Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Филимон Пупер
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Мушкетеров было четверо. Троих звали как положено – Атос, Арамис и д'Артаньян, а вот Портосу пришлось стать Датосом: Его Величество король заикался и не любил, когда слова начинаются на букву «П».
Мушкетеры дрались на дуэлях, скакали в Лондон за подвесками и обороняли крепость Ла-Рошель, бывшую раньше коробкой от ботинок. Их сделал когда-то отец нынешнего короля. В основном из пластилина, но на плащи пошли голубые лоскутки, а перевязь Датоса украсила блестящая брошь, которую королева-мать разрешила взять из жестяной коробки с пуговицами. В той же коробке нашлась настоящая шпага для Атоса – шляпная булавка, которой сто лет назад прабабушка королевы прикалывала шляпку к волосам. Остальным мушкетерам достались деревянные шпаги.
Мушкетеры сильно помялись и выглядят уже не так браво, но починить их некому. Отца больше нет, король с королевой живут вдвоем. «Легкая смерть» – сказала соседка баба Тая. Смерть – это как с Констанцией, она умерла и больше никогда не вернется до конца фильма. Но ведь фильм можно пересмотреть с начала, и тогда она опять будет жива?
По ночам мушкетеры несут караул на тумбочке у постели короля. Без них король не может заснуть, особенно в те вечера, когда королева оставляет его с бабой Таей, а сама надевает красивое платье, душится духами, за ней заходят нарядно одетые мужчины и куда-то уводят. Баба Тая называет их «ухожоры». Потому и нужен мушкетерский пост: вдруг ухожоры придут ночью жрать уши.
Еще баба Тая говорит «кавалеры», но это неправильно. Кавалеры должны быть красивыми и благородными, а эти противные. Один был кудрявый и подарил королеве золотую цепочку, как герцог Бэкингем. Потом был черный и носатый, приносивший королю липкие восточные сладости, вылитый галантерейщик Бонасье. А теперь ее забирает кардинал Ришелье, худой и с усиками.
Вот и сегодня шумит вода в ванной, в доме пахнет духами, в коридоре выставлены парадные туфли на каблуках. Королева собирается на бал. Все четыре мушкетера выбрались в коридор на разведку. Самый храбрый, Атос, подполз вплотную к туфле и выставил свою стальную шпагу. Это хитрый мушкетерский план: может быть, королева уколет ногу, не сможет надеть туфли и останется дома на весь вечер.
Так и произошло. Раздался звонок, королева выбежала в коридор, впустила кардинала и не глядя сунула ногу в туфлю. Громко ойкнула, посмотрела, что случилось, и в гневе обернулась к королю: – Иди сюда, паршивец! Сколько раз я тебе говорила не разбрасывать игрушки! Посмотри, что ты натворил! Колготки порваны, в чем я теперь пойду? Всё, мое терпение кончилось.
Она топнула ножкой, и храбрый Атос превратился в бесформенное пластилиновое пятно на полу. Король с плачем бросился к ней и начал колотить кулачками по нарядному платью. Но королева оттолкнула его так, что он отлетел в сторону, и уже занесла ногу над Датосом...
И тут вмешался кардинал Ришелье. Взял королеву за плечи, что-то ласково сказал на ухо и отвел в сторону, подальше от уцелевших мушкетеров. Потом присел на корточки перед королем, рыдающим на телом Атоса: – Кто это был? – Атос... – Понятно. А этот, с брошкой, Портос? – Д-да. – А д'Артаньян который? – В-вот этот. – Я так и думал, вон какая у него шляпа шикарная. Да, досталось твоему Атосу. Но ничего, а ля гер ком а ля гер. Пластилин у тебя найдется? – Да. – Погоди, какой пластилин? – вмешалась королева. – Мы же в ресторан опаздываем. – Не убежит наш ресторан. В другой раз сходим. Тут у нас, видишь, катастрофа. Благородный Атос тяжело ранен, надо срочно спасать. Поставь пока чайку, а мы займемся реанимацией.
Кардинал наклонился и бережно поднял с пола останки Атоса. Хотя почему кардинал? Не похож он совсем на кардинала. Худое лицо, усики, моршина на лбу... – Я знаю, кто вы! – Да? И кто же? – Лейтенант королевских мушкетеров де Тревиль! – отчеканил король. – Пойдемте, я покажу, где пластилин.
Про одно предложение руки и сердца. Извините за многословие, сокращал как мог. И предупреждение для моих друзей. Если вдруг узнаете здесь свои черты или фрагменты своей биографии – не пугайтесь, это не про вас. Я нарочно всё перемешал, чтобы скрыть настоящих участников.
***
Мой однокурсник Ваня Пинягин был влюблен в красавицу Адочку Айзман. Евреев в вузе было процентов 30, почему – обсуждайте с кем-нибудь другим, мне надоело, но в нашей тесной компании Иван, сын сельского священника, был чуть ли не единственным русским. Он рассказывал: – Батя спрашивает: «Твои еврейчики хотя бы мацу не вкушают?» А что я скажу? Вкушают, аж за ушами трещит. И я с ними. Мы легкомысленно отвечали, что маца у нас диетическая, без примеси христианской крови.
Юность и свежесть делают привлекательной почти любую девушку, но Адочка и правда была чудо как хороша. Сохранилось фото с ее восемнадцатилетия – один в один постер к сериалу «Ход королевы», только на столе вместо шахмат разномастные стаканы и кружки. Карточка черно-белая, но цвет только усилил бы сходство с актрисой, подчеркнув рыжие кудри и огромные зеленые глаза.
По-деревенски прямой и наивный Ваня сделал ей предложение уже на третий месяц учебы. По всей форме, при свидетелях, с кольцом и вставанием на колено. Ада покраснела до корней своих рыжих волос и рассмеялась: – Ванечка, куда ты спешишь? Ты хороший, но мы еле знакомы, и нам ведь еще даже нет восемнадцати. Я обещала родителям, что буду учиться, а не влюбляться. Подожди пару лет хотя бы.
Два года Ваня ждать не стал, к лету они стали парой, насколько это возможно в условиях советского общежития. Потом почему-то разбежались. Сразу после защиты Ада вышла замуж за доцента Мервиса с кафедры матeматики.
***
В перестройку добрая треть нашего курса оказалась за границей. Я сильно подзадержался и через двадцать с чем-то лет после выпуска только распечатал ту бочку дерьма, которую должен потребить всякий эмигрант, прежде чем дойдет до повидла. Жил один (жена ушла, дочки выросли), снимал в Бруклине конуру, единственным достоинством которой была неправдоподобно низкая цена: домовладелец, девяностолетний румынский еврей, давно выжил из ума и забывал повышать квартплату.
Там меня и навестил Иван, приехавший в Нью-Йорк туристом. Он сильно постарел, от густых когда-то волос осталась прическа фасона «внутренний заем» – длинная прядь поперек лысины. Он удачно вписался в новые времена, завел бизнес в провинции, что-то строил, что-то возил. А вот с семьей не повезло: однажды не вовремя вернулся домой и застал жену с финдиректором, по совместительству лучшим другом. Больше длительных связей не заводил, обходится девочками на одну ночь. У дочери своя жизнь, от отца ей нужны только деньги.
Я рассказал о судьбе наших ребят, уехавших в США раньше. Их с полдюжины в разных городах, все успешные айтишники. – А она? – спросил Ваня. Я не сразу понял, кого он имел в виду. – В Чикаго. Мервис со своим матанализом работает в страховой компании, считает риски. Сама Ада менеджер в IT. Сыновья в университете. Большой дом в пригороде. Американская мечта во весь рост. Да у меня и фотографии есть.
Ваня долго всматривался в фото, потом вздохнул: – Красивая... – Это карточки мелкие, морщин не видно. Ей столько же лет, сколько нам. – Да какая разница? У тебя осталась та фотокарточка, с восемнадцатилетия? Вот сравни. Это же она? Она. Я смотрю на эту, а вижу ту. И всегда буду видеть. Я ведь делал ей предложение еще раз, на пятом курсе. Сказала, что опоздал. Что любит меня, но у нее уже с Мервисом всё на мази. Не из-за московской прописки или еще чего-то, а потому что еврей. Я говорю: не вопрос, чик-чик и готово. Еще до хрена останется. Засмеялась. – Вань, ты как будто с нами в бане не был. Из нас половина не обрезанные. Еврейство в голове, а не в головке. Вот он с ней поехал в Америку, а ты? – Поехал бы. Хоть в Израиль, хоть в Африку, хоть на Марс, лишь бы с ней. – Как-то ты женщин идеализируешь. Что моя жена, что твоя. Да и Ада нехорошо с тобой поступила. – То бабы, а то она. Не путай. Да ладно, что уж теперь. Не ждать же, пока Мервис сдохнет. – Долгонько ждать придется. Это Америка, тут долго живут. Да восьмидесяти как нечего делать. А то и до девяноста.
***
В последующие годы в моем эмигрантском дерьме стало попадаться варенье, странным образом не без участия Ады. С ее подачи я нашел работу в Чикаго, а после переезда завел роман с ее подругой. Мы не поженились, но несколько лет счастливо прожили вместе. Мы близко приятельствовали с Мервисами: бывали друг у друга в гостях, ходили на спектакли, выставки, концерты заезжих бардов (это последнее втроем, Ада терпеть не могла самодеятельность), пару раз даже ездили вчетвером отдыхать.
Однажды я пришел домой и застал у нас заплаканную Аду. Моя подруга пыталась ее утешать, но, судя по почти пустой бутылке ликера, горе было слишком велико. Ада обернулась ко мне: – Вот скажи, я старая?
Я внимательно ее оглядел, хотя ответ не требовал размышлений. Да, закрашенная седина, подтяжки-перетяжки, ботоксы-шмотоксы, морщин на шее все равно не скрыть. Но если задать себе Ванин вопрос: вижу я перед собой юную Адочку с того фото? Вижу, без малейшего усилия. – Нет, конечно, – ответил я. – А что случилось? – Мервис, козел, хочет разводиться. Сказал, что я его больше не возбуждаю. Ну да, мне пятьдесят, но ему-то скоро семьдесят! У него уже лет десять без домкрата не встает. Вот, нашел себе сорокалетний домкрат с третьим размером. Нелегалка, в Штатах без году неделя. И когда только успел, мы же всё время вместе?
***
На самом севере США, на стыке озер Гурон и Мичиган есть остров Макино. Чисто туристское место: природа, отели и рестораны. Там запрещен любой моторный транспорт, ездят только на велосипедах и лошадях. Вот туда мы с подругой отправились на длинные выходные и уговорили Аду поехать с нами, чтобы развеяться после развода.
В первый вечер этой поездки мы сидели за столиком уличного кафе, среди нарядно одетых туристов. Горел закат, звенели цикады. В конце улицы показалсь украшенная цветами двухместная пролетка – местный Гранд-отель сдает ее напрокат новобрачным, свадьбы на острове проходят регулярно. Ада развивала свою любимую тему, про козла Мервиса и козлов-мужчин в целом. – Смотри, какая красота вокруг, – обратилась она ко мне. – Что ж ты девушку замуж не зовешь? Самое время и место. – Да звал я десять раз. Она не хочет. – И правильно. Зачем брак в нашем возрасте? Дети выросли, дом есть, денег хватает. А нужно потрахаться – сошлись-разошлись, и все дела. – А любовь? – спросила моя подруга. – Любовь была в двадцать лет. Кончилась. Я и тогда была разумная девушка, выбрала умом, а не сердцем. А теперь что, время назад не вернешь. – Ада, оглянись, – перебил я.
Пролетка подъехала к нам вплотную. Из нее вышел высокий бритоголовый господин и опустился на колено перед Адой. Туристы за соседними столиками зааплодировали.
Очень интересно было наблюдать за Адиным лицом в этот момент. Сперва она растерялась. Потом узнала его, и я увидел, как тридцать лет слетели с нее в одно мгновение. На самом деле лицо, конечно, не изменилось, только глаза осветили его изнутри зеленым светом. – Ванечка, – прошептала она, – откуда ты взялся? – Оттуда, – Иван неопределенно махнул рукой на восток. – Теперь-то я наконец вовремя?
Не дожидаясь ответа, он подхватил Аду на руки, посадил в пролетку, и экипаж покатил вверх по улице, в сторону Гранд-отеля. Там у Ивана был снят номер для новобрачных. Я знаю это наверняка, потому что весь этот спектакль был подготовлен с моим активным участием. Несколько лет я переписывался с Ваней, держа его в курсе всех перипетий Адиной жизни, а на финальном этапе подключилась моя подруга. Именно она придумала остров, пролетку и даже поработала над Ваниным внешним обликом, заставив его сбрить «внутренний заем».
Прошло уже восемь лет. Ваня свой бизнес не бросил, живет на две страны, хотя в последнее время это стало сложно. Судя по регулярно появляющимся в соцсетях фоточкам из разных экзотических мест, времени они зря не теряют, даже во время локдауна ухитрялись куда-то ездить. Золотую свадьбу вряд ли отметят, а вот серебряную – вполне. Это Америка, тут живут долго.
***
На самом деле «домкрат» Мервису подогнал тоже я. Узнав, что случайная знакомая ищет старичка с деньгами и гражданством, посоветовал ей сходить на бардовский концерт и показал, на кого обратить внимание. Вот он оказался пострадавшим в этой истории, потерял на старости лет и старую жену, и новую, и покой, и изрядную сумму денег. Но вины перед ним я не чувствую. В конце концов, он мог бы и отказаться.
У нас в Чикаго есть корейские бани, весьма популярные среди русскоязычного населения. Чистенько, много парилок с разными прибамбасами, а главное – доступные цены. Причем оплата не почасовая, а один раз заплатил и сиди хоть сутки, они круглосуточно работают.
Вот два перца, Женя и Валера, случайно там встретились и зависли до глубокой ночи. Теоретически в бане пить нельзя, но кто станет проверять, что за целебный чаек у тебя в термосе? Чаек у обоих был V.S.O.P. и термосы почти литровые, так что беседа текла гладко.
Первым делом попытались похвастаться новыми айфонами, но не вышло: айфоны оказались совершенно одинаковые, одинаковой последней модели. Потом Женя похвастался, что недавно переехал в новый дом. Ну, не дом, а так, таунхаус, пол-Чикаго такими застроено. Двухэтажный недодомик вплотную между двумя такими же, внизу гараж и гостиная, совмещенная с кухней, наверху спальни. Валера резонно заметил, что у него такой же таунхаус уже лет восемь как.
О женах тоже поговорили. Женя похвастался, что его Таня стала ходить на фитнес и теперь влезает в одежду четвертого размера. Валера мог бы ответить, что его Наташа без всякого фитнеса из четвертого размера никогда не вылезала, но предпочел промолчать. Ему и так не сильно нравились взгляды, которые Женя иногда бросал на Наташу. Нет, он, конечно, полностью доверял жене, но с таким другом, как Женя, лучше перестраховаться.
В термосах еще оставалось, когда решили одеваться и разъезжаться по домам. Это оказалось непросто, пол в раздевалке подозрительно вздыбился, на брюках выросло по четыре штанины. Приятели все же справились, распихали по карманам айфоны, при этом нечаянно ими обменялись, что и послужило толчком для дальнейших событий. Валера на автопилоте доехал до дома, загнал машину в гараж, понял, что на второй этаж ему по лестнице не взобраться, и уснул на диване в гостиной.
С Женей получилось сложнее. У него автопилот на новое место жительства еще не настроился. Кругом тьма и мрак, все улицы на одно лицо, но в двух экземплярах, черт его знает куда ехать. В таких ситуациях на помощь человеку приходит техника. Женя достает айфон (Валерин, напомним), открывает программу-навигатор и тычет пальцем в кнопочку Home. Навигатор говорит ему человеческим голосом: поверните направо, поверните налево, Женя послушно рулит.
Кое-как доехали. Открыватель гаражной двери работать отказался, попасть ключом в замочную скважину не удалось даже с пятой попытки. Но Женя знал, что Таня всегда забывает запереть вторую дверь, ведущую из кухни к мусорным бакам. Дверь и правда оказалась открыта, через нее Женя и проник в дом. В отличие от Валеры, он ставил супружеский долг выше опасности сломать шею, отважно ринулся на штурм лестницы в спальню, после нескольких неудачных кульбитов ее одолел и заполз на свою половину двуспальной кровати.
На этом месте мы его деликатно оставим, подождем до утра и вернемся в гостиную. Там жестокий сушняк поднял Валеру с дивана и погнал к холодильнику, где на нижней полке ждет полбутылки «Хайникена».
На беду, Женю сушняк погнал в том же направлении и в то же самое время. Почти не открывая глаз, ибо открывать глаза нестерпимо больно, он ощупью пробирается к холодильнику и шарит на нижней полке, где по его версии должно находиться три бутылки «Короны». Валера следит за ним, онемев от офигения. Да и кто бы не офигел при виде наглеца, который как у себя дома выходит в трусах из твоей с женой спальни и лезет в холодильник за твоим пивом?
Женя, не найдя «Короны», приканчивает невесть откуда взявшийся «Хайникен» и уже чувствует себя в состоянии приоткрыть левый глаз. Но тут в этот глаз прилетает Валерин кулак. Начинается потасовка, которая сопровождается обрушением легкой мебели и падением с высоты различных малоценных и быстроизнашивающихся предметов и заканчивается на полу перед телевизором в положении Женя верхом на Валере.
- Валер, ты чего? – сочувственно интересуется Женя. – Классно же посидели. Нет, приперся чуть свет ко мне домой и давай драться. - Это я приперся к тебе домой??? – в изумлении переспрашивает Валера. – Ты этот дом уже своим считаешь? Ну, шустёр! - Валерочка, это мой дом. Я его купил два месяца назад. - Разуй глаза. Вокруг посмотри, что ты видишь?
Женя с некоторым усилием разувает правый глаз (левый уже заплыл и разуваться отказывается) и начинает перечислять: - Диван из Айкии. Шкаф оттуда же. Телевизор. Хороший телевизор. Сони, 52 дюйма. На сейле покупал. - Идиот. Это мой шкаф из Айкии. Это я телевизор на сейле покупал. Сони, 52 дюйма. Ты на картины посмотри.
Картины, действительно, Жене незнакомы, равно как и некоторые другие предметы обстановки. Теперь настает Женин черед офигевать. - Елы-палы, - говорит он ошарашенно. – Это я что, правда к тебе приехал? Ну ни хрена себе я даю. Как это меня угораздило? И с кем я тогда спал? - Я тебе сейчас покажу, с кем ты спал, - снова закипает Валера. – Я тебе так покажу, ты вообще забудешь, чем люди спят. - Только спал, только спал, – пугается Женя. – Лег и сразу заснул. Больше ничего не делал, клянусь. - Ты мне тут баки не заливай. Тоже мне, заливная рыба. - Ничего не было, пальцем не тронул, - божится Женя. - Я же пьяный был.
Валера раздумывает, верить ему или нет, но тут сверху спускается разбуженная шумом Наташа в халатике. - Валер, чем ты там гремишь? – спрашивает она еще с лестницы. – Детей разбудишь. Ой, Женя, привет. Мальчики, что за разгром, что у вас случилось? - О, ты-то нам и нужна, - реагирует Валера, - Ну-ка скажи, я к тебе приставал сегодня ночью? - С ума сошел, такие вопросы при посторонних? - Он тут уже, кажется, не посторонний, - мрачно цедит Валера. – Тут уже, кажется, я посторонний. Быстро отвечай, было у нас что-то ночью или нет?
И в ожидании ответа нацеливает кулак в правый, еще не тронутый Женин глаз. Женя, который на самом деле ни в какой степени приближения не помнит, что было ночью, покорно ждет своей участи.
- Конечно, нет – говорит Наташа.
Валера опускает кулак.
- Ты же вчера так напился, что даже до спальни не дошел, - продолжает Наташа. – Так и дрых тут на диване. - Откуда ты знаешь? - Да что тут знать, вон плед разложен и твои очки на тумбочке. Да и все равно не получилось бы, я же не одна спала.
Валера поднимает кулак снова.
- Ленча с вечера рассопливилась и не засыпала, пришлось мне остаться у нее в детской, - заканчивает Наташа. - Женя, а ты что, так в трусах и приехал?
Вот так детские сопли спасли и мир в семье, и мужскую дружбу. А может, и не сопли, а Наташина находчивость, кто ж теперь расскажет. В любом случае, Валера еще раз убедился, что с такой женой ему не страшна никакая ирония судьбы.
Я тут некоторое время назад рассказывал о восстановлении справедливости путем вмешательства в программу начисления алиментов. В ответ получил хорошую порцию программистских баек. Одну из них с любезного разрешения героини попробую пересказать.
Год где-то 78-79-й, апофеоз совка. Двух молодых и бойких программисток, работавших в ВЦ транспортного управления, отправили на месяц в колхоз и определили в столовую, кормить остальных тружеников. Там девушки познакомились с такими же молодыми и бойкими парнями из таксопарка, входившего в состав управления. Ничего серьезного между ними не возникло - так, прогулки, посиделки, шуточки-прибауточки, но месяц провели весело. Таксисты были ребята простые, и не все слова в их лексиконе отвечали нормам социалистического общежития, но это никого не смущало, только давало лишний повод посмеяться.
Потом битва за урожай окончилась победой урожая, и потекли трудовые будни. Начальник ВЦ раздобыл где-то программу расчета биоритмов. Было тогда такое поветрие. Якобы человеческий организм подчинен трем жестким ритмам - физическому, эмоциональному и интеллектуальному с фиксированными периодами в 23, 28 и 33 дня, и когда все три графика уходят в минус, тут-то человека и поджидают всякие неприятности. Чушь полная, но почему-то считалось страшно научным и прогрессивным.
Было решено рассчитывать биоритмы всем водителям управления, с тем, чтобы в критические дни не выпускать их на линию или как-то предупреждать. А что: математика простейшая, графики красивые, опять же налицо технический прогресс и борьба за технику безопасности. Сразу видно, что ВЦ не даром электричество ест.
Программу внедрили. Кроме таблиц и графиков для начальства, она печатала личные карточки с рекомендациями, которые предполагалось раздавать персонально водителям. И вот тут наши программистки решили невинно пошутить и передать привет знакомым таксистам, резонно предположив, что внимательно читать все полтысячи карточек никто, кроме самих водителей, не будет.
Но человек, как известно, предполагает, а маленький пушной зверек подстерегает. Программа настолько всем понравилась, что ее решили продемонстрировать на совещании городского партхозактива. Пришли директора других предприятий, которым тоже надо было чем-то загружать свои ВЦ, и даже от горкома партии кто-то был. И вот перед этим высоким собранием начальник ВЦ, с гордостью показав все графики, решил под конец зачитать данные с одной случайно взятой персональной карточки.
По закону подлости он ухитрился раскрыть толстенную стопку распечаток в точности на том месте, на котором ее никак раскрывать не следовало. И в наступившей тишине постепенно слабеющим голосом (но остановиться не мог, потому что через плечо смотрел инструктор горкома) зачитал примерно такой текст:
ФИО: Скворцов Николай Степанович. Должность: водитель такси. Положительные биоритмы: физический, эмоциональный. Отрицательные биоритмы: интеллектуальный, сексуальный и алкогольный. Общие рекомендации: брать побольше чаевых и почаще сажать красивых девушек. Специальные рекомендации: употреблять слова "пиздец" и "нахуй" не больше трех раз за смену. Очень специальные рекомендации: вспомнить веселые колхозные деньки, поварих Надю и Лену и позвонить им на ВЦ, телефон такой-то.
Бедных девчонок чистили с песочком три раза: у начальника управления, в парткоме и в горкоме комсомола. Грозились пришить идеологическую диверсию, но в конце концов сжалились, не уволили и из комсомола не исключили, ограничились выговорами. А начальник ВЦ долго потом вздрагивал при слове "биоритмы".
