Лучшая десятка историй от "Доктор Алёшин"

В магазине ко мне подошел здоровый похмельный мужик. Заглянул в мою почти пустую корзину:
— Что? Дорого все?
Я пожал плечами. Бреду дальше. Он опять появляется передо мной:
— Слышь! Выручи! Я так есть хочу, а денег вообще нет! Купи мне курицу! Курица ведь недорого стоит!
Я посмотрел на ценники. Совершенно не хотелось никому ничего покупать. Но тут закричала моя душа:
— Вдруг человек голодает и просит тебя от отчаянья? Ты ему не поможешь, а он умрет! Ты будешь виноват!
Я ему говорю:
— Подожди меня у выхода из магазина. Не ходи за мной.
Он ушел.
Я купил курицу, вынес. Даю ему в руки.
— Спасибо!
— Пожалуйста.
Но я еще не отошел от него на два шага, как редким пешеходам он принялся эту курицу предлагать:
— Слышь, мужик! Возьми курицу за полтинник!
— Эй, мать! Купи у меня курицу — за пятьдесят рублей отдам.
Я повернулся, хотел что-то сделать…
А что я буду делать? Вырву курицу? Дам по морде? Начну кричать?
В лицо бил мерзкий декабрьский дождь. Меня только что развели. Было обидно и противно. Мужик на мою фигуру не реагировал. Я для него не существовал. У него была своя задача.
Я вернулся домой. Часа через два мне нужно было отлучиться по делам. От подъезда отъезжала неотложка. Консьержка и еще несколько соседок что-то оживленно обсуждали. Я спросил, что случилось?
И Евгения Михайловна с восьмого этажа рассказывает, что пошла в тот самый магазин, где до этого был я. На улице к ней пристал насквозь промокший, трясущийся от холода алкаш, стал предлагать курицу «хотя бы за тридцать рублей». Она пыталась от него отделаться, тогда он вложил ей в руки эту курицу со словами:
— Бери, мать! Бери бесплатно.
И ушел.
Вот с этим приобретением она вернулась домой. А дома дочка Жанна ей выговаривает:
— Вот кто теперь эту курицу будет есть? Где ее твой алкаш взял? Может, она испортилась?
Дочь решила курицу выкинуть, а Евгения Михайловна не разрешает:
— Выкидывать продукты — грех! Даже алкаш не выкинул. Надо кому-нибудь другому отдать, если сами есть не будем.
Вот они стали думать, кому в доме нужна курица с сомнительной биографией. Поняли, что никому. Вроде бы все соседи — вполне благополучные люди. Принести вдруг кому-либо из соседей курицу, даже в вакуумной упаковке, — это странно.
Но на втором этаже живет Галина. Несмотря на возраст, она всегда ярко одевается и похожа на Жанну Агузарову в глубокой старости. А денег у нее нет ни копейки. И кто чем ей все помогают.
Понесли курицу Галине. Дверь у нее никогда не на замке. Постучались — молчит. Толкнули дверь — отворилась. Галина не отвечает. Прошли в квартиру — нашли ее на полу. Вызвали «скорую». Перед уходом, унося на носилках Галину, врачи говорят:
— Если бы мы приехали хоть на несколько минут позже, то не было бы этой женщины в живых. Мы успели в последний момент.
Так курица ненароком спасла жизнь человеку.
Но на этом еще не все. У Евгении Михайловны с дочкой опять раздор: куда девать курицу?
Дочь предлагает выкинуть. Мать — отдать бомжам на улице.
Они оделись и, несмотря на дождь, пошли искать бомжей. Не нашли. Исходили половину района. Дошли до метро. Нет бомжей. Недалеко от метро есть часовня. Решили отнести курицу туда. Тем более рейтинги у курицы высокие: она жизнь человеку спасла. Пусть ее съедят приличные люди.
Вернулись они довольные, но мокрые, хотя уходили с зонтом. Рассказывают консьержке, что рядом с часовней на лавочке под моросящим дождем сидел благообразный старичок с собакой. Вот они ему курицу и подарили. Он своей собаке показывает курицу и говорит:
— Представляешь, Кукуруза (это ее кличка)! Нам на праздник Господь подарок прислал!
Евгения Михайловна с дочкой уже от него отходили. Но ведь когда делаешь добро — это засасывает. Хочется делать еще и еще. Поэтому дочь вернулась и подарила старичку свой зонт. Вот почему они возвратились мокрые. И из-за этой несчастной курицы чуть не заболели. Хорошо, что у консьержки был коньячок.
Я вернулся вечером домой и от раскрасневшейся повеселевшей и разговорчивой консьержки всю эту историю узнал. И выдвинул свою версию:
— Наступает же день Николая Угодника. Вот он соседку нашу Галину и спас. И он же подарок старику прислал! А может, этот старик и был Святитель Николай!
Консьержка возбужденно закивала, и я радостный вернулся домой.
