Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Кадет Биглер
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Это солдат в армии служит по принципу: «Масло съели - день прошел…». А у офицера принципы совсем другие. Нет, конечно, «от зарплаты - до зарплаты» или «от пьянки до похмелья» тоже со счетов сбрасывать нельзя, но главный, основополагающий - «от проверки - до проверки». Потому что сначала к проверке готовятся, потом - устраняют недостатки, выявленные комиссией, потом готовятся к приезду комиссии, проверяющей уже устранение выявленных предыдущей комиссией недостатков, потом… Вся армия прикована к этому бесконечному колесу и, подобно ослу у среднеазиатского колодца, уныло и безнадежно из года в год ходит по кругу проверок. Проверки бывают полугодовые, годовые, плановые, и внеплановые. Но самые разрушительные по своим последствиям - комплексные проверки. Это когда стадо полковников с разноцветными петлицами налетает на беззащитную войсковую часть и начинает ее проверять. В извращенной форме. С особым цинизмом. А еще проверяющие очень любят пьянствовать на халяву. У командира выхода нет: не будешь поить - поставят «удовл» и через месяц опять заявятся, будешь поить - поставят «хорошо», но в своем штабе расскажут, дескать, проверяли мы тут одних, поляну метнули - по люксу! Ну, у штабных загораются глаза и самые предприимчивые начинают морщить репу: «А чего мы у них еще не проверяли? Секретку вроде проверяли, моб. готовность - тоже… О! Пожарную безопасность забыли! И вот, вся орава прыгает по тачанкам и - все сначала. Полковым, конечно, трудно, но и проверяющим тоже нелегко. Неопытный проверяющий может нарыть такого, что потом не закопаешь и экскаватором, а археологические раскопки продолжит уже военная прокуратура. Опять же, если часть за две проверки подряд получит «отлично», то командира положено представлять к ордену, который, ясное дело, никто не даст. Словом, одна морока. Обычно председатель комиссии перед началом проверки идет на прием в Самый Высокий Кабинет, где и получает указания: как и что проверять, какую оценку можно поставить, а какую - ни-ни. И вот, такая комиссия нагрянула в забытый богом мотострелецкий полк в Забайкалье. Освященная годами процедура проверки плавно разматывается. Строгая, но доброжелательная комиссия, стараясь не уронить себя в глазах проверяемых чрезмерно ранним переходом к пьянке, заслушала командира, провела строевой смотр, сбор по тревоге и теперь по всем канонам военного искусства должна поступить команда на обед. По плану командира полка обед должен плавно перерасти в культурное, а по отбытии председателя комиссии, и в малокультурное мероприятие, но… председатель молчит. Соблюдая субординацию, молчит и командир, молчат штабные. Члены комиссии, как вороны на помойке, уныло роются в боевых документах, потихоньку сглатывая голодную слюну. Проверяющим откровенно скучно, проверяемые нервничают, все с отвращением пьют какую-то сомнительную минеральную воду, вызывающую неудержимые позывы на мочеиспускание. Все идет не так! Неужели сверху поступила команда на оценку № 2?! Самый молодой из проверяющих, только из Академии, вертит в руках схемы управления огнем. Он защищал диплом по боевому применению самоходных минометов «Нона», получил «отлично» и теперь ему хочется похвастаться перед строевыми офицерами. - Товарищ полковник, а у вас «Ноны» есть? - обращается он к командиру полка. Пожилой командир, который последние 15 лет читает только «Советский спорт», о каких-то «Нонах» слышит впервые. Несколько секунд он напряженно раздумывает, затем лицо его расплывается понимающей улыбкой: - Ну-у, сейчас нет, но, это… вечером в городе ресторан откроется, так мы их, того, обязательно приведем!
С неподдельным интересом ознакомился с дискуссией о применении табуизированной лексики в творениях Кадета Биглера. Много думал. Как водится у литературоведов, они знают об авторе значительно больше, чем знает о себе он сам. Перелистал все свои изданные книги, и, не найдя в них ни одного нехорошего слова, пришел к выводу, что объясняться без мата все-таки могу. Правда, матерные слова могли быть в рукописях, но вырезаны ханжой-редактором... Помнится, особые проблемы я испытывал при написании главы "Особенности ремонта авиационной техники при ведении боевых действий", так как в этом случае очень трудно описать особенности технологического процесса приличными словами. Желаю вам дальнейших творческих успехов в изучении сложного и противоречивого литературного наследия Кадета Биглера.