Приятель – программист, точнее, архитектор баз данных. Однажды проектировал структуру базы для какой-то немецкой околоправительственной организации. Зная о разгуле западной толерантности, запрограммировал им до 10 родителей на ребенка и до 40 вариантов пола.
– Это вы чуток перестарались, – говорят ему немцы. – Родителей у нас, как положено, от одного до двух, а вариантов пола четыре: мужской, женский, другой и «не указано». Но база всё равно не пойдет, надо переделывать. У вас количество детей неправильное. – Что значит неправильное? – Целочисленное. – А какое надо? – Дробное.
Тут-то у приятеля крыша и тронулась. 10 родителей он еще худо-бедно мог себе представить. Папа, мама, новый мамин муж, новая папина жена, две бабушки и два дедушки – вот уже 8. Но полтора землекопа, то есть полтора ребенка – это, простите, как? Один целый и один без ноги, что ли? Или они 5 месяцев беременности считают за 5/9 ребенка?
Оказалось, всё проще. Дело в немецком налоговом законодательстве. На каждого ребенка полагается налоговый вычет, но если оба родителя подают декларации по отдельности, то этот вычет делится между ними пополам. То есть ребенок матери-одиночки – это целая единица, а если родителей двое и оба работают, то каждому достается по полребенка. А та база данных имела отношение к налогоплательщикам, поэтому понадобилась такая графа.
Кстати, пресловутые «родитель номер 1» и «родитель номер 2» тоже придуманы не ради гейских извращений. Родитель номер 1 – это тот, к которому детсад или школа обращается первым в случае надобности. Обычно это мама, но если, например, родители в разводе и ребенок живет с отцом, то первым родителем будет папа. А если, не дай бог, отец с матерью умерли или отсутствуют по другой причине, то родителем номер 1 может быть бабушка или взрослая сестра. Семья из двух мам или двух пап тоже удобно вписывается в эту схему, но таких семей существенно меньше. Не надо искать черную кошку там, где ее нет.
У знакомой дочки-близнецы неполных четырех лет, очень шебутные и не по годам развитые. На прогулке полезли на деревянную горку, предназначенную для зимнего катания, хоть мама их и предупреждала, что чревато. Разумеется, одна тут же поймала занозу в мягкое место. Даже не занозу, а щепку сантиметра два длиной.
Маме не привыкать, у нее с собой походная аптечка на все непредвиденные случаи. Достала пинцет и перекись, спустила с пострадавшей штаны, щепку извлекла. Закончив операцию, подняла глаза и увидела вторую дочь, которая стояла перед ними, разинув рот, совершенно белая. - Мама, - потрясенно произнесла девочка, - это ты что - вытащила у нее шило из задницы?
Я обладаю тем свойством, которое французы называют сообразительностью на лестнице, а русские – «задним умом крепок». То есть хороший ответ приходит ко мне в голову с опозданием, когда на полминуты, а когда на несколько лет. Тем ярче помнятся немногие случаи, когда ответ пришел вовремя. Вот один из них. Придется начать с длинного и не смешного предисловия, потерпите.
В начале 90-х моя семилетняя дочка попала под машину. Можно сказать, удачно: очень худенькая и легкая, от удара бампером она отлетела в сторону и обошлась без повреждений внутренних органов. Переломы обеих бедренных костей, сотрясение мозга и ссадины по мелочи.
Вторая удача состояла в том, что в Морозовской больнице ее снимки посмотрел великий профессор Немсадзе, главный детский хирург Москвы. Помню эти снимки: на левой ноге обломки кости не сходились на две трети толщины, а на правой вообще не соприкасались. Но Вахтанг Панкратович сказал, что оперировать ее не надо, может не выдержать наркоза. Полежит два месяца на вытяжке привязанной ногами к потолку, тут и тут (он нарисовал фломастером) образуются костные мозоли, и всё срастется, еще танцевать будет. Оказался прав. Танцевать дочка не любит, но 12-часовые смены на ногах (она медсестра в реанимации) и многокилометровые горные походы выдерживает без проблем.
Назавтра я раздобыл белый халат, накупил авоську продуктов, включая только что появившийся в продаже и стоивший ползарплаты йогурт, и с утра явился в отделение. - Что вы хотите? – спросил меня лечащий врач. - Быть с ней. - Вы что, это же женская палата. Пусть придет мама или бабушка. - Мамы у нас нет, одна бабушка живет за тысячу километров, а другая работает. И у нее стаж побольше моего, должность более ответственная, да и зарплата выше. То есть я могу взять отпуск за свой счет, а она нет.
Так я на два месяца оказался в девичьей палате. Сидел там каждый день с подъема до отбоя, меня не выгоняли, хотя мам других девочек пускали только в приемные часы. Наверное, потому, что дочка была самой тяжелораненой в отделении. Был, правда, еще десятилетний чеченский мальчик, который играл в футбол на окраине Грозного и наступил на мину. Одну ногу ему отняли до паха, а вторую, заключенную в сложный аппарат, пытались спасти. Но он лежал в отдельном боксе, а общие палаты населяли в основном подростки, неудачно покатавшиеся на лыжах, коньках и санках – была зима.
Почти всё время я проводил лицом к дочкиной кровати: кормил ее, мыл, смазывал от пролежней, менял памперсы (тоже только что появившиеся в продаже, стоившие ползарплаты и очень нас выручавшие), заставлял делать дыхательную гимнастику, а остальное время читал ей вслух. В центр палаты старался поворачиваться пореже, чтобы не смущать девочек. Разве что иногда протирал полы, да один раз вынес утку из-под лежачей девочки, когда ходячие не смогли договориться, чья сейчас очередь.
Девчонки очень быстро привыкли к моему присутствию и уделяли мне не больше внимания, чем швабре в углу. Я попал в положение натуралиста, изучающего изнутри жизнь обезьяньей стаи. Нравы в стае меня не особо радовали, а сказать прямо - шокировали. Мы такими не были. Хотя мои дети тоже выросли не такими. Дочка, наслушавшись их, потом рассказала мне такую сказку: - Одна девочка очень любила ругаться блинами. И когда она сказала «блин» в тысячный раз, на нее с неба посыпалсь блины. И засыпали ее с головой насмерть.
Если бы эта сказка была правдой, палату заваливало бы блинами, хреном и другими менее аппетитными предметами каждые полчаса.
По вечерам в гости приходили пацаны из мужских палат, так что я имел сомнительное удовольствие присутствовать и при обрядах ухаживания. Альфа-самцом в стае числился переросток Марат. Он был явно старше 15 лет и не подходил для детской больницы, но почему-то его взяли, то ли по блату, то ли решили завершить лечение там, где начали. Не все в отделении щеголяли гипсом или аппаратами Илизарова, многих лечили от внутренних костных болезней. Марата, похоже, лечили от гигантизма: по размеру он тоже был переростком, головой под потолок и с непропорционально длинными конечностями.
Ухаживание у них было такое, что я бы предпочел находиться среди настоящих обезьян. Я не присматривался, но судя по девичьим «Отвали!» и юношеским «А чо?», происходило оно в основном на тактильном уровне, до выражения чувств словами мои обезьянки еще не доросли. Верхом остроумия считалось залезть к девочке в тумбочку, вытащить оттуда лифчик и перебрасывать его друг другу с комметариями: «Гы, глянь, лифон! Машка лифон носит!». При этом Машка не очень настойчиво пыталась его отобрать, притворно смущенная, но явно довольная таким вниманием.
В этих обезьяньих играх, кроме моей дочки, не принимала участия только тринадцатилетняя Оля. Отгородившись от всех одеялом, она обычно читала или что-то записывала в общую тетрадь. На заигрывания Марата и компании не реагировала никак. Им это, естественно, не нравилось, конфликт зрел и однажды прорвался: Марат полез к Оле к тумбочку. Заметив это, она кинулась к тумбочке первой, выхватила из нее – нет, не лифчик, а свою тетрадку – и выскочила с ней из палаты. Вернулась уже без тетрадки, явно успокоенная.
Назавтра в палату явилась толпа гнусно ухмыляющихся парней во главе с Маратом. В руках у Марата была слегка помятая Олина тетрадь.
- Гляньте, что я в мусорке надыбал! – объявил он. – Олькин дневник. Вот сейчас почитаем, что она про нас написала. А может, и не про нас, может, она влюблена в кого-то без памяти. А, Олечка? - Отдай! – отчаянно закричала Оля и стала прыгать вокруг Марата, пытаясь отобрать тетрадь. Но куда там! Она не могла достать не только до поднятой к самому потолку руки, но даже до его мерзкой рожи. Остальные пацаны, да и девчонки, хихикали над ее отчаяньем.
Пришла мне пора выходить из роли наблюдателя-невидимки. Но, положа руку на сердце, что я мог сделать? Смешно попрыгать вокруг Марата? Он меня нисколько не боялся, был выше и сильнее, даже если не учитывать остальных троглодитов. Сбегать пожаловаться медсестре? Позорно было бы спасовать перед молокососом, да и сестры он бы вряд ли испугался.
- В мусорке нашел, говоришь? – насмешливо переспросил я. – Молодец, не побрезговал. Там же столько всякой дряни было. Бумажки всякие, салфетки с соплями, даже прокладки, наверное. А ты в этом всём копался, копался руками, так?
Марат растерянно посмотрел на свою руку с тетрадкой. А я продолжил: - А в унитазе ты случайно ничего не нашел? Иди поройся. Руки длинные, много интересного достанешь. - Да-да! - обрадованно подхватила Оля, - иди в унитазе поищи.
Марат брезгливо кинул тетрадку на Олину кровать, бросил мне что-то неразборчивое вроде «А вы заткнитесь» и вышел из палаты. Оля забрала тетрадку и не выпускала ее из рук, пока назавтра не отдала пришедшей навестить маме. Обезьяньи посиделки прекратились, видимо, перенеслись в другую палату.
Эта история имела неожиданное продолжение. Несмотря на гигантскую разницу в возрасте... стоп, я знаю, что вы подумали. Нет. Несмотря на гигантскую разницу в возрасте – тринадцать лет и семь – Оля крепко подружилась с моей дочкой. Позже, когда дочка вошла в неизбежную полосу подростковых кризисов, наличие рядом взрослой подруги оказалось очень кстати. Они общаются до сих пор, хотя живут на разных континентах. От дочки я знаю, что у Оли в жизни всё хорошо.
Среди моих знакомых есть девушка Дина. Бездонные карие глаза, черные кудри и некоторая избыточность форм, которая так нравится восточным мужчинам. Ненужные эмоции в сторону, Дина давно и счастливо замужем.
Когда-то она училась в университете, проводила там вечера в кафетерии за учебником и чашкой кофе и стала объектом назойливого внимания такого мужчины. Лет тридцати, предположительно араб. Точнее сказать сложно: университет находился в глубокой жо… провинции штата Иллинойс, славился вменяемыми ценами (это тогда, сейчас-то ничего вменяемого в американском высшем образовании не осталось) и охотно брал на учебу иностранных студентов независимо от их владения английским. Динин поклонник по-английски мог только поздороваться, а дальше выражал свой восторг причмокиванием, рисованием округлостей в воздухе и страстными речами на своем предположительном арабском, по-видимому принимая ее за свою. Дина здоровалась в ответ, а прочие знаки внимания игнорировала. В людном кафетерии и вообще на кампусе университета она чувствовала себя в безопасности.
Был, однако, в ее существовании один небезопасный момент – поездки к родителям на междугородном автобусе. Автобус приходил к университету затемно, однажды Дину уже ограбили на остановке, и с тех пор она просила кого-нибудь из однокурсников ее встретить. В один прекрасный день, сойдя с автобуса, она обнаружила на остановке своего араба, который схватил ее за руку и стал яростно куда-то зазывать, по всей вероятности не на концерт симфонической музыки. В этот момент появился встречавший Дину Макс, юноша баскетбольного роста и борцовской комплекции. Взглянув на него, араб погрустнел, отпустил Динину руку и растворился в ночи.
Этим дело не кончилось. В следующий раз маленький гигант большого секса пришел к автобусу не один. Он прихватил еще одного араба, то ли ради паритета сил, то ли в качестве переводчика. Они взяли Дину под руки с двух сторон. Воздыхатель что-то ей впаривал по-арабски, напарник перевел это сумбурной речью, в которой в разных комбинациях повторялись «Абдулла», «красивый дэвушка» и «немножко веселиться».
Дина с тоской оглядывалась на ведущую к кампусу дорожку. В этот день Макс был занят, встречать ее должен был тщедушный ботаник Айзек, который никак не мог противостоять двум арабам и к тому же опаздывал.
И вот Айзек наконец появился. Увидев, что Дину куда-то уводят два мускулистых тела явно не с мирными намерениями, он растерялся. Или, как сам он впоследствии уверял, как раз НЕ растерялся. Во всяком случае, выдал единственно верную в данной ситуации реплику. – Дина, – воскликнул он, – куда же ты? Иди сюда, мы опаздываем В СИНАГОГУ!
Услышав это страшное слово, напарник что-то сказал воздыхателю, оба в ужасе отпрянули от Дины и позорно сбежали. Больше герой-любовник ее не беспокоил. Наоборот, случайно встретив ее на кампусе, он переходил с шага на бег, причем в противоположную от Дины сторону.
Дитя моё, никогда не произноси слова лишь за то, что они красивы и длинны... История из интернетов, дальше от лица рассказчицы.
Наша менеджерша ездила на переговоры, вернулась задумчивая. - Какой-то заказчик странный сегодня был. Вроде обиделся... Не понимаю. Поговорили мы, а он так странно разговор прервал и сказал, что подумает. - Люба, а что ты ему такого сказала? - Я? Да ничего не сказала, даже комплимент сделала! - Какой? - Ну, сказала: Иван Андреевич, вы редкий маргинал. - Да, я бы тоже призадумалась. Посмотри в интернете, что это слово значит.
Через некоторое время возвращается, видимо посмотрела: - Да я просто оговорилась. Позвонила ему, извинилась. Сказала: Иван Андреевич, я хотела сказать, что вы редкий мадригал. А он трубку повесил. - Это, как бы сказать, тоже не совсем то. Мадригал - вообще не человек, а стихотворная форма. Но больше не перезванивай, а то еще скажешь, что он редкий гамадрил. Обиженно: - Ну, я все-таки не настолько дура. Я знаю, что такое гамадрил! Это военный такой. Фильм еще есть - "Гамадрилы, вперед!"
P.S. Слово, которе Люба имела в виду, да не вспомнила - "оригинал".
Поймал черт русского, латыша, хохла и эстонца, посадил в мешок, три дня таскал по горам и долинам, колотил по-всякому, наконец бросил мешок и убежал.
Первым из мешка выскочил русский и с матами погнался за чертом. Вторым выскочил латыш и побежал жаловаться в Совет Европы. Третьим вылез хохол, но никуда не пошел, встал в сторонке. Наконец высунулся эстонец: - Чтоо тутт происхоодитт? Хохол: - Ты, чоловиче, вылазь, я мешок заберу.
Еще только середина ноября, а в США уже вовсю продают рождественские украшения, появилась и иллюминация на улицах. Мне тоже не терпится поскорее закончить этот проклятый год, так что не буду ждать декабря и расскажу о рождественском чуде уже сейчас.
Моему сыну было лет 14-15. Он жил с мамой в Нью-Йорке и приехал на зимние каникулы ко мне в Чикаго. Чтобы не было скучно, захватил одноклассника и лучшего друга Митчела. Родители Митча охотно его отпустили и даже прислали мне каких-то денег в компенсацию расходов.
На Рождество и два дня после я снял гостиницу в живописном городке километрах в трехстах от Чикаго. Думал, что будем ходить на лыжах, любоваться красотами, играть в снежки, но помешал мороз. По нашим меркам небольшой – градусов 25, но для американцев всё, что ниже нуля по Фаренгейту, проходит по разряду стихийного бедствия. Так что по улице мы перемещались короткими перебежками, а отдыхали по большей части в гостиничном бассейне и в номере. Научили Митча играть в дурака и отлично провели время. Но это всё предисловие, а история, которую я хочу рассказать, произошла, когда мы в эту гостиницу ехали.
С утра мы прокатились по Чикаго – теми же короткими перебежками от машины до достопримечательности. Последним пунктом посмотрели праздничную иллюминацию в зоопарке и тронулись в путь. Было не поздно, часов 5-6, но уже стемнело. Я, видимо, слишком давно живу в США, потому что не покормил детей перед дорогой и не взял никакой еды с собой. Рассчитывал поесть по пути в одном из ресторанов, которых вдоль трассы полным-полно.
Похоже, я всё же недостаточно долго живу в США. Я не учел, что это был Christmas Eve – предрождественский вечер, и работники всех придорожных ресторанов давно сидели дома у каминов и смотрели кино про Гринча. Было закрыто абсолютно всё, даже Макдональдсы и 7/11 на заправках. Мы ехали от одной тёмной плазы к другой, и наши надежды нормально поесть таяли с каждым километром.
Вы не представляете, что такое два голодных пятнадцатилетки. Это значительно хуже, чем пятнадцать голодных двухлеток. Нет, они не плакали и не жаловались, но по каждому движению, жесту и взгляду было очевидно, как глубоко они страдают. Мы пытались слушать музыку, но слова всех песен напоминали о еде, даже it воспринималось как eat. Пытались играть в слова, но все слова придумывались на одну тему и произносились с одинаковым вожделением: о, пицца! – о, апельсин! – о, начос!
Оставалась последняя плаза на въезде в тот городок, где находилась гостиница. В нормальное время на ней наперебой сверкали огнями Burger King, Taco Bell, Panda Express и еще десяток заведений на любой вкус и кошелек. Сейчас она была темна и пуста. Я уже смирился с мыслью, что придется ехать голодными до гостиницы и там кормить детей богомерзкими сникерсами из автомата (еще принимает ли тамошний автомат кредитки, а то на этих троглодитов никакой мелочи не хватит), как вдруг заметил свет в дальнем конце плазы.
Мы подъехали. Вывеска не горела, но окна ресторана светились, на парковке стояло множество машин. Внутри нас встретили заполненные людьми столики, громкая музыка и толпы народа, танцующего и просто снующего туда-сюда. Мне бросилось в глаза разнообразие рас и оттенков. Здесь были белые, черные, арабы, мексиканцы, китайцы, индусы – словом, все ингредиенты американского плавильного котла кроме разве что индейцев, и то какие-то перья мелькали в глубине зала.
Кассира или хостес на входе не наблюдалось. Я поймал за локоть какую-то девушку и спросил, работает ли ресторан. – Нет, сэр, – ответила она. – У нас мероприятие. Но я и сам уже заметил огромный плакат «С праздником, дорогие работники ресторанного бизнеса Городка-на-Отшибе! Счастливого Рождества, Хануки и Кванзы!». Мы попали на корпоратив местных официантов и поваров. – Может быть, вы продадите нам хотя бы что-нибудь, – взмолился я. – У меня дети голодные. Девушка посмотрела мне за спину. За каждым моим плечом возвышалось по деточке шести футов ростом. Они смотрели на нее голодными глазами, облизывались и требовательно цыкали зубом.
Сердце девушки не выдержало. Она выцепила из толпы пожилого китайца в золотых очках – видимо, главного в этой тусовке, пошепталась с ним и сказала: – Ну ладно. У нас тут был конкурс поваров, может быть, что-то осталось. Можете доесть что там найдете, денег не надо. И провела нас сквозь веселящийся зал в пустое помещение кухни. Принесла нам по стакану воды и оставила наедине с долгожданной пищей.
Про «что-то осталось» – это она так пошутила. Там было, наверное, сто... нет, это мне показалось, но не меньше тридцати лотков, поддонов и подносов с американскими, итальянскими, мексиканскими, греческими, китайскими, индийскими и бог весть какими еще кушаньями. Все национальные кухни Городка-на-Отшибе представили лучшее, чем могли похвастаться. Некоторые поддоны были опустошены на 3/4, другие наполовину, третьи едва тронуты, но даже самого пустого хватило бы, чтобы накормить нас троих от пуза.
Я положил на тарелку несколько кусочков первого попавшегося – это был orange chicken, китайская курица в апельсиновом соусе, попробовал... и понял, что все orange chicken, съеденные мною за предыдущую жизнь, были просто кусками подметки, пожаренными в машинном масле. Стал лихорадочно пробовать другие блюда... Что сказать? Я не дурак вкусно поесть, едал в неплохих ресторанах, бывало даже в мишленовских, но в гастрономический рай попал впервые. Любой мишленовский шеф ничто по сравнению с поваром, который хочет выпендриться перед другими поварами. Шедеврами было абсолютно всё. Я взял по ложечке каждого блюда, потом по 2-3 ложки наиболее понравившихся, потом, уже едва дыша, не удержался и запихнул в себя по дополнительной порции мусаки и какой-то разновидности плова. Мальчишки налегали в основном на привычные бургеры и пасту, но эти бургеры и паста имели мало общего с теми, что подают в американском общепите обычно. Я пробовал.
Через полчаса мы сидели на стульях наевшиеся как никогда в жизни, пыхтели и отдувались. Там был еще десерт, сто видов разнообразно украшенных рождественских печений и пирожных, но сил на них не осталось. Пришла давешняя девушка, молча насыпала нам этих печений в большой бумажный пакет и повела к выходу. Проходя через зал, я отобрал у ведущего микрофон и объявил: – Спасибо вам всем, это был лучший рождественский ужин в нашей жизни! Мне зааплодировали.
Не знаю, связано это с тем вечером или нет, но Митч влюбился в Чикаго и теперь учится тут в университете. На программиста, не на повара.
В Америке все перед праздниками украшают лужайки перед домом. Потом ходят экскурсиями по району и сравнивают, у кого прикольнее.
Один наш сосед лет 10 назад устраивал шикарную инсталляцию на Хэллоуин. Поставил между деревьями с десяток старых садовых кресел, задрапировал их чем-то вроде простыней и паутины. В кресла посадил чучела: штаны, ботинки, плащ, какая-нибудь жуткая маска, всё это набито каким-то синтепоном или соломой. Если не присматриваться, точь-в-точь человек сидит, только страшный. Между креслами поставил столик с конфетами. А в одном из кресел, в таких же штанах, плаще с капюшоном и дурацкой маске, сидел сам сосед. Тихонечко и совершенно неподвижно. Когда посетители подходили поближе, чтобы рассмотреть чучела и взять конфету, он кого-нибудь внезапно хватал за руку. Визгу стояло на весь квартал. Маленьких детей щадил, хватал родителей, которые их сопровождали, или подростков.
Я думаю, он так себя обеспечивал клиентурой на следующий год. Он психиатр по профессии.
Нетрудно подсчитать, что на мою жизнь пришлось шестьдесят с чем-то новогодних ночей. Эту вспоминаю особенно часто.
Закончился, если не путаю, 1991 год. Мне повезло пережить трудные времена в варианте лайт, без стрельбы, погромов, голода, нищеты, отключений воды и света. Но тот год не был безмятежным. Обмен 50-рублевок, ГКЧП, пустые полки в магазинах, продуктовые карточки. Чуть теплые батареи, ржавая вода из давно не ремонтированного водопровода, газовая колонка со сложным характером. Зарплата еще оставалась советской, а цены уже вовсю кусались, и с января их обещали отпустить совсем – и куда ж они убегут, отпущенные?
Нашим дочкам было примерно 5 и 3. Накануне обе подхватили не то грипп, не то ОРЗ с высоченной температурой и сорвали нам все новогодние планы. Тесть и теща ушли праздновать, а мы с Ленкой остались. У нас были куриные окорочка от щедрот президента Буша, один какой-то салат, мандарины и шарлотка с яблоками – единственный пирог, который Ленка умела печь и постоянно пекла, благо яблоки были бесплатные, из дачного сада. Перед полуночью мы вытащили сонных дочек из кроваток и прямо в пижамах посадили за стол. Дали по мандарину и куску шарлотки, чокнулись с ними лимонадом и положили обратно спать.