А на следующий день, в воскресенье, я снова пришел в магазин. И стоит этот самый алкаш. У меня на него обиды уже никакой нет. Наоборот! Это такой урок: даже когда тебя обманывают, это может помочь многим!!!
Алкаш меня узнает. Я спрашиваю:
— Чего мою курицу отдал?
— А откуда ты знаешь?
— Я все знаю!
— А что мне с ней делать?
— Мог бы съесть!
— Да что ты! У меня вчера такое похмелье было, что мне как-то о еде мысль в голову не пришла. Зато сегодня я бы поел. Все утро о бульончике из той курицы думаю. Дурак я! Взял и отдал. Может, ты купишь мне другую курицу, а то внутри все сводит!
Я прямо растерялся! А душа кричит:
— Вот что было бы, если ты вчера ему отказал? Посмотри, сколько всего хорошего, благодаря ему, произошло!!! Купи ему курицу!
— Ну ладно! Иди к кассе, я сейчас.
Он уходит, но, уже отдаляясь от меня, разворачивает голову и бросает мне с улыбкой:
— И еще 150 грамм бы хорошо к бульончику!
А затем, уже от касс, кричит на весь магазин голосом, похожим на голос Гармаша, цитируя «Бриллиантовую руку»:
— Сеня! Еще 150 грамм шампанского — и все!
И начинает гулко смеяться.
И все в магазине засмеялись. И три-четыре человека покупателей, и две кассирши.
Ну и я, конечно.
А после магазина думаю: надо пойти к часовне, посмотреть на того старичка, который сидел с собакой. Вдруг я его увижу.
Не знаю, почему-то мне это было важно сделать.
Старичок сидел у часовни. Он и правда был невероятно благообразный, светлый. Сидел уже не там, где нищие, а чуть поодаль, на лавочке. Словно шел по улице и просто решил передохнуть. Рядом лежала его собака.
Старичок смотрел на прохожих и улыбался.
С Николой Зимним вас. Радости! @Александр Казакевич

РЕСНИЧКА
Ехал сейчас в 17-й маршрутке, и там была такая... Лет 19-20, не больше, уставшая, злая, промокшая, с измученным учебой и, наверно, какими-то личными драмами лицом. Тяжелый фиолетовый рюкзак за спиной, мятая кенгурушка явно не по погоде, на голове черт-те что, да еще вдобавок ко всему темные круги под большими ненакрашенными глазами. Выражение лица у девушки поминутно менялось: то становилось злобно-сосредоточенным, то как-то раскисало и молодело лет сразу на 15, и казалось, что она сейчас расплачется. На щеке у девушки лежала ресничка – длинная такая, ярко-черная, хоть и ненакрашенная. Минут 10 наблюдал я за этой ресничкой. Подойти к девушки и спросить, на каком глазу ресница? Стряхнуть её самому? А это удобно? Ничего не говорить, будто не заметил?
Большие карие несчастные глаза. Мокрая кенгуруха. Черт-те что на голове.
Растолкав вокруг здоровенных парней и баб с сумками, приблизился к девушке и, чуть склонившись, прошептал ей на ухо:
– На каком глазу ресница?
Девушка недоуменно и как-то сердито посмотрела на меня. «На каком глазу?» – настойчиво повторил я. Внезапно лицо у девушки стало таким детски-доверчивым, и она ответила тоже шепотом: «На правом».
– Угадала, загадывай желание! – улыбнулся я и, едва коснувшись ее молодого личика, снял ресничку. А потом выдохнул и утонул в автобусной толпе, тем более что была моя остановка.

МЕТРО В НЬЮ-ЙОРКЕ
При всей нелюбви моей к этому вавилонскому столпотворению на колесах, метро в NYC функциональное, разветвленное, не самое красивое и чистое, но дающее возможность многомиллионному городу (с 4-мя миллионами туристов ежедневно!) передвигаться и добираться практически повсюду. Цена поездки растет ежегодно, они без этого не могут, но к тому, что цены в Нью-Йорке всегда за пределами разумного, все привыкли.
И, что самое удивительное, метро Нью-Йорка – относительно безопасное.
Да, да, тут не так уж опасно, как может показаться. Я, например, фотографировал более 20 станций метро. Все съемки делал, в основном, в 3 часа утра, когда людей практически нет, и команда уборщиков в желтых жилетах уже закончила свою работу. Если снимать чуть раньше, то почти в каждом кадре мелькнет этот ядовито-желтый жилет на ком-то из работников.
За все эти годы съемок, я ни разу не видел даже малейшей угрозы для себя и моего оборудования, которое стоит около десяти тысяч долларов. Снимал я, за редким исключением, в одиночку.
Расскажу случай, который произошел со мной лет 5 назад.
Я в метро в качестве пассажира практически не езжу т.к. много лет жил в деревне на Лонг Айленде, и у нас там свой транспорт, соединенный с метрополитеном, но через систему электричек. Поэтому в метро попасть для поездки мне удавалось не чаще, чем несколько раз в год, по делу, или на какой-нибудь концерт.