- Ах, маменька? Да разве можно спать в такое время? Ведь уже скоро полдень! - воскликнула Красная Шапочка, вбегая в спальню к матери. -Вот егоза, - притворно заворчала мать, втайне любуясь дочерью, ее широким, лягушачьи ртом, ежеминутно готовым раскрыться в смехе или плаче, прекрасными, черными, навыкате глазами, порывистыми движениями ребенка. - Надо бы щитовидку проверить, - по-матерински заботливо подумала она, - да ведь УЗИ еще не изобрели… Господь милостив. Сойдет и так… Красная Шапочка забралась под одеяло к матери и завозилась, устраиваясь. Обе любили вот до обеда поваляться в постели. После обеда - тоже. - Маменька, - спросила Красная Шапочка, ласкаясь, - а у вас мужчины были? - Рано тебе об этом спрашивать, дружок, - ответила мать и про себя испуганно подумала: «Откуда она знает?! » - Сходи, дочка, лучше к Анне Павловне Шерер, отнеси бедной больной пирожков, решила она отвлечь дочь. Красная Шапочка прыгнула с кровати и, как была, в ночной рубашке, простоволосая (красная шапочка висела в сенях) побежала по дому, заглядывая в зеркала. - Как я хороша, - думала она, - все, все должны мной восхищаться, моей красотой, молодостью, моей необыкновенной грацией! - В лесу будь осторожна, - сказал ей старшая сестра Вера, которую Красная Шапочка встретила в зале, - охотники говорят, в лесу появился волк. Все, что говорила Вера, было, как всегда, разумно и правильно, но Красная Шапочка, как всегда, подумала: «И в кого ты такая уродина уродилась, не то, что я?! » И побежала на кухню. Красная Шапочка бежала по лесной тропинке к особняку Анны Павловны Шерер, за поворотом она увидела дуб. Это был тот самый дуб, который граф зимой приказал спилить на дрова, потому что имение окончательно пришло в расстройство, но потом передумал. Управляющий Митенька объяснил графу, какое важное значение имеет этот дуб в архитектонике романа и дуб остался. Но теперь это был совсем другой дуб! Черные, корявые ветки покрылись нежной молодой листвой, дуб ожил и символизировал вечное обновление природы и человека, которого впоследствии Лев Толстой метко сравнит с этим дубом. Под дубом сидел Серый Волк. Он был в очках, Толстая, красная, жирная шея налезала на жесткий крахмальный воротничок. В лапах Волк держал книжку. - Здравствуйте, ma chere - вежливо сказал волк, кряхтя и пытаясь подняться, - вот… у меня тут Руссо… «Общественный договор»… - Так вон он какой… волк… мужчина… - подумала Красная Шапочка. В душе у нее поднялось какое-то темное, сильное, захватившее ее всю чувство, которое она не могла себе объяснить. - Ах ты, старый вонючий козел! - воскликнула Красная Шапочка и длинно, продуманно выругалась. Откуда узнала эти исконно русские, единственно уместные здесь слова, графинечка, воспитанная француженкой-гувернанткой? Наверное, всосала их с молоком русской кормилицы. Они пришли к ней с народными песнями и «Заветными сказками» Афанасьева, всем тем чистым и здоровым, что есть в русском народе. -Но как же… Руссо…, аббат Мортемар, наконец, охотники - удивленно спросил Волк, глядя поверх очков. От этого его лицо стало совершенно детским, наивным. - Какой он… милый…- подумала Красная Шапочка, поднимая с земли дубовый сук, покрытый молодой, свежей листвой. - Обойдемся без охотников! Дубина народной войны взлетела, опустилась и стала гвоздить Серого Волка. - Это непременно так и должно быть, - просветленно подумал Волк, падая на спину. Над ним простиралось бездонное синее небо.
Жила-была Красная Шапочка. И жила она не в какой-то там мерзкой грязной сырой норе, где со всех сторон торчат хвосты червей и противно пахнет плесенью, нет, нора была хоббичья, а значит - благоустроенная. Как и все хоббиты, Красная Шапочка очень любила своих родственников. И вот однажды она надела свою любимую красную шапочку (хоббиты очень любят яркие цвета), напекла кексов с изюмом, выпила на дорожку кружечку эля (хоббиты очень любят эль) и отправилась в Заскочье навестить свою двоюродную бабушку Примулу Норкинс. Мохнатые ножки Красной Шапочки (у всех хоббитов мохнатые ножки, а вы не знали?) весело бежали по дорожке, как вдруг невдалеке раздался леденящий душу вой. - Опять какая-то лиходейская тварь через Заплот перебралась, - с подсердечной злобой подумала Красная Шапочка, поправляя на плече секиру из подгорной стали - подарок Гимли сына Глоина - а Гэндальф с Колобродом в «Гарцующем пони», небось, спят, обдолбанные. Известное дело - майар, что ему стоит косяк-другой наколдовать! Все сама, все сама, что за жизнь! Продравшись через непролазные заросли симбелина, Красная Шапочка выбралась на поляну. Под старым лохом сидел громадный Серый Волк, держась за промежность. Ветра не было, но ветви дерева раскачивались и угрожающе скрипели. - Снимите, снимите, горлум, горлум! - завывал волк. - Ты что там, орочья падаль, рукоблудием занимаешься?! - грозно спросила Красная Шапочка. - Грех это перед Валарами! - Кольцо! - провыл волк. - Надел, а снять не могу! Снимите, снимите, больно! - Какое еще кольцо? - Ну, какое! «Чтобы всех отыскать, воедино созвать и единою черною волей сковать! » С-с-с-с, моя прелесть! Сними, сними, кольцо твое будет! - Ну, давай… - Нет-с, на сухую не снять-с-с, горлум, горлум! - быстро сказал волк. - Да? Красная Шапочка быстро огляделась и облизнула губы. - Ну ладно. Сиди смирно! - Койцо мое!!! - неразборчиво сказала Красная Шапочка, выкатила на ладонь из-за щеки кольцо и сплюнула. - Теперь я буду - Красная Шапочка Справедливая, Красная Шапочка Могучая, Красная Шапочка великая и ужасная! - Ага, фея убивающего домика - ехидно отозвался волк - Нет-с, Красная Шапочка Глупая, Красная шапочка жадная, Красная Шапочка - минетчица! - Ах ты, саруманово отродье - задохнулась гневом Красная Шапочка - да я тебя! - быстро надела кольцо и… не исчезла! - Что, проверила? - лениво спросил волк, набивая табаком трубку. - Ты уже четвертая, кто у меня Кольцо Всевластья снимает. Что вы там Перумова обчитались, что ли? Сгорело Кольцо в Ородруине! Сгорело к Саурону! Поняла, бестолковая? А это так, пирсинг. По поляне поплыл сладкий дымок «Листа Долгой Долины».
Андрею. По поводу нырка в атмосферу. Не берусь судить о том, есть ли спутники, совершающие такой маневр или нет и правдива ли история вообще... ===== Разведывательные спутники, как правило, имеют возможность переходить на более низкую орбиту, если нужно получить изображение более высокого качества, но это сильно уменьшает время жизни спутника, поэтому такой маневр выполняют в исключительных случаях.
История № 6 из Основных от 27 ноября представляет собой вольный пересказ соответствующего отрывка из воспоминаний академика Крылова. Поскольку авиации в те времена еще не существовало, дело происходило во флоте.