Сами даже не стали открывать шампанское, куда нам бутылку на двоих. Выпили по чуть-чуть домашней наливки. Выключили бессмысленный телевизор с вечной Пугачевой, погасили свет. Оставили только гирлянду на елке. Сидели в обнимку на диване под старым одеялом, смотрели на мерцающие огоньки, слушали сопение дочек. Ленка грела ладони у меня под мышками, у нее вечно мерзли руки. Я гладил ее по голове и один раз поцеловал куда-то в висок. Почему-то вспомнилось детство, сидение под столом в домике из одеяла.
– Хорошо, что мы никуда не пошли, – сказала Ленка. – То есть плохо, что они заболели. Зато я поняла, что такое счастье. Это вот оно и есть. Там вокруг что угодно, а мы тут в домике. Я, ты и девчонки. Больше ничего не надо.
Она помолчала, потом добавила: – Нет, еще одного все же не хватает. – Чего? – Не чего, а кого. Еще одного ребенка. Мальчика.
Эту новогоднюю ночь я проведу, как обычно, за семейным столом. Увы, там не будет Ленки. Но будут мои дочери и сын. Зять, его родители и другая родня. Три поколения: мое, следующее и совсем новое, только пришедшее в этот мир. Я, как обычно, подниму стакан с домашней наливкой (никто по эту сторону океана не делает ее лучше моей сватьи) и произнесу длинный и путаный тост. Скажу, что минувший год был просто дрянь что за год, куда там 1991-му. Напомню, что даже в самые мрачные времена, когда кругом холод, тьма, предательство и смерть, нам остается любовь и домик из одеяла. Не буду желать, чтобы дед Мороз принес нам мир, тепло и свет: он бы и рад, старый дурак, но его не существует. Нам придется сделать это самим.
Когда дети были поменьше, мы в Хэллоуин собирались вечером несколькими семьями, гасили свет и по очереди рассказывали страшные истории. Кто страшилки про черную руку из детства, кто из книг, а кто и из жизни. Вот один товарищ рассказал.
Они вчетвером возвращались осенью с рыбалки. Где-то на Украине. Навигаторов еще не было. Чтобы срезать, свернули на незнакомую грунтовку и заблудились. Стемнело, машина несется через лес, впереди вихляется какой-то грузовик без задних огней, фары выхватывают из темноты то корявый пень, то куст, похожий на привидение, то вообще непонятно что.
Тут навстречу пролетает со свистом что-то большое и крылатое. То ли птица, то ли летучая мышь, но странная, туловище слишком жирное для такого размаха крыльев. Потом еще одна. Следующая с громким стуком разбивается о лобовое стекло, оставляет на стекле кровавое пятно. И еще одна, и еще, уже вся лобовуха в кровавых потеках, кажется, следующая разобьет стекло, плохо видно, куда ехать. Потом трупы этих птиц начинают попадаться на дороге, все чаще и чаще, их уже так много, что водитель не успевает объезжать, они с треском лопаются под колесами, машину ведет. Водитель останавливается, пытается выйти, поскальзывается на мертвой птице и падает с криком ужаса. Остальные выскакивают из машины, пускаются бегом в лес, но рассказчик, преодолев страх и отвращение, останавливается и поднимает за крылья одну птицу, чтобы рассмотреть поближе.
Это были не птицы. Это была гнилая свекла, которая сыпалась из грузовика. В темноте ботва казалась крыльями.
Не бойтесь ничего. Все наши страхи в итоге оборачиваются гнилой свеклой.
Звонит брат: - Звякни мне, а? Телефон куда-то завалился, никак не найду. - Да ради бога. На какой номер? - Да на этот самый, по которому мы говорим. - Подожди, ты же у нас вроде бы не блондинка и даже не блондин. Ты действительно хочешь сказать, что не можешь найти телефон, с которого мне позвонил и по которому сейчас разговариваешь? - Ну да. Я его в машине потерял. Машинный блютус его видит, звонить можно, разговаривать можно, а где сам аппарат - черт его разберет. Позвони через минутку, а? Я машину сейчас выключу и послушаю, где он звенит.
Был тут намедни на барбекю (так кляты американцы наши шашлыки называют), одна гостья рассказала. У них дома меняли паркет на первом этаже (муж ее врач-анестезиолог, так что домик, надо понимать, не маленький), мебель убирали в подвал, теперь ее надо было перетащить обратно. Дальше рассказывает:
- Приехали два мувера (грузчика), оба черные красавцы под два метра, в майках без рукавов, бицепсы как на обложке журнала для бодибилдеров. Один попытался меня за грудь пощупать, так Рекс ему этот бицепс и прокусил. Не просто до мяса, а практически до кости. Ох, как он орал! Потом говорит: плати, хозяйка, тысячу баксов, а то позвоню в animal control, чтобы его усыпили. Я, говорю, тогда первая звоню в полицию и жалуюсь на приставания, видишь камеру? Она всё пишет. На самом деле мы камеру не включали сто лет, повесили, когда сына с нянькой оставляли, а он нивроку уже старшеклассник. Тут он заткнулся, как миленький перетаскал всю мебель и даже кровь с паркета отмыл.
- А какой Рекс породы? - спрашивает другая гостья. - Такса. - Такса? Как же он допрыгнул? - Да куда ему прыгать? Он и ходит с трудом, задние лапы по земле волочатся. Ему 14 лет уже. - А как же тогда? - Да я его на руки взяла, чтобы эти муверы ненароком не наступили.
Понятие «в тесноте, да не в обиде» мне хорошо знакомо. Годы детства я провел в квартире, где жило шесть человек: дедушка с бабушкой, родители и двое детей. Годы первого брака – в аналогичном составе, только теперь я был средним поколением. Были и общежития, и казармы. Но апофеоз тесноты и необиды случился позднее, когда я любил одну прекрасную женщину по имени Катя.
Катя привечала всех сирых и убогих. В ее доме (не дворец, обычный таунхаус), помимо трех родных детей от четырех до шестнадцати лет (муж слинял вскоре после рождения младшей), более или менее постоянно обитали: – Кимберли, подружка старшего сына, околачивалась в доме целый день, только на ночь не решалась оставаться; – одноклассник среднего скрывался от отцовских запоев. Я раньше думал, что пьяный батя с топором – чисто российское явление. Да нет, встречаются отдельные экземпляры и в Америке, и даже с ружьем вместо топора, и ничего хваленая опека им не делает. Вот Чарли ночевал у нас едва ли не чаще, чем дома; – Катина мама приходила нянчить младшенькую и тоже ночевала у нас чаще, чем в своей пенсионерской квартире; – в подвале жил юный гений, сын школькой подруги, у которой нашлись деньги на обучение мальчика в американском вузе, но не осталось на жилье; – мой сын приехал на летние каникулы; – приезжали Катины иногородние сестры, племянницы и подруги с мужьями и детьми или без оных; – свою долю веселья вносили подобранные в шелтере собака и кошка, которые жили действительно как кошка с собакой; – уборщица, беженка из Средней Азии, после уборки не уходила, а вызывалась что-нибудь приготовить и забалтывала всех, кто имел неосторожность зайти на кухню.
Периодически возникали еще какие-то неопознанные мной люди и животные. Недоставало только цыганского табора и говорящего попугая.
Если вы спросите, где Катя брала деньги на прокорм этого колхоза, я отвечу: из тумбочки, конечно. Не так уж дорого обходятся небольшой старый дом, скромная, но надежная машина, самая простая еда и одежда. Ее зарплаты и алиментов вполне хватало. Ну и моя зарплата не была лишней.
Все люди, дети и звери были совершенно замечательные, все всех любили, но в такой толпе мелкие коллизии происходили ежечасно. Кто-то не хочет спать. Кто-то, наоборот, дрыхнет, когда остальные уже готовы и ждут. Кто-то не поделился мороженым. Кто-то два часа сидит в уборной. Кто-то рассыпал почти собранный пазл. Кто-то слишком долго и не в свой черед играет на приставке. Кто-то отказывается выключать эту ужасную музыку. Кому-то наступили на хвост. Кто-то вертится под ногами. Кто-то просто не в настроении и готов всех убить. Катиного доброго сердца хватало на всех, она всех мирила и утешала с неизменной улыбкой, но не успевала она погасить один конфликт, как уже назревал следующий.
Близился Катин день рождения. Я спросил, что ей подарить. – Немного тишины и покоя, – попросила она.
Немного тишины и покоя я ей уже дарил, когда увез ее отдыхать только вдвоем. Но вырваться удалось всего на четыре дня, это было катастрофически мало и вскоре забылось. Требовалось перманентное решение.
Нужная вещь нашлась на гаражной распродаже. Всего за два доллара. Это был медный колокольчик с надписью «Ring for a hug». В переводе – «Позвони, чтобы тебя обняли».
Колокольчик поселился на кухонном столе и начал работать. Теперь каждый, кто чувствовал себя несправедливо обиженным, не кидался на обидчика с кулаками и не бежал со слезами к Кате, а шел звонить в колокольчик. Первый, кто слышал звон, должен был прийти и обнять пострадавшего. В девяти случаях из десяти этото хватало, чтобы слезы высохли и обида прошла. Даже кошка с собакой поняли предназначение колокольчика, в минуту жизни трудную сбрасывали его со стола и ждали того, кто придет на звон и их утешит.
Психологи говорят, что человеку для нормального самочувствия нужно восемь объятий в день. У нас поначалу получалось восемьдесят восемь. В основном обнимашки происходили по линии близких отношений или родства, но не только. Не вижу ничего плохого в том, что мне пришлось переобнимать всех мальчишек, и некоторых проезжих подруг, и Кимберли, и малышку, и даже бабушку и уборщицу. Это ведь только объятие, маленький кусочек сочувствия и тепла, и ничего кроме.
Тут бы поставить точку. Но правда жизни требует рассказать всё до конца. Идиллия длилась меньше года, потом мы с Катей поссорились и расстались, очень глупо и на 99% по моей вине. Подробностями делиться не буду, вы все равно не поверите, что взрослый психически здоровый мужчина может творить такую дичь. Ни о чем в жизни я не жалею сильнее, чем о том, что так бездарно ее потерял.
В прошлом году общие знакомые сообщили о ее внезапной смерти. То ли она сама до последнего не знала о болезни, то ли знала и скрывала, об этом на похоронах не говорили. Говорили о ее доброте и душевной щедрости и о том, как она всем помогла в жизни. Захотели выступить человек 20 из ста с лишним присутствовавших: ее уже взрослые дети, родственники, друзья, коллеги, выросший Чарли в военной форме, повзрослевшая Кимберли, которая рассталась с Катиным сыном еще в школе, но все равно пришла. В каждой второй речи поминали Катин странноприимный дом, колокольчик в кухне и традицию Ring for a hug, которая, оказывается, поддержала в трудные минуты очень многих людей. Мне очень хотелось тоже выйти к могиле и сказать: «Это я! Я подарил ей этот колокольчик!». Не вышел: стыдно было того, из-за чего мы расстались.
Через месяц я снова пришел на кладбище. У христиан принято класть на могилу цветы, у евреев – камешки. Катя – еврейка наполовину, ее могила была завалена вперемешку тем и другим. Среди камней и букетов я увидел знакомый медный колокольчик. Не знаю, почему Катины дети не захотели оставить его себе. Наверно, решили, что без мамы традиция потеряла смысл. Я поднял его и позвонил, непонятно, зачем. Не думал же я, что Катя встанет из могилы, чтобы меня обнять.
Женщина, сажавшая цветы на соседнем участке, подняла голову и спросила: – Зачем вы звоните? Не знала, что есть такой обычай. – Видите, тут написано «Ring for a hug»? – пояснил я. – Если человек звонит в этот колокольчик, значит, ему позарез нужно, чтобы кто-нибудь его обнял. – Я сейчас, – вдруг сказала она. – Только руки отряхну от земли.
Нет, ничего у меня не возникло с той женщиной. Мы просто постояли пару секунд в обнимку, обменялись несколькими фразами и разошлись. Мне есть от кого получить положеные восемь объятий в день, но это совсем другая история.
Когда я пришел в следующий раз, колокольчика на могиле не было. Надеюсь, он теперь служит какой-то другой семье.
Даже не знаю, какой эпиграф предпослать этой истории. То ли «Яка страна, такие и теракты», то ли «Бросить бы все и уехать в Урюпинск».
К нам на фирму заехал парень из канадской глубинки, Джош, обсудить перспективы совместного проекта. Дело было вскоре после трагедии в Колорадо, когда маньяк застрелил 12 человек на сеансе «Бэтмена», поэтому за ланчем пошел разговор о всяких криминальных эпизодах, случившихся «вот прямо через два дома от нашего». Чикаго уже не тот, что при Аль Капоне, но все равно у каждого нашлось что вспомнить. Если не стрельба, то поножовщина, если не поножовщина, то грабеж или самоубийство. Смотрим, Джош наш сидит бледный, варежка нараспашку, и с ужасом переводит взгляд с одного на другого. Потом говорит:
- Ребята, я вообще газеты читаю, представляю, что творится в мире. Но одно дело в газетах, а другое – вот так, на соседней улице, практически у тебя на глазах. Как вы вообще здесь живете?
- Джош, мы знаем, что Канада тихая страна, а у вас тихий город даже относительно Канады, но неужели совсем никогда ничего не случалось?
- Такого, как вы рассказываете – никогда. У меня тесть 25 лет прослужил в полиции, самое серьезное, с чем он имел дело, это вождение в пьяном виде. Хотя нет, 6 лет назад был один случай, о нем даже в центральной газете провинции написали...
Итак, вот правдивый рассказ о преступлении века, потрясшем городок под названием Лосиная Челюсть, Саскачеван.
Некий гастарбайтер, вкалывавший сезонным рабочим на соседней ферме, хорошенько оттянулся в баре. То есть он думал, что оттянулся недостаточно, и хотел добавить, но бармен сказал, что больше не нальет. Тогда наш герой сел в машину и отправился искать выпивку в другом месте. Нашел на отшибе домик без огней и попытался взломать дверь.
От шума проснулась 82-летняя хозяйка дома. Хорошо зная криминальную обстановку в родном городе, она никак не могла предположить, что ее грабят. А потому решила, что это внук заехал ее проведать в неурочное время. Старушка накинула халат, помогла гостю открыть дверь и предложила чаю. Вошедший от чая отказался и потребовал виски. У хозяйки нашелся и виски. Гость в четыре глотка догнал то, что ему недодали в баре, и отрубился на диване в гостиной.
Наутро бабуля решила выяснить, который из восьми внуков почтил ее своим присутствием. Принесла семейный альбом и стала сверять фотографии с верхним концом спавшего на диване тела. Не обнаружив ни малейшего сходства ни с одним из восьми (они все белобрысые, а в пришельце текла редкая в тех краях латиноамериканская кровь), старушка наконец начала что-то подозревать и вызвала полицию.
Полиция арестовала тело и встала перед проблемой, какое обвинение ему предъявить. Грабеж? Он ничего не украл. Незаконное проникновение в чужое жилище? Сгодилось бы, если бы хозяйка не открыла ему дверь своими руками. Пьяный дебош? Не дебоширил, мирно спал. Мошенничество (типа выдавал себя за другого)? Так непонятно, за которого из восьми. В итоге, ни на чем не остановившись, привычно оштрафовали за вождение в пьяном виде (из бара уезжал пьяный, все видели) и отпустили. В общем, смотри эпиграф.
Я вообще зверей не люблю. Своей собаки у меня никогда не было. У меня в детстве случались астматические приступы, и врачи сказали, что может быть аллергия на шерсть животных. Родители, конечно, перепугались и отдали даже аквариум с рыбками, хотя какая там у рыбок шерсть? Одно название.
С Ленкой мы четыре года проучились на соседних курсах, а познакомились только за день до моей защиты. Три дня бродили по московским паркам и целовались под каждым деревом, а на четвертый она позвала меня с ночевкой на дачу. Решительный шаг, особенно если учесть, что до меня у нее никого не было. У меня до нее тоже. Смешно, наверное: здоровый бугай, диплом в кармане, усы как у Чапаева – и девственник. Сейчас таких уникумов один Вассерман на всю страну, а тогда было – в каждой студенческой группе.
На вокзале обнаружилось, что едем мы не одни, а в компании мелкого черного пуделя. Арто – представила его Ленка. Знакомиться со мной Арто не пожелал, гавкнул и отвернулся. Я, честно говоря, тоже не пылал братской любовью. В вагоне он встал на задние лапы вдоль Ленкиной ноги и быстро-быстро задергался, тыкаясь низом живота ей в лодыжку. Ленка никак на его выходку не реагировала, и только заметив мой удивленный взгляд, смущенно пояснила: –У кобелей это бывает время от времени. Собачники говорят не обращать внимания, пройдет.
Пока шли мимо чужих участков к даче, Арто громко облаивал старушек на грядках. – Здравствуй, Леночка, – приветливо улыбались старушки. – Как же ты выросла. И внимательно оглядывали меня из-под очков.
Пройдя свозь строй из по крайней мере пятидесяти соседок, мы наконец поднялись в Ленкину комнатку в мансарде, и окружающий мир перестал существовать. Не стану описывать наши действия в подробностях, хотя до сих пор помню каждое ее движение, каждый вздох, каждый миллиметр ее кожи. Скажу только, что ласкали мы друг друга основательно и абсолютно не стесняясь, но никак не могли перейти к самому главному. Несколько раз пытались, но я не решался причинить ей боль; кроме того, узкий и высокий топчан не давал занять удобную позу.
Наконец мы решили, что сейчас или никогда. Ленка расположилась на топчане, я встал перед ней на пол. Тщательно совместили модули, приготовились, затаили дыхание... И тут я с леденящим ужасом ощутил, как мою ногу обхватывает что-то мерзкое, мохнатое и несомненно живое. Проклятый пес, о котором я начисто успел забыть, решил присоединиться третьим. Я пнул неизвестную тварь ногой, и тут же на моей ягодице с лязгом сомкнулись челюсти. От боли я инстинктивно рванулся вперед, Ленка ойкнула, и в мире стало на двух девственников меньше.
Волнующий миг первой близости был безнадежно испорчен. Я орал и дрыгал ногами, пудель висел на мне, как заправский бульдог, а Ленка, корчась одновременно от боли и смеха, пыталась разжать ему зубы. О сексе пришлось забыть. Самой интимной лаской в ближайшие сутки стало смазывание моей задницы йодом с последующим дутьем на рану, а самой яркой эмоцией – периодически накатывавшие на нас приступы хохота. Хотя если кто-то вам скажет, что совместный смех сближает хуже совместного секса, плюньте в его тоскливую рожу.
Через год с чем-то мы расписались (между прочим, как раз 13 октября, день в день 25 лет назад). Мои родители, узнав об Артошке, встали насмерть: никаких собак в одном доме с их сыном не будет, девайте куда хотите, а если так позарез надо о ком-то заботиться, заводите ребенка. Я их поддержал: мы с пуделем оставались врагами, он отчаянно ревновал Ленку и поднимал лай всякий раз, когда я пытался к ней прикоснуться. Арто отдали каким-то дальним знакомым. Там он вскоре и умер, хотя был еше не старой собакой, десяти лет не исполнилось. Очень не сразу я осознал, какое это было несчастье для Ленки и на какую жертву она пошла ради семейного благополучия.
А лет через семь нашу любовную лодку крепко садануло о быт. Быт тогда был аховский. Как раз отпустили цены, а мою зарплату отпустить почему-то забыли. Объявили рыночный курс доллара, и я с удивлением обнаружил, что зарабатываю семь баксов в месяц. В предыдущий год, когда цены еще сидели на привязи, но продукты из магазинов уже разбежались, мне от щедрот профсоюза отломились два мешка макаронных рожков и мешок гречки. Тем и питались: день гречка, день рожки, по выходным варничкес. Варничкес – это такое блюдо еврейской кухни. Рожки с гречкой. Дочки были маленькие и болели в противофазе: только одна перестанет кашлять, у другой опять сопли до пупа. В доме прогнили трубы, из сливного отверстия в ванне хлестала какая-то дрянь. Друзья целыми самолетами валили за рубеж, Ленка ехать категорически отказывалась, и это тоже не добавляло мира в семье.
А на работе напротив меня сидела такая аппетитная барышня! Свеженькая, румяная, без Ленкиных кругов под глазами. И слова какие умные знает: экспрессия, парадигма, дискурс. А Ленка, небось, уже Сартра от Кундеры не отличит, с ней разве поговоришь о высоком? И живет барышня далеко, ну как не проводить ее домой, а вдруг хулиганы пристанут. Ленка догадывалась, конечно, отчего у меня так участились вечерние совещания, но прямо об этом не говорила. Вот только ссорились мы все чаще и по все более ничтожным поводам.
Наконец я допровожался до того, что опоздал к закрытию метро и пришел домой только под утро. Ленка не спала, сидела на кухне. На этот раз она высказала все без обиняков, прямым текстом. Это были правильные, полностью заслуженные мной слова, но с каждой прозвучавшей фразой жить дальше вместе становилось все невозможнее. Я слушал и думал только об одном: надо остановить ее, заставить замолчать, не дать произнести те последние слова, после которых ничего уже не исправить. И остановил. Самым неправильным из всех неправильных способов – ударив ее по щеке.
Ленка замолкла на полуслове. В ее глазах ясно читалось то, что я и сам мгновенно понял: непоправимое уже произошло, все кончено. Спасти меня могло только чудо.
Я вышел в прихожую и тупо уставился на фотографию за стеклом книжного шкафа. На ней смеющаяся пятнадцатилетняя Ленка, сидя у окна в кухне, гладила лежащий на коленях мохнатый комок, в котором нельзя было различить ни морды, ни лап. Вот собака, подумал я. Собака не зарабатывает денег, не дает полезных советов, не может починить кран в ванной. Все, что она умееет – это любить. Собака не сравнивает хозяйку ни с кем, а просто радуется, когда она рядом, и грустит, когда ее нет. И за это единственное умение собакам прощают то, что никогда не простят ни одному мужу.
Я встал на четвереньки и почапал обратно в кухню. Ленка сидела на той самой табуретке у окна, сгорбившись и закрыв глаза, и рукой так делала... У нее была странная привычка, задумавшись, водить ладонью у бедра. Сейчас я вдруг разгадал этот жест. Помните, в «Мастере» Пилат спрашивает: как ты узнал, что у меня есть собака? И Иешуа отвечает: ты так водил рукой по воздуху, словно хотел ее погладить. Вот, это оно.
Я уткнулся башкой в Ленкины колени и тихо заскулил. Ее рука коснулась моих волос (тогда у меня еще были кудри на зависть любому пуделю), вздрогнула и нерешительно их потрепала. Я поднял голову и лизнул ее в нос. Ленка наконец открыла глаза; в них мелькнуло разочарование, но и капелька интереса.
– Ты чего? – спросила она. – Знаешь, – ответил я, – у кобелей иногда такое бывает. Опытные хозяйки не обращают на это внимания. – Дурак, – сказала Ленка. – Нашел время для кобелизма. И так все рушится. Еще эта врачиха дурацкая. Я ей, видите ли, срываю план по прививкам. – Хочешь, я ее покусаю? – Не надо, тебя посадят на цепь. Пошли спать, горюшко. Я радостно оскалился, вытянул туловище вдоль ее ноги и задергал тазом. – Вот-вот, – очень серьезно подтвердила Ленка. – Сегодня только по-собачьи. Без вариантов. И не выдержала, расхохоталась. Боже мой, как я люблю, когда она смеется!
Сейчас наши дочки уже взрослые девушки. Они снимают вдвоем крохотную квартирку в Манхэттене и мечтают переехать за город и завести собаку. В квартире нельзя: старшая унаследовала мою аллергию.
