Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Немолодой
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
У мамы за плечами больше 59 лет педагогического стажа. Спросил сейчас у неё: «Какой День 8 марта запомнился чем-то особенным?» Перескажу её воспоминания о 8 марта 1974 года.
Когда была школьницей – не принято было дарить подарки девочкам. Поздравляли взрослых - мам, бабушек, учителей, коллег… Когда сама стала учительницей, объясняла ученикам, что лучший подарок – изготовленный своими руками. Это может быть выращенный цветок, рисунок, веточка вербы, заранее поставленная в воду, и распустившаяся к празднику. «Главное – объясняла детям – внимание, уважение, проявление добрых чувств». Так тогда было принято.
И сейчас вспомнила один подарок на 8 Марта 74 года, Подарок, дорогой мне именно чистотой и искренностью движения души.
На одном классном часе рассказала детям, как Воскресенский химкомбинат шефствовал над нашим детдомом. С учетом всеобщей скудности послевоенных лет, для нас в детдоме были созданы хорошие условия. А однажды делегацию из нашего детского дома пригласили в министерство химической промышленности СССР. Поехали несколько девочек и мальчиков с заведующей и воспитательницей. В министерстве нас расспросили, - как мы живем, учимся, питаемся, проводим свободное время. И вручили подарки – книги, шахматы, что-то ещё… и необыкновенно красивую куклу. Мы в детдоме играли в какие-то куклы – часто самодельные. Эта же была исключительно хороша, в сравнении с нашими. Воспитательницы усадили её в уголок игровой комнаты, отгородили стульчиками, и сказали, что кукла общая, на всех, и, чтобы её сберечь, играть в неё надо «глазами». Так она там всегда сидела. И случалось, - играем мы с девочками в парке, или сиди-вышиваем под дубом, - вдруг, одна из нас срывается, говорит: «Пойду на куклу посмотрю…» - уходит на несколько минут… Сейчас, возможно, это трудно понять. Кукла была по тем меркам настолько необыкновенна, что не могла использоваться, как предмет повседневного обихода. Это был раритет, который надо беречь, не пускать по рукам…
…После этого классного часа прошло несколько месяцев. Накануне 8 Марта в учительскую постучалась Тоня Кузнецова и попросила меня выйти в коридор. Тоня жила в деревне в нескольких километрах от города. Мама – доярка, папа – механизатор. Зимой она иногда пропускала уроки из-за отмены автобусных рейсов по причине снежных заносов. Не отличница. Очень красивая девочка, воспитанная в труде и уважении к старшим. И теперь в коридоре подала мне перевязанный ленточкой сверток, сказала: «Галина Моисеевна! Вы рассказывали про куклу в детском доме. Это Вам». И убежала.
В учительской развернула. Это была небольшая кукла в синем с кружевами платьице. Коллеги выслушали предысторию, сказали: «Придется принять».
(Рассказал Александр Васильевич Курилкин 1935 года рождения)
Вы за мной записываете, чтобы люди прочли. Так я прошу – сделайте посвящение всем детям, которые застали войну. Они голодали, сиротствовали, многие погибли, а другие просто прожили эти годы вместе со всей страной. Этот рассказ или статья пусть им посвящается – я вас прошу!
Как мы остались без коровы перед войной, и как война пришла, я вам в прошлый раз рассказал. Теперь – как мы жили. Сразу скажу, что работал в колхозе с 1943 года. Но тружеником тыла не являюсь, потому что доказать, что с 8 лет работал в кузнице, на току, на полях - не представляется возможным. Я не жалуюсь – мне жаловаться не на что – просто рассказываю о пережитом.
Как женщины и дети трудились в колхозе
Деревня наша Хуторовка была одной из девяти бригад колхоза им. Крупской в Муровлянском районе Рязанской области. В деревне было дворов пятьдесят. Мы обрабатывали порядка 150 га посевных площадей, а весь колхоз – примерно 2000 га черноземных земель. Все тягловые функции выполнялись лошадьми. До войны только-только началось обеспечение колхозов техникой. Отец это понял, оценил, как мы теперь скажем, тенденцию, и пошел тогда учиться на шофера. Но началась война, и вся техника пошла на фронт. За первый месяц войны на фронт ушли все мужчины. Осталось человек 15 - кто старше 60 лет и инвалиды. Работали в колхозе все. Первые два военных года я не работал, а в 1943 уже приступил к работе в колхозе. Летом мы все мальчишки работали на току. Молотили круглый год, бывало, что и ночами – при фонарях. Мальчишек назначали – вывозить мякину. Возили её на санях – на току всё соломой застелено-засыпано, потому сани и летом отлично идут. Лопатами в сани набиваем мякину, отвозим-разгружаем за пределами тока… Лугов в наших местах нет, нет и сена. Поэтому овсяная и просяная солома шла на корм лошадям. Ржаная солома жесткая – её брали печи топить. Всю тяжелую работу выполняли женщины. В нашей деревне была одна жатка и одна лобогрейка. Это такие косилки на конной тяге. На лобогрейке стоит или сидит мужчина, а в войну, да и после войны – женщина, и вилами сбрасывает срезанные стебли с лотка. Работа не из легких, только успевай пот смахивать, потому – лобогрейка. Жатка сбрасывает сама, на ней работать легче. Жатка скашивает рожь или пшеницу. Следом женщины идут со свяслами (свясло – жгут из соломы) и вяжут снопы… Старушки в деревне заранее готовят свяслы обычно из зеленой незрелой ржи, которая помягче. Свяслы у вязальщиц заткнуты за пояс слева. Нарукавники у всех, чтобы руки не колоть стерней. В день собирали примерно по 80-90 снопов каждая. Копна – 56 снопов. Скашиваются зерновые культуры в период молочной спелости, а в копнах зерно дозревает до полной спелости. Потом копны перевозят на ток и складывают в скирды. Скирды у нас складывали до четырех метров высотой. Снопы в скирду кладутся колосьями внутрь. Ток – место оборудованное для молотьбы. Посевных площадей много. И, чтобы не возить далеко снопы, в каждой деревне оборудуются токи. При молотьбе на полок молотилки надо быстро подавать снопы. Это работа тяжелая, и сюда подбирались четыре женщины физически сильные. Здесь часто работала моя мама. Работали они попарно – двое подают снопы, двое отдыхают. Потом – меняются. Где зерно выходит из молотилки – ставят ящик. Зерно ссыпается в него. С зерном он весит килограмм 60-65. Ящик этот они носили по двое. Двое понесли полный ящик – следующая пара ставит свой. Те отнесли, ссыпали зерно, вернулись, второй ящик уже наполнился, снова ставят свой. Тоже тяжелая работа, и мою маму сюда тоже часто ставили. После молотьбы зерно провеивали в ригах. Рига – длинный высокий сарай крытый соломой. Со сквозными воротами. В некоторые риги и полуторка могла заезжать. В ригах провеивали зерно и складывали солому. Провеивание – зерно с мусором сыпется в воздушный поток, который отделяет, относит полову, ость, шелуху, частички соломы… Веялку крутили вручную. Это вроде огромного вентилятора. Зерно потом отвозили за 10 километров на станцию, сдавали в «Заготзерно». Там оно окончательно доводилось до кондиции – просушивалось. В 10 лет мы уже пахали поля. В нашей бригаде – семь или девять двухлемешных плугов. В каждый впрягали пару лошадей. Бригадир приезжал – показывал, где пахать. Пройдешь поле… 10-летнему мальчишке поднять стрелку плуга, чтобы переехать на другой участок – не по силам. Зовешь кого-нибудь на помощь. Все лето пахали. Жаркая погода была. Пахали часов с шести до десяти, потом уезжали с лошадьми к речушке, там пережидали жару, и часа в три опять ехали пахать. Это время по часам я теперь называю. А тогда – часов не было ни у кого, смотрели на солнышко.
Работа в кузнице
Мой дед до революции был богатый. Мельница, маслобойка… В 1914 году ему, взамен призванных на войну работников, власти дали двух пленных австрийцев. В 17 году дед умер. Один австриец уехал на родину, а другой остался у нас и женился на сестре моего отца. И когда все ушли на фронт, этот Юзефан – фамилия у него уже наша была – был назначен бригадиром. В 43-м, как мне восемь исполнилось, он пришел к нам. Говорит матери: «Давай парня – есть для него работа!» Мама говорит: «Забирай!» Он определил меня в кузню – меха качать, чтобы горно разжигать. Уголь горит – надымишь, бывало. Самому-то дышать нечем. Кузнец был мужчина – вернулся с фронта по ранению. Классный был мастер! Ведь тогда не было ни сварки, ни слесарки, токарки… Все делалось в кузне. Допустим - обручи к тележным колесам. Листовой металл у него был – привозили, значит. Колеса деревянные к телеге нестандартные. Обруч-шина изготавливался на конкретное колесо. Отрубит полосу нужной длины – обтянет колесо. Шатуны к жаткам нередко ломались. Варил их кузнечной сваркой. Я качаю меха - два куска металла разогреваются в горне докрасна, потом он накладывает один на другой, и молотком стучит. Так металл сваривается. Сегменты отлетали от ножей жатки и лобогрейки – клепал их, точил. Уж не знаю – какой там напильник у него был. Уже после войны привезли ему ручной наждак. А тут - привезут плуг - лемеха отвалились – ремонтирует. Тяжи к телегам… И крепеж делал - болты, гайки ковал, метчиками и лерками нарезал резьбы. Пруток какой-то железный был у него для болтов. А нет прутка подходящего – берет потолще, разогревает в горне, и молотком прогоняет через отверстие нужного диаметра – калибрует. Потом нарезает леркой резьбу. Так же и гайки делал – разогреет кусок металла, пробьет отверстие, нарезает в нем резьбу метчиком. Уникальный кузнец был! Насмотрелся я много на его работу. Давал он мне молоточком постучать для забавы, но моя работа была – качать меха.
Беженцы
В 41 году пришли к нам несколько семей беженцев из Смоленска - тоже вклад внесли в работу колхоза. Расселили их по домам – какие побольше. У нас домик маленький – к нам не подселили. Некоторые из них так у нас и остались. Их и после войны продолжали звать беженцами. Можно было услышать – Анька-эвакуированная, Машка-эвакуированная… Но большая часть уехали, как только Смоленск освободили.
Зима 41-го и гнилая картошка
Все знают, особенно немцы, что эта зима была очень морозная. Даже колодцы замерзали. Кур держали дома в подпечке. А мы – дети, и бабушка фактически на печке жили. Зимой 41-го начался голод. Конечно, не такой голод, как в Ленинграде. Картошка была. Но хлеб пекли – пшеничной или ржаной муки не больше 50%. Добавляли чаще всего картошку. Помню – два ведра мама намоет картошки, и мы на терке трем. А она потом добавляет натертую картошку в тесто. И до 50-го года мы не пекли «чистый» хлеб. Только с наполнителем каким-то. Я в 50-м году поехал в Воскресенск в ремесленное поступать – с собой в дорогу взял такой же хлеб наполовину с картошкой. Голодное время 42-го перешло с 41-го. И мы, и вся Россия запомнили с этого года лепешки из гнилого мороженого картофеля. Овощехранилищ, как сейчас, не было. Картошку хранили в погребах. А какая в погреб не помещалась - в ямах. Обычная яма в земле, засыпанная, сверху – шалашик. И семенную картошку тоже до весны засыпали в ямы. Но в необычно сильные морозы этой зимы картошка в ямах сверху померзла. По весне – погнила. Это и у нас в деревне, и сколько я поездил потом шофером по всей России – спрашивал иной раз – везде так. Эту гнилую картошку терли в крахмал и пекли лепешки.
Банды дезертиров
Новостей мы почти не знали – радио нет, газеты не доходят. Но в 42-м году народ как-то вдохновился. Притерпелись. Но тут появились дезертиры, стали безобразничать. Воровали у крестьян овец. И вот через три дома от нас жил один дедушка – у него было ружьё. И с ним его взрослый сын – он на фронте не был, а был, видимо, в милиции. Помню, мы раз с мальчишками пришли к ним. А этот сын – Николай Иванович – сидел за столом, патрончики на столе стояли, баночка – с маслом, наверное. И он вот так крутил барабан нагана – мне запомнилось. И потом однажды дезертиры на них может даже специально пошли. Началась стрельба. Дезертиры снаружи, - эти из избы отстреливались. Отбились они. Председателем сельсовета был пришедший с войны раненный офицер – Михаил Михайлович Абрамов. Дезертиры зажгли его двор. И в огонь заложили видимо, небольшие снаряды или минометные мины. Начало взрываться. Народ сбежался тушить – он разгонял, чтобы не побило осколками. Двор сгорел полностью. Приехал начальник милиции. Двоих арестовал – видно знал, кого, и где находятся. Привел в сельсовет. А до района ехать километров 15-20 на лошади, дело к вечеру. Он их связал, посадил в угол. Он сидел за столом, на столе лампа керосиновая засвечена… А друзья тех дезертиров через окно его застрелили. После этого пришла группа к нам в деревню – два милиционера, и еще несколько мужчин. И мой дядя к ним присоединился – он только-только пришел с фронта демобилизованный, был ранен в локоть, рука не разгибалась. Ручной пулемет у них был. Подошли к одному дому. Кто-то им сказал, что дезертиры там. Вызвали из дома девушку, что там жила, и её стариков. Они сказали, что дома больше никого нет. Прошили из пулемета соломенную крышу. Там действительно никого не оказалось. Но после этого о дезертирах у нас ничего не было слышно, и всё баловство прекратилось.
Новая корова
В 42 году получилась интересная вещь. Коровы-то у нас не было, как весной 41-го продали. И пришел к нам Василий Ильич – очень хороший старичок. Он нам много помогал. Лапти нам, да и всей деревне плел. Вся деревня в лаптях ходила. Мне двое лаптей сплел. Как пахать начали – где-то на месяц пары лаптей хватало. На пахоте – в лаптях лучше, чем в сапогах. Земля на каблуки не набивается. И вот он пришел к нашей матери, говорит: «У тебя овцы есть? Есть! Давай трех ягнят – обменяем в соседней деревне на телочку. Через два года – с коровой будете!» Спасибо, царствие теперь ему небесное! Ушел с ягнятами, вернулся с телочкой маленькой. Тарёнка её звали. Как мы на неё радовались! Он для нас была – как светлое будущее. А растили её – бегали к ней, со своего стола корочки и всякие очистки таскали. Любовались ею, холили, гладили – она, как кошка к нам ластилась. В 43-м огулялась, в 44-м отелилась, и мы – с молоком.
1943 год
В 43-м жизнь стала немножко улучшаться. Мы немножко подросли – стали матери помогать. Подросли – это мне восемь, младшим – шесть и четыре. Много работы было на личном огороде. 50 соток у нас было. Мы там сеяли рожь, просо, коноплю, сажали картошку, пололи огород, все делали. Еще в 43 году мы увидели «студебеккеры». Две машины в наш колхоз прислали на уборочную – картошку возить.
Учеба и игры
У нас был сарай для хранения зерна. Всю войну он был пустой, и мы там с ребятней собирались – человек 15-20. И эвакуированные тоже. Играли там, озоровали. Сейчас дети в хоккей играют, а мы луночку выкопаем, и какую-нибудь банку консервную палками в эту лунку загоняем. В школу пошел – дали один карандаш. Ни бумаги, ни тетради, ни книжки. Десять палочек для счета сам нарезал. Тяжелая учеба была. Мать раз где-то бумаги достала, помню. А так – на газетах писали. Торф сырой, топится плохо, - в варежках писали. Потом, когда стали чернилами писать – чернила замерзали в чернильнице. Непроливайки у нас были. Берёшь её в руку, зажмешь в кулаке, чтобы не замерзла, и пишешь. Очень любил читать. К шестому классу прочел все книжки в школьной библиотеке, и во всей деревне – у кого были в доме книги, все прочитал.