На самом деле ничего подобного быть не могло. Причина очень простая: если во время полетов происходит летное происшествие (в данном случае - выкатывание), то полеты немедленно прекращаются. Ни один борт после этого не взлетит, а на аэродроме начинается куча интересного: взлетают вертолеты ПСС, к торцу полосы катятся пожарные и санитарные машины и пр.
Нередко самолеты, взлетевшие до аварийного, сажают на запасной аэродром.
Чудо, чудо! Яви нам чудо! («Праздник святого Йоргена»)
Хмурым, наполненным пессимизмом утром понедельника 198* года, ровно в 8.45 утра мне было явлено чудо. Грохнула дверь, и в чертежный зал нашего КБ ворвался Главный конструктор. Главный обладал чудовищной административной энергией. С утра до вечера он, подобно громадной петарде, метался по территории завода, рассыпая вокруг себя матерные искры и мобилизуя личный состав на преодоление и свершение. В конце квартала шеф приобретал свойства волны-частицы, и его практически одновременно можно было увидеть в выпускающем цеху, у заказчиков и технологов. Единственной формой существования этой административной материи было движение: все служебные вопросы решались на бегу, дверь своего кабинета он никогда не закрывал и, общаясь с подчиненными, имел привычку нетерпеливо постукивать по столу увесистым кулаком с татуировкой в виде якоря. В молодости наш Главный служил во флоте, откуда вынес чрезвычайно образный язык и умение без видимых последствий употреблять несовместимые с жизнью количества спиртного. - Вот, - не здороваясь, сообщил Главный, - принимай нового конструктора. Между прочим - отличник! Прошу, как говорится, любить, жаловать, и вообще… а я в - цех! - Анатолий Гри… - вякнул я, но шеф уже трансгрессировал. «Новый конструктор» молча разглядывал меня, хлопая серыми глазищами. У «нового конструктора» была отличная фигура, густые пепельные волосы и кукольное личико. Вообще, было в ней что-то от изящной, дорогой, но хрупкой елочной игрушки, которую осторожно берешь в руки, боясь нажать чуть посильнее и сломать. О том, чтобы «любить и вообще» не могло быть и речи, я почему-то было уверен, что при, так сказать, чувственном контакте, она с тихим, печальным звоном разобьется. Бывают такие девушки. Звали ее Викой, но всем было ясно, что на самом деле к нам пришло «Чудо». До появления нового сотрудника боевой состав нашего КБ выглядел следующим образом. Имелся ведущий конструктор по изделию, которого я за два года работы так и не запомнил в лицо, потому что он постоянно пребывал в загранкомандировках в каких-то черно-желтых странах. Население этих стран, едва спрыгнув с дикорастущих пальм и вкратце освоив ходьбу на двух конечностях, на следующем этапе развития ощутило потребность в тяжелых РЛС управления войсками, которыми, собственно, наша контора и снабжала половину земного шара. Имелся также бывший ведущий конструктор по изделию, Марк Яковлевич, разжалованный за нехарактерную для еврея тягу к употреблению. Марк Яковлевич дорабатывал последний год перед пенсией, поэтому толку от него не было никакого. Целыми днями он просиживал в своем углу, отгороженный от жизни, света и воздуха шкафами и кульманами. Там он чем-то шуршал и скреб, как огромная, пожилая и осторожная крыса, временами распространяя по залу ядовитые спиртовые эманации. Дамы морщились и с лязгом открывали окна в алюминиевых, кривых от рождения и опасно вибрирующих рамах. Основную ударную силу нашего КБ составляли как раз дамы. Напротив меня за соседними столами прилежно трудились «двое из ларца» - маленькие, седенькие, в одинаковых белых халатиках, Екатерина Васильевна и Валентина Васильевна - специалисты по проводам и кабелям. На завод они пришли, похоже, одновременно с Советской Властью, поэтому все отраслевые справочники знали наизусть и нередко демонстрировали цирковые номера, расписывая по памяти контакты какого-нибудь сумасшедшего разъема. Кроме коммутационных изделий они интересовались способами скоростного выращивания овощей на дачных 6 сотках и кулинарными рецептами, которые вырезались из журнала «Крестьянка» и вклеивались в особую тетрадь. Была еще Галя, сорокалетняя девушка на выданье. Ее взаимоотношения с текущими женихами были настолько сложными и запутанными, что по понедельникам вся женская часть КБ с наслаждением разбиралась в хитросплетениях очередной серии. Если дела у Гали шли хорошо, и она, завладев стратегической инициативой, предвидела скорую капитуляцию противника, Галя целыми днями порхала между кульманами и чирикала, как увесистая канарейка. В том же нередком случае, когда очередной жених не оправдывал Галиных надежд, она впадала в черную депрессуху, рыдала и хлестала корвалол из горлышка. Галя занималась проектированием ящиков для запчастей и выкройками для чехлов. Были, конечно, в КБ еще техники, чертежники, но главная беготня по цехам, грызня с военпредами, технологами и разработчиками тяжким крестом лежала на моих плечах. Еще один конструктор был совершенно необходим, и… мы его получили. До окончания рабочего дня Чудо бродило по кабинетам, собирая подписи на различных бумажках, и я о нем, то есть о ней, напрочь забыл, но на следующее утро Чудо объявилось на рабочем месте, сгибаясь под тяжестью здоровенной спортивной сумки. - Что это? - удивился я, забирая у нее сумку. - Конспекты! - гордо ответило Чудо, - у меня хорошие конспекты! Вот, физика, матан, экономика отрасли… Ведь они же мне обязательно пригодятся, правда? - Правда, - горько вздохнул я, - идите получать готовальню. Тут надо пояснить, что у нас было принято чертить тушью. Обычно чертили на ватмане, но в экстренных случаях приходилось чертить прямо на кальке, с которой сразу же делали синьки для цехов. Тушью чертить Чудо