Был такой известный сионист Ефим Членов. Сионист – в данном случае не ругательство, а определение: Ефим Владимирович организовывал переезд молодых евреев в Израиль, тогда еще Палестину, и настолько в этом деле преуспел, что его именем назвали улицу в Тель-Авиве. Поскольку в иврите нет падежей, то на табличке написано не "Улица Членова", а "Улица Членов". А поскольку в этом районе обитают в основном выходцы из Эфиопии, то русскоязычные тель-авивцы называют эту улицу не иначе как улицей Черных Членов.
Живет на этой улице девушка Лиля. Днем она работает, вечером учится, и как только выучится и найдет работу получше, непременно переедет в другой район, но вот пока так. Обитатели улицы не слишком ее беспокоят, за исключением соседа Йоси. У него есть привычка, возвращаясь с гулянки часа в 3-4 ночи, спьяну путать Лилину дверь со своей и ломиться к ней с громкостью молодой гориллы.
Пьяный Йоси не агрессивен. Если сказать ему раза 3-4: "Ты ошибся, это не твой этаж", он понимает и уходит. Но эти побудки повторяются почти каждую ночь, заснуть после них Лиля не может и весь день чувствует себя разбитой. Вызывать полицию из-за такой ерунды глупо. Разговаривать с Йоси бесполезно: он клянется, что больше не будет, но на следующую ночь все повторяется.
Лиля обратилась со своей проблемой к френдам в Фейсбуке. Ей дали два дельных совета: 1) попросить друга-спецназовца поговорить с Йоси по-мужски и 2) пометить дверь так, чтобы Йоси даже в самом сумеречном состоянии не спутал ее со своей. Друга-спецназовца у Лили не оказалось, зато нашлась подруга-художница. Русскоязычная тель-авивка, естественно. С соответствующим ассоциативным рядом.
Теперь Лиля спит спокойно. А в одном из домов на улице Членов появилась местная достопримечательность: ярко-розовая дверь, на которой изображен черный член высотой в пол-двери и надпись: "Йоси, твоя квартира этажом выше".
К вопросу об анекдотах в межкультурном диалоге. Вспомнился давний случай из практики. Ездил с делегацией в Китай на закупки, на одном технологическом предприятии нас встречала очень приятная дама-руководитель. Потом естественно нас позвали на обед.
Сидим, все вкусно (по крайней мере выглядит вкусно, я же больше говорю), ведём беседу. Вдруг руководителя российской делегации порывает на анекдот, который он мне сначала рассказывает с выражением полного удовольствия от своей шутливости:
Едут муж с женой на повозке, лошадь спотыкается. Мужик: Раз. Едут дальше, лошадь опять спотыкается. Мужик: Два. Опять едут, и снова лошадь спотыкается. Мужик: Три. Достает пистолет и убивает лошадь. Жена в недоумении: Ты что? Зачем лошадь убил???? Мужик: Раз.
Я с нервной улыбкой замечаю, что этот анекдот НЕСКОЛЬКО некорректный по отношению к женщинам в принципе, а на китайском в рамках переговоров он прозвучит вообще странно. Но, нет, шутку нужно доложить, без этого не будет понимания русской души.
Скрепя сердце, я перевожу анекдот. Заканчиваю. Китаянка посидела несколько секунд, подумала и говорит: «Раз». Я в легком восторге, русские в смущении, китаянка попивает спокойно чай.
После этого у меня два вывода: 1. Эта женщина прекрасно вышла из неудобной ситуации и обыграла ее в свою пользу. Это заслуживает большого уважения. 2. Будьте осторожны с демонстрацией оригинальности в межкультурном диалоге анекдотами!
Моего приятеля врачи в свое время вытащили с того света. Поставили сердечный шунт и велели срочно менять образ жизни, ибо в прежнем образе он долго не протянет. В отличие от многих других мужчин, приятель воспринял это всерьез и взялся за ЗОЖ по полной программе. Дальше с его слов.
«Летом я был в Анапе. В гостинице имелся тренажерный зал в цокольном этаже, в который я каждое утро и ходил. Делал свою обычную программу: растяжка, кардио, силовые. Всегда там был один. Однажды заметил, что за мной из угла наблюдает мальчишка-повар. Когда он понял, что я его засек, то подошел и робко спросил: – Скажите пожалуйста, сколько вам лет? – Шестьдесят восемь. А почему ты спрашиваешь? – Да понимаете, – расстроенно ответил мальчишка, – моему отцу сорок, а он вообще ничего не может. – Не переживай, – утешил я его. – Когда мне было сорок, я тоже ничего не мог».
История отчасти напоминает "Понедельник начинается в субботу" (любимая книжка!), ночевку Привалова в избе на курногах. На случай, если кто-то вдруг не читал, коротко изложу. Старуха почему-то постелила ему на полу, хотя в комнате стоял вполне приличный на вид диван. А когда он нахально перелег на диван и заснул, тут-то и началась вся эта фантасмагория с русалками на ветвях и говорящими котами. Оказалось, что диван не простой, а волшебный и транслирует обычную реальность в сказочную.
Мне, после нескольких лет жизни за границей, потребовалось посетить Санкт-Петербург. Деньги на гостиницу, прямо скажем, были, но мама некстати вспомнила, что вдова моего троюродного дяди живет совсем одна в двухкомнатной квартире практически на Невском. Из того, что дядя когда-то носил меня, двухлетнего, на руках, а тетушка обожала мужа, мама сделала логически небезупречный вывод, что Эмма Марковна будет мне очень рада.
Тетушка оказалась величественной, несмотря на очевидную бедность, дамой лет семидесяти, наполовину глухой, но в остальном прекрасно сохранившейся. Она долго потчевала меня на кухне чаем с сухариками и рассказами о покойном муже.
Мой дядя, как выяснилось, был не просто так дядей, а светилом оборонной науки, автором нескольких книг и лауреатом разнообразных премий. Он умер около двадцати лет назад, внезапно и загадочно: во время домашней вечеринки, посвященной присуждению очередной премии, прилег на диван, а когда гости разошлись и тетушка решила его разбудить, тело уже остыло. Причина смерти осталась невыясненной: дядя регулярно проходил диспансеризацию, ежедневно делал зарядку с пудовой гирей и по всем параметрам был здоров как бык.
Эмма Марковна так и не оправилась от его смерти, в чем я убедился непосредственно после ужина. Тетушка торжественно провозгласила: "А сейчас я покажу тебе Его комнату" - и огромным ключом отперла дверь в одну из комнат своей квартиры. Большой, тридцатиметровый, наверное, зал был превращен в музей-квартиру. Со всех стен на меня смотрели дядины фотографии в разные периоды его жизни, между ними располагались авторские свидетельства и медали ВДНХ. Письменный стол у балконной двери был завален бумагами и выглядел так, словно человек только что из-за него встал, вот только все газеты и журналы на нем датировались 85-м годом. Еще один стол, обеденный, изображал роковую вечеринку: на нем стояли чашки и блюдца, слава богу, пустые и чистые, и несколько початых бутылок, среди которых я с легким уколом ностальгии узнал токайское вино и "андроповку" с зеленой наклейкой. У одной стены стоял широкий кожаный диван – последнее пристанище покойного дяди, у противоположной – супружеская кровать с подушками в вышитых наволочках.
Тетушка провела меня по комнате, останавливаясь у каждого экспоната и хорошо поставленным голосом экскурсовода рассказывая, за что Георгий Львович получил очередную премию и с кем он изображен на очередном фото. Окончив экскурсию, она с глубокой задумчивостью спросила: - Куда же мне тебя положить? Сама она обитала во второй комнате, девятиметровой, сплошь заставленной и заваленной стариковской рухлядью. - Может, на диван? – нерешительно предложил я. - Что ты, - возмутилась тетушка, - как можно! Ведь это же Его диван! Иногда Он сюда приходит. Я замечаю, что сдвинут стул или подушка. А один раз оставил кровавое пятно.
Откровенно говоря, в этот момент мне следовало подхватить чемодан и исчезнуть в направлении ближайшей гостиницы. Но сил после двенадцатичасового перелета не осталось, и я обреченно наблюдал, как Эмма Марковна приволокла откуда-то едва живую раскладушку, поставила ее в комнате-музее у самой двери и застелила сомнительной свежести бельем. Засыпая, я услышал щелчок замка: тетушка перед сном по привычке заперла комнату снаружи. Стучать и кричать ввиду ее глухоты было бесполезно, оставалось надеяться, что тетушка не совсем еще выжила из ума и не забудет отпереть меня утром, а в крайнем случае можно позвонить ей с сотового.
Как и следовало ожидать, раскладушка развалилась после того, как я в третий раз повернулся на другой бок. Восстановлению она не подлежала, спать на полу оказалось невозможно, и я решительно перетащил постель на диван, искренне надеясь, что покойник простит мне вторжение на его территорию. Тут в голове всплыла вышеописанная сцена из "Понедельника". Посмеявшись над сходством моего положения с положением Привалова, я стал засыпать. Но мысли уже двинулись в определенном направлении: покойники, русалки, говорящие коты...
Мне снился покойный Георгий Львович. Сойдя сразу со всех своих портретов, он ходил вокруг меня, шаркал ногами, чем-то скрипел и завывал замогильным голосом: - Отдай диван, ублюдок! - Это не диван, - заученно отвечал я. – Или, в доступной для вас форме, это есть не совсем диван. - Вы это прекратите! - орал покойник и тянулся скрюченными пальцами к моему горлу. Я содрал закрутившуюся вокруг шеи простыню и наконец проснулся. В комнате было темно. У противоположной стены, судя по всему, происходил шабаш ведьм: что-то там выло, стонало, стучало и ухало на тысячу голосов.
Должен сказать, что я сугубый материалист и в нечистую силу никогда не верил. Если бы не двенадцать часов в самолете, комната покойника, диван и русалки, я наверняка реагировал бы более адекватно. Но учитывая все перечисленные факторы... Я набрал полную грудь воздуха и заорал изо всех сил: - Сгинь, нечистая! И дальше почему-то по-английски: - Стоять, так твою перетак! Оружие на пол, руки за голову!
Ответом мне был полный запредельного ужаса, переходящий местами в ультразвук женский визг.
Через минуту, все еще вздрагивая и вытряхивая из ушей остатки визга, я наконец сподобился включить свет. В кровати, натянув до подбородков одеяло и глядя на меня квадратными от ужаса глазами, лежала парочка. Девушка была совсем зеленого цвета, и ее участие в разговоре ограничилось громкой икотой. А мужик, слегка заикаясь, спросил: - Т-ты кто? - П-племянник, - я тоже слегка заикался. - Врешь, это я п-племянник.
Эмма Марковна оказалась не так одинока, как мы с мамой думали. У нее нашелся еще один троюродный племянник, работяга с Путиловкого (кстати, по имени Витька – еще один привет от братьев Стругацких). Тетушка отношений с ним не поддерживала, но несколько лет назад попросила за небольшую мзду сварить железную решетку для балкона. Сложив в один пасьянс тетушкину глухоту, ее образ жизни и пустующую шикарную комнату в центре Питера, Витька задумал и осуществил дерзкий план по превращению дома-музея в дом свиданий. Для этого потребовалось только слегка изменить конструкцию решетки, чтобы ее можно было открыть с наружной стороны. Код подъезда он знал, а перелезть на балкон из окна лестничной площадки было проще простого. С тех пор Витька регулярно приходовал в дядиной комнате разнообразных дам, удачно скрывая свои похождения от жены. Пока наконец не нарвался на меня.
С Витькой мы почти подружились. Икающую девицу с горем пополам отпоили бывшим токайским (во что оно превратилось после двадцати лет выдержки, сказать не могу, не решился попробовать). Неразрешимую проблему представляло мокрое пятно, оставленное ею с перепуга на тетиной простыне. Попытки ликвидировать пятно путем размахивания простыней перед вентилятором ни к чему не привели. Пришлось заправить кровать как есть и надеяться, что тетушка ничего не заметит.
Под утро я проводил гостей через балкон и перетащил свою постель обратно на пол. Как только тетушка меня отперла, даже не попив чаю, удрал в гостиницу, где наконец выспался. Телефонами мы с Витькой не обменялись, так что ни о дальнейшей судьбе девицы, ни о том, как пережила испытание Витькина потенция, ничего сообщить не могу. Когда моя мама позвонила Эмме Марковне поздравить ее с днем рождения, та разговаривала с мамой подчеркнуто сухо и в конце концов открыто заявила, что мамин сын, то бишь я, - невоспитанный дикарь, в грош не ставящий чувства других людей, не знающий элементарных приличий и вдобавок страдающий энурезом.
Мой товарищ сваял презентацию для коллег и начальства – о том, что он делал последние полгода и какие результаты получил. Коротенько, слайдов на 25-30. Показал непосредственному руководителю, тот говорит: – Всё отлично, только тебе же ее показывать завтра на совещании, а там других вопросов миллион. Тебе останется минут пять, ничего не успеешь. Сделай сокращенный вариант, два первых слайда и два последних, а целиком выложи в интранете. Кому будет интересно, посмотрят позже. – Да знаю я наш народ, никто не полезет специально смотреть. А жалко, результаты интересные и важные. – Ну придумай что-нибудь, если можешь.
Товарищ придумал. Отредактировал несколько кадров в середине, добавил к графикам и таблицам Сашу Грей и еще парочку звезд в купальниках. На совещании показал два первых слайда, потом пролистал к концу – не слишком быстро, но и не очень медленно, так, чтобы на экране мелькнуло что-то телесно-розовое, но подробно рассмотреть не удалось. Полную презентацию, сказал, смотрите в интранете.
Потом проверил по логам – полный успех. Все без исключения нашли время, внимательно пролистали его презентацию. Заодно и результаты работы изучили. Почему так внимательно смотрели? Потому что в интранет он выложил первоначальный вариант, без девушек.
Мы с компанией друзей любим ездить на кемпинг в Висконсин, это часа полтора на север от нашего Чикаго. Палатки в сосновом лесу, костер, шашлыки, гитара, лесное озеро в пяти минутах езды – красота. Пару лет назад на этом озере проходили соревнования по триатлону, в которых участвовал сын одной из наших кемпингисток, Марины. В 6 утра он взял мамину машину и поехал из кемпинга на озеро готовиться к старту, а сама Марина хотела часов в 8 подъехать туда же за него поболеть и попросила для этого мой «Аккорд». Мне не жалко, все равно сплю в такую рань. С вечера отдал ключи, а когда проснулся, выслушал от Марины историю, прибавившую ей несколько седых волос.
Надо сказать, что Марина предельно далека от образа гламурной блондинки со стразиками. Она высококвалифицированный программист, мастерски управляется с любой техникой от кинокамеры до газонокосилки, совешенно не интересуется тряпками и т.д. и т.п. Но, есть, видимо, какое-то принципиальное отличие в устройстве мужских мозгов и женских.
Бросив машину на поле, где уже запарковались остальные участники и болельщики, она поспешила на трибуну. А когда вернулась, то поняла, что не помнит, где оставила мою машину. Мало того, не помнит никаких ее внешних примет. То есть вообще никаких. Не только номер, модель и марку, но даже тип кузова и цвет. Мы общаемся давно и часто, она видела мою машину десятки, если не сотни раз, но никогда не обращала внимания на такие мелочи. Скорее светлая, чем темная, и скорее седан, чем что-то другое, но и то и другое без уверенности.
Проблема усугублялась тем, что у меня не работает сигнализация (нафиг не нужна), открыть машину можно только ключом. Позвонить мне и спросить тоже не вариант, телефоны в лесу не принимают. На парковке сотни машин, большинство с висконсинскими номерами, но и с иллинойскими не меньше трети, ищи иголку в стоге сена.
- Марин, и как же ты вышла из положения? Ждала, пока все разъедутся? - Нет. Выбрала самую криво запаркованную машину. Угадала.
Человек не может в одиночку изменить мир. Но может изменить часть мира вокруг себя.
Был, например, такой Малькольм Маклауд. Правильнее, на гэльский манер, Колум Маклеод: на его родных Гебридских островах до сих пор в ходу шотландский гэльский, несмотря на все старания англичан свести его на нет. А старания были, взять хотя бы Шотландский акт 1872 года, запретивший преподавать гэльский в школах. Напрашивается параллель с другой империей, тоже запрещавшей смешные языки сельских окраин. Но, как сказал поэт, ходить бывает склизко по камешкам иным, затем о том, что близко, мы лучше умолчим. Вернемся к истории Колума Маклеода.
Островок Разей (Raasey). 23 километра вдоль, 5 поперек. Связь с внешним миром – паром на соседний остров Скай. Население, согласно переписи 1931 года, 377 человек, рыбаки и скотоводы. Большинство живет вдоль единственной дороги, ведущей от пристани парома на юг.
К северу от пристани находится деревушка Арниш, меньше сотни жителей. Еще там есть маяк (смотритель – Колум Маклеод), отделение связи (почтальон на полставки – Колум Маклеод) и школа (директор и единственная учительница – Лекси Маклеод, жена Колума). Дороги в деревню нет. Никакой. Есть 3 километра пешеходной тропы через горы (не Гималаи, но трактор не пройдет). В крайнем случае большой груз можно довезти на лодке.
Естественно, деревня вымирает. Люди бросают свои дома, которые невозможно продать, и уезжают на большую землю. Оставшиеся пишут слезные письма в город Инвернесс, в управление округа Хайленд: мы любим свой край и хотим тут жить, пожалуйста, постройте нам дорогу. Ну что вам стоит, это же всего 3 километра, не тоннель под Ла-Маншем. Из управления отвечают, как все бюрократы на свете: да-да, конечно, но только не в этом году. И не в следующем. Может быть, когда-нибудь. А пока денег нет, но вы держитесь.
И продолжалась эта переписка, как в сказках, ровно тридцать лет и три года. Первое письмо в округ было написано в 1931 году, когда двадцатилетний Колум только вернулся в родную деревню из армии. Последнее – в 1964-м. Колум Маклеод был очень терпеливым человеком.
Через 33 года его терпение наконец лопнуло. Он решил, что раз правительство не хочет строить эту чертову дорогу, он построит ее сам.
Колум не умел строить дороги. У него не было инженерного образования. Да и вообще с образованием было не айс. Он окончил только сельскую школу, такую же, как та, в которой теперь преподавала его жена: в единственной классной комнате единственный учитель (его звали Джеймс Маккиннон) учил детей от 4 до 16 лет всем школьным предметам. Неплохой, наверное, был учитель.
Колум приобрел на книжном развале за 30 пенсов 600-страничный том под названием «Строительство и эксплуатация дорог: практическое руководство для инженеров, геодезистов и прочих». 1900-го года издания, новее не нашел. Прочел его от корки до корки. И принялся строить свою дорогу. В полном соответствии с руководством 1900 года, при помощи кирки, лопаты и тачки. Всё равно других инструментов у него не было, и денег на их покупку не было тоже.
Каждый божий день, сделав что надо на маяке, сходив на пристань за почтой и задав корму коровам и овцам, Колум брал кирку, лопату и тачку и шел превращать тропу в дорогу. И так 10 лет, по метру в день. Так медленно, потому что он не тратил деньги на стройматериалы – денег не было. Тратил только собственную жизнь. Выковыривал лежавшие вдоль тропы валуны, дробил их киркой до состояния щебня и из этого щебня выкладывал дорожное полотно. Однажды наткнулся на 25-тонную скалу, которую нельзя было обойти. Выручил старый армейский друг – украл для него с военного склада немного динамита.
Односельчане продолжали уезжать. В деревне закрыли школу. Закрыли почтовое отделение. Автоматизировали маяк. Колум плевал на всё и строил дорогу. К 1974 году, когда он ее закончил, в деревне Арниш и всей северной части острова оставалось два жителя. Колум и Лекси.
Упрямый Колум поехал в Инвернесс, зашел в управление округа и сказал: вот вам дорога, принимайте. Из управления прислали инспектора, чтобы дал чудаковатому старику официальный ответ, что овечья тропа в вымершую деревню дорогой не является. Инспектор сошел с парома и не поверил своим глазам: от пристани на север вела прекрасная гравийная дорога, соответствующая всем стандартам британского дорожного строительства. Однополосная, но с устроенными в нужных местах карманами для разъезда встречных машин. С правильной толщиной дорожного полотна, с водоотводами, чтобы полотно не размыли весенние ручьи, и так далее.
Управление округа Хайленд решило, что внезапно возникшая дорога ему совершенно не помешает в отчетах. Выделило для завершения строительства 1900 фунтов стерлингов, отбойный молоток и пару рабочих. Уж не знаю, что там требовалось завершать, но с неторопливостью управления это заняло еще 8 лет. В 1982 году Колумова дорога наконец была официально принята в эксплуатацию и появилась на всех дорожных картах Великобритании.
На Колума обрушилась слава. Передачу о нем и его дороге показали по британскому телевидению. Ему вручили медаль «За заслуги перед Британской империей». Правда, с медалью вышел казус: управление округа не желало признавать свои ошибки, поэтому формально медаль дали не за строительство дороги, а за содержание маяка. Маяк он тоже героически поддерживал в рабочем состоянии больше сорока лет, это правда.
Другой казус состоял в том, что Колум Маклеод сам так никогда и не проехал по своей дороге. У него не было водительских прав. Как-то недосуг было получить, да и незачем. А в 1982 году ему уже исполнилось 70, поздновато учиться водить.
Он умер в своей деревне в почтенные 77 лет, успев увидеть, как односельчане, узнав о построенной дороге, возвращаются в свои покинутые дома. В деревню Арниш вернулась жизнь, он работал не зря. Уже после его смерти рок-группа Capercaillie записала песню «Колумова дорога». Роджер Хатчинсон выпустил книгу под таким же названием. Дэвид Харровер сочинил мюзикл, который идет в нескольких шотландских театрах. Компания HandMade Films (та, которая делала шоу Монти Пайтона) выкупила права на съёмку фильма о нем. Фильм, правда, пока не сняли.
Я не знаю, сколько семей вернулось в Арниш после появления дороги и сколько живет там сейчас. Не нашел цифр. Думаю, что немного. Но деревня жива. Там сдаются коттеджи для любителей уединенного отдыха. Для привлечения туристов имеется суровая, но завораживающая северная природа. Прекрасная рыбалка. Особый сорт виски, который делают только на острове Разей. Развалины замка XV века (тут второго Маклеода не нашлось, замок в плачевном состоянии). И главная достопримечательность острова – Колумова дорога.
Люди - это вообще такие биороботы. Пока все в порядке и жизнь идет по накатанной колее, они ведут себя адекватно и даже разумно. Но стоит обстоятельствам выкинуть какой-нибудь фортель - все, пиши пропало. Программа слетает с катушек, и начинается такой театр абсурда, что никакому Ионеско не снилось.