В случае, о котором рассказываю, я ехал по делу, возвращался со съемки. Было около восьми часов вечера. Вагон полупустой. Сижу в наушниках, слушаю музыку.
В вагон входит огромный детина в ярко-желтом спортивном костюме с натянутым на голову капюшоном. Внешне, безошибочно — умственно недоразвитый: слюни на губах, взгляд блуждающий, дебильноватая улыбка, в общем — полный комплект признаков из учебника Ломброзо. Сидит и из-под капюшона, натянутого до самого носа рассматривает людей. Явно смотрит на женщин. У таких дебилов все написано на лице, особенно их половые позывы. Смотрит на всех женщин поочередно, причем, определенно выглядит как кобель в предчувствии сучки.
Одна из женщин, лет 55-ти, случайно встретившись взглядом с этим животным, автоматически ответила ему улыбкой. Животному этого вполне хватило, и он ринулся к женщине, дрожа в предчувствии возможной случки. Сел рядом, бормочет на испанском ей в ухо какую-то белиберду, женщина отодвигается, а скот — за ней. Улыбка его становится все более бессмысленной, слюни текут, ему сейчас важен пол, но не возраст или внешние данные партнерши.
Обстановка накаляется, вокруг нас одни женщины и какой-то черный паренек, безучастно, с закрытыми глазами слушающий плеер. У меня появилась мысль о том, что, как это ни тяжело, но я сегодня должен исполнить роль тимуровца-защитника обиженных и угнетенных. Стал думать, как поступить. Дебил, к сожалению, роста немалого и крепок как дуб. Мне с ним не справиться ни за что, даже если буду очень стараться. Напугать его не удастся, у него функция чувства опасности, похоже, слабо развита, а сейчас, в период течки, и вовсе отсутствует.
Делать нечего, стал я готовиться к бою. Для начала лаптоп аккуратно положил на скамейку, куртку расстегнул, часы снял и стал вспоминать все фильмы с участием Брюса Ли. Пожалел, что не любил их и до конца не досмотрел ни один. Как бы мне это сейчас пригодилось.
А этот маньяк, тем временем, начал тетку щупать за причинные места. Она сильно напугалась, видно лет 30 никто не щупал, пытается кретина от себя отодвинуть, но он упрямо сует ей руку под юбку.
Я решаю, что надо что-то делать и для начала ору: «Эй! Ты что делаешь?» Он отвлекся от тетки — глянуть, откуда звук идет, а женщина тем временем вскочила с сиденья и ринулась ко мне. Наивная, думала, что я смогу ее защитить. Скот этот поднялся во весь свой слоновий рост, вызвав у меня ужас и обильное потоотделение, и направился к нам. Я на всякий случай встаю (как будто умею драться, но только стоя) и готовлюсь к отражению нападения. Мысленно прощаюсь с семьей, надеюсь мои внуки будут приходить на мою могилку с первыми подснежниками, поливать клумбочку и протирать гранитную плиту с моим светлым ликом...
Как вдруг, ноги этого бугая подламываются словно тростинки, и он бухается на колени прямо передо мной. Это черный паренек, сорвавшись с места с ноги пробил уроду прямо под коленку, после чего ударом другой ноги в спину послал его мордой в пол, сел верхом, надел ему наручники, а потом, не спеша, показал мне свой полицейский жетон.
Вот так вот. А паренек этот называется undercover cop. Ночью их в метро, порой, даже больше чем пассажиров.

Харри Витебский

РАБОТА
Так уж сложилось, и я не знаю, кого тут благодарить, но у меня была всегда очень необычная, я бы даже сказал, редкая работа. Вот вспоминается мне сейчас одна странная история с работой в Москве.
Однажды лет сто тому назад моя тогдашняя гражданская жена попросила меня помочь ей снять в Москве жилье. «Максимка, – говорит, – помоги, я ведь тебя так люблю, мне одной страшно искать квартиру». При этом предполагалась, что в квартире этой будет жить она сама, без меня, а я останусь в своем родном Нижнем Новгороде. То есть она меня по сути бросала, но выглядело это просто как переезд в другой город, без акцентирования на расставании. И я при этом должен был решить ей вопрос с жильем. Конечно, я не раздумывая помчался в Москву помогать бедной девушке.
В Москве я накупил газет и начал изучать обстановку: требования у жены были четкими – максимум две станции от кольцевой, однушка и по адекватной цене. Сижу, звоню, о просмотрах договариваюсь, а сам думаю: все равно мне тут дня три куковать, дай-ка я еще на работу еще поустраиваюсь. Полистал газеты, в пару мест позвонил, кое-куда отправил своё резюме.
Квартиру нашел быстро, хорошая, на ВДНХ, агентам 50%, все довольны.