не умело. В течение своего первого рабочего дня Чудо совершило три славных подвига: порезалась при заточке карандаша; заправляя баллончик, облилась тушью, и, в довершение ко всему, прищемила палец рейсшиной кульмана. Так и пошло. Опаздывать на работу у нас не полагалось, так как время прихода фиксировалось автоматически, поэтому вываливающийся из раздутых «Икарусов» народ проходную брал штурмом. Непривычное к простым и суровым нравам советского пролетариата, Чудо прибывало на рабочее место слегка придушенным и ободранным, поэтому первый рабочий час уходил на макияж, утренний чай и восстановление макияжа после чая. После этого на кульмане закреплялся лист ватмана (с калькой я решил пока повременить), и Чудо приступало к нанесению штампа, бесконечно сверяясь со справочником. К обеду дело доходило до осевых линий. Пространственное воображение у нее отсутствовало совершенно. Даже простенькие, в сущности, чертежи радиотехнических устройств, представляющие собой бесконечные варианты ящиков, ящичков и сундучков вызывали у нее «зависание». К концу рабочего дня ватман оказывался протертым до дыр, а ластик - до кости. Чертежом и не пахло. Постепенно на Чудо махнули рукой и поручали ей только работу, которую было невозможно испортить. Однажды утром Чудо подошло ко мне и сообщило, что у него закончился герметик. Дело в том, что у нас в КБ стояли хорошие рейссовские кульмана с пластмассовыми досками, в которые кнопки, естественно, не втыкались, поэтому чертежи крепили за уголки маленькими шариками герметика, которым в цехах промазывали швы кабин. Такое вот ноу-хау. - Ну и что? - удивился я, - сходи в сборочный цех, да возьми на всех, кстати, извещение технологам отнесешь. Чудо покивало, деловито уложило извещение в папочку-клип и убыло. Приближался самый главный элемент распорядка рабочего дня, обед, как вдруг в КБ мгновенно стих привычный гул разговоров и шелест бумаги. В тишине кто-то приглушенно ойкнул. Я выглянул из-за кульмана. В дверях стояла технолог из сборочного цеха, могучая, широкоплечая тетка, интимная мечта тихого художника-соцреалиста. За руку она держала наше Чудо. Зареванное и растрепанное Чудо было заляпано размазанными зелеными кляксами и настолько густо пахло спиртобензиновой смесью, что Марк Яковлевич в своем углу заволновался и громко засопел, принюхиваясь. - Ваш ребенок? - густым басом спросила технолог, - забирайте! - Господи, Вика, что случилось? - спросила Галя, усаживая Чудо на стул. - Я отдала технологам извещение, - всхлипывая, начало рассказывать Чудо, - и пошла искать герметик. Его там много было, целый бак. Я зачерпнула рукой и прили-и-и-пла!!! Глупое Чудо, вместо того, чтобы набрать остатков полузасохшего герметика, цапнула свежеразведенный, и попалась. Чем больше она пыталась отскрести герметик от правой руки левой, тем больше зеленых, вонючих нитей к ней прилипало. Постепенно вокруг бака собрались рабочие, и начали подавать советы, от которых тихое, интеллигентное Чудо чуть не упало в обморок. - А один сказал, - хныкало Чудо, что, пока я не отлипла, может, они… может, меня…. а-а-а!!! Чудо вообразило, что ее и вправду собираются изнасиловать, и задумалась, что лучше - закричать или упасть в обморок. Падать в обморок на грязный пол не хотелось, а что полагается в таких случаях кричать, она не знала. Спасла ее тетка-технолог. Одним привычным заклятьем она разогнала мужиков по рабочим местам, с хлюпаньем отодрала Чадо от бака и потащила оттирать герметик ветошью, пропитанной спиртобензиновой смесью. Столкновение с производством произвело на Чудо настолько сильное впечатление, что до конца недели Вика была на больничном, а с понедельника перешла на работу в комитет Комсомола. Так мы остались без Чуда…
Citius, altius, fortius Командира 181 отдельного батальона связи подполковника Карнаухова весной и осенью одолевали приступы командно-штабного идиотизма. В армии это болезнь довольно распространенная, поражает она, в основном, старших офицеров. Лечится изоляцией больного от личного состава и переводом на легкую, приятную работу, вроде заполнения карточек учета неисправностей авиатехники за прошедшие 5 лет. Правда, при виде подчиненных, у пациента может наступить обострение, так сказать, рецидив тяги к руководству войсками. При этом речь у больного несвязная, мысли путаные, а взгляд из-под козырька фуражки способен сбить с ног прапорщика средней упитанности. Нелегко быть командиром. Наш комбат возник в результате длительной и сложной селекционной работы по выведению идеального командира Вооруженных Сил, так как тупость барана сочетал с упрямством осла, хитростью обезьяны и злопамятностью слона-подранка. В периоды обострений, когда шкодливый дух командира требовал от подчиненных свершения подвигов во славу Уставов, солнце над гарнизоном меркло и заволакивалось свинцовыми административными тучами. К счастью для подчиненных, «Ноль восьмой» (0,8 г/куб. см. - плотность дуба) быстро уставал и погружался в анабиоз на очередной период обучения, вверяя управление войсками своим замам. Как известно, от физкультуры нет никакой пользы, кроме вреда. На плановом занятии по физо комбату в футбольном азарте заехали в физиономию грязным мячом. Мяч отскочил от подполковника с красивым звоном, но на руководящем челе остались следы шнуровки, и комбат сообразил, что занятия проходят как-то не так. На следующий день, в пятницу, на подведении итогов недели, наше зоологическое чудо залезло на трибуну, поворочалось там, устраиваясь поудобнее, откупорило бутылочку «Боржоми» и сказало речь. Оказалось, что раньше в нашем батальоне физподготовка проводилась неправильно, а теперь, наоборот, будет проводится правильно, что поднимет боеготовность