У нас была замечательная компания в институте. Подружились чуть ли не на первой лекции и больше не расставались. Шестеро парней и две девочки (их всего две в группе и было, технический вуз). Вместе готовились к экзаменам, вместе в кино, вместе на дискотеки. При этом никаких любовей-морковей, максимум дружеское подтрунивание. Летом мы повадились ходить на нудистский пляж в Серебряном Бору. Поначалу девчонки стеснялись, но мы их личным примером быстренько раскрутили сначала на топлесс, потом и на все остальное. Первые дни пялились на них, конечно - красивые у нас девочки, что и говорить. Потом привыкли. Купались себе, загорали, в карты играли, как одетые. Есть какая-то особая прелесть в нудистских пляжах. Какой-то специфический кайф от того, что вот она сидит рядом вся такая открытая, такая доступная, а ты на нее - никаких поползновений, потягиваешь не спеша пиво и прикуп сдаешь. Что-то от философии того быка, который сейчас медленно-медленно спустится и все стадо согласно анекдоту, а пока что стоит себе на вершине и любуется пейзажем. Танькин день рожденья в начала августа тоже решили отметить на пляже. Затарились пивом вдвое против обычного. Выпили, залезли в воду, но тут ниоткуда собрались тучки и как хлынуло! Нам наплевать - все равно голые - но видим, что народ разбегается, одежда наша мокнет, закуски тоже и конца этому безобразию не видно. Делать нечего, натянули кое-как мокрые джинсы на голое тело и поехали к Таньке домой, благо недалеко, на Войковской. Бродим по квартире злые и мокрые - такой кайф обломался. И тут кто-то подает гениальную идею: - А давайте нудистский пляж прямо здесь устроим! А фиг ли нам, тем более после ящика пива. Мы же друг друга во всех видах видели. Радостно поскидывали шмотки, развесили их на стульях сушиться и сели в кружок на ковре в гостиной. Допили пиво, сожрали что там в холодильнике было и стали в карты играть. Вовик новой игре научил, в ворону. Я в нее с тех пор не играл, правил не помню. Но помню, что никакой тактики и стратегии там не требовалось, а требовалось следить за выходящими картами и что-то кричать - вовремя и погромче. И что-то нас эта игра торкнула. Кидаем карты, орем, гвалт на всю квартиру. Вошли в азарт. Напрочь забыли, где мы и кто мы, а уж о том, что мы голые, - и подавно. И тут. Открывается дверь гостиной и входят Танькины родители. С тортом. И с бабушкой. Мы их, конечно, не слышали. И видят нас - ввосьмером, на полу, голеньких. Гоголь, "Ревизор", явление одиннадцатое. Немая сцена. Танюхины родители - такие совершенно нормальные советские интеллигенты, инженеры там или научные работники, не знаю. И дочка у них до текущего момента была совершенно нормальная. Восемнадцать лет девочке. Почти отличница. Ни с кем не встречалась, не курила даже. Про нашу компанию они, конечно, знали, но в общих чертах. Знали, например, что мы на какой-то пляж ходим. Но без подробностей. И вдруг - нате пожалуйста, подробности. Ничем не прикрытые. На ковре в собственной гостиной. В шести экземплярах. Разумеется, происходит упомянутый выше сбой программы и театр абсурда. Что характерно, и у них и у нас. Никакой ступор не может длиться вечно. Но не то чтобы одним отвести глаза, а другим убежать или прикрыться чем-нибудь - нет, в этом направлении программа ни у кого не сработала. В этом смысле полный Ионеско до конца представления. А вот дар речи к некоторым участникам вернулся. Танин папа, несколько раз впустую помахав челюстью, наконец спрашивает: - Что вы тут делаете? Как будто сам не видит. И Олежек отвечает именно с такой интонацией - мол, сам, что ли, не видишь: - В карты играем. - На раздевание? - спрашивает папа. Читал, наверно, о развлечениях современной молодежи. Или сам баловался в молодости. Олег, на полном автомате: - Ага. Папа, тоже на автомате: - И кто выиграл? Олег обводит нас тяжелым взглядом. В его глазах читается полное недоумение и искреннее желание определить: кто же все-таки победил в этой жестокой игре на раздевание? Но определить невозможно: все голые совершенно одинаково. Ни на ком ни клочка одежды, никакой даже завалящей ленточки. Олег смотрит на нас раз, другой, третий. И наконец говорит деревянным голосом: - Китайская ничья. Казалось бы, дурь полная. Какая китайская ничья в картах? Тем более на раздевание. Тем более мы на раздевание и не играли. Тем более что и вопрос-то не в игре, а в нашем моральном облике. Но именно после этой абсурдной фразы что-то у нас в мозгах щелкает и встает обратно на рельсы. - Ничья, ребята, - с облегчением говорит Вовик. - Одеваемся. И все встают с пола и начинают одеваться. А потом как ни в чем не бывало идут пить чай с тортом. Пока ели торт и пили за здоровье именинницы, я пару раз ловил взгляд Таниной мамы. Что-то там у нее в голове не сходилось. Но вопросов она не задавала.
Не знаю, объяснялась ли Танька потом с родителями и если да, то какими словами, но водиться с нами ей не запретили. А может, и не могли уже, выросла девочка. Мы еще пару раз съездили в Серебряный Бор, но скорее по привычке, без прежнего кайфа. А с сентября понеслось: Танька крутит любовь с Олегом, потом меняет его на Вовку, Олег подбивает клинья к Маринке, но я его опережаю - короче, мексиканский сериал в четырех сериях, по числу оставшихся курсов. Потом все остепенились, переженились кто между собой, кто на сторону, детки у всех замечательные, карьеры одна другой круче. Бывает, встречаемся, бывает, садимся расписать пулечку с мужиками. Но на самом интересном месте обязательно входит Танька и говорит: - Китайская ничья, мальчики. И мы идем пить чай с тортом.
Нина (полностью Нинель, что в свою очередь значит «Ленин» наоборот) выросла в одном московском доме с моей будущей женой, потом окончила пединститут и уехала по распределению в какой-то, не помню, Багровск или Бодровск учить детей русскому и литературе.
Преподавала она прекрасно, со всем энтузиазмом молодости. Ученики ее обожали, девочки пытались подражать в манерах и одежде, мальчики глазели и витали мыслями где-то далеко от школьной программы. За глаза прозвали ее Миледи, не только за красоту и отдаленное сходство с актрисой Тереховой, но и за то коварство, с которым она порой назначала контрольные.
А вот с личной жизнью как-то не задалось. На филфаке на сто красоток приходилось два очкарика, в Багровске мужики тоже под ногами не валялись. То есть как раз валялись после каждой получки, при горбачевском сухом законе даже больше, чем до него, но такие кандидатуры Нина не рассматривала. Конечно, к ней клеились. Городок небольшой, любую полузнакомую рожу встретишь пять раз на неделе то тут, то там. И каждый раз приходилось терпеливо объяснять, что на танцы она не пойдет, и к себе в съемную комнату не пригласит, и прямо сейчас отметить с клевыми пацанами день мелиоратора никак не может.
Наконец один из донжуанов решил, что столичная штучка много из себя строит, и полез под платье прямо на улице. В Багровске это считалось в порядке вещей, никто бы на Нинины крики не отозвался, но, к счастью, поблизости тусовались трое ребят из ее девятого «А». Донжуану вломили люлей и постановили впредь провожать Нинель Сергеевну до самого дома, по крайней мере в те дни, когда она вела факультатив или вторую смену и уходила из школы затемно.
Ох, сколько всего было переговорено во время этих провожаний! Про книги, про жизнь, про политику, и самые заветные мечты, и самые стыдные семейные тайны, и о том, какой должна быть настоящая женщина – конечно, такой как вы, Нинель Сергеевна!, и каким должен быть настоящий мужчина – главное, честным и благородным.
Своих защитников она звала мушкетерами, вполне логично, учитывая ее собственное прозвище. Крупного и плотного Сережу назначила Портосом, бойкого и разговорчивого Игорька – Арамисом, а роль Атоса досталась Павлу. Именно так, он с детства отзывался только на полное имя, никаких Паш или боже упаси Павликов.
Девятый «А» перешел в выпускной десятый, тогда еще была десятилетка. Незадолго до выпуска каждый из троицы подгадал остаться с Ниной наедине и признался ей в любви: мол, девчонки-ровесницы – дуры, с ними даже погворить не о чем, а вы самая прекрасная женщина на свете. Потерпите каких-нибудь пять лет, я кончу институт, вернусь в Багровск взрослым человеком и на вас женюсь. Подумаешь, восемь лет разницы, никто даже и не заметит, а кто станет вякать, тому не поздоровится.
Каждому Нина ответила, что польщена, что любит его как человека, но не надо спешить с клятвами, детская влюбленность в учительницу – вещь известная и быстро проходит. С каждого взяла обещание писать ей письма и пообещала писать в ответ. Каждого по-матерински поцеловала на прощание. Или, может быть, не совсем по-матерински, все-таки ей было только 25.
Где-то через год Игорь-Арамис написал: не обижайтесь, Нинель Сергеевна, но свое обещание на вас жениться я отзываю. Вы были правы, это ребячество. Помните, мы говорили о том, какой должна быть настоящая женщина? Тут есть одна девушка в параллельной группе, она как раз такая. Как честный человек, я должен на ней жениться прямо сейчас, а как благородный – все же подожду, пока мы получим дипломы.
Портос-Сережа то же самое выразил короче: помните Наташку из десятого «Б»? Ей не нравится, что вы мне пишете. Ревнует. Дура, конечно, но у нас всё серьезно, я не хочу ее огорчать.
Павел-Атос замахнулся на самый крутой вуз, МАИ. Не поступил и загремел в армию, не куда-нибудь, а в Афган. Это был самый конец афганской авантюры, но на его долю хватило. Через полгода вдруг написал: – Нинель Сергеевна, у меня к вам странная просьба. Можете прислать свою фотокарточку? У всех парней остались девушки на гражданке, они про них рассказывают, хвалятся, а у меня же нет никого. Я рассказал про вас, но так, как будто вы не учительница, а учились со мной в одном классе. А они не верят.
Нинель решила поддержать бойца, прислала фото, на котором ей 18 лет, написала на обороте: «Павлу от Нины». И письма стала подписывать не именем-отчеством, а «Нина», потом «Целую, Нина», а потом и «Крепко целую». Павел страшно обрадовался, перешел в ответных письмах на ты, тоже стал писать, что целует, и даже конкретизировать, куда именно и сколько раз. Нина писала как бы от имени девчонки-одноклассницы, но с умом и опытом взрослой женщины. Игра затянула обоих, незаметно пошли уже признания в любви, слюнявые нежности и даже то, что сейчас назвали бы виртуальным сексом. Ничего удивительного, что когда Павел зашел к ней после дембеля, всё то, что они навоображали в письмах, само собой случилось наяву.
Я их видел однажды, когда они приезжали в Москву к Нининым родителям. Ей тогда было 30, ему 22. Смотрелись ровесниками, несмотря даже на то, что Нина была беременна. Павел отпустил для солидности бороду, работал на заводе мастером и учился заочно. Потом он приехал один на сессию, мы случайно столкнулись во дворе, взяли по пиву. Я не удержался и спросил: – Что, неужели совсем никаких проблем от того, что ты женат на своей учительнице? – Да нет, проблемы такие же, как у всех. Хотя… она же и сейчас преподает. Пока не было живота, обязательно какой-нибудь оболтус заловит в коридоре и начинает: «Нинель Сергеевна, вы мой идеал женщины, 15 лет разницы – ерунда, подождите, я вырасту и отобью вас у мужа». И злиться на него невозможно, сам таким был.
Ну и, как водится, эпилог. Что делать, жизнь идет к концу, невольно оглядываешься: а что сейчас с теми, кого знал 20, 30, 40 лет назад? Сейчас-то я в Москву не ездок, но пять лет назад – приезжал, было дело, останавливался в том самом доме, где когда-то жили Нинины родители и мы с женой, а теперь – наши родственники. Нина окликнула меня дворе. Я ее не сразу узнал, она выглядела лет на 20 меня моложе.
– Как там Бодровск? – спросил я. – Стоит? – Багровск. Не знаю, мы давно живем в Москве, в родительской квартире. Папа умер, мама болеет, нужен постоянный уход.
У нее зазвонил телефон. – Милый, сейчас иду, – отозвалась она. – Встретила знакомого, разговариваем. Антоша, ну что ты такой нетерпеливый? Сказала же – сейчас.
Так-так, подумал я с разочарованием. Антоша. Атос Павел, стало быть, в прошлом. Не пережил-таки, что жена старше на восемь лет, нашел себе молодую. Небось еще сказал на прощание: «Ты учила меня быть честным и благородным – так вот, честно говорю, что ухожу, и благородно оставляю тебе квартиру». Хотя квартира Нининых родителей, какое там благородство.
Нина положила трубку и повернулась ко мне, прервав мои размышления. – Муж? – кивнул я на телефон. – Нет, внук. Моего мужа зовут Павел, ты разве забыл?
Среди знатоков, то есть любителей интеллектуальных игр типа "Что? Где? Когда?", эта история ходит уже лет пятнадцать, а прочей публике пока неизвестна.
Любительские игры отличаются от всем известной телепередачи тем, что в них не надо беседовать с ведущим. Играет сразу много команд, капитан пишет ответ на бумажке и сдает в жюри. Звучит в одной игре такой вопрос:
"Как ни старались американцы, однако и в этом Советский Союз их опередил. В июне 1965 года первым из американцев это сделал Эдвард Уайт. Назовите фамилию гражданина Советского Союза, сделавшего это раньше".
В одной команде игрок говорит: - Я знаю! Это Евгений Леонов. Он в фильме "Полосатый рейс" голую жопу показал. В Голливуде нельзя было, у них цензура, кодекс Хейса еще не отменили, а наши решились.
Версия вроде прикольная и правдоподобная, капитан пишет на бумажке "Леонов" и сдает.
Ведущий: - Правильный ответ - Леонов! Речь идет об Алексее Леонове, который первым вышел в открытый космос.
Это яркий пример того, как получить правильный ответ через жопу.
Фитнес-центр. Немолодой банкир пытается сгонять вес под руководством персонального тренера. В зал впархивает обалденная блондинка. Банкир, оглядывая длинный ряд тренажеров, спрашивает тренера: - Том, какой из этих машин мне лучше воспользоваться, чтобы привлечь ее внимание? - Я бы рекомендовал банкомат в холле, сэр.
В городе-герое Бруклине, на третьем этаже обычного четырехэтажного дома без лифта живет семья моих друзей: папа Яша, мама Маша, дочка Ника и кот Мурзик. А квартиру под ними снимает вредный старик, который терпеть не может "этих русских" и чуть что жалуется на них в менеджмент дома. То ему ломают потолок (Ника играла в мячик), то шумят после 10 вечера (в четверть одиннадцатого Ника прошла на кухню попить воды), то заводят стиральную машинку (официально стиральные машины в доме запрещены, но в действительности они есть у всех и никому не мешают: Нью-Йорк - не Америка, а обитатели недорогих съемных квартир далеко не так законопослушны, как жители американской глубинки).
При этом сам сосед не стесняется ночи напролет стучать клюкой об пол и передвигать мебель. О чем достоверно известно от Машиной мамы, которая живет на первом этаже в том же подъезде. Фамилия старика Квинсли, но Ника давно переименовала его в мистера Квакли - так зовут противного лягушонка из детской книжки.
История случилась в позапрошлом ноябре, когда Нике было семь, а Мурзику - чуть меньше года. Домашние животные в доме тоже запрещены, поэтому существование Мурзика держали в секрете от всех соседей, а особенно - от мистера Квакли. За год котик ни разу не был на улице и вообще кроме родной квартиры бывал только на первом этаже у бабушки, куда его иногда относили в сумке. От такой жизни у Мурзика развился невроз: он жутко боялся чужих и при виде постороннего человека начинал в ужасе метаться по квартире, отыскивая пятый угол.
На самом деле, несмотря на запрет, кошек и собак в их доме не меньше, чем в любом другом. Существует негласное, но достаточно четко соблюдаемое правило: если животное все же завели и за год на него не поступило ни одной жалобы, дальше считается негуманым разлучать зверя с хозяевами, и менеджмент перестает реагировать на жалобы типа "уберите его, оно тут живет", а реагирует только на экстраординарные события вроде укуса. Каким образом хозяева доказывают, что год уже прошел, точно не знаю. Видимо, предъявляют справку от ветеринара. Вот такой аналог бурно обсуждаемой ныне амнистии нелегалов.
К моменту описываемых событий Мурзику до перехода на легальное положение оставалось меньше месяца. И тут случился День благодарения. Отметить его было решено у бабушки. С утра Маша жарила и парила, а ближе к вечеру процессия двинулась на первый этаж. Яша нес индейку, Маша - судки с салатами, а Ника - Мурзика.
Причиной происшествия стало роковое стечение двух обстоятельств. Во-первых, куда-то задевалась кошачья сумка, и девочка несла котика легкомысленно завернутым в шарфик. А во-вторых, к соседу пришли гости. У мистера Квакли имеется не меньше дюжины детей, внуков и других отпрысков, рослых, бесцеремонных и очень шумных. Весь год они никак не напоминают о своем существовании, но в День благодарения являются в полном составе поесть жареной индейки, по части приготовления которой мистер Квакли, как вскоре выяснится, большой дока.
В момент, когда мои друзья проходили площадку второго этажа, одна порция младших Квакли как раз входила в квартиру, а другая поднималась снизу по лестнице. Шум и грохот, который они при этом производили, мог бы напугать и обкуренного гиппопотама, а не только впечатлительного котика. Перепуганный Мурзик мгновенно выпростался из шарфика, метнулся по площадке и в поисках пятого угла влетел в квартиру мистера Квакли.
В типовых американских квартирах нет прихожей, входная дверь открывается прямо в гостиную. Поэтому Маша с площадки могла лицезреть явление Мурзика народу во всей красе. Стоп-кадр: изящно сервированный длинный стол, покрытый белоснежной скатертью. На дальнем его конце красуется циклопических размеров фаршированная индейка в аппетитной золотистой корочке. Кадр следующий: по столу проносится серый меховой вихрь, разбивает рюмки, расплескивает соусы, опрокидывает на скатерть бутылки с вином и наконец с налета впечатывается в бок птице.
По третьему закону Ньютона при столкновении килограммового кота с двадцатикилограммовой индейкой кот должен улететь за горизонт, а птица - едва сдвинуться с места. Но на этот раз у Ньютона что-то не срослось. Кот действительно отлетел в угол, но индейка тоже бодро заскользила к краю стола и грохнулась на пол, облив жиром диван и разбросав начинку по всей комнате. Юные Квакли с криком и топотом кинулись ловить кота, поскальзываясь на начинке, спотыкаясь об индейку и удесятеряя разгром. А между ними по полу, по мебели, по гардинам и чуть ли не по потолку метался обезумевший Мурзик, серой молнии подобный.
Несчастный мистер Квакли, от бешенства едва удерживая во рту вставную челюсть, прошипел Маше в лицо: - Я этого так не оставлю! Я немедленно звоню в полицию. Вы мне за все заплатите. Я добьюсь, чтобы вас выселили, а вашего кота усыпили. Вы понимаете, что это серьезно?
Он был прав. Траблы грозили нешуточные. Но не перевелись еще женщины в наших селеньях. В том числе - не перевелись на английский. Маша мгновенно просчитала в уме все варианты спасения и выбрала единственно действенный. Широко улыбнувшись мистеру Квакли, она ответила, как и полагается одесситке, вопросом на вопрос: - Я вам глубоко сочувствую, но с чего вы взяли, что это наш кот? Я этого кота первый раз вижу. Он только что забежал с улицы.
Нельзя сказать, что мистер Квакли безоговорочно ей поверил, но во всяком случае призадумался. А вот у Ники от такого предательства задергались губы, и она собралась расплакаться и всех выдать. Заметив это, Маша скомандовала: - Яша, Ника! Нечего вам тут стоять. Берите еду и быстро к бабушке! И дальше добавила несколько фраз по-русски.
Как только за мужем и дочкой закрылась дверь, Маша из вежливой одесситки преобразилась в отчаянную русскую бабу, которая, если надо, и кота на скаку остановит, и в чужую квартиру войдет. Что она немедленно и проделала: отодвинула в сторону мистера Квакли и решительно вошла в центр бедлама, царившего в его гостиной. Мурзик, заметив во враждебном окружении что-то родное, кинулся к ней в объятия. Маша безжалостно оторвала его от себя и, держа за шкирку на вытянутой руке (потерпи, Мурзинька, так надо!), продемонстрировала всем тринадцати Кваклям и дюжине других соседей, высунувшихся на шум из своих квартир: - Вот, мистер Квинсли, я поймала этого гадкого кота. И сейчас я его выкину!
С этими словами она спустиласть на два лестничных пролета, открыла тяжелую подъездную дверь и с размаху выбросила кота во двор. Закрыла дверь, демонстративно отряхнула руки и скрылась в маминой квартире. Мистер Квакли, окончательно убедившись в отсутствии преступной связи между котом и русскими, поплелся убирать следы разгрома.
Прежде чем проследить дальнейшую судьбу Мурзика, замечу, что Яша, сам парень далеко не промах, в трудных ситуациях привык безоговорочно доверять жене. И это не очень похвальное для мужчины качество в данном случае пришлось как нельзя кстати.
Войдя в тещину квартиру, Яша в точности выполнил данные Машей указания (те самые несколько фраз по-русски): немедленно вылез через окно во двор и застыл напротив двери подъезда в позе Льва Яшина, готового отразить одиннадцатиметровый. Через полминуты из двери вылетел Мурзик, пущенный сильной Машиной рукой. Промедли Яша хоть мгновение, кот кинулся бы наутек и навсегда исчез в каменных джунглях. Но яшинский бросок был точен, кот был пойман, через окно доставлен в бабушкину квартиру, облит слезами, успокоен, обласкан и накормлен самым вкусным кусочком индейки.
Следующие две-три недели Мурзик скрывался у друзей и знакомых, как Ленин в Разливе. Приходили все-таки вызванные соседом люди из менеджмента, осмотрели квартиру, не нашли никаких следов пребывания животных и ушли ни с чем. Тем временем Маша, которая в свое время училась на помощника юриста, вовсю внедряла в жизнь сведения, усвоенные из курса психологии свидетелей. Например, тот факт, что вещи, вызвавшие у человека сильные эмоции, кажутся ему крупнее и ярче, чем в действительности. Или что людям свойственно принимать то, что они слышали от других, за виденное собственными глазами. Вооруженная этой информацией, Маша без устали пересказывала соседям происшествие с котом, не скупясь на подробности и особо напирая на то, что кот был чужой, и еще на одну выдуманную деталь, которую я раскрою чуть позже.
В декабре исполнился долгожданный год со дня приобретения Мурзика. Кот был возвращен в лоно семьи и легализован. Еще через пару месяцев Ника уговорила родителей вынести кота на улицу. Собралась толпа детей, норовивших рассмотреть его и погладить. Вылечившийся от невроза Мурзик довольно жмурился. Подошел мистер Квакли, внимательно всмотрелся и укоризненно сказал Маше: - Вы же говорили, что это не ваш кот! - Какой кот? - Тот, который уничожил мою индейку. Вы говорили, что первый раз его видите, а теперь с ним гуляет ваша дочка. - Ну что вы, мистер Квинсли, это был совсем другой кот. Мой серый и маленький, а тот был огромного размера и рыжий. - То есть как рыжий? - Конечно, рыжий, вы разве не помните? Да все соседи видели, что кот был рыжий. Не верите - спросите кого угодно.
Больше ничего не случилось. Только мистер Квакли периодически заводил с соседями разговор о котах, а потом спрашивал, не знают ли они хорошего невропатолога. А то память стала сдавать, да и цвета уже плохо различает.
Тур Хейердал во время одного из своих путешествий подружился с вождем племени каннибалов и рассказал ему кое-что об истории европейской цивилизации. Вождя особо поразил рассказ о двух мировых войнах. – Так что, вы убили всю эту прорву людей не для того, чтобы съесть, а просто чтобы закопать в землю? – несколько раз переспрашивал он. – Ну вы и дикари!
Где-то в 80-х годах пошла мода на домашние роды. Судя по ЖЖ и прочим интернетам, она и сейчас не прошла, но началось тогда. Назад к природе, так сказать. Рожали на свой страх и риск в домашней ванне, с помощью мужа и иногда подруги, уже прошедшей через это испытание. С одной стороны, конечно, варварство; с другой, учитывая тогдашние порядки в советских роддомах, домашние роженицы избежали многих проблем и стрессов. Короче, вопрос спорный.
Из моих знакомых первой решилась на домашние роды Вера, жена Кости-баяниста. Вообще-то московскому интеллигенту баян не к лицу, его инструмент – гитара, но Костя всегда отличался оригинальностью во всех аспектах, не исключая и этот. Играет он виртуозно, выступал с самыми известными коллективами вплоть до Спивакова. Хотя нет, Спиваков, кажется, обходится без баяна, но что-то того же уровня. Не брезговал Костя и низким жанром, легко подбирал любую песню и всегда аккомпанировал на наших посиделках. До сих пор одно из моих самых ярких музыкальных впечатлений – «Солнышко лесное», исполняемое под баян тридцатью пьяными глотками.