Позвонили мне и из двух мест, куда я кинул своё резюме, пригласили на собеседование. Одно место мне сразу приглянулось – продвигатель жидких обоев. Это такая кашица из микроскопических бумажек, добавляешь туда воды или там клея и обмазываешь этой жижей стены – вот тебе и жидкие обои. Какой-то чувак изобрел эти обои и выгодно ими торговал, а я, редкой породы маркетолог, должен был ему помочь продавать их еще больше, веселее и бодрее!
Чувак меня слегка напугал – бог с ними, с этими обоями, но он почему-то задавал слишком много личных вопросов: служил ли я в армии, не боюсь ли я замкнутого пространства, если ли у меня девушка, брат, не вегетарианец ли я и т. д. Общались мы у него в кабинете, где всё, включая письменные принадлежности, было обмазано его жидкими обоями – потолок, стены, мебель и даже пол были покрыты разнотипными жидкими обоями. Генеральный по жидким обоям курил дорогие сигары и выпускал ароматные облачка дыма мне прямо в лицо, свет в кабинете был тусклый, ближе к интимному. Приятный мужик, я сразу ему сказал, что не представляю жизни без его жидких обоев, на этом и разошлись. Он сказал, что будет думать по моему поводу, я сказал, что буду ждать его ответа, и ушел.
Второй звонок был из мегакрутой компании по производству печатей и штампов «Графика-М». Я приехал на Таганку в отличном настроении, после жидких обоев любое собеседование мне было в радость. Собственник бизнеса Евгений Смирнов, в очень элегантном миланском костюме, небесно-бирюзовой английской рубашке и просто ебанической красоты галстуке, – произвел на меня неизгладимое впечатление. Он гонял меня по маркетинговому анализу, задавал неудобные вопросы, называл меня Максом, пристально смотрел мне в глаза. Я сразу в него влюбился, он такой прикольный человек; под конец я сказал, что для меня было бы огромной честью, если надо, и погибнуть на фронтах маркетинга под флагом «Графики-М», щелкнул каблуками и вытянул правую руку вверх. Мне сказали, что позвонят, если посчитают нужным, и я покинул офис.
Так как квартиру я снял, делать мне в Москве было нечего, и я рванул на родину в Нижний Новгород, там я работал на двух средних работах, на ННТВ и в компании «Бастион».
Через неделю мне позвонила жена и сказала, чтоб я срочно укладывал вещи и переезжал в ее квартиру в Москву. Вслед за ней позвонил чувак из жидких обоев и сказал, что берет меня на работу, ну и сразу же следом раздался звонок из «Графики М»: завтра, мне сказали, меня ждут на рабочем месте. Я решил, что жидкие обои – это слишком круто для меня, и решил пойти к Евгению Смирнову продвигать его печати и штампы. Позвонил на две свои работы в НН, сказал, что они и не заметят моего исчезновения, купил билет и уже утром был в Москве.
Закинув вещи домой, в ту самую квартиру на ВДНХ, я пошел на новую работу в Москве. Президент «Графики-М» Евгений не обманул: $600 в месяц, я просто и мечтать о таком не мог, тем более небольшие дивиденды мне капали из Нижнего Новгорода, что ж, я считал, что неплохо устроился.
Товары оказались интересными: печати и штампы TRODAT и СOLOP, штемпельная краска, первые лазерные гравировальные аппараты по 50 тысяч долларов за штуку, тампонная печать, сувенирка, канцтовары, оборудование для фольгирования, для изготовления визиток, бумага и много чего еще. Несколько десятков филиалов по Москве, филиалы в Питере, Казани, в Хельсинки. Вы знаете, что такое валидаторы? Это такие машинки, которые так громко и необычно строчат, когда вам продают билет на самолет, эти машинки заправляются определенного типа штемпельной краской. А вы знаете, кто поставляет эти аппараты, например, в Аэрофлот, это сотни тысяч авиакасс по стране… В общем, это серьезный бизнес, все непросто.
Мгновенно погрузившись в тему, я остервенело принялся за работу: рисовал стратегические планы, разрабатывал концепции, писал статьи, расщеплял спрос, креативил и заваливал президента компании своими гениальными разработками. Женя частенько жил прямо на работе, – дело в том, что фабрика, склады, магазин и офисный пул занимали на Таганке целых 4 этажа с прилегающей территорией, а на 5-м этаже был его пентхаус. Нет, у него было много мест для жилья, но иногда он спал прямо над нами, своими сотрудниками, на пятом этаже, в своем лофте на 750 кв. метров.
Правила в компании были очень строгими: опоздание 1 минута – 5 долларов, больше 15 минут – увольнение. Вцепившиеся в свои офисные должности сотрудники ходили вечно напряженными, волками смотря друг на друга, нередко стучали на своих же, почему-то у всех в столах лежал порезанный на дольки Сникерс, и в течение рабочего дня они брали по кусочку и проглатывали, и после этого становились немного добрее и расслабленнее…
Так было везде – кроме отдела маркетинга. У меня все было совсем по-другому. – Женя! – Максим! – Президент! – Мой личный креативный директор! Не беда что там, в отделе маркетинга, уже была девочка до меня – вначале меня взяли в помощь ей, а потом эту девочку потеснили, и я стал главным в отделе.