вверенной ему части практически на уровень стратосферы. Откладывать такой важный элемент боевой подготовки никак нельзя, это, товарищи, будет не по-партийному. Поэтому, всем бежать кросс! Три километра. Прямо сейчас. От дома офицеров. В повседневной форме. Впрочем, можно без фуражек. И мы побежали. За нашими спинами блестящий серебрянкой Ленин с мольбой протягивал к нам руку, справа уже который год пытался взлететь с пьедестала списанный МиГ-21, который какой-то неведомый летчик при посадке со всей дури приложил об бетонку, а мы бежали. По главной аллее гарнизона, с топотом и сопением, распространяя запах одеколона «Саша», лука и вчерашних напитков. Офицерские жены, выгуливающие свои наряды, собак или детей, не обращали на это дикое зрелище совершенно никакого внимания. Привыкли. Первыми бежали солдаты, а за ними - слабогрудые офицеры и прапорщики. Возглавлял гонку начальник узла наведения. Длинный и тощий майор Садовский был, как всегда, «после вчерашнего», поэтому кросс давался ему с особым трудом. Его мотало на бегу с такой силой, что казалось, он «качает маятник». Я с тревогой поглядывал на лицо шефа, которое постепенно заливало нехорошей зеленью. Остальные кроссмены, астматически дыша, растянулись в линию. Последним бежал мастер спорта по самбо и дзюдо двухгодичник Юра, который выполнял функцию заградотряда. 120-килограммовый «чайник» двигался без видимых усилий, мощно работая поршнями и отфыркиваясь, как паровоз «ФД». Наконец, гонка завернула за угол и постылый комбат с секундомером в руке пропал из виду. - Бля, я так за бутылкой не бегаю! - прохрипел ротный, сгибаясь пополам и упираясь руками в трясущиеся колени. - Не добежим ведь, сдохнем, товарищ майор! - проскулил, как шакал Табаки, прапор с узла АСУ. Остальные молчали, судорожно насыщая кровь кислородом. Внезапно из-за поворота, бренча запчастями, вывернулась знакомая «мыльница», ротный УАЗ-452. - Наша! - завопил кто-то, - стой!!! Заплетающимися ногами народ ломанулся к машине, привычно занимая насиженные места. Шеф на удивление бодро запрыгнул в кабину. - Куда едем, товарищ майор? - спокойно поинтересовался водитель. Он служил в авиации уже второй год и видел еще не такое. - Вы-а-а-и! - приказал ротный, и мы поехали. В переполненной машине тишину нарушало хриплое, как у больных овец, дыхание, в маленьком салоне повеяло павильоном «Животноводство». Проехали второй поворот, миновали штаб дивизии, потянулись склады. - Здесь, пожалуй, надо выйти, - сказал я, - а то, неровен час, олимпиец хренов застукает. Шеф кивнул, машина остановилась, марафонцы полезли в кусты, чтобы не отсвечивать на проезжей части. - Так, - задумчиво произнес ротный, закуривая. Кто помнит мировой рекорд по бегу на 3 километра? Не перекрыть бы… Никто не помнил. - Ладно, еще пару затяжек - и побежим, - решил Садовский, - и это… мужики, побольше пены! Лже-спортсмены, изображая физкультурное изнурение, вывернулись из-за поворота и тяжело потопали к финишу. - А где же ваши солдаты? - ядовито поинтересовался комбат, поглядывая на секундомер. Ох, беда, мысленно схватился я за голову, - солдат опередили - да кто нам поверит?! А, кстати, куда они вообще делись? Внезапно в глубине гарнизона, примерно там, откуда мы прибежали, раскатилась автоматная очередь. За ней другая. - А вон, товарищ подполковник, - невозмутимо ответил наш ротный, наверное, это по ним и стреляют. Карнаухов побледнел. Теперь уже кросс возглавлял сам комбат. На удивление быстро семеня ножками, он бесстрашно катился на звуки выстрелов. Не желая пропустить редкое зрелище, мы открыли у себя второе дыхание и побежали за ним, тактично отстав метров на 100 и втайне надеясь, что очереди - не последние… Вскоре ораву военно-воздушных марафонцев вынесло к складу артвооружений. На полянке перед складом «в мертвых позах скачки» лежали наши бойцы, живые, но насмерть перепуганные. Над ними возвышался нерусский часовой с АКМ наперевес, а с другой стороны мчался УАЗик комдива. Он тоже услышал выстрелы. Стремительное расследование, проведенное по дымящимся следам, показало, что наши бойцы тоже решили срезать трассу, но в спортивном азарте они потеряли направление и ломились по кустам, очертя голову, чем до смерти напугали часового, рядового Исмаилбекова. Тщательно проинструктированный воин сорвал с плеча автомат и дал очередь на полмагазина поверх голов. К счастью, ни в кого не попал. А, между прочим, со страху вполне мог. Солдаты, естественно, тут же приняли упор лежа. Чтобы закрепить победу, часовой дал вторую очередь. Воздушный бой быстротечен, поэтому комдив, летчик-снайпер, гвардии полковник Безруков, не стал церемониться. Придерживая пухлыми ручками остатки развороченный задницы, командир 181 отдельного батальона связи подполковник Карнаухов бежал с поля брани. Волшебным образом приступ его болезни кончился.
Биглер, лапушка, ты жив! Где пропадал столько времени? Мы скучали! ===== Дык... эта... сайт свой возделывал, www.bigler.ru. Третий год уж пошел ребеночку.
Технарь: Изложено очень смачно. Спасибо. Но уж очень хочется вставить свои пару комментариев (дескать, и мы сами знаем что к чему в нашей доблестной авиации...)
1. Офицеры батальона связи никогда не заполняют "карточки учета неисправностей авиатехники". Так как никакого отношения к аваиционной технике не имееют. Этим занимается инженерно-технический состав АВИАЦИОННОГО ПОЛКА - а это уже другая воинская часть, со своими отцами-командирами и порядками. ===== Вы правы, в обс РТО карточки учета неисправностей не заполняются. Но читаем меня: "Лечится изоляцией больного от личного состава и переводом на легкую, приятную работу, вроде заполнения карточек учета неисправностей авиатехники за прошедшие 5 лет."