Когда Вера родила, мы с женой как раз ждали ребенка и живо интересовались всеми подробностями процесса. Навестили их на пятый, что ли, день. Довольная Вера, прижимая к груди крохотное голое существо, рассказывала, что все прошло невероятно легко и удачно. Ни сильной боли, ни страха не было, потому что все 8 или 10 часов, пока длились роды, Костя играл ей на баяне. Она слушала прекрасную музыку, под нее тужилась и не испытывала ничего, кроме беспредельного счастья. К тому же Костя уверял, что от такого музыкального вступления в жизнь ребеночек должен получиться с абсолютным музыкальным слухом.
Через полтора года Вера точно так же, в ванне под Костин баян, легко и безболезненно родила второго мальчика, а еще через два – девочку. А потом она вдруг развелась с Костей и вышла замуж за Мишу, тоже парня из нашей компании. Это не было в нашей среде чем-то особенным: все были молоды, лишены предрассудков, легко влюблялись и перевлюблялись, не считали это предательством и продолжали дружить с бывшими супругами и их новыми пассиями.
Костя оставил квартиру молодоженам и, завербовавшись в какой-то гастрольный ансамбль, стал разъезжать с ним по всему миру. Не прошло и года, как у Веры снова начал расти животик. Услышав про домашние роды, Миша, сын врачей и внук врачей, ни разу в жизни не съевший немытого яблока, пришел в ужас. Вера, со своей стороны, и слышать не хотела ни о каких роддомах и требовала ванны и мужа.
Сошлись на том, чтобы рожать в роддоме, с врачом поблизости, но максимально естественно: отдельная палата, муж рядом и боже упаси никаких стимуляций, эпидуралок, наркозов и тем более кесаревых. К тому времени уже появились экспериментальные роддома, где можно было договориться о таких вещах – разумеется, по блату и за деньги. Мишины родители, конечно, не обрадовались, когда их сын женился на женщине с тремя детьми, и к Вере относились более чем прохладно. Но свой родительский долг они выполнили, нажали на старые знакомства и обеспечили все требуемые условия.
Роды с самого начала пошли не так, как в три предыдущих раза. В непривычной обстановке Вера никак не могла разродиться. Периодически подходил врач, предлагал обезболивание, слышал отказ и опять отходил – видимо, серьезной опасности пока не видел, хотя боли и страданий было предостаточно. Миша маялся рядом, слушал Верины стоны и изнывал от невозможности помочь.
– Ну зачем, зачем я бросила Костю, – ныла Вера между схватками. – Он бы сейчас сыграл на баяне, и все бы прошло. А ты... ты даже на губной гармошке не можешь, ничтожество.
Нет для мужчины худшего оскорбления, чем когда женщина сравнивает его со своим бывшим. Но нет для него и большего стимула. Миша подошел к стоявшему в палате телефону (роскошь почти немыслимая), в три звонка добрался до нынешней Костиной подруги, узнал, что Костя на гастролях в какой-то Маниле или Куала-Лумпуре, и записал телефон гостиницы. Звонок туда должен был стоить безумных денег – ну и черт с ним.
В Куала-Лумпуре была глубокая ночь. Выдранный из постели Костя никак не мог взять в толк, кому и зачем он должен играть на баяне. Но слова «Вера рожает» пробудили в нем если не мозг, то условные рефлексы. Он взял инструмент, Миша поднес к Вериному уху телефонную трубку, и оттуда полились божественные звуки «Амурских волн».
– Ну наконец-то, – сказала Вера, откинулась на спинку кровати и напрягла нужные мышцы. «Ну наконец-то» – подумал ребеночек у Веры внутри и полез к выходу. Подошел врач, убедился, что дело пошло, и отошел, удивляясь причудам психики рожениц.
Но идиллия длилась недолго. Телефонная связь с Куала-Лумпуром прервалась и больше не восстанавливалась. Ребенок снова застрял. – Пора стимулировать, – заметил врач. – Не надо, ну пожалуйста, не надо, – просила Вера. – Я рожу сама, я обязательно хочу родить сама. Миша, ну ты же мужчина, ну сделай же что-нибудь! – Еще полчаса, – предупредил врач, – потом никого слушать не буду. Мне тоже под суд не хочется. – Потерпи, – крикнул Миша, выбегая из палаты, – будет тебе баян.
Вот скажите, где в перестроечной Москве в одиннадцатом часу ночи можно найти баяниста? Миша кинулся в ближайший кабак, где по его представлениям играла живая музыка. Музыка была, но в виде рок-группы. Миша секунду подумал, не сойдет ли ионика за баян, потом заглянул во второй кабак, третий, четвертый. Спустился в метро – там стояли нищие, кто-то пиликал на скрипке, но баяна не было. Вышел на улицу, пытаясь сообразить, где есть концертный зал или консерватория. До консерватории было не успеть никак.
– Господи, – громко сказал неверующий Миша, – если ты есть, пусть я сейчас услышу звуки баяна.
Прислушался – и правда услышал. Он был в Сокольниках, играли за оградой парка. Кинулся на звук – под фонарем танцевали несколько пожилых пар, им наигрывал тоже немолодой, слегка нетрезвый человек. – Дед, – закричал Миша, – тебя-то мне и надо. Пойдем со мной, потом все объясню. Дедок попытался возразить, но Миша, взвалив на одно плечо баян, другой рукой уже тащил его к машине. – Бутылку хоть поставишь? – поинтересовался на ходу баянист. – Ящик поставлю, – пообещал Миша, – только пошли скорей.
Когда Миша, где деньгами, где грозным взглядом прорвавшись сквозь кордон нянечек, с ошалевшим дедком на буксире ворвался в палату, там уже суетились врачи и анестезиологи. Кто-то пытался поставить Вере капельницу, она слабо отбивалась.
– Стойте! – закричал Миша. – Вы обещали мне полчаса, пять минут у меня еще есть. Он посадил деда на стул в углу, сунул ему в руки баян и велел: – Играй! И не смотри туда, в обморок упадешь. Смотри на инструмент. – Что играть? – Да что угодно, хоть «Амурские волны». – Дурдом на выезде, - констатировал врач. – Чего только не вытворяли у нас в родилке, а вот на баяне еще ни разу не играли. Явное упущение. Ладно, пять минут у нас правда есть. Послушаем концерт «В рабочий полдень». Дедок заиграл. – Боже мой, – простонала Вера, – как же он ужасно фальшивит. Просто невозможно слушать.
И родила.
Что удивительно, у трех старших Вериных детей музыкальный слух так себе, а вот младшенький – одаренный музыкант. Играет, правда, не на баяне, а на гобое. Я знаю ЖЖ-ник этого молодого человека и не так давно заметил этот ник в сообществе, посвященном домашним родам. Так что, чувствую, скоро мы услышим о родах под гобой.
Не люблю вспоминать школьные годы. Звездой школы я отнюдь не был, а был толстеньким малорослым пионером с дурацкой челочкой, делавшей мою круглую физиономию еще круглее. С одноклассниками кое-как ладил, давая им списывать, а за дверью класса начинался ад, кишащий чудовищами. Спокойно пройти мимо группы парней из параллельного класса или постарше было невозможно: дразнили, ставили подножки, щипали за бока и щеки, пачкали пиджак меловой тряпкой, играли моим портфелем в футбол и мной самим в пятый угол, толкая от одного бугая к другому. Было не больно, но очень унизительно, я презирал себя за то, что не могу дать отпор. Доставалось не мне одному, как зажимали девочек и лезли им в трусы – это отдельная тема, но сейчас я о себе.
Во дворе я предпочитал играть с ребятами помладше, а со своими обидчиками сталкивался только когда посылали в магазин. Они стояли в подворотне и отбирали у проходящих мелочь. Не всю, чтобы не дошло до родителей, стандартная такса составляла 20 копеек. Если сказать, что денег нет, заставляли прыгать и слушали, где звенит. В школе тоже отбирали, но в школу я давно перестал носить деньги, не совсем тупой. А с магазинной сдачи покорно платил налог и чувствовал себя измазанным в дерьме.
Однажды я угодил на месяц в больницу, то ли с бронхитом, то ли с воспалением легких, то ли с одним, перешедшим в другое, не помню. Про обитательниц палаты для девочек как-нибудь еще расскажу, а в палате мальчиков я оказался Гулливером среди лиллипутов: мне было почти 14, а им – от четырех до восьми. Да, такие мелкие дети лежали в общей палате сами, без мам, и нянечки заходили не слишком часто.
Кроме меня и мелюзги был еще десятилетний дебил Валера. Дебил в медицинском смысле или, может, олигофрен, в общем умственно отсталый. Он даже разговаривать толком не умел, мог сказать «дай», «отстань» и еще несколько слов, а остальные чувства выражал мычанием и неразборчивым матом. Бывают дурачки добрые и веселые, но Валера был злобным и агрессивным. Его никто не навещал, и он терроризировал малышей. Отбирал у них игрушки и сладости, прямо изо рта выхватывал и сжирал. А если отобрать было нечего, то бил их, кусал, дергал за волосы, выкручивал руки и смеялся своим дебильным смехом, когда они плакали. Нянечки пытались его увещевать, но стоило им выйти, он принимался за свое.
Когда он при мне стал выкручивать малышу руку, я в первый момент растерялся. Я был намного его старше, выше и сильнее, но это же надо решиться ударить человека, даже такого. Как сейчас стоит перед глазами его мерзкая огромная башка, неровно постриженная, в каких-то шишках и лишаях, замазанных зеленкой. По этой башке я и влепил ядерной силы щелбан. Это я умел, во дворе была популярна игра в Чапаева, где надо щелчками сбивать шашки с доски.
Ребенка он отпустил, но ничего не понял. Чтобы вдолбить дебилу логическую связь между его поведением, мной и внезапной болью в башке, понадобилось врезать ему раз десять, не меньше. Наконец дошло, он начал меня бояться, и щелбаны стали больше не нужны. Я просто складывал пальцы в позицию для щелчка, крутил рукой в воздухе и громко говорил: - Ж-ж-ж, пчелка летит. Сейчас ужалит Валеру, больно будет. Что надо сделать? Услышав про пчелку, он бросал свои пакости, закрывал голову руками и прятался от меня под кровать. Малышня радостно смеялась.
В палате наступил золотой век. Просвещенная монархия с добрым и справедливым королем в моем лице. Я читал детворе Жюль Верна и Вальтер Скотта. То есть помню картинку, как они рядком сидят на соседней кровати и слушают, но это же толстенные тома, я бы охрип уже на первых главах. Видимо, в основном читал про себя, а вслух – только отдельные фрагменты. Еще мы играли в Чапаева, я давал им максимальную фору, играл одной левой, без «штычков» и «ножниц», одной шашкой против восьми и все равно всегда выигрывал, но они не обижались. Валера настороженно наблюдал за нами из своего угла, и если видел, что я в игре готовлю пальцы к щелчку, с воем забивался под кровать. Одни дети выписывались, приходили другие, и старожилы объясняли новичкам обстановку: на завтрак каша, на обед котлета, утром меряют температуру и колют в попу, туалет вон там, это Филя, он добрый и с нами играет, а то Валера, он злой, но никого не трогает, потому что боится Филю.
Когда выписали Валеру, а через несколько дней и меня, уже шли летние каникулы. Остаток лета я провел в пионерлагере и у тети в деревне, а по возвращении пошел в магазин и нарвался на сборщиков дани. Трое или четверо, во главе с самым здоровым – Зигой (от фамилии Зыгарев). Зига привычно окликнул меня: - Эй, дай двадцать копеек!
Вот тут, так сказать, пуант. Были у меня эти 20 копеек, и ничего не стоило их отдать. Но, прожив целый месяц в роли доброго великана – защитника слабых, я не сумел переключиться на роль униженного чма. Не замедляя и не ускоряя шага, не повернув головы кочан, я бросил через плечо, подражая кому-то из книжных героев: - Нищим не подаю!
И прошел мимо, истекая холодным потом от собственной наглости. Услышал шаги позади, но продолжил шагать в том же темпе, изо всех сил уговаривая себя: не побежать, не побежать! Бежать было бесполезно – догонят в два счета – но ужасно хотелось.
Зига догнал меня, повернул за плечо, процедил сквозь зубы: - Повтори, что ты сказал? - Нищим не подаю, - повторил я, умирая от страха.
Он коротко ударил меня кулаком в зубы, сплюнул и вернулся к своим. Удар был довольно сильный, я пришел домой с разбитой губой и полным ртом крови. Зуб пошатался, но устоял. Родители как обычно были на работе, но бабушка всегда сидела дома и всегда во всё лезла, пришлось соврать ей, что споткнулся на лестнице.
Я с ужасом ждал мести, но ее не случилось. Наоборот, с меня перестали требовать дань. Сейчас думаю, что логично: я показал, что тычка в зубы не боюсь, а наносить более серьезные увечья значило нарываться на привод в милицию, оно им надо? Хватало тех, кто отдавал свои копейки без сопротивления. Они ведь не были ни бандитами, ни гопниками в современном смысле, просто мелкая шантрапа. В школе меня еще пошпыняли, но редко и без энтузиазма. А потом начались пуберантные перемены, я похудел, вытянулся, отпустил почти битловскую шевелюру, первым в классе отрастил усы, и от меня окончательно отстали.
Казалось бы, хеппи-энд. Но сейчас, пока я всё это записывал, вспомнил затравленный взгляд Валеры, как он смотрел на меня из-под кровати. Похоже, я стал для него тем, чем для меня был Зига. Нет, конечно, я был тысячу раз прав, защитив от него маленьких. Но что-то никакой гордости по этому поводу не испытываю, одну тоску и брезгливость. Сложная штука жизнь, ничему она нас не учит.
Сочинить анекдот, который превзойдет российскую действительность, уже невозможно. Константина Райкина уволили из Театральной школы Константина Райкина.
Мой приятель, назовем его Сергеем, зашел как-то в предбанник родного банка, снять с банкомата малую денежку. Получил чек и обратил внимание на любопытную сумму остатка на счете: первая цифра (которую он мне не назвал), три нуля и номер Серегиной машины. Не стыдная сумма, хотя догадываюсь, что у него это не единственный счет.
Полюбовавшись на цифирку, Сергей бросил чек в урну и вышел. Пока курил у выхода, увидел через стекло, что в урне роется какой-то юноша вполне приличного вида, не бомж. Подумал было, что паренек случайно выкинул нужный чек, но потом заметил, что он пару чеков уже положил в карман, но продолжает рыться. Сергей, как человек креативный и любитель логических загадок, задумался, какую пользу можно извлечь из использованного чужого чека, но ничего не придумал.
Через неделю, давно забыв об этом случае, Серега увидел, что дочь-студентка моет шею под большое декольте, проще говоря – собирается куда-то при полном параде. На прямой вопрос, куда намылилась, дочь ответила: - В ресторан с Вадиком. - Что за Вадик, почему не знаю? - Да я сама с ним на днях познакомилась. Представляешь, подошел прямо на улице. - Гони в шею. Очередная голытьба бесштанная. Они по твоей одежде видят, что у тебя богатые родители, вот и липнут как мухи на мед. - Нет, Вадик не такой. У него у самого полно денег. - Откуда знаешь? Он тебе сам наплел? Верь больше. Или айфон у него золотой? Так небось в кредит куплен. - Нет, пап, он не хвастался. Он вообще очень скромный. Но посмотри, на чем он мне свой телефон записал!
Сергей перевернул бумажку с телефоном и увидел чек из банкомата с весьма солидной суммой остатка. С очень знакомой суммой, заканчивающейся на номер Серегиной машины. - Так-так, - протянул он. – Видали мы таких Вадиков. Худой, лохматый, похож на артиста этого, как его? Корч, Борч? Который Холмса играл. - Бенедикт Камбербэтч? Правда похож. Па, откуда ты знаешь? - Элементарно, Ватсон. Я тебе больше скажу. Денег у твоего Холмса нет ни шиша, зато соображалки даже больше, чем нужно. Жулик, каких поискать. Ладно, сходи, присмотрись, что за Вадик. Нам креативные люди в семье нужны.
В мезозое была эпоха больших и длинных динозавров. Представьте себе такого гиганта 40 метров длиной. К его хвосту подбегает мелкий хищник размером с кошку и начинает откусывать мясо. По нервным волокнам динозавра бежит сигнал в голову: что-то не так. Но скорость сигнала всего 80 метров в секунду (это норма и для человека). Через полсекунды сигнал в мозгах. Еще полсекунды на выработку решения: посмотреть, что там. Многотонная шея с головой поворачиваются: ага! Меня едят! На это уходит еще полторы секунды. В хвост побежала команда: раздавить эту наглую писюшку в фарш. Еще полсекунды и хвост начинает движение. Итого три секунды. За это время можно отгрызть хороший кусок, отпрыгнуть в сторону и наблюдать за движениями хвоста неудачливого динозавра.
Вы думаете, что эти диплодоки ходили с отгрызанными хвостами? Отнюдь! У динозавров развился второй центр принятия решений. Это не мозг, а утолщение спинного мозга размером с грецкий орех. И находилось оно как раз под хвостом - у задницы. Теперь простые решения динозавр мог принимать раза в три быстрее и так просто его было не укусить. Да. Решения принимались жопой, но это вынужденный компромисс. Работая в крупной компании, не удивляйтесь, что многие вопросы решаются «через жопу». Решение головой может занять несколько лет.
Есть много рассказов о причудах североамериканской Фемиды. Про кошку в микроволновке, например. Или как с донора спермы взыскали алименты (ложь, не было такого). Или про компенсацию в миллион долларов за слишком горячий кофе (а это правда, бигмаковцы в погоне за скоростью обслуживания похерили все нормативы, тетка обварила себе самое важное и осталась инвалидом). Вот еще одна байка из той же серии.
К деталям заранее прошу не придираться, исходный материал был на английском, а я по-английски читаю без словаря. То есть если чего не понял, в словарь не лезу, а включаю фантазию. А если понял только предлоги, то такое предложение пропускаю как несущественное и перехожу к следующему.
Началась история в сонном канадском городке из тех, где годами ничего не происходит. Два превышения скорости, угон велосипеда и пьяная драка - полиция уже считает, что выдалась хлопотная неделька. И вот такой изнывающий от безделья полицейский обнаружил на обочине дороги лужицу крови и кучку белых перьев, то есть явные признаки нарушения недавно принятого закона о защите малых птиц, он же Small Birds Act.
Беглый осмотр места происшествия принес улики: отпечаток лошадиного копыта, след обуви тридцать восьмого размера и револьверную гильзу. Это позволило сузить круг подозреваемых до предела: единственным в городке обладателем полудохлого пони, «Смит-Вессона» и тридцать восьмого размера ноги был гордый потомок истинных хозяев здешних мест, сильно пьющий индеец Фред Оджибуэй. Работник ближайшей заправки подтвердил, что Фред с утра проскакал в указанном направлении.
Индеец был обнаружен на полу своей хижины в привычном для него состоянии, полностью исключающем дачу каких бы то ни было показаний. Однако кровавое пятно на кроссовке и прилипшее к подошве перышко полностью его изобличали. Спустя неделю состоялся суд. Обычно дела такого масштаба судья рассматривает единолично, но тут, видимо тоже от скуки, устроили полноценный процесс с прокурором и назначенным государством адвокатом. Фред к тому времени протрезвел хотя и не до конца, но достаточно, чтобы рассказать адвокату, как было дело.
Прокурор потребовал высшей меры: 200 долларов штрафа либо 3 месяца тюрьмы в случае неуплаты. Затем попросил слова адвокат.
«Ваша честь, - сказал он, - обстоятельства дела таковы. 2 января 1965 года мой подзащитный ехал верхом по дороге 406 в направлении города Санта-Катарина. В месте, указанном в полицейском рапорте, пони имел несчастье сломать ногу. Мистер Оджибуэй, руководствуясь соображениями гуманизма и обычаями своего племени, пристрелил животное, чтобы избежать ненужных мучений, и похоронил его поблизости от дороги. Защита располагает протоколом эксгумации и заключением эксперта, что обнаруженные полицейским следы крови принадлежат похороненному животному.
Что же касается происхождения перьев, то дело в том, что мой подзащитный, находясь в стесненных материальных обстоятельствах, продал седло и с тех пор при езде верхом был вынужден покрывать спину пони перьевой подушкой. Владелец магазина постельных принадлежностей подтвердил, что перья, обнаруженные на месте происшествия, идентичны используемым при набивке подушек.
Таким образом, я прошу прекратить дело за отсутствием состава преступления, так как мой подзащитный застрелил не птицу, а пони. Поскольку господин прокурор не в силах самостоятельно отличить лошадь от птицы, я могу предложить несколько надежных критериев. В частности, птицы не ржут, а поют, они не носят подковы и не могут перевозить грузы. По всем этим признакам очевидно, что покойный пони не принадлежал к классу птиц, а был млекопитающим отряда непарнокопытных. Если же уважаемого прокурора мои доводы не убедили, мне остается только предложить ему повторно пойти в младшую группу детского сада, где проходят такие вещи».
Последний пассаж ему не следовало произносить. Прокурор почувствовал себя оскорбленным и выступил с ответной речью:
«Ваша честь, я не оспариваю фактическую сторону вопроса. Несомненно, с бытовой точки зрения пони не является птицей. Но нас интересует, является ли он ею с точки зрения закона, а это совсем другое дело. Сразу отмету проведенные моим оппонентом критерии, касающиеся ржания, подков и перевозки грузов. В рамках данного судебного дела нас не интересует ни голос субъекта рассмотрения, ни его одежда, ни род занятий. Нас интересует только его статус с точки зрения закона о защите малых птиц.
Согласно приложению номер 1, под птицей в рамках данного закона понимается всякое животное, имеющее две ноги и покрытое перьями. Рассмотрим сначала первый критерий. Имел ли покойный пони две ноги? Да, он имел их даже больше, чем две. Я убежден, что названное в законе число является минимальным требованием, а не ограничительным. Например, если закон предоставляет налоговые льготы имеющим двух детей, то эти льготы должны быть предоставлены и тому, у кого детей четверо. Здесь абсолютно аналогичный случай.
Теперь рассмотрим второе требование. Был ли пони покрыт перьями? Да, мой оппонент сам это подтвердил. Пони был покрыт подушкой, в подушке находились перья, следовательно по закону транзитивности мы вправе утверждать, что перья покрывали пони. Разумеется, они на нем не росли, но в законе ничего и не говорится и том, что перья должны принадлежать животному по рождению.
Мы не знаем наверняка, находилась ли подушка на спине пони в момент убийства. Но это не имеет никакого значения. Ведь если выщипать все перья, например, пеночке, она от этого не перестанет быть птицей, не так ли? Для признания животного находящимся под охраной закона о защите малых птиц достаточно того, чтобы перья находились на его спине хотя бы в какой-то момент жизни».
Судья не нашел, что возразить столь обоснованному выступлению. Бедняга Фред получил три месяца тюрьмы, что, впрочем, не было для него чем-то особенным. А речь прокурора теперь цитируется в американских юридических учебниках.
Давным-давно, еще в прошлом веке, я посещал семинар психологической практики, который вел психолог с простой русской фамилией вроде Хорьков. Семинар существует до сих пор, желающие могут легко нагуглить его название и настоящую фамилию руководителя, но здесь я оставлю его под псевдонимом, не в именах дело.
