Знакомый мой, Николай Васильевич, безвыездно прожил в Брянске, на одной работе, двигаясь неспешно по службе. Хотя до финансовой кормушки так и не допустили. Последнее время он упорно и тщательно готовился к старости. Постоянно перерабатывал, чтобы хоть чуть повысить пенсию. По выходным - шабашил настройкой станков. Постоянно откладывал и экономил в быту, дабы увеличить сбережения. Жизнь без работы он представлял смутно, в виде домика с неизбежной деградацией на огороде.
Но недавно он чуть не погиб. Самолет при взлете столкнулся с тягачем, ушел с полосы, но не загорелся. И не взорвался. Все пассажиры спаслись. Николай заторможенно смотрел на аварию, и пытался понять, что живой.
И этот чудесный случай изменил его.
Итак, вот что проделал Николай Васильевич после:
1. Решительно уволился и оформил пенсию (хотя собирался еще года 2-3 работать).
2. Продал свой участок на приличном кладбище, а в завещании написал просьбу о кремации. Потом подумал, и выкинул завещание нафиг.
3. Купил самую теплую и дорогую куртку из возможных. Потому что осознал, что каждую зиму он месяцами терпел холод в убогом пуховичке из 90х. И удобнейшие, теплые, непромокаемые ботинки. Увидел абсолютно ненужный складной нож из суперстали, и купил. Потому что в школе мечтал о подобном. И новейший фотоаппарат, вместо мыльницы, что подарили в 2001м. Вспомнив, что когда-то наслаждался городскими съемками. Мысль продолжить это, выкладывая в сеть, вдруг так поразила, что взял комп с огромным экраном. А когда настраивал, ставя последние Фотошоп с Премьером, завис над красотами родной страны, и заказал тур на Алтай.
4. Вернул на свой счет деньги, которые откладывал детям. Рассудив, что им уже давно за тридцать, они здоровы и пристроены. И вспоминают папу только для выпрашивания.
5. Обновил белье и гардероб, с ненавистью запихав в мусорник протертые рубашки и трусы, которое "еще можно носить".
6. Новыми глазами увидел, в какой дедовский гадюшник превратилась квартира после смерти Галины. И понял, что так жить больше не хочет. Заменил продавленный годами матрац, вместе со скрипучей кроватью. Заодно избавился от еще советской ванны с трещинами на эмали, и унитаза "с полочкой", да и вообще всей старой сантехники. Оплатил замену дурацких опостылевших люстр на освещение по периметру, которое "не мог позволить". И вообще, стал считать омерзительными фразы, которые любил некогда повторять. Вроде "на наш век хватит", "не жили богато, и начинать не стоит", "да куда уж нам, старикам"...
И в завершение, Николай запретил себе тревожиться о завтрашнем дне. Мол, как будет, так и будет. "Я подумаю об этом завтра"
Говорит, что счастлив.
Дед Макар.
Продолжаем выкладывать истории о людях с непростыми судьбами.
Действие происходит в ближайшем пригороде Ленинграда. Конец эпохи Социализма. Приятель мой попросил помочь прибраться и сделать косметический ремонт в доме дальнего родственника его тёщи – она только что нотариально переоформила недвижимость деда на себя, и присматривалась к новому владению. Предполагалось, что за дедом будет организован пожизненный уход.
Не Бог весть что, но крепенький сруб на небольшом участке–электричка полчаса от вокзала идёт- есть о чём подумать.
- Ну ты как? – приятель говорит. Поможешь? Я там один не справлюсь.
- Ну хрен с тобой, поехали.
- Ты пойми, тёща пристала- отказать невозможно. Возьми там с собой что погрязнее, переодеться. А пожрать и выпивка- с меня.
Когда я увидел, во что дед превратил дом и участок, появилась мысль, что проще всё это сжечь на хрен, и построить новое. Это была свалка – дед тащил к себе всё, что по его мнению считалось ценным, и с годами эти кучи полезного мусора доросли до размеров Монблана.
Как мы всё это приводили в порядок- сюжет для отдельной истории, я же хотел рассказать про самого деда. Макар Васильевич личностью был почти эпической. Монументальной.
Родился он в середине восьмидесятых – это не ошибка, в середине восьмидесятых, только девятнадцатого века. Образования не получил, чем занимался- почти не знаю, сведения у меня отрывочные, многое из его биографии осталось белыми пятнами даже для его родственников. Был, говорят скрытен и молчалив. Это под старость его понесло – дед плохо слышал, почти не видел, часами сидел в своей комнате в кресле, и бубнил что- то.
Если не полениться и прислушаться – он разговаривал с давно ушедшими своими ровесниками- приятелями и роднёй. Отрывочно вспоминал события ушедших эпох, укорял кого- то за проступки, жаловался, что остался один одинёшенек. Это напоминало диалоги с тенями. Вот например-
- Лёшка, Лёшка, мать твою за ногу, ты чего Орлика пристяжным поставил? Я те говорил- коренником! Ещё раз так запряжёшь, не посмотрю, что ротному племянник, вожжами так отмудохаю, неделю на пузе спать будешь! Вот наделил Господь напарничком, язви тебя…
С четырнадцатого по семнадцатый год Макар служил конюхом при фельдшерской части- раненых возил. Насмотрелся досыта- война есть война. Помотало его. На Европу посмотрел, а когда пришли большевики и всё стало разваливаться, занесло его в Гуляй- Поле, ездовым при обозе армии Нестора Махно. Где он и находился до начала двадцать первого года.