Вроде! Я, конечно, мог бы написать о заполнении части II Формуляра РЛС, и это было бы правильно, но непереносимо скучно и понятно только нам с Вами, не так ли?
2. Насколько я помню, "снайпер" - это катергория штурманов, а не летчиков. Для летчика эквивалентом будет "летчик-мастер". Командир дивизии должен быть летчиком, а не штурманом. ===== Летчик-снайпер - это звание высшей летной квалификации. Знак утвержден постановлением Совета Министров СССР от 20 сентября 1971 г. N 676-199.
Звание присваивается военным летчикам 1 класса, имеющим за определенный период времени определенное количество реальных "боевых применений". Звание "летчик-снайпер" имел, напр. покойный Тимур Апакидзе, имеют его и многие летчики из пилотажных групп.
Для штурманов существует звание и знак "штурман-снайпер". Их изображение легко найти в Инете.
Майор Богоявленский получил очередную медаль. Ничего особенного, как у всех, награда ни за что, «За безупречную службу» 2-ой степени, по-простому - «За тупость». Третья степень, «За глупость» у него уже была, а первую, «За песок», при удачном раскладе еще предстояло получить. Ирония этого награждения состояла в том, что «безупречной» службу Богоявленского назвать было никак нельзя. Геноссе был ярчайшим представителем той части советского офицерства, о которой в характеристиках пишут: «Уставы ВС СССР знает, но всегда ими правильно руководствуется». Проще говоря, был он пьяницей и бабником. Лист учета его взысканий представлял собой шедевр военно-канцелярской мысли. Графа «За что наложено» поражала исключительным разнообразием содержания. Особенно выделялся «Строгий выговор за организацию пьянки среди старших офицеров»; за унылой формулировкой «Выговор за нарушение формы одежды» скрывался совершенно феерический случай. Капитану Богоявленскому срочно понадобились деньги, и он, как всегда, решил взять их со сберкнижки. Сберкнижкой у него назывался балкон, заполненный до перил пустыми бутылками. Набив две авоськи «пушниной», он прикинул, что должно хватить, и отправился в приемный пункт в форме, где и был схвачен «баранами». Что делал комендантский патруль в пункте приема стеклопосуды, осталось загадкой. Несмотря на губительные для строителя коммунизма привычки, Богоявленский был грамотным инженером и артистично читал лекции. Правда, случались и плохие дни, когда его организм томился после вчерашнего и напрочь отказывался стоять у доски. Тогда дневальный приносил в аудиторию стул, и Гена читал лекцию, сидя перед амфитеатром, иногда, как смертельно раненый боец, подползая к доске, чтобы начертить очередную формулу. Но вот, случилось маленькое чудо. Военно-воздушная фея взмахнула Наставлением по службе штабов, и капитан Богоявленский превратился в майора. У старших офицеров учет взысканий, как известно, начинают вести заново, и Гена, внезапно оказавшись безгрешным, как новорожденная овечка, обрел медаль. Медаль, несомненно, следовало обмыть. Проблема, однако, состояла в том, что наш тогдашний шеф готовился к перебазированию в высокие штабы, и, опасаясь малейшего залета подчиненных и крушения собственной карьеры, употребление на кафедре запретил начисто. Пришлось пить на улице. В «гражданке» на службу тогда ходить было нельзя, поэтому награжденный и все примкнувшие были в форме. Зашли за трансформаторную будку, кое-как разгребли и утоптали снег, сделав из него бруствер для бутылок и стаканов. Хлеб был заранее нарезан, но на морозе его прихватило, и он хрустел, как суворовские сухари. Томат, в котором плавали обезглавленные бычки, тоже замерз, и каждую рыбку приходилось выламывать из банки стынущими пальцами. Выпили по первой. Первая пошла хорошо. Закусили бычками. Потоптались, хрустя снегом, покурили. Выпили по второй. Вторая прошла вообще «на ура». Стало веселее. Кто-то поинтересовался, «А ваще, сколько взяли? » Мероприятие явно шло в гору. Стали разливать по третьей. - Мужики, - вдруг сказал Гена, обведя присутствующих затуманенным взглядом, - а ведь мы непобедимы! Не, ну правда, ну сами подумайте, ну где еще, в какой армии старшие офицеры, зимой, по яйца в снегу будут за трансформаторной будкой пить водку?! Осознав свою пассионарность, мы гордо прикончили третью и незаметно перешли к четвертой. На морозе никто не пьянел. Напротив, всем было тепло и весело, каждый ощущал свое неоспоримое превосходство над вероятным противником, как моральное, так и физическое. Стемнело. Пугая прохожих, мы выбрались из-за будки, кое-как отряхнулись и двинулись к метро. Добравшись до станции, я понял, что последняя была все-таки лишней. В теплом метро нашу страшненькую компанию мгновенно развезло, причем хуже всего пришлось Гене, который на правах «орденоносца» пил больше всех, а закусывал, наоборот, меньше. От выпадения из реальности его спасал только железный организм, закаленный упорными и длительными тренировками. Подавляя противное головокружение, я вошел в вестибюль и тут же на время ослеп из-за запотевших очков. Как всегда, переложить носовой платок из кителя в шинель я забыл. Пришлось зажимать «дипломат» между ногами, расстегивать шинель и вообще чесать правой пяткой левое ухо. Между тем, в вестибюле определенно что-то происходило, слышались невнятные крики и какое-то странное хлюпанье и царапанье. После того, как очки были, наконец, протерты, я все понял. Коллеги пытались затащить Гену на эскалатор, но не тут-то было! Природа все-таки взяла свое, и его душа потребовала подвига. Его внимание привлекла уборщица, которая щеткой толкала снежную кашу к канализационной решетке. - Мать! - завопил Гена, - я вот так же! В училище! Четыре года! Дай мне! Хочу вернуться… Ощщу-тить! Он схватил щетку и с пьяным усердием погнал грязный, мокрый снег вдоль перехода. Из-под щетки летели брызги, пассажиры, посмеиваясь, уступали дорогу. - Бля, везет вам, летчикам, - завистливо сказал кто-то у меня за спиной. - Вот, к примеру, нажретесь вы, так вам в метро и место уступят и фуражку поправят, и разбудят, когда выходить надо. А я, если в форме под этим делом еду, только и слышу: «У-у-у, гад, на#бенился; наверное, опять взятку пропивал! » Я обернулся. Рядом со мной стоял старший лейтенант милиции и задумчиво наблюдал, как майор Богоявленский заканчивает уборку вестибюля, сопровождая радостным гиканьем каждый взмах швабры. Ему вторило гулкое эхо пустой станции.