Занимались мы там тем же, что и на нынешних психологических тренингах и тренингах личностного роста, только всё было еще теплое и ламповое. Групповые упражнения на самопознание, раскованность и повышение самооценки, разыгрывали какие-то сценки и диалоги, много спорили, в общем развлекались. Были и упражнения на телесную раскованность, например всем известное «падение на доверие» или объятия со всеми по кругу (привет ковид-эпидемиологам). На одном занятии даже требовалось снять с себя максимальное количество предметов одежды. Почти все парни разделись догола, большинство девушек остались в белье, две или три решились на топлесс, и только одна, довольно полная и некрасивая, сняла всё, чем заслужила общий восторг и уважение. Парни, пропустившие это занятие, потом долго кусали локти.
Большинству хорьковцев было от 17 до 25, а мне заметно за 30, я попал туда только потому, что после гибели жены, с которой когда-то познакомился на подобных занятиях, попытался вторично войти в ту же реку и использовать семинар в качестве клуба знакомств. План не удался, вторую жену я нашел позже в другом месте, но о потраченных деньгах и времени нисколько не жалею, было весело и интересно.
Довольно бысто до меня дошло, что Хорьков не просто так развлекает молодежь и зарабатывает себе на хлеб с маслом. Он всячески развенчивал традиционную нравственность и воспитывал нового человека, не ограниченного моралью и направленного только на достижение цели. Я не религиозен и вообще не христианин, традиционная нравственность мне ни во что не уперлась, а многим посетителям семинара действительно не мешало раскрепоститься и посмотреть на себя и мир под другим углом. Но все же Хорьков перегибал палку, я часто с ним спорил и даже написал целый манифест, он включен в одну из книг Хорькова отдельной главой под названием «Анти-Хорьков».
Переходим к упражнению «подводная лодка», оно было ключевым и повторялось в каждом хорьковском курсе. Не знаю, сам он его придумал или позаимствовал у кого-то. Вводная такая: группа находится в тонущей подводной лодке. Есть спасательный шлюз, но выпустить он может строго по одному человеку раз в минуту, за эту минуту лодка опустится глубже, у каждого следующего вероятность благополучно выплыть существенно меньше, чем у предыдущего. То есть шанс выжить зависит только от последовательности выхода и больше ни от чего, первые наверняка спасутся, последние наверняка погибнут, в середине как получится. Задача группы: определить эту последовательность.
Как только Хорьков объявил условия, несколько парней, которые, видимо, уже знали, в чем тут фишка, кинулись к двери, игравшей роль люка, и устроили потасовку около нее, пока один, Костя, не оказался первым. Хорьков велел всем сесть и решать проблему словесно.
– Первыми выпустим женщин, – тут же предложил кто-то. – А почему, собственно? – Они слабые. – Не все. Вон Лена явно сильнее половины пацанов – и что, пусть умирает? Давайте бросим жребий. – Нет, жребий – это уход от ответсвенности. – Я беременная. Спасая меня, вы спасете сразу двух человек по цене одного. – И что? А я, может, завтра забеременею. Двойней. – А если вы спасете меня, от меня в первый же год забеременеют десять женщин, обещаю. – И девять сделают аборт. А я единственный тут настроен на многодетную семью. Мои потомки компенсируют человечеству потерю всех, кто погибнет в этой лодке. – И будут плодить нищету. Я бизнесмен, у меня, может, будет один ребенок, зато он будет расти в счастье и достатке. – Будет, пока ты не сдохнешь от алкоголизма. А я со здоровым образом жизни до ста лет доживу. Если считать в человеко-годах, то выгоднее спасать меня. – А я, может быть, изобрету лекарство от рака, вот это правда будет плюс в человеко-годах. Первыми надо спасать умных. – Что, викторину устроим?
Дальше по плану Хорькова предполагалось голосование с выдачей меток «на жизнь» и «на смерть». Каждому предлагалось сформулировать, чем его жизнь ценнее других, и попытаться убедить в этом остальных. В итоге получалось, что выживают сильнейшие и самые напористые, вроде Кости сотоварищи, первыми кинувшихся к двери. Но прежде чем перейти к этой части занятия, Хорьков спросил, не хочет ли кто-то определить очередность по справедливости, чтобы все с этим согласились. И я понял, чтo, кажется, знаю решение этой задачи.
Я выстроил всех в ряд в случайном порядке и обратился к ближайшему у двери: – Слава, тебе повезло, ты спасешься. Но посмотри назад, сколько замечательных людей погибнет, потому что им повезло меньше. Ты можешь спасти одного из них, поменявшись с ним местами. Хочешь?
Мне повезло, что добродушный застенчивый Слава оказался первым. Все замечали, что он тайно влюблен в Марину, стоявшую одной из последних в ряду. Слава не подвел и уступил Марине свое место. Марина тут же пожелала переуступить его Егору, но я не позволил: проехали, решаешь не ты, а Слава.
Вторым был Антон, вечный спорщик, в любой разговор вставлявший своё особое мнение. Он заявил, что достойнее всех и никому право жить не уступит. Я оставил его в покое. Третьей стояла толстушка Ира, та, что разделась на занятии со стриптизом. Тут я ожидал легкой победы, зная, что она неравнодушна к красавцу Саше. Ира действительно произнесла: «Саша», но когда Санек двинулся с места, остановила его: – Не ты. Саша-девочка.
Про девочку Сашу мы постоянно забывали. Самая младшая из нас, очень закомплексованная, она всегда сидела в уголке, отмалчивалась, а на «стриптизе» не сняла даже кофты. Дойди дело до голосования по Хорькову, она бы наверняка «погибла». Даже я удивился: – Ира, почему она? – Она еще жизни не видела, – ответила Ира. – Пусть увидит.
Я не стал спрашивать четвертого и остальных, а обратился ко всем сразу: – Вы поняли, что я делаю? Мне жалко вас всех. Вы все прекрасные талантливые люди, а если не очень прекрасные, то всё равно – люди, и одинаково достойны жить. Я не могу выбрать, кому из вас умереть, у меня нет такого критерия. По большому счету мне всё равно, кто из вас спасется. Но не всё равно – почему. Костя выжил, потому что растолкал всех локтями и первым оказался у люка. Он и дальше будет жить в убеждении, что главное в жизни – всех растолкать, и детей своих этому научит. Антон выжил, потому что ему повезло и он оказался ближе к двери. Теперь он будет знать, что главное в жизни – везение, оказаться ближе к кормушке и ее не уступить. А Марина и Саша будут жить дальше с благодарностью к тем, кто их спас, расскажут о Славе и Ире своим детям, и если понадобится, они или их потомки тоже пожертвуют собой для кого-то, кто им дорог. Кто-то умный сказал: «Что бы ты ни делал, количество добра в мире должно увеличиваться», и этот критерий работает.
На заре моей американской жизни я работал в стартап-компании, которая была не компания, а натуральный корабль уродов. У одного парня родимое пятно в половину лица, другой очень маленького роста, практически карлик, у третьего какие-то проблемы с носоглоткой и рот постоянно открыт. Ну и так далее. При этом все веселые компанейские ребята и классные специалисты. Никто их специально не подбирал, как-то само получилось. Были, конечно, и менее яркие личности, но в явном меньшинстве. У меня тоже внешность, мягко говоря, своеобразная, плюс дикий акцент, так что в коллектив я вписался идеально.
Женщин в компании не было, до тех пор, пока продукт, который мы делали, не задышал и не потребовал тестировщика. Тогда шеф перебрал десяток претендентов, и на борт нашего корабля (в Америке это стандартное сравнение, нового коллегу так и приветствуют - welcome on board) ступила Сандра.
Когда шеф ее нам представил, рты у всех стали как у Кларка (это который с носоглоткой). Сказать, что она была красива, - смертельно ее оскорбить. Она была идеальна. Как правило, женщины с такой внешностью не занимаются тестированием программных продуктов, значительно чаще они играют главные роли в голливудских фильмах. Да, заметно было, что ей не двадцать лет и ее совершенство - результат не только генов (хотя и с генами все было в полном порядке), но и дорогой косметики, шейпинга и диеты. Ну и что, мы тоже не мальчики и умеем ценить зрелую красоту.
Ее достоинства не ограничивались внешним видом. Она хорошо работала, не отказывалась от сверхурочных, а главное - ее совершенно миновала зараза феминизма. За бортом нашего корабля бушевали бури борьбы с сексизмом - Сандра плевать на них хотела. С королевским достоинством она принимала витиеватые комплименты, сальные шуточки и шлепки пониже спины и сама не лезла в карман за ответом. А мы изощрялись в остроумии: - Ну как фильм? - Фигня. Категория B, как Сандрины сиськи. Сандра, или у тебя C? - Ты что, она же компьютерщица. У нее C++. А поскольку в Америке очень много чего обозначается литерами B и C, такого рода шуточки витали постоянно.
В нашем отношении к Сандре было что-то религиозное, преклонение несовершенства перед совершенством. Корабль уродов - не корабль монахов, у большинства имелись более или менее постоянные подруги. Но Сандра - это была ария совсем из другой оперы. Я даже скажу из какой. Тогда ее еще не написали, а лет через пять сравнение напрашивалось бы само собой: одна Эсмеральда и десяток разномастных Квазимодо. "Я душу дьяволу продам за ночь с тобой", или, что ближе сердцу аборигена, she dances naked in my soul.
Шеф очень удачно продал программу, втрое дороже, чем рассчитывал и на полгода раньше, чем она была готова. Два месяца мы не вылезали из офиса, доводя ее до ума, а потом как-то сразу все кончилось. Шеф ликвидировал фирму, выплатил нам неслабые бонусы и, в качестве прощального подарка, зафрахтовал на два дня маленький круизный теплоходик, до краев нагруженный виски. Зря думают, что американцы не умеют пить. Когда не надо платить за каждый дринк и не надо утром на работу, пьют так, что не всякий русский удержит уровень.
К середине ночи, когда обслуга оставила бар на наше разграбление и отправилась спать, началась игра в американскую разновидность фантов. С увеличением градуса задания становились все откровеннее, и когда наконец выпало водить Сандре, десять глоток дружно потребовали стриптиз, причем по-взрослому, до конца. Сандра отказывалась, и будь мы чуть потрезвее, поняли бы, что это не простое ломание. Но мы стояли на своем. She dances naked in my soul становилось реальностью.
Дальнейшее не объясняется ни количеством выпитого, ни эйфорией от сдачи проекта. Оно вообще ничем не объясняется, но что было, то было. Сандра вдруг встряхнула гривой и с каким-то бесшабашным отчаянием крикнула: - Ну что, хотели стриптиз - получите! Но потом не жалуйтесь.
Включили музыку. Сандра вскочила на стол. Сделала несколько вполне профессиональных па. Скинула юбку - маленькие трусики открыли не тронутые целлюлитом ягодицы. Мы бешено аплодировали, свистели и кричали. Расстегнула и сняла кофточку - лифчик целиком скрывал бюст, но живот и плечи получили свою долю аплодисментов. Сандра попыталась слезть со стола, но ее не пустили. Дальше, дальше! - кричали мы. И она совсем уже отчаянным движением расстегнула лифчик.
Мы даже не сразу поняли, что увидели. Роскошный бюст упал к ее ногам вместе с бюстгальтером. Сандра стояла, повернув к нам абсолютно плоскую грудь с двумя уродливыми шрамами. Рак груди, бич американских женщин.
Наступила тишина. То есть музыка, наверно, играла, вряд ли кто-то догадался ее выключить. Но все равно - наступила мертвая тишина. И в тишине мы услышали грохот. Это Рон колотил кулаком по столу. Его лицо побагровело так, что родимое пятно слилось по цвету с остальной кожей.
- Фак! - сказал Рон. - Фак, фак, фак и фак. На всю гребаную Америку с ее гребаным феминизмом нашлась одна баба, которая не стесняется, что у нее есть сиськи - и именно у нее сисек нет. Куда катится мир?
А малыш Мануэль сказал: - А я все ломал голову: как может такая золотая душа жить в таком стандартном теле? Теперь-то все стало на место.
Я плохо помню окончание круиза. Всплывают в памяти только отдельные сцены. Например, как Сандра стояла на коленях перед Мануэлем, их губы находились на одном уровне, и он читал ей стихи. Или как Рон с Кларком устроили сеанс тайского бокса, у Рона лопнули брюки, а Сандра хлопала в ладоши, визжала и болела сразу за обоих. Или как она лежала лицом на моих коленях, мои брюки были мокры от слез, а я гладил ее по голове и бормотал по-русски: сестренка, сестренка...
Потом мы причалили, а еще потом я попытался превратить полученный бонус в миллион долларов и влип в такое дерьмо, что потеря всех старых знакомств и связей была еще наименьшей из неприятностей. Дальше длинно и неинтересно, но пару лет назад я обнаружил себя на другом конце Америки, в IT-компании с кучей офисов на обоих побережьях. И в адресной книге калифорнийского филиала вдруг увидел фамилию Мануэля.
Я отправил ему депешу в том смысле, что если ты тот самый Мануэль из "Хрентечто Лимитед", то, возможно, тебе интересно будет узнать, что один русский чудом избежал виселицы, сидит сейчас в портлендском филиале и интересуется, как у всех дела. И тут же получил ответ: "Привет, сукин сын! Страшно рад тебя слышать. А знаешь, Рон с Сандрой тебя разыскивали." "Рон с Сандрой? То есть ты хочшь сказать, что..." "Ну да, они поженились почти сразу после круиза, ты что, не слышал? Хотели усыновить русского ребенка, потому тебя и искали, ты же у нас специалист по русской мафии." "Как специалист могу только сказать, что от русской мафии лучше держаться подальше." "Они так и решили, взяли девочку из Вьетнама. Сандра уже не работает, у нее еще что-то вырезали, но держится молодцом, говорит, что до колледжа дочку дотянет. Девочка красавица, на родителей, конечно, совсем не похожа, но это даже к лучшему. Если бы ей достались рожа Рона и Сандрины сиськи, ей бы нелегко в жизни пришлось, ты не находишь?"
Мой коллега Герман был покорителем дам. Когда персональные компьютеры были еще в новинку, мы написали программку для бухгалтерии и сами выезжали на место для ее установки и обучения пользователей. Так вот, не помню случая, чтобы в этих поездках Герыч ночевал один. Если не находилось кандидатуры в бухгалтерии, он моментально знакомился в гостинице, ресторане или просто на улице. И это были отнюдь не проститутки, нет. Милые добропорядочные женщины, у которых от Герыча внезапно сносило крышу.
Я тогда был свободен от семейных уз и тоже не отказался бы от легкого приключения, но что-то приключения меня избегали. Герман на просьбы поделиться секретом отвечал, что ни внешний вид, ни слова никакой роли не играют, а важно только смотреть женщине в глаза. Но, видимо, мой взгляд не имел нужной магической силы.
Командировка в Одессу не задалась. Я приехал один. Бухгалтерши оказались на редкость тупыми курицами и от компьютера шарахались. Правила украинского бухучета не совпали с нашим представлением о них, пришлось всю субботу на ходу править программу. Но за это мне и платили.
В воскресенье я отправился на море. Умудрился забыть в Москве плавки и раздумывал, ехать ли покупать новые, когда увидел нудистский пляж. Искупавшись, обнаружил, что рядом греют пуза сплошь мужики разной степени потертости, а немногочисленные женские тела едва виднеются за пятью рядами пуз. Истинные натуристы скажут, что радость надо получать от единения с природой, а не от разглядывания голых баб. Знаю-знаю, но все равно расстроился.
Вдруг мои соседи дружно уставились вдаль: в нашу сторону шла Она. Королева пляжа. Почти модельная фигура, одетая только в шляпку и солнечные очки. Бронзовый загар без белых пятен, значит, не первый раз здесь. Прямо чувствовалось, как мужики исходят флюидами, побуждая ее выбрать место поближе.
Королева остановилась рядом со мной: – Здравствуйте, здесь свободно? Я кивнул, стараясь не палиться, то есть не пялиться. – Я Ксюша, – сказала она после неловкого молчания. Ксюша так Ксюша. Я снова кивнул, изо всех сил отводя глаза от того места, где напрочь отсутствовала юбочка из плюша. – Я сюда всегда хожу с подругой, – продолжила королева, – а сегодня она не смогла. Одной так неприятно, все прямо раздевают глазами. То есть не раздевают, я и так раздетая, но вы поняли. Рядом с вами хоть приставать не будут.
Последняя фраза прозвучала двусмысленно. То ли она углядела во мне мачо и защитника, то ли, наоборот, безвредное облако в штанах. То есть без штанов. Я ответил, что очень рад, и мне можно не выкать, а называть по имени так-то, и я человек привычный, бывал на нудистском пляже у себя в Москве (о как). Завязался какой-то разговор о нудизме, погоде и одесских достопримечательностях.
Первое правило поведения на голом пляже совпадает с заветом Германа: смотреть в глаза. Я пытался, но взгляд постоянно соскальзывал ниже, а в особенности еще ниже. Ксюша непринужденно меняла позы, и только прежний опыт нудизма удержал меня от нарушения второго правила: не демонстрировать свой интерес тем, чего на обычном пляже не увидишь.
Все-таки, почему эта птица счастья выбрала меня? Я не красавец. Сейчас могу гордиться, что для своего возраста еще ого-го, а тогда едва тянул на ути-пути. В голове вертелась старая песенка о происшествии на пляже: «Красотка лет семнадцати, прекрасна и бела, вдруг стала раздеваться до самого гола». Дальше рассказывалось, как весь пляж не сводил с нее глаз, «а после оказалось, что девушка была совсем не для загара в чем мама родила»: пока она отвлекала внимание, ее сообщники воровали вещи. Может, моя королева просто разводит приезжего лоха?
Ксюша достала карты. Ясно, сейчас подойдет скучающий гражданин, предложит сыграть в преферанс или очко по маленькой и незаметно разденет меня до трусов. То есть трусов и так не имелось, но вы поняли. Но нет, никто не подошел, мы так и играли вдвоем в дурака без всяких ставок. Следом из Ксюшиной сумки появилась бутылка морса и умопомрачительно пахшие домашние пирожки. Понятно, пирожки небось с клофелинчиком. Я мужественно отказался и давился чебуреками с бульвара.
Так я метался от созерцательности к подозрительности, пока солнце не окрасило мои незагорелые части в нежно-розовый цвет. Еще немного, и завтра придется изображать товарища Саахова на суде: «Садитесь» – «Спасибо, я постою». Я стал одеваться. Настал решительный момент: если она останется загорать одна, то приключение кончилось. Если пойдет с пляжа со мной, то всё возможно.
Она пошла. У выхода я предложил поужинать вместе, около моей гостиницы есть неплохой ресторан. – У меня дела, – сказала королева таким тоном, что стало очевидно: дела могут подождать. – И я не одета для ресторана. Может, завтра? – Ничего, ты и так всех затмишь, – искренне заверил я. – А завтра мне предстоит куда менее приятное общение с бухгалтершами. Я думал, что Одесса – интеллигентный город, но таких непроходимых дур, как здесь, нигде не встречал. Просто невероятно, откуда их таких набрали?
Я никак не ожидал, что Ксюша окажется такой патриоткой родного города. Не скажу, что она переменилась в лице, потому что в лицо по-прежнему не смотрел: она была выше меня, плюс каблуки, мой взгляд упирался в вырез сарафана. Но интонации не оставляли сомнений, что она смертельно обиделась. Сухо попрощалась и вскочила в подошедший трамвай. Сбежало от меня очередное приключение, непонятно почему.
Назавтра я еще из коридора услышал, как одна из куриц ругается с главбухом. – Пошел он к чертовой матери! – визжала она. – Не буду учить эту идиотскую программу, всё равно ничего не пойму. Лучше увольняйте.
Визг перешел в нормальную речь, и тут я узнал голос. Да, оказалось, что королева пляжа Ксюша и курица-бухгалтер Оксана – одно и то же лицо. То есть лица я так и не запомнил, но вы поняли. «Здравствуйте, я Ксюша» на пляже было не представлением, а напоминанием о себе. И не разводила она меня, а была не прочь продолжить знакомство с командированым москвичом. Если бы этот москвич не показал себя безнадежным дебилом.
Коллега раньше работал программистом в страховой компании. Один из проектов был - рассылка потенциальным клиентам предложений об "очень выгодной" медицинской страховке. Базы адресатов добывались разнообразными и не всегда легальными путями, и надо было эти базы как-то между собой сопоставить, чтобы не задалбывать людей десятком одинаковых писем, не писать на адрес, с которого человек давно уехал, и в то же время никого не пропустить. Ну и сопоставляли по множеству критериев: фамилия, имя, дата рождения, номера телефонов, номер социального страхования (редко в каких базах есть), даты обращений к врачам и прививок (а этого добра хватало, базы в основном медицинские) и так далее. Типа если 25 параметров из 40 совпадает, то это тот же самый человек, а если только 24, то скорее всего разные.
Однажды к нашему Джону приходит бизнес-аналитик и говорит: давай исключим фамилию из списка обязательных критериев и переведем в необязательные. А то в этих фамилиях куча разночтений. Посылаем предложения Михельсону, Михалзону и Майклсону, а это, оказывается, один и тот же человек. Ну, исключили, добавили взамен каких-то еще медицинских цифр. Потестировали, вроде все в порядке. Пустили в продакшн.
Через месяц к президенту компании являются два господина с корочками ФБР и начинают интересоваться происхождением баз адресатов. Тот мнется и рыбные места выдавать не хочет. - В чем дело, - спрашивает, - неужели население жалуется на спам? Вроде спамим в рамках дозволенного. - Нет, тут все в порядке, население у нас привычное. А вот скажите, вы посылали по такому-то адресу коммерческое предложение на имя такого-то? - Было дело. - И почему вы решили, что он живет по этому адресу? - Ну... я в такие тонкости не вникаю. У наших программистов есть свои алгоритмы. - Понятно, - говорит ФБРовец. - У меня к вам большая просьба. Засуньте эти алготитмы своим программистам как можно глубже и никогда-никогда не доставайте. Мы убили два года, чтобы внедрить в банду своего агента. Придумали мужику шикарную биографию. Нарисовали все документы. Внесли изменения во все базы в интернете, до которых смогли дотянуться - в бандах теперь тоже умеют гуглить. И только агент приступил к работе, как получает от вас предложение о страховке. На новый агентский адрес. На свою настоящую фамилию. Никогда еще Штирлиц не был так близко к провалу.
В СССР была популярна тема «Наука – народному хозяйству». От фундаментальной науки требовали открытий, приносящих немедленную практическую пользу. И в рамках этой темы на кафедре ядерной физики то ли МГУ, то ли МФТИ родили идею повышать яйценоскость кур малыми дозами радиации. По теории вроде должно было работать. Доложили товарищам из ЦК КПСС, те идею одобрили и выделили птицефабрику для практического эксперимента.
Физики завезли туда свои установки (самих несушек, кажется, не облучали, добавляли понемногу изотопов в корм), подсчитали яйца на выходе и сами обалдели: выход яиц увеличился чуть ли не на 20%. Расширили эксперимент на десяток птицефабрик в разных частях страны – работает! Где-то больше, где-то меньше, но количество яиц увеличилось везде. Стали готовить внедрение по всему СССР, подали заявку на Ленинскую премию. Товарищи из ЦК пообещали, что дадут: тема важная, польза для народного хозяйства очевидна, и к тому же полностью отечественная разработка. На Западе ничего подобного не было. Кое-где пробовали, но статистически значимого результата получить не смогли.
Вот на статистике они и погорели. Физики, помимо премий, захотели еще и диссертации защитить на этой теме, а в диссертации вставить красивые графики и таблицы. Привлекли для этого коллег с кафедры математики. Может, и не привлекли, а сами достаточно хорошо владели математическим аппаратом, но мне для дальнейшего изложения удобнее разделять физиков и математиков.
Математики взяли больший массив данных – количество яиц по каждой фабрике по дням, сравнили с такими же данными за прошлый год до эксперимента, нарисовали графики и сказали: что-то у вас дисперсия неправильная. Где-то какая-то лажа в данных. Причем, судя по величине дисперсии, лажа очень существенная.