Женя с удовольствием смотрел мои наработки, ему все нравилось – окрыленный успехом, я бежал к коммерческому директору: «вот, вот, – я тряс своими рукописями, графиками, стратегиями, – вот Евгений одобрил…»
Посмотрев на мои листочки, даже не вникая в суть, коммерческий говорил: «Максим, не сейчас, давай потом, денег нет».
Я продолжал рожать идеи и сценарии и делиться ими с Евгением. Тот продолжал меня хвалить. Через полгода мой пыл поутих, я понял, что ничего из того, что я делаю, никогда не будет реализовано. Все было отлично, кроме того, что мне абсолютно нечего было делать. Так как стены во всем рабочем пуле были прозрачными, из стекла, сидеть просто или втыкать в комп было нельзя, да и компьютера у меня не было, я был пишущий ручками маркетолог. Сидеть сложа руки нельзя, но и работы нет – те несколько вывесок и несколько площадей в крупных газетах вела девочка, а моя работа была радовать президента раз в месяц своими новыми разработками, остальное же время нужно было просто для вида «работать», ведь стены прозрачные, а 600 долларов в месяц мне очень нравились.
И я стал писать слово «работать» на листках бумаги. Приходил в 9 часов утра, садился за свой стол, брал ручку и сосредоточенно начинал писать: «работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать», – когда я полностью исписывал этим словом лист формата А4, я брал следующий и вновь писал: «работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать».
После того как я исписывал 40-50 листов, я выборочно брал некоторые листки и перечеркивал их, а затем рвал.
Это слово я писал около двух лет, а потом мне это надоело, и я уволился. Я уже был на грани безумия. Президент «Графики-М» Евгений Смирнов, когда я принес ему заявление об уходе, очень сильно удивился и долго не хотел подписывать его, все спрашивал меня: Макс, ну ты че, собака, куда ты собрался? Тебе что, не нравится у нас?
«Нравится, – тихо сказал я, – но мне нужно двигаться дальше, и вообще я хотел бы стать писателем…»
«Ну, если писателем, тогда иди, – сказал Евгений, – я давно заметил, что ты что-то сочиняешь… Но если передумаешь, знай: двери к нам для тебя всегда открыты!»

Иногда я жалею, что ушел с той работы – она, конечно, странная, но в своем роде интересная…

Сейчас на площадке Верочка увидела чужую бабушку – она у нас вообще очень любит бабушек, особенно толстых, – и принялась ее очаровывать: помурлыкала, сосчитала до 10, рассказала стишок, дотронулась языком до кончика носа и т.д. Бабушка, очарованная, заулыбалась, стала ее хвалить, полезла в карман за конфеткой… И тут внучка бабушки, примерно Верина ровесница, все это время в остолбенении наблюдавшая за ними, не выдержала и громко закричала, чуть не плача: «БАБУШКА, ЭТО НЕ Я!!!»

Мне всегда нравилась Германия – может, потому, что я там родился в далеком 1971 году, может, это зов крови? И когда в 18 лет я попал в то самое место, где когда-то служил мой отец, я увидел в этом знак судьбы. Причем очутился я там в наказание за повинность: однажды я серьезно подвел штаб дивизии, перепечатав с грубыми ошибками какой-то важный генеральский документ, и меня тут же согнали с секретарской должности, которую я там занимал, лишили всех привилегий и, чтобы совсем уж добить, отправили из солнечного Куйбышева в хмурую вражескую Германию.
– Алёшин, сука тупорылая, мы тебя сгноим, так и знай, – озлобленно сказал мне капитан Тужилкин, и в ближайшие дни я был распределен в ограниченный контингент российских войск в Гарделеген.
В то самое время, как я оказался в Германии, произошли легендарные события: Берлинская стена рухнула, Западная Германия объединилась с Восточной. Ой, что тут началось! Капиталистические немцы из Западной Германии никогда не видели русских солдат, это было открытием для них, настоящим шоком! Видимо, они никак не могли понять, почему мы идем с головы до пят в свином дерьме, – а шли мы после 24-часового наряда в свинарнике, где копались в этом самом, прошу прощения, дерьме. Почему мы выглядим, как отступающая морально разложившаяся армия? Немцы на «Мерседесах» и «БМВ» останавливались, фотографировали нас, давали нам какие-то сладости, пиво, а иногда даже деньги. Целыми днями ошивались мы на местной городской свалке, где оказались тонны продуктов восточно-германских производителей. Капитализм сделал эти товары неконкурентными, и их просто выбрасывали на свалку. Горы из тортов, колбас и сосисок, вяленой рыбы, фруктов выгружались на свалку, а мы, вечно голодные солдаты, собирали их и пировали! Продукты-то были нормальные, просто капитализм страшная штука!