Военнопленные и 44-й год
В 44-м году мимо Хуторовки газопровод копали «Саратов-Москва». Он до сих пор функционирует. Трубы клали 400 или 500 миллиметров. Работали там пленные прибалтийцы. Уже взрослым я ездил-путешествовал, и побывал с экскурсиями в бывших концлагерях… В Кременчуге мы получали машины – КРАЗы. И там был мемориал - концлагерь, в котором погибли сто тысяч. Немцы не кормили. Не менее страшный - Саласпилс. Дети там погублены, взрослые… Двое воскресенских через него прошли – Тимофей Васильевич Кочуров – я с ним потом работал. И, говорят, что там же был Лев Аронович Дондыш. Они вернулись живыми. Но я видел стволы деревьев в Саласпилсе, снизу на уровне человеческого роста тоньше, чем вверху. Люди от голода грызли стволы деревьев. А у нас недалеко от Хуторовки в 44-м году сделали лагерь военнопленных для строительства газопровода. Пригнали в него прибалтийцев. Они начали рыть траншеи, варить и укладывать трубы… Но их пускали гулять. Они приходили в деревню – меняли селедку из своих пайков на картошку и другие продукты. Просто просили покушать. Одного, помню, мама угостила пшенкой с тыквой. Он ещё спрашивал – с чем эта каша. Мама ему объясняла, что вот такая тыква у нас растет. Но дядя мой, и другие, кто вернулся с войны, ругали нас, что мы их кормим. Считали, что они не заслуживают жалости. 44 год – я уже большой, мне девять лет. Уже начал снопы возить. Поднять-то сноп я еще не могу. Мы запрягали лошадей, подъезжали к копне. Женщины нам снопы покладут – полторы копны, вроде бы, нам клали. Подвозим к скирду, здесь опять женщины вилами перекидывают на скирд. А еще навоз вывозили с конного двора. Запрягаешь пару лошадей в большую тачку. На ней закреплен ящик-короб на оси. Ось – ниже центра тяжести. Женщины накладывают навоз – вывозим в поле. Там качнул короб, освободил путы фиксирующие. Короб поворачивается – навоз вывалился. Короб и пустой тяжелый – одному мальчишке не поднять. А то и вдвоем не поднимали. Возвращаемся – он по земле скребет. Такая работа была у мальчишек 9-10 лет.
Табак
Табаку очень много тогда сажали – табак нужен был. Отливали его, когда всходил – бочками возили воду. Только посадят – два раза в день надо поливать. Вырастет – собирали потом, сушили под потолком… Мать листву обирала, потом коренюшки резала, в ступе толкла. Через решето высевала пыль, перемешивала с мятой листвой, и мешка два-три этой махорки сдавала государству. И на станцию ходила – продавала стаканами. Махорку носила туда и семечки. А на Куйбышев санитарные поезда шли. Поезд останавливается, выходит медсестра, спрашивает: «Сколько в мешочке?» - «10 стаканов». Берет мешочек, уносит в вагон, там высыпает и возвращает мешочек и деньги – 100 рублей.
Сорок пятый и другие годы
45,46,47 годы – голод страшный. 46 год неурожайный. Картошка не уродилась. Хлеба тоже мало. Картошки нет – мать лебеду в хлеб подмешивала. Я раз наелся этой лебеды. Меня рвало этой зеленью… А отцу… мать снимала с потолка старые овечьи шкуры, опаливала их, резала мелко, как лапшу – там на коже ещё какие-то жирочки остаются – варила долго-долго в русской печке ему суп. И нам это не давала – только ему, потому что ему далеко ходить на работу. Но картошки все-таки немного было. И она нас спасала. В мундирчиках мать сварит – это второе. А воду, в которой эта картошка сварена – не выливает. Пару картофелин разомнет в ней, сметанки добавит – это супчик… Я до сих пор это люблю и иногда себе делаю.
Про одежду
Всю войну и после войны мы ходили в домотканой одежде. Растили коноплю, косили, трепали, сучили из неё нитки. Заносили в дом станок специальный, устанавливали на всю комнату. И ткали холстину - такая полоса ткани сантиметров 60 шириной. Из этого холста шили одежду. В ней и ходили. Купить готовую одежду было негде и не на что. Осенью 45-го, помню, мать с отцом съездили в Моршанск, привезли мне обнову – резиновые сапоги. Взяли последнюю пару – оба на правую ногу. Такие, почему-то, остались в магазине, других не оказалось. Носил и радовался.
Без нытья и роптания!
И обязательно скажу – на протяжении всей войны, несмотря на голод, тяжелый труд, невероятно трудную жизнь, роптания у населения не было. Говорили только: «Когда этого фашиста убьют! Когда он там подохнет!» А жаловаться или обижаться на Советскую власть, на жизнь – такого не было. И воровства не было. Мать работала на току круглый год – за все время только раз пшеницы в кармане принесла – нам кашу сварить. Ну, тут не только сознательность, но и контроль. За килограмм зерна можно было получить три года. Сосед наш приехал с войны раненый – назначили бригадиром. Они втроем украли по шесть мешков – получили по семь лет.
Как уехал из деревни
А как я оказался в Воскресенске – кто-то из наших разнюхал про Воскресенское ремесленное училище. И с 1947 года наши ребята начали уезжать сюда. У нас в деревне ни надеть, ни обуть ничего нет. А они приезжают на каникулы в суконной форме, сатиновая рубашка голубенькая, в полуботиночках, рассказывают, как в городе в кино ходят!.. В 50-м году и я решил уехать в Воскресенск. Пришел к председателю колхоза за справкой, что отпускает. А он не дает! Но там оказался прежний председатель – Михаил Михайлович. Он этому говорит: «Твой сын уже закончил там ремесленное. Что же ты – своего отпустил, а этого не отпускаешь?» Так в 1950 году я поступил в Воскресенское ремесленное училище. А, как мы туда в лаптях приехали, как учился и работал потом в кислоте, как ушел в армию и служил под Ленинградом и что там узнал про бои и про блокаду, как работал всю жизнь шофёром – потом расскажу.
Войну мы встретили в Луге, где папа снял на лето дачу. Это 138 километров на юго-запад от Ленинграда, как раз в сторону немцев. Конечно же, войны мы не ожидали. Уехали мы туда в конце мая. 15 июня сестренке Лиле исполнился год, она уже ходила. Мне – семь. Я её водил за ручку. Было воскресенье. Утром мы с мамой отправились на базар. Возвращаемся – на перекрестке перед столбом с репродуктором толпа. Все слушают выступление Молотова.
Буквально через месяц мы эту войну «понюхали». Начались бомбежки, артобстрелы… На улице полно военных… У меня про это есть стихи. Прочту отрывок.
Летом сорок первого решили, Что мы в Луге будем отдыхать. Папа снял там дачу. Мы в ней жили… Если б знать нам, если б только знать… Рёв сирен, бомбёжки, артобстрелы, - Вижу я, как будто наяву. Лилечку пытаюсь неумело Спрятать в щель, отрытую в саду. Как от немцев вырваться успели Ночью под бомбёжкой и стрельбой? Вот вокзал «Варшавский». Неужели Живы мы, приехали домой?
Из Луги в Ленинград мы уехали буквально на последнем поезде.
В Ленинграде мама сразу пошла работать в швейное ателье – тогда вышло постановление правительства, что все трудоспособные должны работать. В ателье они шили ватники, бушлаты, рукавицы – всё для фронта.
Папа работал на заводе заместителем начальника цеха. Август, наверное, был, когда его призвали. На фронт он ушел командиром пехотного взвода. В конце октября он получил первое ранение. Мама отправила меня к своей сестре, а сама каждый день после работы отправлялась к отцу в госпиталь. Лилечка была в круглосуточных яслях, и мы её не видели до весны.
Госпиталь вторым стал маме домом: Муж – работа – муж, так и жила. Сколько дней? Да две недели ровно Жил тогда у тёти Сони я.
Второй раз его ранили весной 42-го. Мы жили на Васильевском острове. В «Меньшиковском дворце» был госпиталь – в семи минутах ходьбы от нашего дома. И мама меня туда повела.
Плохо помню эту встречу с папой. Слезы, стоны крики, толкотня, Кровь, бинты, на костылях солдаты, Ругань, непечатные слова…
В 1 класс я пошел весной 42-го в Ленинграде. Всю зиму школы не работали – не было освещения, отопления, водоснабжения и канализации. А весной нас собрали в первом классе. Но я уже бегло читал, и мне было скучно, когда весь класс хором учил алфавит. Писать учиться – да – там начал. Потому что сам научился не столько писать, сколько рисовать печатные буквы. И запомнился мне томик Крылова.
«Крылов запомнился мне. Дело было в мае, Я с книжкой вышел на «Большой» и сел читать И вдруг мужчина подошёл и предлагает Мне эту книжку интересную - продать. Я молчу, растерян и не знаю, Что ответить. Он же достаёт Чёрствый хлеб. Кусок. И улыбаясь Мне протягивает чуть не прямо в рот. Дрогнул я, недолго упирался. Он ушёл, а я меж двух огней: Счастье - вкусом хлеба наслаждался, Горе - жаль Крылова, хоть убей».
У мамы была рабочая карточка. С конца ноября её полагалось 250 граммов хлеба. И мои 125 граммов на детскую карточку.
Мама вечером приходила с работы – приносила паек. Я был доходягой. Но был поражен, когда одноклассник поделился радостью, что его мама умерла, а её хлебные карточки остались. Поступки и мысли людей, медленно умирающих от ужасающего голода нельзя оценивать обычными мерками. Но вот эту радость своего одноклассника я не смог принять и тогда.
Что там дальше было? Хватит стона! К нам пришло спасение – весна! Только снег сошёл – на всех газонах Из земли проклюнулась трава. Мама её как-то отбирала, Стригла ножницами и – домой, Жарила с касторкой. Мне давала. И я ел. И запивал водой.
Лиля была в круглосуточных яслях. Их там кормили, если можно так сказать. Когда мы перед эвакуацией её забрали, она уже не могла ни ходить, ни говорить… Была – как плеть. Мы её забрали в последний день – сегодня вечером надо на поезд, и мы её взяли. Ещё бы чуть-чуть, и её саму бы съели. Это метафора, преувеличение, но, возможно, не слишком сильное преувеличение.
Сейчас опубликованы документальные свидетельства случаев канибализма в блокадном Ленинграде. А тогда об этом говорили, не слишком удивлялясь. Это сейчас мы поражаемся. А тогда… Голод отупляет.
В коммуналке нас было 12 семей. И вот представьте – ни воды, ни света, ни отопления… Печами-буржуйками обеспечили всех централизовано. Их изготавливали на заводе, может быть и не на одном заводе, и раздавали населению. Топили мебелью. Собирали деревяшки на улице, тащили что-то из разрушенных бомбежками и артобстрелами домов. Помню, как разбирали дома паркет и топили им «буржуйку».
Эвакуация
А летом 42 года нас эвакуировали. Единственный был узкий коридор к берегу Ладоги, простреливаемый, шириной два километра примерно. Привезли к берегу.
«На Ладоге штормит. Плывет корабль. На палубе стоят зенитки в ряд. А рядом чемоданы, дети, бабы. Они все покидают Ленинград. Как вдруг – беда! Откуда не возьмись Далёкий гул фашистских самолётов. Сирена заревела. В тот же миг Команды зазвучали. Топот, крик. И вот уже зенитные расчёты Ведут огонь… А самолёт ревёт, Свист бомб, разрывы, детский плач и рёв. Недолго длился бой, минут пятнадцать. Для пассажиров – вечность. Дикий страх Сковал людей, им тут бы в землю вжаться, Но лишь вода кругом. И на руках Детишки малые. А рядом - взрывы. Летят осколки, смерть неумолимо Всё ближе, ближе. Немцы нас бомбят И потопить корабль норовят. …Фашистов отогнали. Тишина. И мама принялась … будить меня. Я крепко спал и ничего не видел. Со слов её всё это написал. А мама удивлялась: «Как ты спал?»
Потом – поезд. Целый месяц мы в теплушке ехали в Сибирь. Каждые 20-30 минут останавливались – пропускали встречные поезда на фронт. Обычно утром на станции к вагонам подавали горячую похлебку. Иногда это была фактически вода. Днем выдавали сухой паек. Но мы все страдали диареей – пищеварительная система после длительного голода плохо справлялась с пищей. Поэтому, как только остановка, благо они были частыми, мы все либо бежали в кусты, либо лезли под вагоны. Было не до приличий.
В Сибири
Приехали в Кемеровскую область. Три дня жили на станции Тяжин – ждали, когда нас заберут в назначенную нам для размещения деревню. Дорог – нет. Только просека. Приехали за нами на станцию подводы.
Деревня называлась Воскресенка. Почти полсотни стареньких домов. Была там школа, в ней библиотека, Клуб, пара сотен баб и стариков. Начальство: сельсовет и председатель - Владимир Недосекин (кличка – «батя»), Большая пасека, конюшни две, Свинарник, птичник, ферма на реке. Я не могу не вспомнить удивленья У местных жителей, когда они Узнали вдруг, что (Боже, сохрани!) Приехали какие-то… евреи. И посмотреть на них все к маме шли, (Тем более, к портнихе). Ей несли Любые тряпки, старые одежды, Пальто и платья, нижнее бельё. Всё рваное. Несли его с надеждой: Починит мама, либо перешьёт. Купить одежду было невозможно, Но сшить чего-то – очень даже можно.
Вокруг деревни – тайга, поля… Речка Воскресенка. Ни телефона, ни электричества, ни радиоточки в деревне не было. Почту привозили со станции два раза в месяц. В Воскресенку я приехал доходягой. Примерно за месяц отъелся.
«Соседи удивлялись на меня, Как целый котелок картошки Съедал один…»
Мама была потомственная портниха. С собой она привезла швейную машинку Зингер. И на этой машинке обшивала весь колхоз. Нового-то ничего не шила – не с чего было. Ни у кого не было и неоткуда было взять отрез ткани. Перешивала, перелицовывала старые вещи. Приносили тряпки старые рваные. Мама из них выкраивала какие-то лоскуты, куски – что-то шила. Расплачивались с ней продуктами. Ниток мама много взяла с собой, а иголка была единственная, и этой иголкой она три года шила всё подряд. Когда обратно уезжали – машинку уже не повезли. Оставили там. А туда ехали – отлично помню, что восемь мест багажа у нас было, включая машинку. Чемоданы, мешки…
В Воскресенку мы приехали в августе, и меня снова приняли в первый класс. Но, поскольку я бегло читал, писать скоро научился, после первого класса перевели сразу в третий.
В то лето в Воскресенке поселились Четыре ленинградские семьи. И пятая позднее появилась - Немецкая, с Поволжья. Только им В отличие от нас, жилья не дали. Они не то, что жили – выживали, В сарае, на отшибе, без еды. (Не дай нам Бог, хлебнуть такой беды.) К тому же, мать детей – глава семейства На русском языке – ни в зуб ногой. И так случилось, с просьбою любой Она шла к маме со своим немецким. Ей мама помогала, как могла… Всё бесполезно… Сгинула семья. Не скрою, мне их очень жалко было… Однажды немка к маме привела Сыночка своего и попросила Устроить в школу. Мама с ней пошла К соседу Недосекину. Тот долго Искал предлог, но, видя, нет предлога, Что б немке отказать, он порешил: «Скажи учителям, я разрешил». И сын учился в том же первом классе, В котором был и я. Но вдруг пропал. Его никто, конечно, не искал. Нашёлся сам… Конец их был ужасен… От голода они лишились сил… Зимой замёрзли. (Господи, прости!)…
Победа
Уже говорил, что связь с внешним миром у нас там была раз в две недели. Потому о Победе мы узнали с запозданием:
Немедленно всех в школу вызывают. Зачем? И мы с друзьями все гадаем: Какие ещё срочные дела? «Что?», «Как?» Победа к нам пришла! Нет, не пришла - ворвалась и взорвалась! Учительница целовала нас И строила по парам каждый класс, Вот, наконец, со всеми разобралась, «Ты – знамя понесёшь, ты – барабан, Вперёд, за мной!» А где–то, уж баян Наяривает. Бабы выбегают, Смеются, плачут, песни голосят, Друг друга все с победой поздравляют. И - самогонку пьют! И поросят Собрались резать. В клубе будет праздник! Сегодня двадцать третье мая!... Разве Девятого окончилась война!? Как долго к нам в деревню почта шла...»
С Победой – сразу стали думать, как возвращаться домой. Нужно было, чтобы нас кто-то вызвал официально. Бумага от родственников - вызов – заверенный властью, райсоветом.
От маминого брата пришла из Ленинграда такая бумага. Нам разрешили ехать. На лошади мой друг и одноклассник отвез нас в Тяжин. Довез до станции, переночевал с нами на вокзале, и утром поехал обратно. Сейчас представить такое – 11-летний мальчик на телеге 30 километров один по тайге… А тогда – в порядке вещей… И я умел запрягать лошадь. Взять лошадь под уздцы, завести её в оглобли, упряжь надеть на неё… Только у меня не хватало сил стянуть супонью хомут.
А мы на станции ждали теплушку. Погрузились, и недели две, как не больше, ехали в Ленинград.
