инициативу.
До лета классному классному (намеренная тавтология) доработать не дали. Родители сплотились в единый кулак, и дали ему такого пинка под зад, что он потерял всякое желание работать в школе, и устроился в гастроном.
- Здесь отлично, парни, - говорил Роман Григорьевич, когда мы заходили в магазин после уроков, - платят каждый день… Наличными… Не то, что в школе, - подмигивал и косил глазом на дородную продавщицу за прилавком. – Нинка – огонь. Видели бы вы, как я ее в подсобке пялю.
- Ромка, - звала продавщица. – Твои что ль?
- Мои, - гордо отвечал Костомаров. – Любят меня. Я – учитель знаешь какой был. Строгий, справедливый. И в поход их водил каждую весну. Ну, там шашлычки, палатки. Пионерская романтика. Эх, вот время-то было…
Удивительное дело, Костомаров сегодня – точно такой же, веселый дед с копной седых волос и голубыми глазами немного навыкате. Шастает по дворам в том же районе, где я вырос, пьет водку с мужиками, водит домой баб (теперь, конечно, у него контингент несколько постарше) – к неудовольствию внучки. Я с ней немного знаком. Характер у внучки мерзкий. Деда она терпеть не может. Но мирится с его отнюдь не старческими страстями. Подозреваю, надеется со временем получить квартиру. Напрасные надежды. Роман Григорьевич еще ее переживет. Недавно он поведал мне, что собирается жениться. В шестой раз, между прочим, раз.
- Сиськи – во! Жопа – во! Прекрасная женщина. Главное, очень интеллигентная, - поведал Костомаров.