Жить в объединенной Германии оказалось очень интересно: все офицеры занялись бизнесом, продавали все, что плохо лежит, покупали подержанные иномарки, у некоторых было по несколько машин. Даже солдатам платили 70 западных марок, кругом были редкие для нас западные товары, отличные ботинки, фантастические кроссовки, джинсы, спортивные костюмы, всякие магнитолы и видеомагнитофоны. Эта великолепная мишура манила и соблазняла, горы шоколадок на свалке делали службу в разы веселей…
Вскоре солдаты побежали. В основном это были лица с Кавказа – они просто выходили за пределы воинской части и убегали вглубь Германии. Если бы я знал, какая история ждет мою страну в 2015-м, я бы, наверное, тоже сбежал, но я и предположить ничего такого не мог, вот всякие жители пустынь и гор оказались более прозорливыми и бросились в бега. Их ловили, мы часто срывались в погоню за очередным беглецом, патрули из разведчиков стояли в дозорах, пытаясь выловить дезертиров. В один из таких дней нас по тревоге собрали. Я, лейтенант Салпогаров и Рома Ивахин, покидав какой-то мусор в вещмешки, запрыгнули в грузовик, и нас повезли на точку, где нам нужно было находиться, чтобы перехватить очередного беглеца. Завезли нас довольно далеко, в какой-то маленький западногерманский городок. Там нас выгрузили на главной площади без еды, без воды, без средств связи, просто выгрузили и сказали: стойте, пока не заберем, ловите беглеца.
Мы уселись на какие-то продуктовые ящики и стали скучать. Через несколько часов такого сидения нам всем стало невыносимо тошно. Отупение и безысходность охватили нашу команду горе-разведчиков. Казалось, город вымер, только в одном здании невдалеке горел свет и едва слышно звучала музыка.
Неожиданно из темноты показался человек в переднике, вероятно, какой-то работник общепита. Мужчина, немного нервничая, стал нам что-то говорить, показывая рукой на то самое здание, где горел свет.
– Не понимаем! – громко крикнул ему наш лейтенант Салпогаров: он подумал, что иностранец быстрее его поймет, если он будет говорить громче.
– Мы вас не понимаем, что вам надо? Мы ловим здесь дезертира, – я тоже стал объяснять немцу, что мы здесь делаем, активно подключая жестикуляцию.
– Битте, шранце рукен! Битте, битте! – не унимался товарищ в переднике. Устав убеждать нас, он попросту стал нас как бы манить в сторону здания с музыкой – идемте, идемте туда, казалось, говорил он. Мы переглянулись. «Может, там наш дезертир? – решил наш молодой командир Миша, – Давайте сходим с ним». И потом, вдруг там есть еда, мы же не ели со вчерашнего дня!
Яркий свет ослепил нас, помещение оказалось гаштетом, местным небольшим баром, доверху набитым немцами, западными немцами! Нашими недавними оппонентами по железному занавесу! Первые несколько минут все, притихнув, рассматривали наши обросшие щетиной рожи, помятую форму и голодные глаза. Мужчина, который нас привел, между тем зашел за стойку и стал наливать что-то прозрачное из большой бутыли в стоящие перед ним 3 высоких стакана. Стаканы стояли на подносе, рядом лежали какие-то навороченные бутерброды. Взяв поднос, бармен подошел к нам.
– Битте! Дринк! Битте, официрен!
Лейтенат берет стакан, нюхает и, не поворачиваясь к нам, говорит – водка, кажись!
Точно, там была водка! Миша шепотом говорит: ну давайте, мужики, им покажем! Только не напиваться!
Не говоря ни слова, мы выпиваем каждый по 250 граммов водки, грохаем стаканы на барную стойку и хватаем бутерброды! Весь бар взрывается аплодисментами и улюлюканьем! Дальше начинается братание! Все хотят с нами познакомиться, выпить и поговорить. Через пару минут все плывет под ногами, я понимаю по-немецки, все немцы понимают по-русски. Это была сильная ночь!
Утром я с трудом отклеил лицо от асфальта. Я лежал прямо на площади, рядом с остатками костра – это жгли те самые ящики, на которых мы сидели. Рядом лежали Салпогаров, Ивахин и с ними в обнимку какой-то немец. Валялись три велосипеда – кажется, катались ночью на велосипедах, что-то такое всплывало в памяти. Кругом бутылки, блевотина, куски хлеба, ящик пива, две полные бутылки водки. Ах, помню, бармен подарил нам ящик пива и потом еще вынес водки! Лейтенант еще отказывался, мы с Ивахиным его еле-еле уговорили: неудобно, говорим, отказываться, Миш, мы не должны ударить в грязь лицом, пусть дарят! Уговорили, или Миша просто вырубился. Ивахин рылся по карманам спящего немца, какой же козел, да он и в армию попал, чтобы не сесть там за что-то.