Вернулись – мама пошла работать в ателье. Жили мы небогато, прямо скажем, - голодно. Поэтому после 7 класса я пошел работать на часовой завод. Два года работал учеником, учился в вечерней школе. На третий год мне присвоили 4 разряд. Но впервые после Победы я досыта наелся только в армии, когда после окончания вечерней школы поступил в Артиллерийское военное техническое училище. Дальше – служба, военная академия, ещё служба, работа «на оборонку», развал страны… - но это уже другая история.
А стихи начал писать только лет в 50. Сестра попросила рассказать о своем и её детстве, о блокаде, о войне, о том, чего она не могла запомнить в силу малого возраста - ответил ей стихами.
***
Рассказал - Семен Беляев. Записал - Виктор Гладков. В текст включены фрагменты поэмы Семена Беляева "Ленинградская блокада".
Рассказал сын фронтовика Александр Васильевич Курилкин 1935 года рождения.
Моего отца звали Василий Андреевич Курилкин. Жили мы в деревне Хуторовка Муравлянского района Рязанской области. В семье было шесть человек – отец с матерью, бабушка и трое детей, из которых я – старший. Весной 1941 года отец продал корову, чтобы выучиться на шофера. Обучение было платным. Что такое для деревенской семьи с детьми лишиться коровы – на это трудно решиться. Но, видимо, дело того стоило. Стать водителем для колхозника с трехклассным образованием тогда было, как мы назовем теперь – социальным лифтом.
Отец прошел в Моршанске обучение, получил удостоверение «Водитель-стажер». И начал стажировку в организации «Райторф». Места у нас степные. И все организации отапливались торфом. Для населения выделялись участки, где жители сами копали себе торф, сушили его и потом вывозили.
Началась война
22 июня 41 года запомнилось мне сильной грозой, от которой загорелся дом напротив. Крыши у всех были соломенные. И на пожар сбежались люди, которых перед этим собрали в сельсовете объявить о начале войны. Телефон и тарелка радиовещания были только в сельсовете, размещенным в соседней большой деревне в полутора километрах от нашей Хуторовки. Прибежали они, и мама сказала: «Война!»
Через два дня отцу пришла повестка – явиться 27.06.41 в райвоенкомат. Я с соседской девочкой, которая была двумя годами старше, понесли повестку отцу в «Райторф». Он сразу рассчитался, пришел домой… Торф на отопление не заготавливали ещё в эти дни – вода недостаточно спала. Так отец, чтобы обеспечить нам тепло на зиму, срубил шесть ветел, что росли возле дома, напилил и наколол нам дрова на зиму, и ушел на войну. Уже годах в 70-х расспросил его обо всем.
Прибыли они мобилизованные в Ряжск. Их построили. Скомандовали шоферам и трактористам выйти из строя. Отец вышел – показал удостоверение стажера. Его сразу привели к фотографу, и в этот же день выдали удостоверение шофера. Потом – Москва, Алабино, где формировался полк реактивных минометов «Катюша». Назначили его водителем полуторки – не с реактивной установкой, а машины обеспечения. Из Алабино он написал домой: «Голодно! Если можете, - пришлите посылку. Хоть сухарей…».
Мама сходила в правление – там выделяли хлеб семьям красноармейцев. Дали хлеб, мама насушила, отправила посылку, потом – ещё и еще. Всего отправила четыре посылки. Но получил он только первую – попал в окружение. Письма от него шли сначала. В октябре – прекратились.
В окружении
В первой половине октября сформировали из них колонну с воинским имуществом и отправили под Смоленск. Везли обмундирование, продукты, боеприпасы, перевязочные средства и лекарства. Навстречу – беженцы. На подводах и пешком, с узлами, детьми, с колясками и тележками – кто как. И красноармейцы идут – кто с винтовками, кто безоружный, кто раненый… И машинами раненых везут. Приехали на место, разгрузились где-то в леске… Прилетел «немец», отбомбил, и сидят они в этом лесу метрах в 150 от дороги – как понимаю, это было Варшавское шоссе, - а по шоссе пошли уже немцы. Танки, артиллерия, пехота, обозы и грузовики… Немцы знали, что в лесу окруженцы, и, один танк по эту сторону дороги, другой – на той стороне, ездили вдоль обочины взад-вперед, и временами постреливали из пулеметов по опушке.
День, так прошел, второй, неделя… – стало незаметно командирского состава… Я читал книгу про эти события, в которой говорилось, что из окружения в первую очередь выводили командный состав.
Тут им поступила чья-то команда – сжигать машины. Сожгли. И вот, - отец рассказывал – лежит он на опушке, смотрит на дорогу. И подползает один парень, говорит: «Пойдем в плен сдаваться!» Отец ответил: «Нет! В плен – не пойду». Тот отползает, отец слышит шорох, а потом – какой-то шлепок и тишина. Отец оглядывается – тот лежит с дыркой во лбу. И выстрела-то отец не слышал. Тот, видимо, поднялся, и поймал шальную пулю.
Ещё неделя прошла – ночи холодные стали… Однажды утром появился у них какой-то человек. Бросалась в глаза его, как отец сказал, «новая одежда». У них-то у всех обмундирование от лазания по лесу было грязное, изношенное. А этот – в чистой новой форме или в гражданском – отец не пояснил – и с планшеткой, а потом оказалось, что компас у него был, фонарь… И он говорит: «Желающие выйти из окружения сегодня вечером собирайтесь на этой поляне. Мы, как хорошо стемнеет, накопимся перед дорогой, сделаем рывок через неё. За дорогой – тоже лес. И я всех вас выведу к своим. При себе иметь оружие и военное имущество». Держался он уверенно. Вызывал доверие, подсознательное желание слушаться.
У отца был только противогаз. Как стемнело – собрались на поляне. Пришел тот человек – привел ещё людей. Он, значит, по всему лесу собирал. Сгруппировались поближе к дороге, сделали рывок через неё, бежали минут сорок лесом, потом на просеке остановились, собрались. Группа большая – человек 150, или больше. Повел он их дальше. К утру вышли к лесничеству. Здесь, похоже, их ждали. Были приготовлены продукты. Подкрепились картошкой, чаем, сухари были…
Шли до Москвы больше двух недель. Ночевали в ригах, сараях каких-то, на скотных дворах. Питались колхозными продуктами. Где-то картошку им варили. А в одном колхозе годовалую телку зарезали. Телку съели сразу всю. Правда, отец там противогаз выкинул, и немножко мяса положил в противогазную сумку. Позже сварили, съели. Некоторые местные жители относились к обросшим и грязным окруженцам скептически: «Бежите?». Отец и другие отвечали: «Мы же вернемся». А те снова: «Ну, да… вы вернетесь…»
Привел этот товарищ их в Москву, в какой-то клуб, и передал кому-то. Они разместились в этой импровизированной казарме. Отец вышел из клуба, смотрит – стоит машина. По номерам – с их полка. Подошел к сержанту в клубе – так и так, там стоит машина с нашего полка. Сержант – к лейтенанту. Тот приказывает сержанту привести старшего – кто там есть с машиной. Сержант привел. Ваш? – Наш! – Забирай! Так отец вернулся в полк. Никаких проверок, ничего…
И тут я сейчас сделаю небольшое отступление – расскажу от себя. Раз в одной компании, в которой не всех знал, шел разговор о войне, и я рассказал эту историю. А один там был узбек немного помладше меня, он заметно удивлялся, волновался во время моего рассказа. Потом отвел меня в сторонку, говорит: «Вот, что вы сейчас рассказывали, про окружение, рывок через дорогу, выход в Москву и размещение в клубе – мне отец то же самое рассказывал. Он в 30-х годах закончил военное училище. Был офицер. И, как вы сейчас рассказывали, слово в слово, выводил людей из окружения под Ельней». И я с этим узбеком не договорил тогда. И до сих пор жалею, что не взял его адрес, не расспросил подробнее… Пытался потом найти его – не получилось. Но это ещё не все. Попалась мне однажды книга о войне «Невидимый фронт». Составлена она из отдельных случаев, эпизодов. Автор – бывший сотрудник НКВД. И, когда он описывает, как сотрудники НКВД забрасывались в партизанские отряды, откуда потом вывозили обозами через линию фронта раненых, детей и женщин.. – автор между прочим говорит: «Я сам более пяти раз пересекал линию фронта под Ельней, выводя группы окруженцев». Может быть, автор этой книги и вывел из окружения моего отца. Ещё вероятнее, что НКВД посылал десятки своих офицеров за линию фронта, с целью организовывать и возглавлять выход окруженцев к своим. Не допустить их напрасной гибели или попадания в плен. А как наши там в немецком плену «выживали» в кавычках, мы все знаем. Поэтому, я преклоняюсь перед этим офицером, и перед всеми остальными, которые выводили окруженцев.
Фронтовые дороги
А у отца дороги потом лежали… Он называл Юхнов, Старая Русса, Можайск, Калинин, Сталинград… Про Сталинград он тяжело вспоминал. Когда много было погибших, копали длинный ров, и с одной стороны сваливали, как придется, немцев, а с другой – укладывали бережно рядком наших бойцов. Это его слова. Ещё случай рассказывал… на передовой выбьют батальон или полк – приходят новые. Тех, что остались – отводят, этих – в их окопы. В лощине – там их называют «балки» - собрались, те, что прибыли, тут воздушный налет, и очень хорошо отбомбились – почти всех положили. Вошь там очень страшная была. На это и немцы жаловались. У наших ещё и холера там начиналась – вовремя остановили. Один раз – отец говорит – туманно, решили «вшей пожарить». Бочку на костер. Внутрь прутки, на них одежду разложили, - а тут туман разошелся, немец прилетел. Начал бомбить. Все – кто куда. Кто одетый, кто голый. Разбили немцы 11 машин. Но буквально на следующий день пригнали новые из резерва.
Про Белоруссию он рассказывал. После 42 года отец чаще всего возил разведку. Что это значит для полка «Катюш»? - Если где-то надо произвести стрельбу, к нему машину садится офицер, они едут, определяют площадку, откуда по намеченным площадям можно ударить, и чтобы там были условия для скрытного быстрого развертывания, и ещё более быстрого отхода после залпа. Чтобы не попасть под ответный артиллерийский огонь .
И едут они по лесной дороге, то ли карта была неверная, то ли офицер чего перепутал, или обстановка изменилась, о чем офицер не знал, но вдруг буквально в десяти метрах перед машиной из кустарника выскочили немцы с винтовками. Отец газанул на них – они назад в кусты. Немцы окрыли вслед огонь, изрешетили кузов, и прострелили колеса задние. Хорошо, что дорога через 10-15 метров поворачивала, и прицельная стрельбы была недолгой. Это был ЗИС-5. У него на ведущем заднем мосту спаренные колеса.. Внешние были прострелены, но до своих они все-таки смогли доехать.
Ещё был случай. Привез какой-то груз на передовую. Вышел из кабины – щелк, чиркануло по волосам. Кричат ему: «Ложись! Снайпер!» Упал на землю – ему кричат, что двоих уже убило. Лежал дотемна. Ночью машину разгрузили.
После Победы
Победу отец встретил в Кенигсберге. Уже после победы очень много пришлось ездить. Как не больше, чем во время боевых действий. И в Германию катался, и куда ни пошлют. Из-за этого и «на губу» попал. Мотался из рейса в рейс, и в очередной раз вернулся в расположение, ему на завтра новое предписание. Он возмутился: «Что всё я да я?! Других шоферов, что ли, нету?!» Какой-то командир говорит: «Отведите его на губу!». Отвели его в подвал, принесли матрац, еды нанесли… Закрыли… Наелся, выспался… назавтра, уже ближе к обеду, приходят:
- Выспался?
- Выспался!
- Поехали?
- Поехали!
А в июле 45-го построили личный состав: «Кто желает ехать в Польшу на уборку урожая?» Отец же крестьянин. Вызвался. Поехал в Штеттин. Работал он на молотилке. Подавал в неё снопы. Поляки все нормально к русским относились, кроме одной женщины. Та была очень злая на русских. Отец сказал: «Буквально загрызть готова». Другие объяснили, что её муж воевал на стороне немцев и погиб. В октябре отец вернулся с уборочной в полк, и оказалось, что его призыв уже демобилизован, и сформированный поезд на Москву уже ушел. Отец в штабе: «Как же мне-то теперь?» Начштаба говорит: «Отправьте его с киевским поездом. А там он доберется».
Ещё про Победу
В нашу школу прискакал нарочный – посыльный с сельсовета. И сказал: «Ребята! Скачите в поля, собирайте народ. Война кончилась!»
Какие тут уроки! Мы бегом на конюшню. Поразбирали коней. И охлюпкой – без седел, конечно – поскакали в поля. На лошадях-то мы лет с трех катались все. Лошадей у нас в деревне было сотни полторы. Хотя, как война началась, 20 или 30 отдали в армию.
И вот все собрались на конном дворе. Вся деревня. Из них только два мужчины. Один – по возрасту не ушел на фронт, второй – комиссован по ранению. Сняли с петель ворота, положили на телегу – общий стол. Принесли люди у кого что было еды. Самогонка, конечно – у нас ее гнали из сахарной свеклы. Много плакали. Потом пошли по деревне с песнями, с плясками. Музыка – печная заслонка и ножом по ней стучали.
Отец вернулся домой 27 октября 1945 года. Работал шофером. Награжден медалями «За боевые заслуги», «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией». Вручили их ему уже после войны. Была у него еще какая-то бумага, справка, что награжден медалью «За оборону Москвы». Он отдал её в военкомат, но она потерялась, и нет этой медали. Я запрашивал в Подольском архиве – ответ был какой-то несуразный, но отрицательный.
Ушло из деревни человек 60. Почти все – первым военным летом. Первая похоронка пришла в июле. А потом – одна за одной. А после 43 года у нас уже перестали и похоронок бояться. Не на кого стало получать. Всех повыбило. Вернулись всего 15-18 человек. Из них пять шоферов. Остальные – кто после ранения комиссован, а большинство и на самой передовой не воевали. Кто кузнецом был – кузнецы и в армии были нужны. Кто – в обозе, еще где… Большинство же – сразу в окопы на самую передовую, и погибли.
А, как наша деревня войну пережила, как работали и старые и малые на оборону, армию и страну кормили – в следующий раз расскажу.
Иду по парковочной площадке к своей машине. Слышу : - Мужчина! Вы не могли бы мне помочь? Я сейчас буду разворачиваться задним ходом, - посмотрите, пожалуйста, чтобы я чего-нибудь не задела. Я второй день за рулём... - Да, конечно! Только стекло опустите, чтобы меня слышать. Машиночка трогается, и глохнет. И снова... - Девушка! Вы стояночный тормоз выключили? - Ой! Снова забыла про этот ручник. Она стискивает двумя руками рукоять "ручника", толкает его вниз, тщетно давя на кнопку побелевшими от напряжения большими пальцами. С отчаянием восклицает: - Он не опускается! - Отцепитесь от него. Посмотрите на меня. Вы рычаг слегка вверх потяните, и кнопка легко нажмётся. С нажатой кнопкой опускайте. - Я так и делаю!!! Она не нажима... Ой! Вы гений!
- Алло, Виктор, здравствуй… Я тебе не говорила… У моей мамы тоже инсульт. Почти тогда же, как и у твоей… Я просто не говорила… Она там же лежала… Но я не поэтому звоню...
- Погоди! Ты выходила из палаты своей мамы, и заходила в палату к моей? Мы там встречались… И ты молчала о своей беде?.. А как её состояние?
- Не очень… Я не об этом хочу рассказать… Маму выписали… то есть не выписали, - перевели в паллиативное отделение. И там врач… Напиши про него. Ты пишешь… люди читают – напиши! Молодой врач Сослан Ахсарбекович… … …
- Алло!
- Да. Я просто…
- Я понимаю. Говори.
- Перевели её туда. Где до этого лежала... Она ни на что не реагировала. А здесь стали делать массаж, ещё что-то… Она стала реагировать, поднимать левую руку, ногу, идти на контакт… Взгляд у неё… Я сейчас оттуда… И я вчера встретилась с этим молодым врачом… … …
- Говори. Плачешь, но рассказывай.
- Мы купили памперсы, пеленки, матрац специальный, а он сказал: «Зачем, - это всё здесь бесплатно!» Он с нами поговорил, обнадежил. Простые добрые слова… Взгляд его… Неравнодушие, понимание, сочувствие… Напиши про него. Добрый, отзывчивый… Он её лечит... Мама моя тоже ветеран труда… На химкомбинате работала… Ей в апреле будет 80. Напиши про врача… Он молодой совсем. Просто поблагодари. Такие люди есть. Прости меня за эти слезы. Напиши про него...
***
Когда тебе тяжело – не надо себя жалеть. Почти наверняка рядом есть люди, которым гораздо труднее, - просто ты о них не знаешь.
