Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Kuzyma
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Из новостей: «Депутаты Госдумы разрабатывают порядок публикации деклараций о доходах депутатов Госдумы». Вот молодцы! Хоть чуть-чуть о себе позаботятся, а то всё о людях и о людях.
После упоминания правительством сочетания "ку" неприглядным для населения страны, депутаты государственной думы Кузнецовы, Кузьминов, Куминов, Курбанов, Куриннова, Кусайко и Кушнарев решили срочно сменить фамилии
Правительство решило ку-код убрать из обихода. Вместо него каждому претенденту выдадут малиновые штаны. Наконец-то владельцы малиновых пиджаков соберут полный гардероб.
Люблю перемены, но далеко не всякие и не во всем. И вот уже восемнадцать лет я хожу к одному и тому же зубному врачу из маленькой частной клиники. Зовут его Борис. Боря – очень позитивный бутуз, примерно моего возраста. Как со старого клиента берет по-божески, да и зубы мои он знает лучше, чем я сам, его пломбы держатся долго, ну чего еще желать? Вот однажды я, как всегда неожиданно, почувствовал что у меня есть зубы, особенно один… Позвонил Боре: - Привет, Борис, можешь говорить? - Привет, ну, так… - Хочу к тебе с зубом приехать. - …. - Чего молчишь? Когда лучше? - Ты знаешь, у меня наверное не получится, давай я тебе телефон другого нашего врача дам, ты должен его помнить, седой такой, он тоже очень хороший, все сделает не хуже меня. Извини, не могу говорить… - Ладно, спасибо, Борис, жду от тебя номер.
Через полчаса пришла СМС-ка с телефоном и именем другого врача. Я уже и номер набрал, но вдруг от чего-то передумал и сбросил. В конце концов – почему я должен идти к какому-то незнакомому врачу, если привык к Боре? Нет, не пойду к другому, пережду Борины отгулы, свадьбы, или что там еще у него. Слава Богу и мой зуб был абсолютно солидарен с этим решением, он испугался незнакомого седого доктора, затаился и совсем перестал болеть. Я опять набрал Борю: - Але, это снова я. Так, может я подожду тебя? Что-то не хочется к другому доктору. Зачем мне другой, если ты еще не умер? Возникла странная пауза, я стал дуть в трубку и алекать, но Борис только громко дышал и молчал. Наконец он ответил: - Ты что, правда хочешь меня подождать? - Ну, да, а что? - Лучше не надо, а то ждать придется долго, может месяц, а может два, не выдумывай, а позвони-ка лучше тому врачу, которого я тебе дал.
Но тут я почему-то почувствовал, что Борис больше всего на свете хочет, чтобы я подождал именно его. И твердо ответил: - Нет, я уж как-нибудь подожду. А, кстати, где ты? - Да, тут уехал, по одному дельцу. Так ты правда хочешь меня дождаться? - Я же сказал – буду ждать только тебя, не бойся, не помру. - Тогда позвони мне недельки через три, а лучше – через четыре.
Ровно через месяц, мы с зубом опять позвонили Борису, он опять предлагал другого врача, я опять не согласился и мы снова договорились созвониться еще через месяц. …Так прошло целых пять месяцев, я уже начал терять терпение и злится на свое тупое упрямство, да и зуб намекал на другого врача. В конце концов, где он так долго пропадает? Если бы я знал, что это так растянется, давно бы уж плюнул на Бориса. Какой он все-таки неконкретный человек. Неожиданно Борис позвонил сам: - Привет. Ты все еще меня ждешь? - Ну, да и не столько я, сколько мой бедный зуб… - Завтра в десять вечера сможешь приехать? - В десять? А чего так поздно? Ваша контора до семи же работает. - Зато никто не помешает. Ну, сможешь? - Ладно, в десять – так в десять.
На следующий вечер, когда я стоял в пробке на полпути к клинике, неожиданно позвонил Борис, он долго извинялся, придумывал какие-то нелепые отговорки и попросил перенести все на завтрашний вечер. Не знаю почему, но я даже не рассердился на него, а просто согласился и стал искать ближайший разворот. Наконец настал тот самый вечер. Борис встретил меня похудевшим и как всегда позитивным, мы прошли по пустым кабинетам между кресел и витрин и, не знаю от чего, но почему-то меня не покидало стойкое ощущение, что я не настоящий пациент, а он не настоящий зубной врач, как будто мы два ночных вора-дилетанта забрели - куда получилось. Я даже на полушепот перешел. Борис усадил меня в кресло, как обычно навис надо мной и как обычно принялся потрошить мою голову, своими блестящими железячками и жужжалками, все было как всегда, только его лоб вспотел больше обычного, даже очки залило. Наконец он закончил и деловито сказал: - Постучи зубами. Пломба не мешает? - Да, нет, все отлично, спасибо. Сколько с меня?