Пили мы там дня три, весь город споили, а потом за нами приехал грузовик, и нас сняли с вахты. Того восточного бегуна-дезертира мы не поймали. Почему-то запомнилось, как я пошел пить воду с утра из крана на улице.
Пью, напиться не могу, сушняк страшный после перепоя, и тут ко мне подходит тот самый немец, которого Ивахин нагрел на бумажник, и говорит: «Дас ист крант!» И что-то еще и еще, а я его отчетливо понимаю, будто он на русском говорит: вода, мол, плохая, её нельзя пить! «Да ладно, – смеюсь, – ты нашу воду не пил, которая в казармах у нас течет». Он, кстати, искал свой бумажник – вот, говорит, потерял кошелек, дурень такой. И улыбка у него при этом такая глупо-виноватая…
Эх, Ивахин, ублюдок ты сраный…

Игоря Сорина убили грибы...
– Алёшин, слушай сюда, настал твой звездный час: родители Сорина звонят!!! Прочли твою статью и хотят видеть автора. Ну что, элитный солдат, готов сделать сенсацию?!
Я сидел напротив Купера (Александра Куприянова, главреда желтого таблоида «Экспресс-газета») и медленно соображал, рассматривая его элегантный, не меньше чем за 10 тысяч долларов, костюм, цветную рубашку, строгий английский галстук и черные лакированные ботинки с немыслимо узкими носами. Куприянов говорил энергично, взвешенно и убедительно, а я тормозил. Я вообще по природе медлительный, но нюх у меня хороший, так сам Купер считает, а он разбирается в этом. В «Экспресс-газете» я оказался совершенно случайно, я и не думал попасть в штат, в моих планах был скорее фриланс. Желтая пресса меня привлекала своим жестким подходом и магией скандалов и расследований. Воспользовавшись своими связями и связями первой жены, я нарасследовал аж целых два забойных материала и отправился с ними по главным редакторам самых тиражных газет России. По тем временам, просил я немного: за статью про загулы Бориса Немцова – $3500, за материал о попытке режиссера Владимира Меньшова изнасиловать двух журналисток в провинции – всего $1700. Статьи брали не очень хорошо, слишком долго думали, а в ЭГ сразу схватили. Нет, конечно, не по моим ценам – сторговались почти вдвое. Моим пропуском в прекрасный мир желтой прессы были не только эти две статьи, но и то, что я некоторое время работал у легендарного Андрея Вульфа в «Вульф-групп». Куприянов, услышав про Вульфа, так и сказал своей цыпочке секретарше – Светик, а набери-ка мне Андрея. У меня все опустилось. «Андрей привет, дорогой, тут у меня сидит человечек – Алёшин Максим, ты знаешь такого? Ну и что скажешь?» Видимо, Вульф не сказал про меня ничего плохого, потому что статьи мои взяли, а после мощнейшего резонанса, который эти статьи вызвали, я официально стал специальным корреспондентом по скандалам при главном редакторе «Экспресс-газеты».
– А они не шутят? – все еще притормаживая после сильнейшей попойки с Исаевой и Тагировой, пытался я вернуться в рабочее русло.
Впрочем, родителям недавно покончившего с собой исполнителя культовой мальчиковой группы «Иванушки Internation» Игоря Сорина вряд ли сейчас было до шуток. Два дня назад в ЭГ вышла моя сенсационная статья – «Игоря Сорина убили грибы». Я уже не помню, где я откопал того парня, который мне всё рассказал про Игоря: как они ложками жрали наркотики, как у его родителей всю жизнь эти самые наркотические грибы лежали прямо в серванте, и он с раннего детства подсел на них. Я делал пометки в блокнотике, а под рубашкой у меня работал тайный диктофон. Я записал полтора часа таких откровений и таких подробностей о жизни и смерти звезды, что просто волосы дыбом на голове вставали. Конечно, я очень гордился своей статьей. И вот теперь, после ее выхода, позвонили родители Сорина – нет, они не кричали и не ругались, они просто хотели встретиться с тем, кто всё это написал, а именно, со мной.
– А вдруг они тебя изобьют или даже покалечат?! Вот будет отличный материал! – мечтал вслух Купер.
– Да о чем мне с ними говорить? – честно говоря, я не очень хотел туда идти.
– О чем угодно, Алёшин, мне, что ли, тебя учить?! Да диктофон не забудь. Адрес у Светланы.
Я быстро разыскал указанный адрес – обычная свечка на кольце, непрезентабельный, но чистенький подъезд . В лифте я включил диктофон и запрятал его глубоко под рубашку.
Дверь открыл отец Игоря, мужчина интеллигентного вида. Уже потом я узнал, что Владимир Семёнович Райберг был членом Союза писателей и достаточно известным музыкантом. Мама Сорина, Светлана Александровна, сидела за столом в гостиной.
– Здравствуйте, – пролепетал я. – Я вот тот самый Максим Алешин, вы хотели со мной поговорить.
– Заходите, Максим, разувайтесь.