А ещё - есть люди, и есть Люди. Есть врачи, и есть Врачи. Они есть.
Сослану Ахсарбековичу Наниеву – низкий поклон. И его родителям – тоже. Они, конечно, гордятся своим сыном, и с полным на то основанием.
Провожал маму в Киев. Привез на Киевский вокзал. Заходим в купе - там супружеская пара возрастом чуть постарше меня. Они вещи уже разложили. Ну, я затаскиваю мамины баулы - её соседи вышли на перрон, чтобы нам не мешать. Мама хмурится - считает, что эти соседи слишком много места заняли своими вещами. Хотя сама столько подарков и гостинцев родне везёт, что "мама не горюй". Я её вещи разместил, вышел на перрон, говорю этим соседям: "Вы, пожалуйста, если что, на маму не сердитесь..." Женщина отвечает: "Даже не волнуйтесь! У меня такая же мама - я все понимаю. Доедем прекрасно!" Я снова ей говорю: "Вы, пожалуйста, сейчас вернетесь в купе, и сразу ей скажите, что у неё сын очень хороший. И завоюете её сердце". Ну, не успел выехать с площади Киевского вокзала, мама звонит: "Сыночек! Мне так повезло с соседями по купе! Такие люди хорошие!.."
Репрессии тридцатых годов сломали миллионы судеб. Истинную боль людей, их горе, не могут отразить цифры статистики. Воспоминания, устные рассказы позволяют понять и почувствовать мрачную для многих действительность тех лет. ...
- Я родилась 28 января в 1926 года в городе Амвросиевка. Нас было трое детей в семье. Мама не работала в связи с инвалидностью «по сердцу». Отец - Михаил Федорович Гончаренко - преподавал математику, физику и астрономию в средней школе. Его уважали коллеги и любили ученики. Семья у нас была благополучная. Отец – выходец из обычной крестьянской семьи, в которой был старшим из девяти детей. Жили они в селе Благодатное недалеко от Амвросиевки. В школе он учился настолько хорошо, что его при царском режиме бесплатно отправили учиться в Ростов в церковно-учительскую семинарию. После окончания семинарии он работал учителем в сельской школе. С началом Первой мировой войны в 1914 году был призван в армию. Как имеющему образование, ему присвоили первый офицерский чин – прапорщик. После революции 1917 года их часть перешла на сторону красных, но какое-то время он провел в лагере, где его проверяли на благонадежность. Проверку он прошел благополучно, его выпустили, и назначили заведующим школой в селе Новоивановка под Амвросиевкой. Он заочно учился и закончил Ворошиловградский учительский институт и одновременно учился в Московском госуниверситете. Я храню его студенческие билеты и зачетные книжки. 1 марта 1938 года его забрали последним из 12 учителей школы. Тогда было ходовое слово – «забрали». Не «арестовали», не «осудили», конечно же, не «репрессировали», а «забрали». Это случилось ночью. Пришли, перетрясли всю квартиру, все его книги, записи… Детям не разрешили вставать с постели… Я была средняя по возрасту, - мне было одиннадцать. После обыска, когда отца уже выводили, мама хотела подойти к нему, обнять, попрощаться, - ей не разрешили. Отец полуобернулся в дверях, сказал ей: «Таня, учи детей!». Это были последние его слова, которые мы слышали. Так мы его потеряли. После его ареста многие школьники переживали за него, и интересовались его судьбой. Житье у нас наступило нищенское. Мама положила все силы, чтобы нас учить. Очень много времени она провела под стенами тюрьмы – хоть что-то о нём узнать, услышать… Никаких известий мы о нем не получали. На наши запросы и обращения либо ответов не было, либо нам отвечали, что он «находится в северных лагерях». Началась война – три раза через нас перекатывался фронт. Жили не в доме, а в степи, чтобы не попасть под снаряды. В оккупации сажали кукурузу – ею выживали. В 1941 году я была в восьмом классе. Когда нас освободили в 1943, - пошла учиться в девятый, потом – в 10 класс. Старший брат погиб на фронте. Я окончила школу с Золотой медалью в 1945 году, и была принята без экзаменов в Днепропетровский мединститут. Студенческие годы тоже были очень трудными. Особенно памятен голодный 1947 год. Весомой поддержкой к скудной стипендии были выплаты за сдачу донорской крови. После института в 1950 году по распределению три года работала в железнодорожной больнице на станции Яр Пермской железной дороги. Потом меня перевели на Донецкую железную дорогу, в большую больницу в Иловайске. Все хирурги в этой больнице были с фронтовым прошлым и, работая с ними, я приобрела бесценный опыт. В Воскресенск перебралась, выйдя замуж. Мой муж Андрей Михайлович Захаров был главным инженером Восцемзавода. Работала во второй городской больнице, в других больницах и поликлиниках. Здесь у нас родился наш единственный сын. Он трагически погиб в зрелом возрасте. У меня есть внук, с которым у меня прекрасные взаимоотношения. Он – врач. Занимается и клинической медициной и научной работой, и я горжусь его успехами. Я продолжаю трудиться по специальности в медкомиссии воскресенского военкомата. С 50-года по сегодняшний день продолжается мой трудовой стаж. Что до информации об отце, то во времена Хрущевской оттепели нам ответили, что он умер в «северных лагерях» от брюшного тифа. Но и это оказалось неправдой. В 90-х годах были открыты новые архивы, и я в Москве получила официальный ответ, что он был расстрелян через полтора месяца после ареста. В справке так и написано – «Причина смерти – расстрел». Состою членом Воскресенской ассоциации жертв политических репрессий, всегда посещаю эти наши печальные митинги, и вспоминаю отца.
Моего деда звали Василий Афансьевич Карнов. Я никогда его не видела, и знаю о его судьбе из рассказов бабушки. Они жили в Рязанской области в деревне Бахметьево, от которой сейчас уже ничего не осталось. В 1936 году, когда его забрали, у них было семеро детей, из которых младшей исполнилось только два года. Бабушка рассказывала, что пришли к ним в дом люди, показали на иконы в Красном углу, лампадку, Евангелие… Сказали: «Снимай сам – отдавай иконы, все остальное, тогда останешься с семьей. Если нет - забираем». Дедушка ответил: «Мои родители верили – как я могу от веры отказаться…» И его увели. Никакой информации о нем семья не имела. Единственное рассказал односельчанин, арестованный вместе с дедушкой. Этот односельчанин был, как говорили в деревне, - «слаб на голову». Его освободили вскоре после ареста. Он и сказал бабушке, что деда отправили куда-то «на Север». Недавно мой сын нашел в интернете «Книгу памяти республики Коми», а в ней информацию, что мой дед, а его прадед расстрелян в 19 декабря 1941 года в Печерском ИТЛ НКВД. Место захоронения неизвестно. После ареста деда у его семьи отняли всё имущество, отобрали и дом, выгнав бабушку с семью детьми на улицу. Бабушка, видимо на нервной почве, обезножела, и дети возили её на санках от деревни к деревне, побираясь и прося пристанища. Дети в движении немножко согревались, а бабушка очень страдала от холода, и просила оставить её на морозе, чтобы отмучиться. Люди подавали, а в пристанище отказывали, боясь репрессий властей за размещение семьи «врага народа». Но одна женщина приютила их. Сказала: «Я вас приму. Что сами едим, то и вы будете». Она и подняла на ноги бабушку – травами и народной медициной. Так спаслись бабушка и её дети – моя мама, её братья и сестры. Я жалею, что не записала и не запомнила имени этой женщины. А теперь спросить не у кого. В церкви я молюсь за всех своих, и за эту женщину – «имя ее Господи веси».
История одной упаковки, рассказанная Даниилом Граниным
Случилось в 60-х или начале 70-х годов Даниил Гранину побывать в Австралии. Читал его путевые заметки больше сорока лет назад, и уже не припоминаю – эта его дичайшая удача была командировкой или турпоездкой. И вот что-то там случилось, что надо идти на официальное какое-то мероприятие, где обязательна белая рубашка, которой у него в чемодане нет. Он, чертыхаясь, пересчитывает нищенские суточные, поминает недобро жену, которая наполнила чемодан лишним барахлом, а такую, как оказалось, необходимую вещь, которых дома в избытке, - не положила. Идёт в супермаркет, который, по тем советским временам, заслуживал отдельной экскурсии, и там, в рубашечном отделе, он получил первый шок от улыбчивого внимания продавцов. Это всё при том, что в советском магазине промтоваров достаточно было сказать, что пришел за белой рубашкой, и тебе надо было бы только назвать размер воротника. После чего тебе вынесли бы эту рубашку, померяли бы линейкой её ворот, и завернули бы в серую (экологичную - теперь мы скажем) оберточную бумагу. А в сиднейском магазине ему предложили перемерять чуть ли не десяток белых рубашек разных фасонов. Гомо советикус до этого предполагал, что рубашки могут различаться лишь цветом. Выбрал он рубашку, по принципу обратной пропорциональости: чем дешевле, - тем лучше. Но самый большой шок он пережил после. Он оплатил покупку. И рубашку ему упаковали. Вот тогда он полностью впал в прострацию… Сразу за дверьми магазина он вытащил рубашку из упаковки и завернул упаковку в рубашку. Вернувшись же потом домой в Москву, он показал домочадцам эту упаковку, как самый диковинный сувенир. И много позже случалось, что принимая гостей, и рассказывая им о поездке в Австралию, он так, вроде между прочим, говорил: "А вот эту рубашку, которая на мне, я купил в Сиднее вот в этой упаковке!" При этом он указывал на сервант, где на самом видном месте, потеснив хрустальные вазочки и салатницы, красовалась пластиковая прозрачная коробочка. Читал я эту его книжку, будучи старшеклассником. Наверняка что-то не буквально сейчас пересказал. Но за суть – ручаюсь!
Вчера в 23-20 началась дискотека из машины, стоящей на разворотной площадке метрах в ста перед нашей многоэтажкой. Ещё громче музыки звучали вопли людей возле машины. Они, видимо, просто общались, вынужденно перекрикивая музыкальные децибелы.
Позвонил через 112 в полицию, сообщил о происходящем.
Дежурный спросил мои ФИО и адрес, записал, поинтересовался - не видно ли мне номер машины. Не видно было, конечно. Он тогда сказал, что мне надо завтра прийти в отделение, написать "Объяснение". Я ответил, что завтра не смогу, потому что взял на завтра донорский отгул, чтобы в первой половине дня переделать кучу личных дел, а потом планирую стать нетрезвым.
Он тогда сказал, что если приду и напишу "Объяснение" во вторник, то ни я, ни он ничего не потеряем. Поговорили мы с ним, когда смотрю в окно - к той музыкальной машине подъехал УАЗ-Патриот с люстрой на крыше, и сразу же из ниоткуда появилась тишина.
Из УАЗа вроде вышел кто-то, через минуту-другую вернулся в свою патрульку, и она уехала. А тишина - осталась. В этой тишине минут через десять уехала и та машина.
Мои вчерашние предположения насчет возможной сегодняшней нетрезвости не подтвердились. Поэтому перед вечером пришел в отделение, где капитан на каком-то бланке изложил с моих слов вчерашние события, и предложил подписать, а если хочу, добавить комментарий.
Я написал, что благодарен им за чуткое отношение к проблемам жителей, и профессиональные действия при поддержании общественного порядка. Слишком пафосно, конечно, но я действительно им благодарен.
«Палево» неверных мужей через «письма счастья» давно уже перестало кого-либо удивлять. Но соблазн силен, а человек – слаб, и эти истории происходят снова и снова. В отдел ГИБДД пришла поскандалить женщина, ведя чуть на за руку мужа, который явно не радовался её активности. Она размахивала «письмом счастья», сообщавшим о наложении на её мужа административного штрафа 1000 рублей за превышение скорости. Возмущение заявительницы было вызвано тем, что в день, указанный датой совершения административного правонарушения, её муж был в командировке в другом городе.
Заявительницу вместе с мужем пригласили пройти в кабинет административной практики, где на компьютере показали изображение автомобиля в момент нарушения. Причем, в базе ГИБДД данное изображение оказалось не черно-белым с размытыми деталями, как в письме, а цветным и в хорошем качестве. На фото в мониторе отчетливо с мельчайшими деталями можно было разглядеть машину, её госномер, лицо водителя – этого самого мужа, и лицо его пассажирки, и даже приветливое выражение её лица. Пассажирка сидела на заднем сиденье, но в момент фотосъемки она, как раз, наклонилась вперед к водителю, приобняла его, и, видимо, что-то шептала ему на ушко. Увидев этот снимок, заявительница поняла всю безосновательность своих претензий к ГИБДД, зато к мужу у неё возникли такие претензии, что сотрудникам отдела пришлось сказать ей о недопустимости рукоприкладства в стенах их учреждения.
Женщина принесла в ГИБДД нечто вроде досудебной претензии. В тексте подробно и убедительно рассказывалось, как она такого-то числа в такое-то время при переходе проезжей части пролезла под тросовым ограждением, и при этом её шуба была безнадежно испорчена солидолом, которым по мнению заявительницы, сотрудники намеренно обмазали трос, чтобы люди через него не перелезали. Были приложены фотографии указанного участка дороги и этого самого ограждения. Завершалось заявление требованием возмещения ущерба. В ГИБДД к данному документу отнеслись серьёзно. Хотя, в возмещении ущерба заявительнице было отказано, зато на неё оформили административный протокол по статьям 12.29 и 12.30 КОАП РФ с наложением штрафа на нарушительницу в размере 500 рублей.
В 92-м году работал старшим продавцом в «коммерческом», как их тогда называли, магазине. Это был расцвет «свободной торговли». Когда наряду с доживавшими свой век государственными магазинами, расплодились магазинчики частные, на витринах которых рядом с сигаретами, спиртными напитками, продуктами, выставлялись и вывешивались джинсы «Мальвина», китайские спортивные костюмы (якобы) «Адидас», и вообще любой другой товар, совершенно иногда неожиданного ассортимента. Наш магазин располагался возле ж/д станции Воскресенск, в окружении тогда ещё действующих предприятий, на которых работали порядка 10 000 человек. В дни авансов и получек работяги шли привычным маршрутом на станцию, заказывали в буфете по 100 грамм водки и бутерброд, получая при этом право распить за этим же столиком, купленную в нашем магазине без буфетной наценки бутылку водки. Интересно, что тогда появились водки «элитные» - «Распутин», «Петр 1» - которые стоили в два или три раза дороже обычной. Мужики разглядывали эти бутылки на витрине, удивлялись цене, покупали обычную, и уходили в буфет. Через какое-то время приходили за добавкой, снова поражались дороговизне «Распутина», и снова покупали обычную. И вот, - они приходят в третий раз, со словами: «А давай, попробуем!» В общем, - торговля у нас была бойкая. И историй было много интересных. Товар часто откуда-то привозил директор магазина. Может тогда уже появились какие-то зачатки оптовых рынков – я этого не знаю. Значительная часть ассортимента шла «самотеком». Приходит человек – сдаёт джинсы «Мальвина» несколько штук. Объявляет продажную цену. Я оформляю накладную, в которой написано, что джинсы мы продаем по такой-то цене, а ему после продажи отдаем эти деньги за вычетом 15 %. Один мужик сдал на продажу мотоплуг, который мы, к моему удивлению, через неделю продали. Причем, покупатель был в телогрейке, кирзовых сапогах, и с рюкзаком денег. Наличных, разумеется, - других тогда у нас не было. Но я вам обещал рассказать о прокисшем пиве. Если промтовары мы брали только на реализацию, то за спиртные напитки и сигареты отдавали деньги сразу. Выставляли этот товар на витрину с ценой, ориентированной на цены конкурентов. Они, кстати, тоже приходили к нам посмотреть на цены. Это обычная практика. Иногда даже эти цены мы согласовывали. В нашем ассортименте постоянно были водка с Рязанского ликеро-водочного и пиво с Рязанского же пивзавода. Этот товар тоже шел «самотеком». Заходит в магазин незнакомый мужик, спрашивает «старшего», я выхожу, он говорит: «Пиво возьмешь»? В кузове «газончика» или «зилка», а то и в салоне «жигуленка» у него оказывается десяток ящиков пива или водки из Рязани. Сходимся в цене, заносим ящики в магазин, отдаю ему деньги, выставляю бутылки на витрину. И вот, закупил раз таким образом 20 ящиков пива. Вообще-то, это многовато было. Потому что предыдущую партию ещё не продали, а обычно я закупал ящиков по 10-12, и этого хватало до следующего привоза. Но мужик этот был очень убедителен, и хорошо уступил в цене. Продавали мы тогда пиво, насколько помню, рубля по 23. А он отдал по 12, против обычных пятнадцати. Ну, допродали мы предыдущую партию, и я начал выносить из подсобки в торговый зал первые из этих двадцати ящиков, а моя коллега-девушка тут же продала из этих ящиков первую бутылку похмельному мужику. Я ещё таскаю, когда он возвращается с початой бутылкой, и заявляет, что пиво прокисшее. Говорит: «На – сам попробуй!» Тут надо пояснить, что я значительную часть молодости был абсолютным трезвенником, и в эти свои тридцать лет вкуса пива вообще не знал. Ну, делать нечего – открываю новую бутылку из этого ящика, и прошу напарницу продегустировать. Пригубливает, - подтверждает: «Пиво прокисшее». Забираю у мужика его початую бутылку, отсчитываю ему 23 рубля. Он огорчен: «Слышь, да мне не деньги, мне пива надо…. Развожу руками, объясняю, что другого пива нет. Он уходит огорченный. Приезжает директор – рассказываю о неприятности. Он вздыхает: «Ну, что ж, повыливай все. Хоть бутылки может сдадим». Между тем, всё это время в магазин заходят покупатели и просят пиво. Им говорят, что пива нет, они удивляются на ящики с пивом, им объясняют, что оно кислое, - они не верят… Вешаю на ящики с пивом бумажку – «Пиво кислое по 10 рублей». Мужики заходят, смотрят, удивляются: «А чего так дешево?!» Поясняю: - Так кислое же… - А чего вы кислое продаете? - Нет другого. И мы же не обманываем. - Ааа… Уходят… Потом возвращаются: «Дай бутылку». По 10 рублей это пиво пошло бойко. Даже, когда рядом стояло уже и свежее по 23 рубля. И долго потом ещё покупатели спрашивали: «А по десять пива нет?»