Как получилось, что при разгроме часть обоза вырвалась из окружения красных, но отстала от стремительно отступавших Махновцев? Что делать, куда податься? Ну и разъехались- типа, каждый за себя. А Макар так и добрался до своего домика в пригороде Петрограда на той подводе, что была за ним в обозе закреплена. Даже толком не разгружая. Кобылу ещё с собой прихватил- в хозяйстве нелишняя.
А когда дошли руки посмотреть, что в узлах было упаковано, крепко задумался. Никто никогда не узнал, что там были за ценности, и сколько их, но уже через год на месте дряхлой избушки стоял ладный двухэтажный дом – на первом этаже Макар Васильевич открыл парикмахерскую, а второй определил себе под жильё.
Соседи подозревали, что где- то он прячет кубышку с доставшимся ему награбленным махновцами добром, но ни узнать, ни тем более доказать о её существовании не мог никто – это с той поры Макар Васильевич стал угрюм и молчалив. Жил бобылем.
Шло время, НЭП ликвидировали, в начале тридцатых он как- то ухитрился переоформить парикмахерскую из частной собственности в полугосударственную артель, а сам стал там директором. Место было бойкое, проходное- клиентов более, чем достаточно. В конце тридцатых чуть не женился- уборщицей у него работала бойкая девчонка - Маняша. Но устоял – ему уже за пятьдесят, а ей всего пятнадцать. Однако отношения поддерживали.
Когда началась война, Василич пытался уйти на фронт добровольцем, но в военкомате его не взяли по возрасту. Их посёлок попал в зону оккупации – и соседи уговорили Макара Васильевича возглавить местную администрацию при новой власти –
- Василич, ты же мужик справедливый, основательный, плохого не сделаешь. А то назначат придурка какого – вон Ваньку пастуха- от него только беды жди…
И Василич стал старостой. Надобно отдать должное – у них в посёлке особых репрессий не было, Немцам было не до того. Комендант района – пожилой майор, с уважением относился к старосте – он сносно говорил по- Русски, потому, что был в плену в России, и они иногда вспоминали эпизоды той, прошедшей войны, которую оба хорошо помнили.
За два с половиной года Василич только один раз серьёзно рисковал - полторы недели прятал у себя в подвале Еврейскую семью, а потом помог им перебраться ночью через болото в Ораниенбаум – а там уже были наши. Это случайно выяснилось- задолго после войны, а тогда Василич никому ничего не сказал.
Проскальзывали ещё слухи о его связи и помощи партизанам, но подтвердить это было некому, а сам староста упрямо молчал.
В январе сорок четвёртого блокаду сняли, за пособничество с Немцами Василич был арестован, и несмотря на робкие попытки соседей убедить НКВДшников, что староста никому ничего плохого не сделал, он получил свои десять лет по пятьдесят восьмой статье.
Суд ему устроили публичный – где он привычно продолжал отмалчиваться или отвечал односложно – «да» или «нет». А потом уехал по этапу. Ударным трудом, так сказать, вину свою искупать.
История умалчивает, как это ему удалось – но уже через полтора года он вернулся домой со справкой о досрочном освобождении по состоянию здоровья.
Добрые соседи шептались – «Небось кубышку свою откопал, у нас просто так не освобождают».
К слову, среди соседей нашлись инициативные граждане, не поленившиеся попытаться эту «кубышку» отыскать – и дом был развален по брёвнышку, а весь участок пестрел здоровенными ямами.
Судя по тому, что участок был достаточно быстро приведён в порядок, а на сохранившемся фундаменте Макар Васильевич поставил новый дом – поскромнее, одноэтажный, но не менее добротный, чем раньше- «кубышка» действительно ещё существовала. Однако, никто никогда о ней ничего не узнал.
Василич выправил себе нищенскую пенсию по инвалидности, устроился на работу сторожем на склад неподалёку, и зажил как и прежде- молчаливым бирюком. Только Маняша захаживала к нему по старой памяти- помогала по хозяйству, постирывала и убиралась в доме. Денег не брала за это- вот такая бескорыстная была, видать крепко запомнились их прежние отношения.
В конце пятидесятых произошло событие, навсегда изменившее отношение к Василичу в посёлке. И если раньше пацаньё могли кинуть ему в спину комком земли с криком «полицай», то отныне он восстановил доброе к себе отношение.
Василича разыскал старший сын из той самой Еврейской семьи, которую он спас. Получилось так, что парень (уже вполне состоявшийся и уважаемый мужчина) стал далеко не последним в Ленинградской администрации.