Я вошел – двушка, самая обычная мебель, кругом фотографии Сорина, очень много книг. Меня усадили за стол и предложили чаю. Казалось, избивать меня никто не собирается.
Первым заговорил отец: «Максим, – произнес он всего одну фразу, – у вас есть дети?.. Нет?.. Пока нет?..» – он замолчал и посмотрел мне прямо в глаза, видимо, пытаясь понять, ЧТО я за человек.
Хотя меня никто об этом и не просил, я зачем-то принялся мямлить про профессию желтого журналиста, про долг, про фанатов, про правду, в конце концов. Все мои слова сползали с моих губ как слизь, падали на пол, загрязняя его, аргументы, запасенные мной, выглядели нелепо, мерзко и подло. Меня уже не слушали – эти пожилые люди увидели, что я из себя представляю, и сразу же забыли обо мне, они просто пили чай и думали о чем-то своем. Потом, когда я закончил, проводили до дверей, вежливо попрощавшись.
Идя к метро, я достал диктофон. Собственно, родителей Сорина там была только одна эта фраза: «Максим, у вас есть дети?..» С точки зрения сенсационности материал никакой. Я все ждал, что вот сейчас меня ударят битой по черепу нанятые родителями Сорина молодчики, вот сейчас, в подъезде… или вот за поворотом... Неужели же меня позвали ради одной-единственной фразы?! Но никто меня не ударил, никто, я сам себя ударил, и голова у меня от этого удара будет болеть всю мою жизнь...

Об истинном еврействе.
У меня был приятель, у него фамилия птичья была - Уткин. Вот он женился выгодно на девушке, а у этой девушки фамилия была - Зильберштейн. Ну, еврейка натуральная, родственники в Израиле, все дела. Парень этот не будь дураком, её фамилию взял, когда с ней расписался. И стал он Зильберштейном. Жили они нормально, как все. Ссорились, мирились, обычная семья. А потом взяли и развелись.
Парень этот Уткин остался навсегда - Зильберштейном.
Пожил он один и опять женился на другой естественно девушке с такой овощной фамилией, то ли Капусткина, то ли Морковкина... Она, что логично, взяла его фамилию... И они оба стали - Зильберштейн. В Израиль, как к себе домой, все с родственниками общаются, от первой жены, ведь он им как сын. Себя считают чуть ли не потомственными евреями, что он, что его новая молодая жена...
Забавно все это, да, друг, Зильберштейн?!

Первые полгода на новом месте мне работалось очень хорошо. В "избе", в которой находится наш стартап, большие светлые окна. Они впритык выходят прямо на большой перекресток на Сенной.
Моё место прямо у окна, занавесок на окнах нет, поэтому мне хорошо видно пешеходов, идущих через дорогу, а им хорошо видно меня. Этот факт и оказался самым приятным в работе в нашем стартапе. Выяснилось, что я очень интересен людям! Они вставали под окнами и очень долго смотрели на меня, работающего за компьютером. Сначала мне было даже неловко, сами представьте - стоят под окнами незнакомые прохожие и просто смотрят на вас. Потом я к этому привык, думаю, может, я похож на какого-нибудь известного политика или актера, и поэтому людям приятно смотреть на меня.
Я стал продумывать свои прически и наряды, мне хотелось тоже сделать людям приятное. Это длилось полгода, полгода моего молчаливого триумфа. Десятки людей ежедневно толпились под окнами и просто смотрели на меня.
Однажды я даже распечатал в натуральную величину свою фотографию, вырезал по контуру, наклеил на картон и поставил на своё рабочее место, для того чтобы посмотреть снаружи, как я там сижу, и подумать о позах сидения или моего дизайна. Я поставил себя картонного за стол, а сам вышел на улицу. Встал в то самое место, где обычно стоят люди, и посмотрел...
И тут... Тут... Тут произошло крушение всей моей выставочной деятельности!
Оказалось, что прохожие смотрят вовсе не на меня! Они смотрели на светофор! Так как светофор на той стороне улицы не видно, они поворачивались спиной к дороге и поднимали глаза вверх на столб, который как раз напротив моего окна, а на этом столбе светофор...
Какое гнусное, подлое, нечеловеческое разочарование!

В Париже резкое похолодание, из России приплыли массы ледяного полярного воздуха. Уже второй день улицы покрыты тонким слоем жёсткого, не тающего снега. Я связи с этим одолжила у сына его ушанку, купленную недавно в Латвии.
Ушанки, кстати, во Франции довольно популярны, они называются просто "chapka". Их часто носят люди, которым в холодную погоду необходимо быть на улице, торговцы сувенирами к примеру. Видела, как возле Эйфелевой башни двое чернокожих продавцов стали драться и гонять друг друга с места, используя как оружие связки этих сувенирных башенок. Черные парни в русских ушанках, которые бьют друг друга эйфелевыми башнями на фоне настоящей Эйфелевой башни - одно из самых удивительных зрелищ, какое приходилось видеть.

Шерга Екатерина