(Эту бутылку для фото купил сегодня. А счеты - те самые, из того магазина. Храню в гараже...)
Просторная луговина между опушкой соснового бора и извилистой речушкой. Красивое место. Здесь часто проводят мероприятия на природе государственные, муниципальные и частные организации. Сцена и ещё какое-то габаритное оборудование оставлено здесь с весны на всё лето, - чтобы не возить туда-сюда, и не разбирать-собирать каждый раз. При сцене и оборудовании поселен в палатке сторож, обеспеченный сухим пайком. И вот приехали организаторы очередного турслета. Дел у них много – установить свои палатки, обустроить кухню, пункт питания, нужники, наладить свет и звук от генераторов, разметить места расположения команд-участников, натянуть баннеры, выставить информационные щиты, подготовить все необходимое для соревнований и конкурсов… А сторож ходит между ними, пристает с разговорами… Ему говорят: «Дорогой, иди уже к себе, не отвлекай! Он извиняющимся тоном отвечает: «Ребята! Я тут две недели один. Начал уже вон с тем лешим разговаривать…»
Руал Амундсен, Тур Хейердал, Немолодой... или - Экскурсия по Карадагу
Отпуск в мае 2014 провел в Крыму. Поселился в Курортном. Узнал, что экскурсии на территорию заповедника Кара-Даг временно отменены, но вообще-то их организуют и проводят специалисты биостанции. В административном корпусе станции пошёл на голоса. Один голос был сотрудницы, второй – туриста из Тюмени. Со мной они поздоровались и продолжили разговор, щеголяя латинскими фамилиями насекомых-аборигенов, и русско-украинско-еврейскими фамилиями общих знакомых из научных кругов. Этот тюменский турист оказался не из простых. Энтомолог (редактор раздела «Насекомые» «Красной книги Тюменской области»), палеонтолог-любитель, страстный турист, эколог. Наконец милая дама взглянула на часы, и сказала, что вот сейчас придёт Костя, который завтра запускает в заповедник МЧСников для подготовки туристической «Экологической тропы». И тогда Павел (энтомолога зовут Павел Ситников) именно с Костей сможет поговорить о возможности присоединения к этой группе. Пришёл Константин. Павел вывалил перед ним кучу зубов дракона, ой, простите, не дракона, а палеогеновых акул. В пояснительной записке он написал, что найдены они в Свердловской области. А на словах добавил, что эти акулы водились и здесь, а потому вполне заслуживают помещения в экспозицию музея. После этого вопрос о завтрашней прогулке Ситникова по заповеднику был решён.
Ещё раньше та научная дама объяснила Павлу, что разрешение на эколого-просветительские экскурсии по заповеднику прежде давал Киев. Сейчас же, понятное дело, эти документы оформляются Российскими властями. Министерство Экологии и природопользования Крыма всего неделю, как создано. Ещё неясно – к кому отнесут заповедник – то ли к Министерству Экологии и природопользования РФ, то ли к Академии наук. Понятно, что к Академии наук лучше. Потому что на здешней биостанции работают такие учёные, и готовятся такие диссертации, которых и которые в министерстве экологии могут не оценить должным образом. И вот сейчас, - пояснила нам эта сотрудница, - туристический сезон на носу, и мы лихорадочно решаем организационные вопросы, готовим документы и получаем разрешения. (Прежние годы музей Биостанции, океанариум и "Экологическую тропу" Карадагского заповедника посещали за сезон до 20 000 туристов. Более половины их составляли жители Украины.) А Костя теперь рассказал, что обустройством безопасности «Экологической туристической тропы» всегда занимались МЧСники по договору. Сейчас же, в связи со всеми со всеми этими организационными сложностями и переименованиями, договор не заключён, но, тем не менее, МЧСники Феодосийской горноспасательной станции, завтра приедут натягивать страховочные верёвки на потенциально опасном участке «Экологической тропы». И, поскольку строгость пропускного режима на территорию заповедника поддерживается, Павел может посетить Кара-Даг со своими научными целями только в составе их группы. Вежливо кашлянув, я поинтересовался: - Ну и я же с ним могу? Костя и Павел обратили на меня взоры. Самое время было представиться: - Дикий турист из Подмосковья. (Щеголять удостоверением внештатного корреспондента районной газеты «Наше слово» я счёл преждевременным, но Никон-зеркалку невзначай засветил.)
Назавтра мы с Павлом в 9-00 были на Биостанции. Чуть позже приехали Трое МЧСников на Шеви-Ниве, забрали нас и два мотка альпинистского шнура. В заповедник въехали со стороны Коктебеля. По пути, не чуждые черного юмора спасатели рассказали, что «хороший турист – это мёртвый турист», а лучше, если б туристов вообще не было. Но, раз уж они есть и будут, то им – спасателям – приходится периодически эвакуировать этих сумасшедших из всяких разных неудобных мест. Поэтому вот сейчас мы поднимемся на «Экологическую тропу», где, на вполне комфортном для в меру спортивного человека подъёме, некоторые, с позволения сказать, туристы, периодически ухитрялись травмировать голеностопные суставы. По закону подлости, обычно это оказывались грузные тётеньки. Тащить которых потом на носилках сплошная морока. И хоть договора с администрацией заповедника ещё не заключены, но натянуть эти верёвки в их – горноспасателей – интересах. К слову сказать, два сезона эта верёвка там вывешивается, и эти два сезона там ни одной травмы. «Это хорошо ещё, что нам теперь с России в Крымскую МЧС вертолёт дали. А то вызывать приходилось с Харькова или даже с Киева. Этот новый вертолёт уже и пригодился – на днях грудного ребёнка с каким-то сложным заболеванием отвезли в Краснодарскую клинику». Едем мы на этой Шеви-Ниве уже по заповеднику, вдруг водитель снизил скорость и ткнул пальцем в окно: «Косуля!» Коза позировала на обочине метрах в пяти. Павел моментально выхватил и нацелил на неё свою мыльницу, а я, жалобно поскуливая, пеняя мужикам: «Чего ж не предупредили!» тащил из сумки Никон. Косуля, не дождавшись пока я сниму с объектива крышку, перемахнула через дорогу и исчезла в зарослях. Спасатели посмеивались.
Пока доехали до места спешивания, увидели ещё пару. Но эти уже надо мной не издевались и убежали сразу. Оставили машину, пошли по тропе. Павел, восторженно охая, периодически падал на колени перед разными букашками, приговаривая: «Абориген! (То есть, - местный. На равнине не водится.) В Тюменской области он в Красной книге, а здесь их навалом!» Аборигенов он фотографировал, сокрушаясь, что режим природоохраны заповедника запрещает отлов насекомых даже и энтомологам из Тюменской области. Бывалые МЧСники не подавали виду, что поведение тюменца их как-то удивляет. Я вслух сравнил Павла с Паганелем. Павел возразил, что Паганель питал страсть только вот к таким-то определенным бабочкам, а он, дескать – интересуется самыми разными насекомыми. Других отличий он не назвал. Дошли до места. Действительно – ничего опасного в этой тропе нет. Но вот этот карнизик на полуметровой высоте провоцирует, чтобы по нему пройти. А оступившись, можно и здесь потянуть или порвать связки. Спасатели принялись вязать верёвки к оставшимся с прошлых лет вбитым в камни обычным строительным анкерам, а нам дали 40 минут на «побродить поблизости». Потом, когда спасатели сделали свою работу, мы клятвенно их заверили, что с тропы – никуда, и от них отстали, чтобы покинуть заповедник самостоятельно. Ситников рассказывал про птиц, животных и растения (не, он не Паганель, нет), а я, желая принести пользу науке, временами тыкал пальцем в какого-нибудь жучка: «А вот такого ты уже фотографировал?» Павел отвечал: "Да, но фотка лишней не бывает..." Охранник на выходе был предупреждён, что мы двое хоть и журналисты (у Павла тоже оказалось в запасе удостоверение «Пресса»), но людей и животных не кусаем, и что нам разрешено слегка задержаться, чтобы сделать фото для буклетов. За оградой заповедника я снова указывал своему спутнику на различных козявок: "А этот - абориген? ... А этот эндемичный?" Некоторым насекомым моё внимание выходило боком. После фотосессии Павел проворно захватывал их кулаком, чтобы посадить в банку с каким-то раствором. Этим несчастным предстояло пополнить собой некие коллекции. Дошли до Коктебеля. Два бычка от выкуренных за день сигарет я здесь вынул из кармана и бросил в урну.
Большая делегация нашего района посетила войсковую часть с дружественным визитом. Программа мероприятия включала соревнования по стрельбе. Стреляли из АК-74 по грудной мишени со ста метров. Три выстрела пристрелочных, потом – смотрим попадания, потом – 10 зачетных. Автоматы пристреляны – нам сказали – по центру. Я стрелял во второй пятерке. Идем смотреть пристрелочные – у меня вообще ни одного попадания, даже «в молоко». Мишени были прикреплены к верхней части больших листов фанеры. Я прикинул – если бы просто разбросал пули в стороны, то хоть одно попадание в фанеру было бы. А если таковых нет – значит все пули вверх пошли. И решил зачетные десять выстрелов целиться не по центру, а под обрез мишени. Раздали нам по 10 патронов, стреляем. Я – дольше всех. Все ждут, пока закончу. Идем к мишеням. Лейтенант с таблицей результатов начинает обходить мишени, начиная с левой, а замполит части осматривает их с правого фланга. У моей мишени они встречаются. Замполит смотрит, как лейтенант тычет ручкой в пулевые отверстия и вслух считает: «Девять, плюс десять, плюс…» Замполит (вообще-то, теперь эта должность называется «заместитель командира части по работе с личным составом», но в обиходе их называют по-старому – замполитами) раздраженно его перебивает: «Чего ты считаешь?! Чего там считать, - пять девяток, пять десяток! Сто минус пять – будет девяносто пять. Я сегодня стрелять не буду!» И действительно – он не стал участвовать в соревнованиях. И ни один офицер части не участвовал. Стреляли только наши 17 человек. Среди наших хватало и бывших офицеров, и охотников, но ближайший к моему результат был 86, кажется. После завершения стрельб мне торжественно вручили грамоту, и командир части сказал: «Вопрос нашему снайперу – где ты так наловчился стрелять?» Я потом уже подумал, что для него это не совсем праздный вопрос. В программу боевой подготовки личного состава включена стрельбы из автомата. И тоже требуются соответствующие показатели. Но тогда на его вопрос я ответил, что последний раз стрелял из огнестрельного оружия 30 лет назад на срочной службе в Тикси. И что всего за годы службы израсходовал 23 патрона. И почему сегодня у меня такой результат – даже не знаю… Через полгода мы снова там были. Командир протянул руку: «Здравствуй, снайпер!» Я ему сказал, что думал над его вопросом. И понял, что каждый выстрел тогда делал, как единственный. Все старался делать правильно с самого начала – принять правильное положение тела, рук и ног, правильно держать автомат – не заваливая мушку, правильно затаивать дыхание, выбирать свободный ход, плавно нажимать на спусковой крючок… Вот как-то так и получилось. Минус той моей стрельбы – очень долго я всё это делал. В бою на это не может быть времени. Но ограничения не было по времени, и результат оказался неплох. Грамота и мишень висят в кабинете у меня за спиной. Мне они нравятся.
В 94 был студентом-первокурсником. Субботним утром зовут меня к телефону у вахтера – сестра звонит. Говорит, что в магазин, где она работает, срочно требуется сторож на ближайшие две ночи, а потом, дескать, найдут постоянного. Приезжаю вечером в магазин, пристроенный к жилому дому. Показывают мне – где чайник, где чего, список телефонов экстренных служб, директора магазина и его зама. Интересуюсь – что случилось с их постоянным сторожем. Оказалось, - предыдущей ночью он вызвал директора и вневедомственную охрану. Ему слышались голоса в магазине. Менты и директор вместе со сторожем обошли все помещения – ничего не обнаружили. А этот сторож немножко попивал. И той ночью был с запахом. Прошло часа два – снова звонит директору, и во вневедомственную. Снова обошли весь магазин. Снова всё нормально. Сторож клятвенно уверяет, что слышал голоса. Вызвали ему психиатричку, белые братья пригласили его в скорую, и увезли. Это было уже под утро, и ночь додежурил директор. Ну, а потом вот меня пригласили. Я взял с собой что-то перекусить, трехтомник Яна, и был вполне доволен такой удачной подработкой. На вторую ночь вдруг слышу голоса. Обошел магазин – все обычно, и голоса пропали. Но слышал же явно. Сел дальше читать. Снова голоса. Взял какую-то палку-дубинку снова обошел помещения… И обнаружил стену, возле которой голоса были слышнее. Сообразил тогда – за этой стеной было что-то вроде запасного выхода из дома, в тамбуре которого ночами тусовалась молодежь. Когда они говорили громко – их было слышно в магазине. Утром рассказал о своем открытии директору. Говорю: «Вы сторожа-то своего забирайте из психушки»… Но, как я понимаю, - психиатрия наука сложная. Сторож этот не вернулся на прежнюю работу, и я там работал почти всё своё студенчество.
В институте учились, прямо скажем – не всегда напряженно. Особенно по непрофильным дисциплинам. И вот - экзамен… Ничего не знаем, конспектов нет, - ситуация многим знакомая. Сидим три группы амфитеатром – препод где-то внизу. Смотрю билет – один вопрос из семи смутно что-то предполагаю. И все. Три книжки с собой было – ничего в них не нашел. Спросить не у кого – наши все как я, только хуже. Присмотрелся сверху к молодому доценту, что у нас принимал – лицо очень печальное и помятое. Думаю: «Надо идти! Первому традиционно на балл выше за смелость, значит на тройку шанс есть». Что-то жалкое изобразил на листочке, иду к доценту. Он спрашивает: - Готов? Пожимаю плечами в ответ: - Ну, так… В билете было много про оптику. Две строки, что я написал, стараюсь растянуть минут на пять. А от него перегаром прет, и даже непонятно с чего его больше корежит – с похмела или от чепухи, что я несу. Он морщится, и с отчетливым страданием в голосе, с усилием выталкивая слова, говорит: - Нууу, вы что-то как-то не очень этот вопрос подготовили… Может быть следующий получше будет? Снова слушает мою ахинею, морщится, прикрывает глаза… Наклоняюсь к нему поближе, шепчу: - Что, брат, хреново? Он удивленно: - А что, помочь можешь? Я - уверенно: - Вообще не вопрос! Только нас трое. - Сколько времени надо? До мелкокооптового рынка на Новослободской было минут 10 ходу. Отвечаю: - Полчаса – и я здесь! Он посмотрел на часы, на полную аудиторию, и плавно кивнул. Явно боялся обострить головную боль резким движением. Бегу на рынок. Литр водки, пиво, сосиски какие-то копченые в вакууме, чипсы, ещё что-то… Возвращаюсь в аудиторию: «Разрешите?» Он, обрадованно и заметно взбодрившись: - Заходите! Поднимает взгляд на аудиторию: - Так! Всем готовиться, дисциплину не нарушать! Не вздумайте списывать! Берет у меня пакет, и уходит в лаборантскую за кафедрой. Я возвращаюсь за свой стол. Тут все зашуршали, зашептались… Он выходит снова – лицо разгладилось, плечи расправились, взгляд уверенный… Подхожу к нему – объявляет: «Твердая четверка!» Напоминаю: «Нас трое». И протягиваю бумажку с двумя фамилиями. Он кивает. Выхожу из аудитории. Мои два друга ещё в коридоре. Говорю: «Идите быстрее, сдавайте!» … Тут лет пять назад встречался с ними, вспомнил этот случай – говорят: «Не было этого!» Неблагодарные… А самое интересное тогда было, что не только я такой умный был. И после экзамена преподы задержались там с нашими гостинцами. Одного из них жена там только на третий день нашла и домой забрала.