Гаврилыч купил машину. Машину он хотел давно, да только денег не было. На «Жигули», не говоря уже об иномарке, у него и сейчас бы не хватило, но помогла сестра жены. Она работала на АЗЛК и предложила Гаврилычу купить машину по заводской цене. Грех было отказаться. Водительские права, как и у любого офицера, у Гаврилыча, конечно, были, лейтенантские еще, а вот устойчивых навыков пилотирования - не было, не приходилось ему водить машину много лет, да еще в таком бешеном городе, как Москва. Поэтому он попросил коллег помочь ему правильно выбрать машину - дело-то ответственное - и отогнать ее к дому, а там он уже сам потихонечку! С ними увязался и я, используя любой повод, чтобы сбежать со службы. На заводской стоянке, увидев десятки новеньких разноцветных автомобилей, Гаврилыч мгновенно ощутил себя арабским шейхом, выбирающим очередной «Роллс-Ройс» и начал страшно ломаться. Он бессистемно бродил между рядами машин, постукивая по капотам и багажникам, как будто выбирал арбуз. Тогда мы решили упорядочить поиск. - Гаврилыч, - сказали мы, - определись сначала с цветом, а потом уж мы выберем лучшую из тех, что есть. Гаврилыч подумал и начал определяться. Ярко-оранжевые, нарядные «Москвичи» были с негодованием отвергнуты как «слишком кричащие», белые оказались маркими, а серые - тусклыми. - Гаврилыч, - вновь сказали мы, - конечно, ты достоин черного, блестящего «Москвича», но их, к сожалению, так не красят. После долгих и мучительных колебаний, ясное дело, остановились на зеленой машине, правда, это был какой-то хамский, ярко-зеленый цвет, а «Москвича» благородного, столь любимого военными цвета «хаки» на заводе тоже не оказалось. Стали смотреть зеленые машины. Выглядели они как-то странно. У одной не было фар, у другой - аккумулятора, третья была поцарапана, у четвертой не закрывались дверцы. Стабильностью технологического процесса на заводе даже и не пахло. Каждая машина таила свои, уникальные и загадочные дефекты. Наконец, после долгих, изнурительных поисков одну более-менее приличную машину нашли, но у нее не закрывался «бардачок». Дефект тут же поправил продавец: он подогрел крышку зажигалкой и ловко подогнул. Машина была куплена. Следующие две недели Гаврилыч барражировал во дворах, боясь далеко отъезжать от дома, и учился выполнять «упражнение № 1» - заезжать в гараж, не касаясь зеркалами стенок. К исходу третьей недели он перестал путать педали и принял безответственное решение - приехать на службу «своим ходом». Как ни странно, добрался он без приключений и, гордый, в конце рабочего дня пригласил нас осмотреть своего зеленого коня. Поскольку приехал Гаврилыч отнюдь не на «Порше» и презентации не намечалось, особого интереса народ не проявил, но, все-таки положенные ритуальные телодвижения вокруг машины были выполнены, и офицеры с чувством выполненного долга потянулись обратно. И тут Гаврилыч предложил подвезти желающих до метро. Я и еще два слабоумных согласились.
Для того, чтобы выехать на дорогу, нужно было сделать левый поворот через полосу встречного движения. Гаврилыч без происшествий вышел на исходный рубеж и стал ждать, когда тактическая обстановка позволит ему выполнить сложный и ответственный маневр. Водитель вертел головой, как пилот фанерного По-2, опасающийся атаки «Мессеров», но удачный момент все не представлялся. Если дорога была свободна слева, то по правой стороне обязательно кто-нибудь ехал; как только освобождалась правая сторона, возникал затор на левой. Наконец, Гаврилыч устал работать дальномером, приняв командирское решение, он нажал на газ и «Москвич» стал входить в вираж. Сразу же выяснилось, что решение было неверным, потому что слева от автобусной остановки отваливал «Икарус», а навстречу ему ехал грузовик. «Икарус», опасаясь, тарана, замигал фарами и трусливо прижался к обочине; водитель грузовика тоже решил не связываться и остановился. Наш «Москвич», распугав все остальные машины, победно окончил эволюцию и двинулся в сторону проспекта Вернадского. Мы вытерли предсмертный пот и уже ощутили себя в недрах прохладного и безопасного метро, как вдруг оказалось, что Гаврилыч забыл перестроиться, и свободу мы могли обрести только на следующей станции. Вообще, Гаврилыч был очень странным водителем: за руль он держался, как за горло классового врага, скорости переключал очень резко и жестко, отчего наш автомобиль двигался судорожными прыжками, напоминая эпилептического кенгуру. Мы уже были под самым светофором, когда на нем зажегся желтый сигнал. Дисциплинированный Гаврилыч с похвальной реакцией вогнал педаль тормоза до самого полика, и тут мы ощутили, что сзади на нас наползает громадная тень. Я оглянулся. Упираясь в асфальт всеми копытами, с визгом и шипением к нам подползал седельный тягач «Volvo», на трейлере которого раскачивалось что-то вроде экскаватора или автокрана. Гаврилыч расклинился между рулем и педалями и перестал реагировать на окружающий мир. Хлопнула дверца кабины тягача. - Ну, Гаврилыч, - сказал кто-то с заднего сидения, - ты хоть голову прикрой... К нашему «Москвичу» подскочил водитель тягача, ощутимо искря злобой. Он нагнулся к Гаврилычу, набрал полную грудь воздуха и... вдруг увидел, что машина забита военными, а за рулем - полковник. С гигантским усилием он проглотил ком матерщины, застрявшей в горле, сделал судорожный вдох, и каким-то шипящим, посаженным, но истекающим ядом голосом, произнес: - Товарищ полковник, не могли бы вы мне указать причину столь резкого и неожиданного торможения?!!