Кто в школе не прогуливал математику, следующий абзац могут пропустить, а для остальных разжую. Не очень грамотно, но как получится. Я тоже, бывало, математику прогуливал.
Куры не могут нести одинаковое количество яиц каждый день. 100 яиц на 100 кур в среднем – это, например, 92 вчера, 105 сегодня и 103 завтра. Эти колебания состоят из закономерностей (к примеру, летом куры несутся лучше, чем зимой) и случайных отклонений. Случайные отклонения тоже подчиняются своим законам – законам статистики. Грубо говоря, если нарисовать на графике 100 или больше случайных результатов, должна получиться кривая Гаусса, такой колокол с максимумом в центре и плавным снижением по краям. А если получается что-то другое, значит, величина не случайная. Отклонение результата от гауссианы – это и есть дисперсия.
В нашей истории оказалось, что после начала эксперимента стала получаться идеальная гауссиана, а вот до того было черт-те что. Дело в том, что на всех птицефабриках яйца воровали. Где-то больше, где-то меньше, где-то рядовые работники, где-то начальство, но в целом – везде. Брали, разумеется, не по яичку в день, а иногда, но помногу. А оставшиеся расписывали по дням более-менее равномерно, чтобы отчетность не вызывала подозрений. Она и не вызывала, пока математики не попытались построить по этим данным кривую Гаусса. Сымитировать вручную случайное распределение практически невозможно, даже если понимать, что это такое, и специально стараться. А работники птицефабрик не понимали. А после начала эксперимента воровать яйца они перестали, потому что боялись радиации. Или, может быть, потому, что в присутствии физиков, которые каждое яйцо записывали в свои тетрадки, это стало невозможно.
В общем, математики объяснили физикам, что количество яиц увеличилось не оттого, что облученные куры стали лучше нестись, а оттого, что прекратились хищения. Посоветовали по-тихому свернуть разработку и не позориться. А для программы «Наука – народному хозяйству» предложили другую тему. Повсеместно проверять отчетность на соответствие кривой Гаусса. Не только на птицефабриках, но и в других отраслях. Где гауссиана не получается, там наверняка воровство и приписки. Но товарищи из ЦК эту тему попросили не развивать. Не вашего, сказали, ума дело.
Он сел на соседнее сиденье в поезде Нюрнберг – Мюнхен. Я заподозрил в нем русского и собирался заговорить, когда у него зазвонил телефон.
– Привет, Катенька! – сказал он в трубку. – Всё в порядке, еду в аэропорт. Вечером вас увижу. Лего купил, куклу тоже купил. И тебе кое-что купил. Нет, даже не намекну, терзайся в догадках. Тебе понравится. Всё, целую. Куда? Дома расскажу, а то тут сосед подслушивает.
– Жена? – спросил я. – Жена. Не поверите, каждые три месяца езжу в командировку и каждый раз не могу дождаться, когда вернусь. Так скучаю по ней и детям, хоть не езди. Но нельзя, работа хорошая, я кормилец. – Такая любовь редкость в наше время. Как же вам так повезло? – А давайте расскажу. Вы ведь тоже до Мюнхена?
По-видимому, Deutsche Bahn располагает к дорожной откровенности не хуже российской плацкарты, так что я выслушал его исповедь, которую и постараюсь передать.
– Началось с того, что приятель позвал меня на шашлыки. Я не любитель незнакомых компаний, но Сереге очень надо было, чтобы кто-то его отвез, а я был идеальной кандидатурой: с машиной, почти не пью и в тот период совершенно свободен. Мама и бабушка пытались меня с кем-то знакомить, но я отказывался, искал ту единственную.
Приехали. Я шапочно кое с кем познакомился, сгрыз шашлык и вскоре заскучал от пьяных разговоров. Решил, чтобы не терять напрасно целый день своей единственной жизни, пойти порыбачить, там Ока недалеко. Полез в машину за удочками, и тут ко мне подошла девушка. Карие глазищи на пол-лица, пухлые губы, бюст, талия. Брючки в обтяжечку. Спрашивает: – Вы на речку? Возьмете меня с собой? Хочется погулять, а не с кем, все уже пьяные. Я, кстати, Катя. – Максим, – говорю.
В общем, рыбе в тот раз повезло. Четыре часа мы бродили по берегу, и четыре часа не смолкал разговор. Нашлись общие интересы, и так она увлеченно слушала, так меня подхватывала на полуслове, что я не мог оторваться. Вернулись в компанию, когда уже стемнело. Серега мой накидался до полного нестояния, его уложили ночевать. Остальные были немногим лучше. А Катя получила СМС и сказала, что ей срочно надо в Москву. Что-то там с отцом, то ли упал с лестницы, то ли просто плохо стало. Я, конечно, предложил отвезти, по дороге мы еще говорили. Телефон не дала.
Наутро я стал играть в Шерлока Холмса. Через Серегину соцсеть (инстраграмма тогда еще не было, но что-то ж было, то ли фейсбук, то ли ВК) нашел участников шашлыков, с кем успел познакомиться, перерыл их друзей и друзей друзей. Катю не нашел. Но дня через три она написала сама, нашла меня тем же способом. У меня, в отличие от нее, был открытый профиль. Предложила погулять в Коломенском. И опять четыре часа разговоров и поцелуй на прощание. Всего один поцелуй, но такой, что розовый туман в голове не отпускал потом очень долго.
Начали встречаться, но над ней витала завеса тайны. Если я звал ее куда-то, она почти всегда была занята. Если звала она, я бросал все свои дела и ехал. Чем мы занимались? Гуляли, катались по Москве, где-то ужинали, иногда шли в клуб или на концерт. Платил всегда я, но это не напрягало, было в рамках моих доходов. Напрягало то, что через месяц я по-прежнему не знал, где она учится и работает, с кем живет – иногда говорилось, что с родителями, иногда – что снимает квартиру с подругой. Даже фамилии ее не знал, мы переписывались в мессенджере, где она фигурировала под ником. «В женщине должна быть загадка» – отвечала она на все попытки проникнуть в ее жизнь глубже.
Когда меня стала тяготить такая неопределенность, она вдруг спросила: – А чего ты меня никогда в гости не зовешь? А я звал десять раз, она всегда отказывалась. В тот раз не был готов к приему гостей, дома был, мягко говоря, холостяцкий беспорядок, но не упускать же такой случай. Еще в лифте она прижалась ко мне всем телом, а когда вошли в квартиру, стало уже абсолютно неважно, где у меня что валяется и сколько мышей повесилось в холодильнике. Я не пуританин, много чего умею с девушками, но что она тогда со мной вытворяла – некоторые элементы я даже в порнухе не видел. Ночевать не осталась, опять срочные дела. А я снова был готов на всё, лишь бы это однажды повторилось.
Повторилось всего пару раз, чаще она ограничивала меня прогулкой и ужином, а еще чаще писала, что очень занята. Постепенно общение сошло на нет. И вдруг, после двух месяцев молчания, она пишет: «У моей подруги день рожденья, они сняли коттедж в Подмосковье, поедешь со мной?» С ней, к ее друзьям, с перспективой провести ночь вместе – ну конечно, нечего даже спрашивать.
Коттедж оказался аж в Ярославской области, но ладно, доехали. Куча машин во дворе и за воротами, толпа людей в доме. Все радостно кидаются обнимать Катю, она там душа общества. На меня поглядывают с недоумением. Когда наелись-напились и расползлись по дому маленькими группками, я случайно услышал кусочек разговора Кати с именинницей. Ну как случайно – крутился в пределах слышимости от нее, можно сказать, что подслушивал. Надеялся что-то о ней узнать.
– Что за Максим? – спросила именинница. – А как же Толик? – А что Толик? – возмущенно ответила Катя. – Нет никакого Толика, забудь. Был и сплыл. Я свободный человек, что хочу, то и делаю.
Она оторвалась от подруги и нашла меня. Прижалась всем телом и шепнула, что наверху есть прекрасная спальня... надо ее срочно занять... и чтобы я принес из машины ее вещи.
Я оделся и вышел во двор. Подошел к своей машине, достал Катину сумку и рюкзачок. У нее был очень приметный рюкзак, кислотно-оранжевый, с брелоком в виде плюшевой коалы. Тут подъехала Ауди, из нее вышел какой-то хмырь на голову выше меня, посмотрел на рюкзак. – Ты, что ли, Катю привез? – спросил он мрачно. – Ну, я. А что? – Привез и молодец. Давай ее вещи и вали отсюда, чтоб я тебя больше никогда не видел. – А ты, стало быть, Толик? – догадался я. – Толик.
На этом месте рассказа мой попутчик вдруг замолчал и уставился на проплывавшие за окном баварские деревеньки. Я некоторое время ждал продолжения, потом не выдержал: – А дальше что? Давайте угадаю. Вы бывший десантник и прописали этому Толику ижицу?
Максим молча помотал головой.
– Значит, он вас отметелил, а Катя потом приходила в больницу? – Тоже нет. Я отдал Толику ее вещи, сел в машину и уехал. Я вдруг понял, что означала вся ее загадочность. Она просто держала меня в резерве. Встречалась со мной, когда не ладилось с Толиком или он был занят. И даже если сейчас Толик действительно получил отставку и я перешел из резерва в основной состав, это ничего не изменит. В запасе появится какой-нибудь Алик, Славик или Гарик. Прямо из машины я позвонил бабушке и взял телефон внучки Марьи Петровны. Через неделю я пригласил эту внучку в ресторан, а через месяц сделал ей предложение. По совпадению она тоже Катя. У нее, конечно, нет таких чудесных глаз, и фигурка попроще, и в разговоре поначалу возникали паузы, и в сексе ее пришлось всему учить. Зато никаких тайн и никаких Толиков.
Эта история случилась с моим школьным приятелем Алексеем. Она произошла, когда порядка не было на жд вокзалах и аэропортах. Алексей спокойно ждал пересадку в зале ожидания. Ожидать было недолго - 18 часов. Он развлекал себя как мог - собирался на второй раз перечитывать шедевр литературной мысли из серии «Я вор в законе», как вдруг увидел, как цыгане разводят такого же мужичка-путешественника.
Алексей подошёл поближе к этой компании и ему стало слышно обрывки фраз: «на тебе смертельная порча», «нужно срочно снимать», «все умрут», «нужны деньги или золото». Было видно, что бедный мужик под гипнозом, самая говорливая цыганка водила ему по лицу пером и что-то бубнила. Остальные 5-6 создавали фон. Мужик полез за кошельком. Алексей представил себя без денег в другом городе и ринулся защищать невменяемого.
- Товарищи цыгане, гражданин со мной, нам пора идти, - он взял несчастного мужичка под гипнозом за локоть и повёл в сторону. Тут же он ощутил, что его оттаскивают за шкирку. Он обернулся, сзади него стоял большой цыганский детина с золотыми зубами. Сквозь зубы ему прошипел:
- Иди куда шёл. Пааарежу!
Был зарезанным в другом городе Алексею не хотелось, и он отошёл. Тем временем мужчина отдавал цыганам золотое обручальное кольцо и часы. В Алексее закипело чувство справедливости. Он нащупал в кармане куртки мел, который остался у него после рисования на асфальте с племянницей. Решительно подошёл к толпе. Сел в ногах у мужика. Как в гоголевском «Вии» очертил круг, внутри которого оказался сам и мужик. Поднял руки вверх и как сумасшедший начал орать:
Дело в том, что Алексей очень любил «Властелина Колец» Толкиена. Это заклинание Гендальфа он зачем-то выучил наизусть. Оно означало «Эльфийские ворота, откройтесь для нас сейчас; дверь народа гномов, внемли моему слову!». Алексей кланялся и выкрикивал заклинание снова и снова. Его слову внимали не только гномы, но и цыгане. Нервничая, они начали креститься и уходить по одному. Алексей увидел того самого цыганского детину с золотыми зубами. Он зло смотрел на Алексея и что-то сурово бормотал. Алексей вспомнил свою любимую сцену - «сражение Гендальфа с Балрогом», демоническим существом, и, глядя в лицо врагу, проорал на весь вокзал:
- Я - служитель тайного огня, хранитель пламени Анора, Темный огонь тебе не поможет, пламя Удуна! Возвращайся во тьму, ты не пройдёшь!
Лицо цыгана побелело. Он упал на колени. Потом стал доставать из карманов золотые украшения и складывать в круг из мела. Алексей не мог остановиться и в исступлении орал:
- Возвращайся во тьму, ты не пройдёшь! Бедный цыган запричитал:
- У меня больше ничего нет! Есть зубы, но мне нужно какое-то время. Алексей не останавливался:
- Я служитель тайного огня!
Цыган плакал:
- У меня семья. Мне страшно! Милиция, помогите! Убивают! - потом быстро поднялся и убежал. В конце концов у входа в жд вокзал остались двое. Алексей встал, отряхнул штаны, и сказал мужику:
- Вот забирай, тут твоё. Ну будь здоров, больше не впутывайся!
Мужик глядел на него ошалелыми глазами.
- Сколько я вам должен за обряд снятия порчи? *** Когда мои дети спрашивают меня: «Вот зачем читать? Скучно! Можно телик с ютубом посмотреть», я всегда вспоминаю Алексея и того цыгана с золотыми зубами, улыбаюсь и отвечаю словами Фелиции Жанлис: - Те, кто читают книги, всегда будут управлять теми, кто смотрит телевизор. (c) А. Бессонов
Мой дед воевал отнюдь не в Ташкенте. В пехоте, в окопах, рядовым, с первого дня до последнего. Четыре года судьба его хранила, а уже после капитуляции конвоировал по Берлину пленных немцев, нес их винтовки под мышкой - прилетела откуда-то шальная пуля, ударила в магазин одной винтовки, взрыв, и остался дед без правой руки. Спасибо немцам, не разбежались, дотащили до лазарета.
Дед прожил долгую и славную жизнь, немного не дотянув до девяноста. Большая часть его жизни пришлась на периоды временной нехватки тех или иных товаров, так что его льготы инвалида войны очень нас выручали. Когда в семье возникала потребность в какой-то вещи и выяснялось, что именно этой вещи в продаже нет, дед надевал пиджак с медалями и шел в горторг, горисполком или даже в горком партии, в зависимости от сложности поставленной задачи. Как правило, возвращался с победой.
- Богато живешь, Осип Михалыч, - говаривали соседи, оглядывая нашу гэдээровскую мебель, югославские обои и длинные ряды дефицитных книг. - Не иначе у тебя рука где-то в верхах. - А как же, - отвечал дед. - Правая. В Берлине.
С помощью той же оставленной в Берлине руки дед добыл мне королевский подарок к окончанию школы - сверхмодный тогда плоский чемоданчик-дипломат. Дальше, собственно, будет история про дипломат, но я воспользовался случаем, чтобы хоть немного рассказать про деда. Не сомневаюсь, что он достоин и более подробного рассказа.
Дипломат был роскошный - не черный и гладкий, как у других ребят, а коричневый, крокодиловой кожи. Разумеется, при его изготовлении ни один крокодил не пострадал, если не считать непоправимого ущерба для крокодильей репутации, но и тисненая клеенка смотрелась шикарно. Поступив в Москву в институт, я таскал в дипломате учебники и конспекты. Первые пару месяцев берег его как зеницу ока, но потом разгильдяйство взяло верх над бдительностью.
После весело проведенной ночки (пили мы умеренно, но спать легли не столько поздно ночью, сколько рано утром) разбудить соседей не удалось, и я отправился в институт с больной головой и в одиночестве. Перед парой зашел в буфет съесть дежурную сосиску с горошком. По буферным часам у меня была еще куча времени, но, случайно взглянув на свои наручные, вдруг обнаружил, что уже минуты три как должен быть на лекции. Пулей вылетел из буфета - ах да, дипломат - влетел обратно, подхватил дипломат, стоявший почему-то у соседнего столика, и через три ступеньки понесся вверх по лестнице.
Топот за спиной меня не насторожил: мало ли, тоже кто-то на лекцию опаздывает. Но на очередном повороте меня сбило с курса и припечатало к стене массой, которая могла принадлежать только носорогу. Внешне преследователь тоже походил на носорога: широченные плечи, закованные в костюм с галстуком (для препода молод, стало быть комсомольский вожак), квадратная рожа и белые от бешенства крохотные глазки. Кулаки у него явно чесались, и если бы он утолил этот зуд, то я, пожалуй, ходил бы с фонарем по сю пору. Но на мое счастье руки у него были заняты: одной он меня держал, а другой тыкал мне в нос красную книжицу. Среди хриплого дыхания и междометий угадывались слова "дипломат" и "урою".
Наконец я сумел спросить: - В чем дело? В этом месте рассказа меня ждет некоторое затруднение. Я не люблю мат на письме, а речь носорога состояла из матерных слов на 9/10. Я буду заменять их многоточиями, а вы при чтении вставьте обратно по вкусу. В выхолощенном виде его ответ звучал примерно так: - Дипломат... это... чей? - Мой. - Твой.. ну-ну... докажешь? - Ну конспекты там с моей фамилией. И зачетка. - Ага... сука! Он раскрыл дипломат, и я с изумлением увидел там совершенно не мои бумаги и тем более не мои коньячную фляжку и партбилет. Присмотревшись, я понял, что дипломат тоже не мой: очень похож, но чуть-чуть другой рисунок крокодиловой кожи, чуть-чуть другая форма замка. - Ну перепутал, - объяснил я. - У меня точно такой же. Носорог смерил меня презрительным взглядом. Поверить в то, что я являюсь обладателем такой роскошной вещи, было трудно. - Пошли обратно в буфет, - предложил я, - он там стоит. - Смотри... врешь... урою. - Стоит-стоит, - заверил я. - Если только его не украли, пока мы тут бегаем. Люди! Никогда не шутите подобным образом! Сглазите. Моего дипломата в буфете не было. Я растерянно смотрел на носорога, когда за нашей спиной кто-то промчался к выходу. - Вон он! - заорал я не своим голосом. - Держи! Носорог, не отпуская меня, выглянул из буфета. По длинному коридору улепетывал паренек с дипломатом в руке. Носорог понесся в погоню, я припустил следом.
Как известно, носорог близорук, но при его массе это не его проблемы. Но в данном случае меня спасло именно острое зрение. Я первым разглядел, что дипломат у убегающего паренька не коричневый, а черный, и первым сообразил, что он ничего не крал, а просто, как и я, стал жертвой отстающих буфетных часов и теперь куда-то опаздывал. Сделав это умозаключение, я свернул в первое же ответвление коридора, благо наш институт ими изобиловал, и понесся в другую сторону, подальше от эпицентра событий. Носорог моих маневров не заметил и продолжал преследование.
Знаете, что такое смешанные чувства? Вот именно их я и испытывал. С одной стороны, радость, что мне не начистили морду и не записали в воры со всеми последствиями. С другой стороны, я лишился зачетки, конспектов, нескольких библиотечных книг и главное - самого дипломата, предмета моей гордости и всеобщей зависти. Дед, наверное, сумел бы достать и еще один, но у меня просто не хватило бы совести просить его об этом.
В расстройстве я вернулся в общежите и поделился горем с только что вставшими соседями: - Народ, у меня дипломат украли. - Я же говорил, что нечего вставать в такую рань, - ответил один из ребят. - Вон он, твой дипломат. Ты его дома забыл.
Через некоторое время я встретился в институтском коридоре с носорогом. Мы оглядели одинаковые дипломаты в руках друг у друга, хмыкнули и молча разошлись.
Лет 10 назад. Большой «русский» гастроном в Бруклине. Предпраздничный день, тесная и неудобная парковка около магазина плотно забита машинами. С углового места безуспешно пытается выехать видавший виды Mercury Villager. При минимальном опыте и сноровке вырулить там несложно, но водитель, очевидно, не обладает ни тем, ни другим. Он сдает назад, останавливается в полуметре от бока стоящего перпендикулярно RAV4, снова сдает вперед, и так без конца.
Наконец рав отъезжает. Вилладжер нерешительно трогается, но тут же на место рава влетает сверкающая новехонькая BMW X5 и становится слегка наискосок, сделав выезд еще более проблематичным. С пассажирской стороны выходят две женщины и направляются в магазин. Водитель, щуплый парень кавказского вида, остается в машине, открывает окно (слышна громкая восточная музыка) и достает сигарету. Водитель вилладжера, пузатый бородач средних лет, виновато трогает его за плечо: - Извините, вы не отодвинете машину на минуточку? Никак не могу вырулить.
Смерив взглядом расстояние между машинами, кавказец презрительно цедит: - Да тут до черта места. Любая баба выедет без проблем. Раз не умеешь водить, сиди жди, пока мои телки закупятся. - Баба, говоришь? – задумчиво переспрашивает толстяк и оглядывается.
По парковке, помахивая прозрачным магазинным пакетиком с пучком зелени и парой яблок, не спеша идет невысокая девушка в модной приталенной курточке. Мелированные кончики волос позволяют с некоторой долей условности назвать ее блондинкой.
- Девушка, можно вас на секунду? – окликает ее толстяк. – Не хотите покататься на машине? Блондинка смотрит на него вопросительно. - Понимаете, мы с товарищем поспорили, сумеет ли женщина выехать из этого места и никого не задеть,– толстяк протягивает ей ключи и кивает на свою машину. – Надеюсь, у вас есть права? - Да, на днях получила. Ну хорошо, я попробую. Но за последствия не ручаюсь.
Кавказец пытается что-то сказать, но не находит слов. Блондинка со второй попытки заводит вилладжер и резко газует на парковочной передаче. Мотор недовольно ревет.
- Ты совсем обалдел нафиг? - доносится из бэхи. - Да она сейчас обе машины расхреначит к херам! - Ты же сам сказал, что отсюда любая баба выедет, - хладнокровно напоминает толстяк. – Будь мужчиной, отвечай за свои слова. - Ну я образно... – растерянно отвечает кавказец.
Вилладжер снова взревыввает. Владелец бэхи порывается выйти и закрыть машину грудью, но толстяк удерживает дверцу, успокаивающе приговаривая: - Ничего-ничего, страховка оплатит.
Девушка наконец догадывается включить заднюю передачу. Вилладжер прыжком срывается с места. Слышен вой мотора, отчаянный вопль кавказца и визг тормозов. Но ожидаемого звука удара почему-то нет.
Кавказец, который, оказывется, успел зажмуриться в ожидании неминуемой катастрофы, открывает глаза. Вилладжер, замерев ровно в миллиметре от сверкающего крыла бэхи, спокойно стоит на дорожке мордой к выезду. Блондинка делает приглашающий жест толстяку, тот влезает на переднее сиденье, и вилладжер исчезает в голубой дали. Хозяин бэхи медленно обтекает, не веря еще, что все кончилось и угроза миновала. Все действие заняло не больше двух минут, но эмоций ему принесло минимум на сутки.
А теперь, дорогой читатель, позволь представить тебе действующих лиц этой маленькой драмы. В роли кавказца – неизвестный житель Бруклина. В роли толстяка на вилладжере – автор этих строк. В роли блондинки – Алиса, моя тогдашняя жена. За год с чем-то до описываемых событий мы приехали в Нью-Йорк, оба пошли на курсы вождения и вскоре выяснили, что у меня ни малейших способностей к этому делу нет, зато у нее идеальный глазомер и врожденное чувство машины. Хотя, казалось бы, ничто не предвещало. Дефолтным водителем в семье все равно был я (гендерные роли, будь им пусто), но в сложных случаях за руль садилась Алиса.
В тот день, выйдя из магазина, мы сообразили, что забыли яблоки и зелень, и Алиса пошла их докупать, пока я грузил остальные продукты и пытался выехать. Стоит добавить, что она моложе меня на 16 лет, и человеку, увидевшему нас впервые, никак не могло прийти в голову, что мы женаты и вообще как-то связаны. И да, в те (увы, давно прошедшие) времена она понимала меня с полувзгляда и легко подхватила розыгрыш.