В восьмидесятых работал слесарем на химкомбинате. Бригадиром у меня был казавшийся мне тогда пожилым дядька по фамилии Стельмахович. Он по выходным подрабатывал на рынке рубщиком мяса. А на завод в качестве "тормозка" каждый день приносил два ломтя черного хлеба, отрезанных поперек всей буханки, между которыми был заложен слой, толщиной, как эти ломти хлеба, кусочков сала. Он наливал в пивную кружку крепко заваренный сладкий чай. И так обедал - отламывал кусочек хлеба, клал в рот, следом так же кусочек сала, и прихлебывал чай, косясь взглядом в заводскую многотиражку. От крепкого чая кружка быстро темнела. Раз-два в неделю Стельмахович выносил её из мастерской, зачерпывал фосфогипс, который там и сям был просыпан кучками на полу, плескал в кружку воду, и начисто отмывал. После этого, довольный разглядывал кружку на свет, и прищелкивал языком: "Какая у Саши кружечка! Ну какая же чистая у Саши кружечка!" Однажды в дневном задании у нас было снять люк с вентиляционной трубы, чтобы аппаратчики могли её отмыть от наростов солей фосфорной кислоты. Труба эта диаметром больше метра. Крышка почти такого же диаметра была прижата к люку через резиновую прокладку болтами на 16. Обычное дело - аппаратчики отключают вентиляционные насосы, мы снимаем крышку люка, они залезают вовнутрь и струёй воды из устройств, напоминающих сегодняшние керхеры, смывают внутри трубы все эти белые наросты. Потом мы забалчиваем люк на место, а они снова пускают вентиляторы. Труба под потолком. Под люком - площадка. Поднялись на площадку. Втроем - я, Николин и Стельмахович - снимаем болты. Оставалось два болта сверху и снизу, уже прослабленных, когда я рванул люк на себя, и отлепил его от прокладки. А аппаратчики, как оказалось, забыли выключить вентиляционные насосы. И из-под крышки люка, когда я её отлепил от прокладки, вырвалось облако паров фосфорной кислоты. Я, главное, как раз на вдохе был... Такое ощущение - как будто палкой по лёгким ударило. Миг - и я в двадцати метрах от этой площадки высунулся в открытое окно. Отдышался. Оглядываюсь. Рядом - Николин. А Стельмаховича нет. Спрашиваю: "А где Стельмахович?" Николин тоже оглядывается. Слышим - ключи гремят о болты. В клубах кислотного тумана, так, что на площадке видны только его ноги, Стельмахович снимает два оставшихся болта. Спрашиваю Николина: "Володь! А чем он там дышит?" Николин тоже изумленно смотрит в ту сторону, и отвечает: "А ему чо... Он сало ест!"
Хороший зять Парень – 26 лет. Жизнь сложилась так, что с 16 лет самостоятельно зарабатывает и обеспечивает себя. Женат, уже двое детей, живут на съемной квартире, зарабатывает по местным меркам нормально. Он в этот раз был впервые был участником нашей недельной рыбалки на Ахтубе. Кажется, даже, это вообще был первый в его жизни отпуск. Всё ему нравится, забрасывает фидеры, таскает карасей, небольших по местным меркам, но у него глаза горят – парень счастлив. Звонит его телефон. Не отрывая взгляд от фидеров, берет трубку: «Да… Да… Понял… Но я на рыбалке, это далеко, 300 километров… Скажите ему – приеду, разберусь…» Отключает телефон, хватается за удочку, подсекает, вытягивает леща. Мне при этом поясняет: «Теща звонила. Её сын – брат моей жены – напился, не пускает её в дом. Просила приехать – морду ему набить…»
Это в 17 году мужской компанией были на Ахтубе. И на соседней поляне разбили лагерь брат с сестрой и двое детей этой сестры. Мальчик лет восьми и девочка лет шести. Они зашли к нам познакомиться по-соседски, но не особо мы общались. А в наш последний там вечер, когда мы расслаблено сидели в креслах у мангала, попивали, кто пиво, кто чай, играли в нарды, и слушали, как Коля душевно пел под гитару разные бардовские песни, и песни военных лет, вдруг к нам приходит с полуторалитровкой пива эта сестра с соседней поляны. И дети с ней. Говорит: «Я услышала гитару. и не могла не прийти. Очень люблю, когда поют под гитару»… Никто из нас её приходу не обрадовался. Хорошо так общались своей компанией, и настраивались на завтрашнее прекращение этой идиллии, сворачивание лагеря, уборку поляны… О ней же наше мнение составилось в прежние её появления и было единодушным - круглая дура! Ну и вот она сидит с нами. После каждой Колиной песни трещит что-то своё. Раздражает. А мы все, как на грех, почему-то проявляли тактичность, и никто не решился вежливо попросить её свалить. Очень об этом жалею. А она вдруг говорит: "Николай! Вы очень хорошо поёте! А что-нибудь душевное можете спеть?" Мы - полном недоумении. Спрашиваю: "А душевное, это что?" Она говорит: "А вот я вам покажу, как моя дочка поёт". Показывает видео на телефоне. Квартира, гости, её дочка визгливым голосом не в ноты поёт "Яблоки на снегу..."
После дембеля в середине восьмидесятых года три работал слесарем на Воскресенском химкомбинате в цехе экстракции фосфорной кислоты и учился заочно в пединституте. Мне нравилось на заводе работать. Бригада наша нравилась. Спокойные работящие мужики. Знающие своё дело и свой цех досконально. Когда остановили цех на ежегодный капремонт, нашу бригаду начали выводить во вторую смену. И это не приказом по цеху, а просто старший мастер пришел и сказал, что мол кран занят будет завтра днем с другой бригадой, и вы выходите во вторую смену, тогда кран - ваш. Я такой весь расстроился, потому что, хотя и был идейный рабочий, как Павка Корчагин, но каждый вечер у меня было горячее бурное свидание, а тут, получается, моя девушка будет скучать без меня, пока я работой наслаждаюсь. А ещё хуже, если будет не скучать, а отправится с подружками на танцы. Говорю мастеру, что один день так отработаю, а больше - нет. Потому что у меня очень уважительная причина, про которую не хочу рассказывать. Мне хотелось, чтобы он замену мне нашел. Мы в полуторакубовую бадью, которую нам в экстрактор краном спускали, грузили лопатами фосфогипс. Потом краном же эту полную бадью из экстрактора поднимали, выгружали в КРАЗ, и снова спускали в очередной отсек экстрактора. И именно в процессе спуска-подъема задействованы были все трое. Потому что прямой видимости не было от экстрактора до крановщика мостового крана, и сигналы "вира"-"майна" мы по цепочке передавали. Ну, мастер мне пообещал, что только один раз мы во вторую смену выйдем, а потом - снова в первую, как белые люди. Но мастер обманул. Каждый раз в конце нашей смены он нам объявлял, что завтра - снова во вторую. Я бесился. Про мобильные телефоны тогда мы и слыхом не слыхивали, а стационарного у моей любимой дома не было. Я мог ей только днем на работу позвонить. И, в очередную вторую смену, когда мы последнюю в тот день бадью из экстрактора поднимали, я на самой верхней отметке был - крановщику сигналы подавал. Спускаюсь вниз - бригадир говорит, что прибегал мастер, сказал, что завтра снова во вторую. Я кинулся по цеху искать мастера. Нашел. Говорю, что завтра выйду в первую смену, во вторую - дескать - уже не могу. А у него на меня зуб был. Недели за две перед этим он утром нашел меня в цехе, и сказал, чтобы я шел переодеваться в чистое: «Пойдешь, - говорит, - со мной. Я переезжаю на новую квартиру. Поможешь кое-какую мебель перевезти». Я был тогда абсолютный трезвенник и поэтому выгодный для него грузчик. Любой другой рабочий цеха потребовал бы с него проставиться. Ну, а я ему на это предложение тогда ответил: "Не пойду! Я на химе работаю, а не на тебя лично!" Он так растерялся немного... Говорит: "Да... Ну, ладно..."
А теперь, когда я заявил, что отказываюсь завтра выходить во вторую смену, он так жестко ответил: "Будешь работать, когда скажут! Что это ты - это не хочу, туда не пойду..."
У меня в руке монтажка была. Такой ломик короткий самодельный. Из прутка миллиметров 25-30 толщиной, на одном конце откована лопатка, а другой конец заострен. И в ответ на его слова я врезал монтажкой по железному ограждению возле него. Он не стал ничего больше выяснять и доказывать - убежал очень быстро. На следующий день я вышел в первую смену. Работал с другой бригадой. А вечером Стельмахович с Николиным без меня экстрактор дочистили. Справились как-то. С девушкой той у нас тот период отношений был очень красивый и сердечный. Потом расстались. Через год-полтора ушел с завода работать в школу. С мужиками с цеха, и с мастером этим встречался потом не раз в городе - здоровались и общались всегда вполне приветливо. И тот период работы в ЭФК-3 вспоминаю с удовольствием, как, впрочем, и всё остальное в жизни. Не хочу сказать, что в этой истории кто-то хороший, а кто-то плохой… Мастер плохой? - нет. Он выполнял свои производственные задачи, исходя из имеющихся сил и средств. Что он свои личные проблемы когда-то решал, используя служебное положение - так это и тогда было в порядке вещей, и сейчас не редкость. Я в какой-то момент бросил бригаду - так мужики мне сочувствовали, и отнеслись к этому с полным пониманием. О Стельмаховиче храню добрую память - хороший бригадир был и справедливый честный человек. С Володькой Николиным вот недавно встретились на улице - общались, вспоминали разное, и этот случай вспомнили…
В Древней Греции выражение «у тебя коровьи глаза» было комплиментом. Восхищаясь красотой богини Геры, эллины называли ее волоокой. То есть, - глаза, как у вола. Большие, наивные, задумчивые, широко раскрытые глаза считались красивыми.
А я один раз видел удивленный взгляд коровы. Через деревню Маришкино проходит оживленное шоссе. По правой обочине этой дороги не спеша брела корова, помахивая хвостиком и пощипывая травку. Вечером коровы могут торопиться домой, а по утрам, на выпас, они идут не спеша.
Неожиданно она приняла влево. Правила дорожного движения она не учила, «поворотника» и зеркала заднего вида у нее нет. Увидела, наверное, какой-нибудь цветочек интересный на противоположной обочине и сделала пару шагов влево. Задумчиво при этом глядя перед собой огромными, флегматично-печальными глазами.
А водитель восьмерки, который ехал в попутном направлении, никак такой засады от нее не ожидал. Он не мог не видеть это корову. Но он, наверное, думал, что если она идет прямо по обочине, то так и будет идти. А, прежде, чем изменить направление движения, она знак какой-нибудь подаст. Ну, рогом помашет, или подмигнет. А она, молча, не предупреждая, сманеврировала влево.
И, главное, - встречная машина как раз шла. Не объехать было корову. Он и затормозить-то толком не успел. Тормозную педаль - в пол, но бампером сзади по ногам её ударил. Хруст послышался, какой бывает, когда пустую пивную жестянку сминаешь резко. Пластмасски и стеклышки брызнули на дорогу. Подбил он ее бампером под коленки-то, и она села ему на капот всей жопой. Передними ногами на асфальте стоит, задние вперед вытянуты, а гузном на капоте. Капот еще так обмялся вокруг ее фигуры. Горячо, наверное, и непривычно. Коровы обычно не сидят на заднице. Поэтому взгляд у неё и потерял обычную задумчивость, а приобрел живость, осмысленность и удивленность.
Небольшую паузу она выдержала. Ведь, каким бы ты задумчивым не был, а если тебе сзади по ногам врезали и впервые в жизни на жопу посадили, некоторое время нужно для осмысления происходящего. А потом она с капота соскочила и потрусила к пойме, где ее обычно на день привязывали.
Водитель вышел на дорогу и разглядывал помятую машину. Видимо, смятие капота коровьей жопой не было предусмотрено договором со страховой компанией, поэтому глаза его были большими и печальными. А взгляд «волооким».
Это в середине восьмидесятых было. Я тогда на химкомбинате слесарем работал. И учился заочно в Коломенском пединституте на общетехническом факультете. Посетовал мужикам в бригаде, что электрошнур к пылесосу пришёл в негодность. А кто-то ответил: - Ты же в Коломну ездишь по субботам. Ну и зайди там в "1000 мелочей". Не знаешь где? Спроси у местных, - покажут. В субботу после занятий вышел из института к трамвайной остановке, и спросил у какого-то дедушки: - А где тут у вас в Коломне магазин "1000 мелочей"? Он приветливо и быстро ответил: - О! Это Вам через подземный переход надо! После чего шустро запрыгнул в подошедший трамвай, и был таков. Я остался один на остановке. Покрутил головой - подземного перехода поблизости не было видно. Подошёл к старушке, ожидающей трамвая на противоположной стороне. Вспомнил фразу: «Одинаковые действия рождают одинаковый результат». Подумал: «Ну не может быть! Нет же здесь нигде подземного перехода!» Увидел приближающийся трамвай и поспешил обратиться к бабушке: - Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста – где в Коломне находится магазин «1000 мелочей»? - Это Вам через подземный переход идти. Я снова начал оглядываться.. - А где? Где этот переход? - Ну, что Вы его здесь ищете! Вам надо на трамвае четыре остановки проехать. Потом пересесть на другой, и ещё три остановки. А после пешком ещё немножко пройдете, и будет подземный переход. А за ним сразу «1000 мелочей»! Я выполнил инструкции старушки. Один трамвай, потом другой. Вышел, где бабушка говорила. Огляделся. Спросил у кого-то про «1000 мелочей», привычно выслушал ответ про подземный переход, прошел метров двести в указанном направлении и увидел Его. Обычный подземный переход под улицей. Единственный в Коломне. Недавно торжественно открытый. Достопримечательность. А на той стороне улицы в круглом здании старинной архитектуры был магазин «1000 мелочей». За ним – площадь и автостанция. А чуть дальше и левее – кремль, ровесник Московского.
Граждане привычно скакали через улицу. В подземный переход спустился только я.
Горячая линия Знакомая работает на «горячей линии» ЖКХ. Рассказывает иногда:
3 часа ночи. Звонок: - Диспетчерская! - У нас в подъезде лампочка на лестничной клетке не горит. (По голосу – бабушка) - Назовите, пожалуйста, адрес, подъезд, этаж… - Улица … дом №… - Записала. А, простите, пожалуйста, почему среди ночи-то позвонили? - А я в туалет встала, и вспомнила. Решила позвонить.
5 утра. Звонок: - Диспетчер. Слушаю. - Во сколько первый автобус на Москву? - Вы не туда позвонили. Это диспетчерская ЖКХ. - Но диспетчерская же! Вы всё должны знать!
Один охотник поделился воспоминанием: «Давно было – могу, пожалуй, рассказать уже. Зима была. Шел со станции, а шагах в пятидесяти впереди - молодая женщина. У неё руки заняты сумками и пакетами, мальчик лет пяти идёт за ней следом. Откуда ни возьмись – стая собак. Лают на неё, щелкают зубами, рвут из рук пакеты, хватают за полы дублёнки. Она кричит, мальчик жмется к ней и тоже кричит… Она бросает сумки, ребёнка – на руки… Я подбежал, отогнал ногами собак, проводил до дома. Истерика, конечно и у неё, и у ребёнка. Ночью с мелкашкой пошёл по улицам. Выстрел же у неё негромкий. Щёлк – собака падает. А стая не разбегается. Щёлк, щёлк… Трупы потом за хвост – и в контейнер. Ну и возле одной хрущёвки тоже выстрелил в собаку, она лает, визжит… Распахивается окно. Какая-то добрая девушка высовывается и кричит на меня: «Что вы делаете! Нельзя же так! Люди, дети спят. Не можете, что ли, стрелять так, чтобы наповал, чтобы не орала!» А на фото – бабушки кормят собак из своры, которая три дня назад напала на одну женщину, а вчера на другую. Обеим пострадавшим понадобилась медицинская помощь. Собачки, как видите, с серьгами – значит, по программе ОСВ (отлов-стерилизация-выпуск) они отловлены, стерилизованы, привиты и выпущены на место отлова. Фото прислала и разрешила использовать сестра одной из пострадавших. По её словам, сфотографировав бабушек, она поинтересовалась их отношением к собакам. К её удивлению, бабушки всей душой высказались против возвращения собак на место отлова, и рассказали, что и сами видели нападения этой своры на школьников.