Были поданы документы на полную реабилитацию, помогли свидетельские показания соседей- судимость была снята, пенсию Василичу существенно повысили, заходил даже разговор о присвоении статуса «ветерана войны», но он благоразумно отказался – нечего гусей дразнить. Был старостой- получил своё. И судимость по заслугам, и реабилитация по справедливости – совести не продавал, зла не совершил, просто подчинился обстоятельствам.
Шло время. Работать он уже не мог, еле ходил. Пенсии не хватало, «кубышка», вероятно была исчерпана полностью – дед Макар придумал такую штуку – через перекрёсток, напротив его дома был продовольственный магазин, где постоянно паслись все местные алкоголики. Дед поставил навес у себя на участке, стол и две скамьи- и теперь у него постоянно кто- то что- то распивал- никакая милиция не пристанет- частная территория. А пустые бутылки он сдавал- не Бог весть какая негоция, но добавка к пенсии существенная.
К тому времени, что мы с приятелем там появились, Макару Васильевичу минуло уже больше ста лет- он ушёл от действительности и погрузился в туман своих воспоминаний. Баба Маня- как мы её называли, продолжала ухаживать за стариком.
И вот эпизод, который и послужил причиной для всего рассказа. Мы сидим на кухне, пьём чай с бутербродами. Баба Маня моет посуду. Вдруг из комнаты- надтреснуто, но довольно громко, почти с надрывом-
- Маняша! Маняшааа!
Опираясь на палку, в кухню прихрамывая, входит дед Макар. Пуговиц у него на одежде практически не осталось, что можно- держалось на верёвочках. И из расстёгнутых брюк наружу и вверх– да, уважаемый читатель, это именно то, о чём Вы подумали, причём в том самом состоянии, что заставило деда истошно орать – «Маняша!». Ну сами подумайте- а вдруг последний раз?
Баба Маня расхохоталась, и затолкала бравого охальника обратно в комнату. Как уж она его там успокаивала – не знаю, да и не моё дело. Но с глубоким уважением снимаю шляпу перед фантастическим жизнелюбием несгибаемого ветерана.
Макар Васильевич умер тихо и по- домашнему. Заснул и не проснулся. Было ему тогда сто четыре года. Проживи он ещё немного, стал бы свидетелем ещё одной смены эпох – Социализм кончился в девяносто первом.
А когда мы приводили в порядок его комнату – выбрасывали хлам, нашли за шкафом небольшую шкатулку. Ничего особенного- пара цепочек, браслетик, старые письма, истёртые карманные часы «Павел Буре». Небольшая пачка царских ещё сторублёвок- «Катенька» их называли, потому, что на банкноте был напечатан портрет Екатерины Второй. Очевидно, это было всё, что осталось от его знаменитой «кубышки».
На фото- это я стою рядом с Макаром Васильевичем. 1990 год.
Сейчас появилось много публикаций о ценах на яйца в Америке. Авторы пишут, что цена одного яйца доходит до доллара, яйца дефицит, за ними очереди и драки,дают только одну упаковку в одни руки и т.д. и т.п. Причем пишут со злорадством (что, пиндосы, плохо вам, будет еще хуже). Причем высказываются те, кто в Америке никогда не бывал. (Пастернака не читал, но осуждаю). Я много пеку. А какая выпечка без яиц? Расскажу реальную картину. Живу в Лос-Анджелесе, а это один из самых дорогих городов США. В других городах все дешевле. Сегодня покупал в Costco яйца. Яиц много, никакого ажиотажа нет, можно брать неограниченное число.Решетка 24 яйца стоит 7.69 доллара. В пересчете одно яйцо стоит 32 цента. Это много или мало? В Л-А минимальная оплата труда 18 долларов в час. Это значит, что человек без языка, образования, опыта работы за час может купить 56 яиц. Для сравнения. Люди моего поколения помнят, что в Советском Союзе яйца с красной печатью стоили 13 копеек за штуку. Причем это был страшный дефицит. На Новый Год или Пасху яйца пропадали. Если появлялись, то их брали с боем. В решетке обязательно было несколько битых яиц, бывали и не свежие. Молодой специалист, инженер, получал сто рублей в месяц. В пересчете 50 копеек в час. То есть, человек, который учился 15 лет, сдавал экзамены, писал курсовые, защищал диплом мог купить за час работы четыре яйца, которые надо было еще и достать. Нас в Ташкенте выручал рынок. Там яйца были всегда, по 20 копеек за штуку. Так подорожали яйца в США? Да, подорожали. Недавно решетку я покупал за 4 доллара. Но это не смертельно. Как в том анекдоте. Ужас? Да, ужас. Но не УЖАС-УЖАС!!! Тем более, что все знают причину подорожания. Забили сотни тысяч кур из-за птичьего гриппа. Как только восстановится поголовье, цены вернутся в привычные рамки.
P.S. Все, что я написал, легко проверяется. Надо пойти на сайт costco.com и посмотреть на цены. Сейчас информация открыта, любой вопрос можно найти за пару кликов. Всегда надо смотреть на первоисточник, а не слушать досужие сплетни.