Начальник Академии генерал-полковник К* был очень маленького роста. Этот обидный щелчок судьбы его очень раздражал, ибо увеличение количества и качества звезд на погонах никак не отражалось на солидности фигуры. Не помогали ни высокие балетные каблуки, ни фуражка со здоровенной тульей, как бы предвосхитившая форму одежды птенцов гнезда Грачева. Наполеон Бонапарт тоже был небольшого роста, но умел каким-то образом компенсировать этот недостаток. Генерал-полковник К* - не умел. Генералы с дурным характером не редкость, но этот был какой-то особенно въедливый и скандальный. Больше всего от него страдали дежурные по Академии. Очень важно было правильно встретить начальника, поэтому по утрам дежурный, забросив все дела, следил - не покажется ли у КПП «Волга» начальника? В тот раз дежурному не повезло - в самый ответственный момент кто-то позвонил по телефону. Закончив разговор, он с ужасом увидел, что начальник уже выбрался из машины, пересек двор и подошел к лестнице. Делать было нечего. Выскочив из здания, дежурный понял, что спуститься по лестнице не успевает. Тогда он добежал до верхней ступени лестницы, слегка согнулся, чтобы хоть как-то компенсировать разницу в росте и доложил: - Товарищ генерал-полковник! За время моего дежурства происшествий не случилось! Дежурный по Академии подполковник Мартынов! Начальник снизу вверх оглянул на дежурного, поджал губы, и, не подавая руки, склочным голосом заметил: - Ты б еще, ебена мать, на крышу залез!
– Ихтиандр, сын мой, – сказал начальник кафедры полковник Б* у моего лаборанта, дайвера-отморозка, – что это за апельсиновое чудовище оскверняет стоянку у входа в наш славный институт и почему ты вокруг него суетился? – А это – моя новая машина! – ответил Ихтиандр и надулся от гордости, даже очки слегка запотели. Интересно, что в одной короткой фразе он умудрился соврать дважды. Во-первых, никакой «старой» машины у Ихтиандра отродясь не было, а, во-вторых, то, что он называл «новой машиной», на самом деле было кучей металлолома интенсивно оранжевого цвета и имело госномера только по необъяснимой прихоти ГАИ. Все автовладельцы делятся на две неравные части. Первую, меньшую, неизлечимую часть составляют фанаты от автомобилизма, а вторую, большую – тихие граждане, которым нужно просто ездить. Андрей Андреич от машин не фанател, ему как раз нужно было ездить, но ездить не просто, а на дайвинг. Это означало ездить по всяким колдоебинам и с кучей железа на борту. Подобно подростку, страдающему от перманентной эрекции, наш Ихтиандр грезил о джипе «Субурбан» размером с полтрамвая. По его расчетам, именно эта машина способна была перевозить все его водолазное барахло. Но на джип денег, естественно, не было, поэтому на какой-то автоживодерне за 300 рублей был куплено нечто с шильдиком «Запорожец» на багажнике. За общую ушастость и скандальный апельсиновый колер фюзеляжа было решено окрестить машину Чебурашкой, но потом кто-то разглядел погнутую, но гордо торчащую вверх выхлопную трубу и, сочтя, что перед нами, несомненно, автомобиль-самэц, мы нарекли его Чебураном. Чебуран был автомобилем-зомби, извлеченным с того света каким-то автослесарем-некромантом, он ломался постоянно и крайне разнообразно. На мелкие и полусредние неисправности Ихтиандр гордо не обращал внимания, поэтому, например, крышка багажника крепилась к переднему сидению бельевой веревкой, пропущенной через какую-то дырку, стекла в дверях иногда не опускались, иногда не поднимались, а, бывало, с гильотинным стуком падали внутрь двери. К автомастерской Чебурана не подпустили бы и на пушечный выстрел, поэтому ремонтировался он в кафедральном гараже. Альбом чертежей и схем «Запорожца» поселился в шкафу нашей преподавательской, и в свободное от лекций время офицеры, посмеиваясь, вникали в принцип функционирования этого странного механизма. Вскоре упражнение «Неполная разборка и сборка автомобиля ЗАЗ-968А» с легкостью выполняли даже преподаватели военной психологии. Благодаря некоторым усовершенствованиям, внесенным в конструкцию двигателя пытливыми авиационными инженерами, он при движении стал издавать настолько своеобразные звуки, что прохожие недоуменно вертели головами, пытаясь обнаружить на ближайшей крыше вертолет. Ихтиандр пилотировал свой апельсиновый аппарат сурово и бескомпромиссно, в корне пресекая попытки подрезания и обгона. От него в ужасе шарахались чумазые маршрутки и холеные иномарки. Беда Ихтиандра заключалась в том, что он был очень близорук, поэтому, чтобы следить за дорогой и знаками, он вынужден был грудью ложиться на руль и сильно прищуриваться. Со стороны казалось, что он, как пилот-камикадзе выбирает цель и вот-вот с криком «Банза-а-а-ай!!! » врубится в какого-нибудь «мерина». Но счастье обладания автомобилем было недолгим. Однажды мы, не обнаружив на привычном месте апельсинового скакуна, отправились в мастерскую. – А где Чебуран? – Сломался… – грустно ответил Ихтиандр. – Подумаешь! – ответили мы, – первый раз, что ли! Починим! – Не-а, не выйдет уже… – Да почему?! – Ну, мы вчера на дайв поехали, впятером, баллоны там, костюмы… Через лесок… А там на дороге канава была… А я не заметил… Ну, он и сломался… – Как сломался? – Ну, так… Пополам…