Вспомнил ещё интересный случай, о котором лет двадцать назад рассказал приятель-гаишник. Дежурили они на Рязанском шоссе на посту 81 километр. Видят – от Москвы мигая «аварийкой» ползет «Жигуль-шестерка» задним ходом. Водитель рулит, полуобернувшись назад, глядя на дорогу через правое плечо. Остановили. Оказалось – коробку передач у него на заднем ходу заклинило, и он от самой МКАД едет таким образом домой в Рязань. Что интересно, с гаишниками он так и разговаривал – стоя к ним спиной и глядя на них через правое плечо. Шею уже тоже заклинило, - не поворачивалась.
Вспомнился случай с тех времён, когда «Жигулей» на наших дорогах бегало много, а про «детские кресла» мы ещё не знали в принципе. Вышел из магазина, подошел к своей машине. Немножко удивился номеру на припаркованных рядом «Жигулях» - 29 регион в Подмосковном райцентре встретишь нечасто. Тут же к этой машине подошел экипаж. Молодая женщина усадила на заднее сиденье девочку дошкольного возраста, рядом с ней – старушку, сама села за руль. Выезжать ей надо было задним ходом, и не очень удобно. Опытный водитель выехал бы без особого труда, но ему пришлось бы энергично вертеть головой, поглядывая в оба зеркала. Этой женщине опыта явно не хватало, что было понятно по первым же суетным манёврам. Я встал так, чтобы она видела меня в зеркало, и жестами помог ей правильно вырулить. Проезжая мимо, она притормозила и опустила стекло в двери: - Спасибо! - Не за что! Все мы когда-то начинали… Возмущенно округлив глаза, она возразила: - Я не начинающая! Я уже тысячу километров проехала!
Голос взволнованный. Речь скорая: - Алло! Галина Моисеевна, здравствуйте! Вы меня не помните, наверное. Вы были моей учительницей в начальных классах с 66-го по 69 год. Потом мы уехали. И я всю жизнь мечтала когда-нибудь с вами встретиться-поговорить. Рассказывала о вас мужу, детям… А тут услышала «Полонез Огинского»… Когда-то вы нам в классе его включили. Нам всем понравилась эта музыка. Вы сказали, что пусть этот полонез будет для нашего класса паролем, когда мы уже взрослыми решим встретиться. И теперь я набрала в интернете Воскресенск и ваше имя. Нашла статьи о вас, обрадовалась, что вы во здравии, и даже ещё работаете. Позвонила в управление образования, в школу, вымолила номер вашего телефона… Меня зовут Ирина. Я была маленькая и… - Чернышова? Ирочка Чернышова! … Долго разговаривали. Вспоминали школу, учителей… В эту субботу Ирина приедет. Она уже закачала на телефон «Полонез Огинского».
Большой двор между несколькими девятиэтажками. Снег в этом году сошел быстро, и жители были неприятно удивлены огромным количеством мусора, покрывавшем раскисшие от талых вод газоны и импровизированное футбольное поле. Конечно же, сразу в управляющую компанию и в муниципалитет посыпались обращения. В них жители извинялись, что так загадили свой двор, и вежливо интересовались – когда он будет убран. Между тем, объединенный десант дворников управляющей компании собирал «подснежники» последовательно во всех дворах многоквартирных домов. Дошла очередь и до этого. Двор был вычищен, и жизнь пошла своим чередом – жители ежедневно мусорят, дворники – убирают. Я мог бы разместить впечатляющие фотографии этого двора до уборки, и вполне обычные – после неё. Но решил этого не делать, чтобы избежать конкретизации. Потому что всё это могло произойти… или не могло произойти… где угодно. А что в этом тексте моя выдумка – догадайтесь сами.
Проходили «Поднятую целину» Шолохова. Учительница Зинаида Андреевна Иванова задает парню вопрос: «Зачем Нагульнов учил английский язык?» Он книгу не читал, не знает, что Макар Нагульнов взялся за самоучитель английского, чтобы помочь пролетариату угнетенных стран совершить революцию. Вот он медлит с ответом, а с соседней парты девочка ему шепчет фразу из фильма «Джентльмены удачи»: «Посольство брать будем!» Он бездумно повторил это вслух. Одноклассники рады были поржать. Зинаида Андреевна тоже не удержалась от смеха. Двойку ставить не стала, сочтя его конфуз достаточным наказанием.
Коллега рассказал немножко из истории своей семьи. Они из Казанских татар. В тридцатых годах были раскулачены. Старший из восьми детей уже женатый, ссылки избежал – уехал в Узбекистан и там прижился. Остальные провели весь срок ссылки в Красноярском крае. После окончания срока ссылки вся семья вернулась в Казань. А его дед Назиб остался в Енисейске. Жил там с семьёй, оттуда ушел на войну, туда же вернулся в 43-ем, когда комиссовали после тяжелого ранения. Уже после войны родные уговорили его вернуться с семьей в Казань. Продал дом, имущество, скотину-птицу, - вернулся на родину. Год прожил – не по нему здесь всё. Не нравится. Старший брат звал к себе в Узбекистан. Приехал он туда, и там ещё год прожил – тоже не понравилось. Тосковал по Сибири. Написал об этом своему другу в Енисейск. Тот ответил: «Приезжай, конечно, поможем!» А это как раз весна была – начало огородных работ. И этот друг, будучи уверен, что Назиб скоро с семьей приедет, пашет огород не только себе, но и Назибу, сажает картошку, сеет всё на две семьи… мало того - разгораживает свой дом перегородкой напополам, и прорубает отдельный вход. Назиб приехал – вот тебе дом, вот тебе огород… Вырастил Назиб восемь детей в Енисейске, дождался там и внуков. Один из этих внуков, который и сам уже дедушка, рассказал мне это. Говорит: «Мы тогда не удивлялись такой дружбе между людьми, помощи… Это просто пример взаимоотношений, которые считались нормальными… Звали этого друга моего деда – Семен Ермолаев».
Крышу своего гаражного бокса начал латать в одиночку. Так получилось... Немножко неудобно, конечно, скакать вверх-вниз по шаткой приставной лестнице. Очень вовремя приехал ставить машину сосед. Я спускал с крыши веревку, а он подвязывал что мне было нужно поднять. В такой взаимопомощи нет ничего особенного. Лет пять назад мы с ним вместе долбили ломами лед, отводя от его ворот талые воды. А сегодня, закончив ремонт кровли, я откупорил тоже очень кстати оказавшуюся в наличии бутылку коньяка, и за парой рюмок мы впервые за годы шапочного знакомства разговорились. И он вдруг спрашивает: «А ты журналист?» — В некотором роде — да. Иногда пишу для газет. А почему ты спросил? — Мой прадед прошел всю Первую Мировую. А в Гражданскую он командовал соединением, в котором у него в прямом подчинении служил Н... (прозвучала прославленная фамилия). Ко мне недавно один журналист подкатывал. Просил материалы — их у меня вооот такая папка — и рассказать про моего прадеда. Папку он просил отдать ему в редакцию. Не отдал я ему документы и рассказывать ничего не стал. Я его не знаю. — Мне расскажешь, документы дашь зафотать? — Да!
В одном небольшом городке одна красивая девушка решила стать волонтёром. Представляете - 9 мая, праздник, массы людей на улицах, все с настроением, и она, такая красивая, раздаёт прохожим Георгиевские ленточки... План прекрасный! Одна проблема - где взять ленточки?! Девушка обратилась в местную администрацию. Ей ответили, что да, - ленточки были закуплены, но, увы, уже переданы зарегистрированным молодежным общественным организациям для распространения. Вот что ей было делать? Купить где-то рулон - это ж искать надо, да и деньги тратить. Девушка не отступила перед трудностями! Написала письмо губернатору! Губернатор переадресовал обращение девушки местным властям, сопроводив его краткой и понятной резолюцией. Местное руководство ("чертыхнулось" – зачеркнуто) возрадовалось, что есть такая патриотичная молодёжь. Один из чиновников получил конкретное поручение. Сам-то он никогда не участвовал в акции «Георгиевская лента». Считал, видите ли, что цвета этой ленты символизируют дым и пламень сражений, и носить её вправе лишь тот, кто не просто участвовал в боевых действиях, но и проявил при этом действительную отвагу. Еще он думал, что патриотизм выявляется не наличием или отсутствием у человека Георгиевской ленты, а тем, как человек работает или служит, как соблюдает законы, воспитывает детей, и даже, как убирает за собой мусор после пикника на природе. Тем не менее, он побегал по городу, купил на свои деньги пару рулонов, и передал передовой патриотичной девушке. Красавица огорчилась, что ленточки не нарезаны. Но она справедливо гордилась своей целеустремлённостью, упорством в достижении цели, победой над косностью и равнодушием.
В нулевых был у меня фолькс-пассат в кузове B-4 универсал. И раз попал в подставу в Москве. Слегка помял передок об Ауди, а в багажник мне со всей дури врезался гольф с курскими номерами. Мы с пассажиркой пристегнуты были, так нам ничего. А из гольфа вылезли трое здоровенных мужиков, которые ремнями пренебрегали. Так они держались - кто за нос, кто за локоть, кто за коленку. Но не о ремнях сейчас и не о подставах. От удара этого гольфа задок моего пассата слегка смялся книзу. Я тогда зарабатывал нормально, и всё равно собирался менять машину на побольше, поэтому купил сразу бэушный транспортер, а пассат решил продать без спешки, как есть. Не ремонтируя. Интернетом ещё толком не пользовался, поэтому о продаже пассата оповестил знакомых. Ну и работал себе на транспортере, а фолькс на стоянке был. Там и встретился с одними покупателями, потом с другими, но в цене не сошлись. А тогда приятельствовал с одним мужиком - он в своем гараже занимался мелким ремонтом машин по жести. Хороший такой товарищ - юморной, классный собутыльник, дети у нас одного возраста, поэтому часто отдыхали вместе семьями. И раз на шашлыках он говорит: "А чего у тебя машина-то стоит разбитая?! Давай отремонтирую - быстрее продашь и подороже. И я заработаю, и ты быстрее избавишься». Я удивился: "Да там же задние лонжероны пошли! Это на стапеле надо вытягивать!" Он говорит: "Да фигня! Я ремонтировал такие. Домкратами вытяну. Продашь в лучшем виде". Загнал пассат ему в гараж, купил запчасти на разборке. Начал он ковыряться… Проходит время, звонит: "Забирай!" Приезжаю – нихрена не удалось ему вытянуть лонжероны. Багажник так и остался приопущен настолько, что нижние кромки задних дверей не прилегали к кузову, и торчали слегка врастопырку, как крылья у подшибленной курицы. Ну, я человек нескандальный, понятно уже было, что переделать он не сможет, с деньгами за ремонт как-то сошлись, а тут и покупатель нарисовался, которому срочно нужен был универсал за небольшие деньги. На скорости же движения эти неплотно прижатые двери не сказывались.
Проходит пара месяцев, встречаю мужиков, которые мне того покупателя подогнали. Говорят: «Как этот твой друг отремонтировал тебе машину, что Мишка на ней въехал в столб передком, а у неё жопа отвалилась?!»
Когда учишь внуков счету и буквам, разжигаешь им первый в их жизни костер, показываешь, как выстругивать лодочки и пускать потом их в ручье, учишь кататься на самокате и на первом двухколесном велосипеде, разрешаешь им шлёпать по лужам, запускаешь с ними воздушного змея... тогда понимаешь, что дети - это, всего лишь, промежуточное звено.
Был у меня хороший друг - Сергеем назову его здесь. Познакомились в начале девяностых через детей - наши старшие сыновья были одного возраста, а жили мы в соседних подъездах.
Друг этот шарил в машинах, и немножко даже подрабатывал их ремонтом. А я тогда купил первую свою машину - шестнадцатилетний жигуль. И часто обращался к этому другу за советом или помощью. Когда бесплатно, когда за невеликую денежку, он помогал моей машинке ездить.
Он вообще по характеру не мог отказывать людям в помощи. И к нему раз обратились соседи по подъезду - два брата. Они занимались перепродажами чего-то там, и иногда в больших объемах. Случалось, что у них под окнами день-другой стояли фуры с товаром, пока отыскивался на этот товар покупатель. И эти братья однажды пришли к Серёге с просьбой подсказать им - у кого можно занять на пару месяцев денег, за соответствующий тем временам процент. Дескать - у нас верное дело, ты нас знаешь, никуда не денемся, за два-три месяца прокрутим, вернем, и тебя тоже не обидим. Серёга-то работяга. У него нужных им 10 тысячи долларов быть не могло. Повез он их в свою родную деревню, к знакомому мужику, который всю жизнь, даже и в советский период, держал теплицы, и у которого - все в деревне знали - денежки водились. Тот познакомился с братьями, ничуть не выразил сомнения в их кредитоспособности и честности, но Серёге сказал: "Я их не знаю. Знаю тебя. И деньги если дам, то не им, а тебе. Подписываешься за них? Берешь деньги под этот процент?" Серёга был не готов в обратку идти. Кивнул.
Первый месяц братья отдали проценты в срок. Серёга отвез их кредитору. А потом братья пропали. Скрылись из города. Их родители продолжали жить в той же квартире. Их замучили кредиторы сыновей. Они даже практически перестали выходить из дома, перестали открывать дверь на звонки и стуки, а на окна повесили светомаскировку, как во время войны, чтобы в темное время суток не было видно зажженного в квартире света. Серёга сначала платил проценты по долгу. Потом отчаялся ждать возвращения братьев, продал машину, долю родительского дома, гараж и погасил большую часть долга. Оставшуюся гасил частями из своей зарплаты на заводе. Братья отсутствовали года два или три. Вернулись. Перед Серёгой извинились, наплели что-то в своё оправдание, и сказали, что денег нет, а могут отдать ему вот этот старенький фолькс в кузове B-3, что под окнами стоит. Дескать - согласен - бери, а больше ничего у нас нет. Делать нечего - согласился он. Надеялся, видимо, что при умелом уходе машинка ещё побегает. А на ней он глядишь - где потаксует, где на строительный какой калым наймется. С рукописной доверенностью на эту машину поездил он пару дней. Приехал в МРЭО оформлять - машина оказалась полностью левая какая-то. Несоответствие номеров двигателя и кузова, что-то с растаможкой... Сказали, что оформить невозможно - только на запчасти продать. Попивать Серега стал с началом этих неприятностей, а теперь совсем ударился в запой. Машина стояла перед домом. Скоро её вскрыли. Потом побили все стёкла. Ребятня выплясывала на крыше. Примерно через год этот автохлам куда-то пропал. А Серега продолжал пить, и через несколько месяцев умер, оставив жену с двумя детьми. На одну свою заплату низкоквалифицированной служащей она вырастила сына и дочку. Детки хорошие.
- Быстро хватайте ломы, и отправляйтесь подметать плац! - Товарищ сержант! Зачем ломами-то?! Мётлами будет заебись! - Мне не надо заебись! Мне надо, чтобы вы заебались! (Народный фольклор)
После подъема и утренней зарядки, по распорядку дня военнослужащим предоставляется полчаса на утренний туалет. Подразумевается, что солдаты за это время должны успеть умыться, «оправить естественные надобности», заправить и «отбить» коечки, начистить сапоги, подшить свежие подворотнички, если кто не подшил с вечера, выровнять по натянутой леске койки, матрацы, подушки, тумбочки, табуретки. В училище мы все это делали быстро, но спокойно. Без суеты. И еще оставалось время на неторопливый перекур. В Тикси же, в в/ч № 30223, куда я был направлен после отчисления с третьего курса ГВВСКУ, процесс заправки коечек и выравнивания растягивался и затягивался на все тридцать минут. Сержанты, «черпаки» и «деды», голосом, пинками и затрещинами, подгоняли «гусей» и «молодых», чтобы те постоянно бегали из прохода в проход, не расслаблялись и не «тащились». Если вдруг все было выполнено, а время до завтрака еще оставалось, кто-нибудь из «авторитетов» сдвигал с места одну койку, и приказывал все выравнивать по ней. Офицеры это время находились в канцелярии, и в процесс не вмешивались. И вот, посмотрел-посмотрел я на это действо, выровнял и отбил свою коечку, поправил койку соседа, который был в этот день в карауле, и решил, что я, по своему статусу, не должен принимать участия в этой беготне. Я же не гусь и не молодой. Пусть эти, - которые гоняют, - столько послужат, сколько я прослужил. Вышел из узкого прохода на «взлетку» и сел на табурет. Не совсем рядом с авторитетами, но и неподалеку от них. Они покосились на меня, кто-то сказал: - А ты, кадет, чего уселся?! Заправлять коечки не надо? Я ответил: - Я. Заправил. Свою. Койку.