Из-за его марлевой повязки я не сразу заметил, что Борис плакал. От моего вопроса: - "Что случилось?" он и вовсе зарыдал как маленький мальчик, но скоро взял себя в руки и ответил: - Ты извини – это нервы. Не нужно никаких денег, я сам готов тебе заплатить любые деньги, за то, за то, что ты… меня ждал. Когда ты тогда позвонил, я не стал тебе говорить, но в тот момент, я только отошел от наркоза. У меня ведь инсульт был, всю левую половину парализовало. Никто не верил, что я даже с койки встану, и уж не то что смогу вернуться в профессию, даже жена не верила. А я всем говорил: - хрен вам всем, у меня есть пациент и он меня ждет. С утра до вечера на тренажерах работал, каждый день тебя вспоминал и думал: - хоть бы он подождал меня, хоть бы подождал… А вчера я не смог, извини еще раз, так разволновался: - Как у меня получится с первым пациентом? А вдруг напартачит левая рука? Веришь ли, аж зубы стучали от страха? Ху-х, я врач, я врач, я врач, я настоящий зубной врач. Позвоню жене. Ур-а-а-а!!!
От Бориного дикого «Ур-а-а-а!!!», даже колбочки на стеклянных полках отозвались хрустальным звоном…
"Голос Америки", "Немецкая волна", "Радио "Свобода"", Би-Би-Си - зарубежные радиостанции, которые вели передачи на коротких волнах и глушились специальными "глушилками", чтобы передаваемая информация не была доступна к прослушиванию на территории СССР. Однако из-за специфики передачи волн, их отражения от ионосферы планеты не в фазе с сигналом глушилок, всё же многое удавалось услышать и даже записать на магнитофон.
«На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полу подвальчик в Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко (денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую немедленно влюбился. Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила («простынете, молодой человек, только начало марта»).
Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не смогла. Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: «Я вас приглашаю». – Это невозможно, – улыбнулась милая женщина. – Билетов давно нет… – Я вас приглашаю! – настаивал Зяма. – Хорошо, – ответила женщина. – Я приду.
Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда. Прямо из полу подвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома. Небо услышало эти молитвы.Зяма изложил суть дела – он уже пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера! Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нем волшебные слова «подателю сего выдать два места в партере», не без шика расписался и, выдрав листок, вручил его юноше. И Зяма полетел в театр, к администратору.
От содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера, пущу постоять на галерку… Но обнаглевший от счастья Зяма требовал выполнения условий! Наконец компромисс был найден: подойди перед спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет…
Ожидался съезд важных гостей. Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришел поэт Джек Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на юбилейном спектакле. И тут же проклял все на свете. Вокруг сидел советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов… А рядом сидела женщина в вечернем платье, невозможной красоты. На нее засматривались все гости – и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого…
По всем параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале… Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым. Его милая спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась ситуацией. Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.
Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду, поговорил с самыми ценными гостями… И тут беглый взгляд режиссера зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену – и вошел в нее с безошибочностью гения.
– Зиновий! – вдруг громко воскликнул он. – Зиновий, вы? Все обернулись. Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему подростку. – Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку… («Затруднительно мне было брать трубку, – комментировал это Гердт полвека спустя, – у меня не было телефона». Но в тот вечер юному Зяме хватило сообразительности не опровергать классика.) – Совсем забыли старика, – сетовал Мейерхольд. – Не звоните, не заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить! И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!
«После антракта, – выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий Ефимович, – я позволял себе смеяться невпопад…» О да! если короля играют придворные, что ж говорить о человеке, «придворным» у которого поработал Всеволод Мейерхольд? Наутро шестнадцатилетний «король» первым делом побежал в дом к благодетелю. Им надо было о стольком поговорить! Длинного разговора, однако, не получилось. Размеры вчерашнего благодеяния были известны корифею, и выпрямившись во весь свой прекрасный рост, он – во всех свысока – сказал только одно слово: – Ну? Воспроизводя полвека спустя это царственное «ну», Зиновий Ефимович Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим на Мейерхольда…»
Никколо Паганини останавливает извозчика: — Отвезите меня в театр, я опаздываю на концерт! Публика ждёт! — 10 франков — говорит извозчик. — Почему так дорого? — Ну вы же берёте с каждого по 10 франков за свои концерты, а играете там всего на одной струне. — Хорошо, — говорит Паганини, — я вам заплачу 10 франков. Но при условии, что вы сможете довезти меня до театра на одном колесе. Так, слово за слово, и Паганини попиздовал в театр пешком.