Они промолчали. И вроде бы потеряли ко мне интерес. Через несколько минут ко мне подошел какой-то салага. Детское лицо, форма не ушита по фигуре – явно молодой, или гусь. - Ты чего расселся здесь! – возмутился он. Я спокойно поинтересовался: - А ты кто? Народный контроль? Он покраснел от злости и схватил меня за рукав: - Пошли выйдем, кадет! Я рывком освободился от его захвата: - Пошли. Кто-то из авторитетов, с интересом наблюдавших за нами, сказал ему: - Медведь, потом! Ротный вышел из канцелярии.
Дежурный по роте крикнул: - Рота! Строиться на завтрак! Медведев прошипел мне сквозь зубы: - После завтрака поговорим! Я согласился: - Поговорим.
2. Бой без правил.
«И мы, сплетясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей Упали разом, и во мгле бой продолжался на земле». (М. Ю. Лермонтов).
После завтрака пошли мы с Медведевым в батальонный туалет – большой такой сарай, - и начали там кулаками махать. Я только разок ему попал слегка по скуле, а он бил, как гвозди заколачивал. Он неплохой боксер-то был. Потом даже первенство полка выиграл в своем весе. Ну, я по нему не попадаю, а его удары то и дело пропускаю. Решил перевести схватку в партер. И тоже неудачно. Лежу на спине, пытаюсь отмахиваться, а он лупит мне по роже. Перевернулся на живот. Из угла рта струйка крови дугой бьет в снег. Медведев молотит меня по затылку, но это уже не больно. Думаю: "Пусть кулаки отбивает".
Тут вбегает якут-дневальный с нашей роты, наклоняется, чтобы заглянуть мне в лицо, спрашивает: - Кадет, ты Гладков? Медведев опустил руки, не понимает, в чем дело. Я тоже не понимаю: - Да, - отвечаю, - Гладков. Якут говорит: - Тебя в канцелярию вызывают.
Медведев вскочил: - Ты что, сука, заложил уже? Я, с трудом шевеля разбитыми губами, отвечаю: - Ты охуел?! Когда бы я успел-то?
Якут убежал, а мы с Медведевым медленно идем за ним. Серега (его Серегой зовут, Медведева-то) причитает: - Ой! что теперь будет, что будет... Ты снегом утрись... А какое там утрись, - угол рта справа рассечен так, что кровь не по подбородку течет, а струёй вперед летит. Я удивляюсь: - А чего ты так переживаешь-то? Ну, подрались, и подрались. Что такого-то? Он возмутился: - Ты сдать меня хочешь? Я две недели назад Сивому морду разбил, так мне ротный сказал, что если еще раз подобное случится, то под трибунал отправит.
«Ага, - говорю, - значит нельзя сказать, что подрались. А что тогда говорить?» Остановились, думаем. «Значит так, - говорю, - нашу роту в полку не любят. Это я уже знаю. Ты выводной, тебя вообще ненавидят. Ты пошел в туалет, а тут двое незнакомых солдат спросили - ты выводной? И начали тебя бить. И тут я зашел. Мне врезали, и я сразу упал. А тебя они тоже повалили, и убежали. Пройдет такое?» Он ответил, что должно пройти.
3. И тут началось…
Дорога к истине заказана не понимающим того, что суть не просто глубже разума, но вне возможностей его. (И. Губерман).
Медведев остался возле дневального, а я зашел в канцелярию и доложил! - Рядовой Гладков по Вашему приказанию прибыл! Командир роты капитан Бородин, не поднимая головы от документов на письменном столе, спросил: - Слушай, Гладков, а где твоя комсомольская учетная карточка? Я говорю: - Так, наверное, она была в том запечатанном пакете документов, с которым мы сюда приехали, и который начальнику штаба отдали. Тут он посмотрел на меня, и изменился в лице. - Гладков! Что случилось? - Товарищ капитан, я пошел в туалет, а там двое солдат Медведева били. Ну и мне досталось... Он не дослушал меня: - Это Медведев снова?! Дневальный! Медведева сюда! Вошел Медведев. Я быстро заговорил: - Это не он, товарищ капитан! Его тоже били… Ну и вместе с Серёгой мы толково изложили мою выдумку. Я упирал на то, что вообще не при делах, - я вошёл, они дерутся, меня сразу ударили, и я упал. Ротный сразу: - Вы их знаете? - Нет! - С какой они роты? - Не знаем! Бородин с сомнением нас слушал.
Дневальный в коридоре крикнул: - Рота! Смирно! В канцелярию зашел начштаба полка Грановский.
Вот тут, как я теперь понимаю, Бородин был в сложном положении. При Грановском он не мог производить дознание. Потому что он либо контролирует положение дел в роте, либо нет. Если мы с Серегой врем, то это ЧП в роте. «Неуставные взаимоотношения», с возможным направлением кого-то в трибунал, и пятном на репутации командира роты. А если поверить нам, то ЧП не в роте, а в полку. И пусть Грановский разбирается. А Бородин исполнит его приказы.
Вот поэтому Бородин и сказал: - Товарищ подполковник! Разрешите доложить? Моих солдат избили неустановленные военнослужащие! А Грановский счел, что Бородин уже во всем разобрался, и докладывает то, что ему достоверно известно.
Грановский нам: - С какой они были роты? - Не знаем, товарищ подполковник! - Почему вы их не задержали? Сколько их было? - Двое. Не задержали, потому что не справились.
Грановский возмущенно: - Что за безобразие! Два солдата караульной роты не могут справиться с двумя?! Бородин, отныне ваши солдаты должны не меньше двух раз в неделю заниматься самбо и боксом в спортзале. А сейчас мы пойдем по казармам искать этих…
4. И продолжилось…
Пошли мы по казармам. Грановский, Бородин, еще кто-то из офицеров роты, может и дежурного по полку Грановский вызвал. Помню, что много было офицеров. Какие тогда у нас были роты самые борзые? Пятая, или шестая? – Не помню. Да и не важно. Одна рота дедов, другая – черпаков. Медведев рассказывал про какую-то, что там офицеры вроде даже не рискуют поодиночке в спальное помещение заходить. Якобы случалось, что в офицеров заточенные миски бросали... Куда там ниндзевские шурикены...
Ну, ходим мы по казармам, а все роты были на работах. Строились перед нами дневальные, каптеры, еще кто-то... Грановский покрикивал на меня и Медведева: "Внимательней смотрите!", а те, на кого мы смотрели, с любопытством и компетентно разглядывали мою рану, оценивая красоту и силу доставшегося мне удара. Посмеивались надо мной. Медведев улыбался им в ответ той стороной лица, которую не видел Грановский. А я улыбаться не мог.
Обошли мы все казармы полка, и меня отправили в санчасть. Хирург моментально двумя стежками зашил рану.
Пару дней пришлось поголодать, потому что рот почти не открывался, а рассиживаться в столовой не позволяли. Две-три ложки успевал проглотить, и уже «Рота! Встать!»
Еще одно испытание пришлось пережить.
В тот же день, перед обедом, Бородин вывел меня перед строем роты, и произнес прочувственную речь о том, какой я молодец, как я смело вступился за товарища, постоял за честь роты, и героически пострадал при этом. Я не знал куда деваться от стыда. Солдаты-то все знали, только помалкивали…
Прошло два месяца, пришли в роту гуси из Владимирской области. Бородин и их сразу построил, и снова меня вывел перед ними. Вот, дескать, герой, по морде получил, за то, что в караульной роте служит. Даже рот ему зашивали… Гуси загрустили, и поплямкали губами, представляя, каково это, - с зашитым ртом…
Эпилог.
Медведев быстро поднялся, в авторитет вошел. Не из-за этой истории, а по личным качествам своим. Физически сильный, с прямым и твердым характером, он не мог не подняться. Ко мне относился спокойно. Без дружеских симпатий, но и без вражды. Он какое-то время еще был выводным. Потом решил, что быть вертухаем западло, и начал забивать на службу. Долго добивался перевода в другую роту, и добился-таки. Дослуживал, если не ошибаюсь, в мехроте дизелистом.
Весной 84, после того, как ротный меня снова очередным гусям в пример ставил, я где-то в полку встретил Медведева. Сказал ему, что опять, как дурак стоял перед строем, и слушал речь о своем «геройстве». Он поржал. А я продолжил: - Может, когда уезжать буду, сказать ротному, как на самом деле было? Серега построжел: - Ты охуел?! Уедешь, а мне еще полгода служить! Даже и не думай!
Из писем знаю, что и осенью 84, и весной 85 гусям приводили в пример рядового Гладкова, который, хоть и получил пиздюлей, но молодец!
Мы с мамой тогда поехали в дом отдыха Румянцево где-то в Подмосковье. Мне семь лет было. Добирались долго и нудно. На электричке до Москвы, потом на метро, снова на электричке. Потом на автобусе, и что-то долго пешком. Жара была. Я изводил маму вопросом - будет ли там речка? Она не знала, но пообещала, что будет. Речка там оказалась, что называется "воробью по колено". Лежишь спиной на дне, вода пупок не покрывает. Я даже обиделся, но выбирать не приходилось, купался в ней. Плохо, что и к этой речке надо было километра два идти. Я почему-то мало что помню из этих двух недель, что мы там были. Вот раз какой-то конкурс был, и мне, в качестве приза, свисток дали. Он мне не очень понравился. Плоский такой, с двумя узкими воздуховодами. Белый. Может помните такие? А мне больше нравились свистки переливчатые, такие объемные, с шариком внутри. Но, какой дали, такой дали. Хожу, свищу себе, слышу – рядом на волейбольной площадке спор какой-то разгорается. Подошел поближе – послушать. Судья кричит: «Переход подачи!» Игроки оспаривают: «Ты же свистнул, мы и остановили игру!» Он на своем: «Я не свистел!» Я их слушал, рот разинул, - интересно так! Потом про приз свой вспомнил, еще посвистел. Судья сначала на свой свисток посмотрел недоуменно, - у него такой же, как у меня висел на шнурке, а тут все игроки заорали: «Вот он! Вот он!» И на меня ему показывают. А я стою, посвистываю. Хорошо мне! И интересно. Сейчас, думаю, они играть будут, а я еще посмотрю. А они все на меня, и так агрессивно еще, был бы постарше, наверное, побили бы! Говорят: - Ты зачем здесь свистишь?! Я отвечаю: -Так мне же приз дали! Они говорят: - А… Понятно! Тогда иди отсюда подальше. Иди к маме. Я говорю: - А вот же она – с вами играет. Они сначала растерялись, а потом мама подошла и объяснила, что здесь только судья свистеть должен, и никто больше. А то они играть не смогут. Мне это чудно было. Потому что мы-то с пацанами, когда в футбол играем, то и свистим, и орем, и все нормально. И я ответил: - Мама, мне же свисток подарили, как же я могу не свистеть? Он попросила свистеть подальше от них. Я отходил и свистел, а они кричали мне: - Дальше! Еще дальше! - Я ору в ответ: - А мне отсюда игру не видно!
Но они меня уже не слышали. Шлепали по мячу, а судья им свистел.
Потерял я свисток в тот же день. Не жалел. Он же не переливчатый был.
Сидели как-то мужской компанией. Разговор тек, переходя с темы на тему. Ассоциативно я вспомнил и рассказал какой-то анекдот про исламистов. Напротив сидел мужик. Я знал, что в прошлом он боевой офицер, но не знал подробностей его службы, а теперь он работает в гражданской организации. На этот мой анекдот он сказал: "Ты мне о них мне шутки не рассказывай. Они меня два месяца в яме держали, и из той ямы только я живым вышел". Интересно, что когда от этой организации требуется представитель на то или иное мероприятие местной мусульманской общины, - направляют всегда этого офицера. Считают, что его профиль, видимо.
Мой младший в детсадовском возрасте очень был увлечен супер-героями. Отдыхали под Евпаторией - он там держал в банках пауков, и кормил их мухами - хотел вырастить Человека-паука. Когда пошел в школу, поостыл как-то к этим супер-героям. Но перед Новым Годом я увидел в магазине костюм Человека-паука. Приношу вечером домой… Глаза у него загорелись. Надел. Крутится перед зеркалом, и его оживление на глазах гаснет... Снимает этот костюм, аккуратно складывает в пакет. Отдает мне, и говорит со вздохом: "Жаль, что у меня в детстве такого не было..." *** Всё хорошо вовремя...
Впервые управлять лошадью мне довелось в военном училище (ГВВСКУ). По фильмам «Неуловимые мстители», «Буян», «Три мушкетера» и т.д. и т.п., каждому было понятно, что в этом деле нет ничего хитрого. И однажды в наряде по столовой нам надо было освободить крыльцо большой мойки от наполненных фляг с пищевыми отходами. Эти фляги гражданский возчик отвозил на телеге в свинарник. Лошадь, запряженная в телегу, стояла тут же – неподалеку от крыльца. А возчик куда-то отошел. Ожидая его возвращения, мы устроили короткую фото-сессию, а потом я взялся за вожжи. Телегу надо было продвинуть вперед и влево. Я прищёлкнул языком, и послал вожжи «волной» вперед, чтобы они коснулись крупа кобылы. Она поставила уши торчком и недоуменно оглянулась. Я таким же движением вожжей повторил свою команду. Она тронулась с места, а я вожжами пытался управлять ею, чтобы с хирургической точностью припарковать телегу точненько к крыльцу. Сначала она остановила телегу напротив крыльца, но в метре от него. Я пытался заставить её двигаться то вперед, то назад, чтобы переместить телегу влево. Лошадь явно меня не понимала и нервничала. За четверть часа наших с ней обоюдных мучений, я осознал, что вовсе не обладаю врожденными способностями кучера. Лошадь оказалась загнана в угол, образованный стеной здания и крыльцом. Мои попытки заставить её двигаться задним ходом ни к чему не привели. Я выпустил вожжи, и стал прикидывать – как буду оправдываться перед возчиком, когда он вернется. Кобыла оглянулась назад. Убедилась, что я бросил управление, попятилась, выводя телегу из тупика, описала широкий круг по двору, подкатила телегу впритирку к крыльцу, остановилась и снова оглянулась на меня, ехидно усмехнувшись. У неё были большие желтые зубы. Уже лет в сорок мне вздумалось взять несколько уроков верховой езды. Это уже другая история, но тот первый опыт молодости был нелишним. Лошадь – вишь ты – не машина. У неё своя голова есть.
На масленичном гулянье мужик запрягал кобылу в нарядную тележку, чтобы катать детишек. Он долго не мог завести лошадь в оглобли. Она переступала то правой задней через оглоблю, то левой, и никак не хотела вставать посредине. Я и другие мужики предложили руками выкатить тележку на более просторное место. Но он ответил: «Места тут достаточно. Она просто дуркует». Потом оглянулся по сторонам, и добавил: «Народу больно много. А то дал бы ей по морде – сразу бы как надо встала».
Девушка рассказала. Шла на работу - мальчик лет шести высунулся из окна третьего этажа, плачет, криком зовет маму. Остановилась, заговорила. Велела ему надеть куртку и шапку, и выйти на балкон. Пацан объяснил, что проснулся - никого дома нет. Потом успокоился, рассказал про родителей, про садик... Эта моя знакомая говорит: "Минут двадцать общались. Я уже конкретно замерзла - не рассчитывала же стоять на улице, - когда его мама выбежала на балкон и забрала его. Наверное в магазин бегала".
Одна девушка рассказала: - Утром на самом выезде со двора забуксовала. Заднее колесо в ямке, передние – на льду скользят. Сзади уперся в меня джип. Мигнул фарами. Я буксую на месте. Из джипа вышел здоровенный мужик. Думала подойдет на меня поругаться. А он уперся в багажник моей машины, я даже передачу включить не успела, как вытолкнул мою машину. Хороший мужик! Настоящий!
