Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Кака_резус
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Менделеев сначала придумал периодическую систему элементов, потом придумал водку, потом придумал еще много всего полезного, но его уже никто не слушал.
Это было в 80-х годах прошлого века. «Салават Юлаев» тогда начал периодически прорываться в высшую лигу советского хоккея, чтобы задать там всем жару, еще ничего не получалось, но трибуны на стадионе наполнились, и народ в городе активно «заболел». Затянуло туда и меня. Это было не как сейчас, все все понимали. Чемпион заранее – ЦСКА, за ним – Динамо, дальше Спартак, Крылья, Торпедо, не помню уже расклад. Но сам факт, что к тебе едет играть ЦСКА, и ты увидишь всех живьем, рядом, а не в черно-белом телевизоре с рябью, мог кого угодно вытащить на стадион. Почему-то я это сейчас вспоминаю, смотря Чемпионат Европы по футболу. А вспоминаю именно один момент, который повторялся на всех матчах. И я ждал его. Нет, не выход на лед особо одаренного игрока, не виртуозный дриблинг, гол или драку с кровью. Этого было много. На хоккей зрителем приходил один человек. Кто он, откуда и чем занимался, я не знаю. Но после особо острого момента у чужих ворот, когда болельщики уже накричатся, устанут, и рассаживаются по местам, а игроки меняются, медленно катятся и встают на вбрасывание, в зале наступала почти тишина. И в это время он начинал петь. Пел одно слово, на одном дыхании, на весь стадион, басом, очень громко, протяжно с долгим затягиванием посередине: «Ша-а-а-а-й-бу-у-у». Не знаю, как другие, у меня мурашки по коже шли. Слышно было его в любом секторе, в любом ряду. Стадион почти 5000 человек. И потом срывал шквал аплодисментов, ну и ржали все конечно.
Покупатель: «Я простой ФСБэшник, зачем мне эти ваши новомодные штучки». Продавец: «ОК, Гугл. Кто такой маркшейдер». Телефон: «Марк Шейдер, 48 лет, искусствовед, женат, проживает в Москве, на Цветном бульваре. Сейчас стоит в пробке, 15 километр МКАД, синий Опель.
Михалыч сел в такси, хлопнул дверью, и сказал водителю «Поехали». И с этого момента его поездка стала на двести рублей дороже за использование товарного знака.
И, внезапно, в топ-десять рейтинга лучших предсказателей всех времен и народов врывается Дмитрий Харатьян за песню, исполненную им в 1983 году в кинофильме «Зеленый фургон»: Двадцатый год, двадцатый год - Пора надежд, пора невзгод, Двадцатый год, двадцатый год - Крест-накрест прошлое клинком, Перечеркнет!
Навеяло «Монте-Карло сортировочная». Вез дочь в аэропорт. По дороге она говорит: - Пап, почему в других городах аэропорты так красиво называются. Кольцово, Толмачево, Елизово, Пулково, Домодедово в конце концов. А у нас просто аэропорт. - Дочь, я точно про все не скажу, но смысл такой. Самолеты очень шумные, и их старались разместить подальше от города. На разумном удалении. Но все равно рядом с городом совсем пустых мест не было, обязательно заваляется какая-нибудь деревенька. Вот так, в основном по ее имени и называли. Пока обсуждали, свернули с трассы, вот уже и подъезжаем. Дочь видит впереди вдоль дороги дома, и вскрикивает: - Вот, вот деревня. Почему ее именем не назвали? - Дочь. Это не деревня, это поселок. Слушай, а может правда, его именем и назвали. Подъезжаем к дорожному указателю. На нем написано: «п. Аэропорт».
Вечер воскресенья. Возвращаемся с дачи, я рулю, жена рядом – штурманом. Едем очень медленно. Машин вокруг не просто много, а "бля, я так больше не могу". Жарко. – Почему все возвращаются в одно и то же время? – глядя в свое, полностью открытое окно, спрашивает жена. В ответ корчу ей рожу, все равно на меня не смотрит. Становится немного легче.
Но вот, наконец, наше невразумительное шоссе добирается до двухуровневой развязки. И немного поплутав на ней, превращается в широкую автостраду, ведущую в город. Поток машин вроде разгоняется, но тут же начинает спотыкаться о знаки ограничения скорости. Впереди стационарный пост ДПС. На обочине стоит инспектор. Строго и внимательно разглядывает он ползущие мимо него машины, потом уверенно выбирает из них одну, показывая на нее своей палкой. Пронзительно свистит и машет палкой уже куда-то себе под ноги, предлагая подъехать и остановиться.
– Смотри, сейчас нас остановит, – как-то неудачно предполагаю я. – Сплюнь, – вдруг решает ответить мне жена, когда я, повинуясь жезлу, уже съезжаю на обочину. Не сдвинувшись с места, а только слегка наклонившись к окну нашей машины, инспектор видит там мою, внешне безразличную жену. И вдруг решает ей рассказать, как его зовут, до чего он успел дослужиться, и какого, собственно, хрена мы сегодня приедем домой попозже. Я в это время выхожу, обхожу машину и протягиваю ему документы. Посмотрев, и не найдя в них ничего для себя интересного, инспектор понимает, что не угадал, и слегка грустит. Но, немного подумав, и видимо еще на что-то надеясь, отправляется в круговой обход моей машины. Я за ним.
Тут надо отметить, что на задней двери моего автомобиля со стороны водителя, есть небольшая аэрография. Изображение головы какой-то змеи (кобры?) в крайней степени агрессии. Ну, там, художник постарался. Разинутая пасть, выпученные глаза, зубы, раздвоенный язык, вообщем, все. Добрались и до этой двери. – Зачем змею нарисовал? – остановившись напротив, как-то нелогично спрашивает он. В голове сразу начинают мелькать всякие тупые ответы, типа: «не я», «не знаю», «я больше не буду». И вдруг меня осеняет. – За рулем врач. Пауза. Продолжаем вместе разглядывать рисунок. Ну, думаю, давай спроси теперь, где у этой змеи чаша (чашка, рюмка). Секунд через десять. – А-а-а. А чего злая такая? – логики сегодня уже не будет. – А я патологоанатом, – уже практически не задумываясь.
Забираю документы, сажусь за руль, жена смотрит вопросительно. – Ну? – Теперь я патологоанатом, – говорю я ей. – Сплюнь, – отвечает вроде мне жена, но, уже отвернувшись в окно и глядя на успевшего вернуться на свое место инспектора. Инспектор посмотрел на нее, подумал, и сплюнул.
В полку, в столовой он сразу предупредил: «С фуражками аккуратнее, не разбрасывайте где попало, несите с собой, засовывайте в стул». Были там такие две перекладинки под сиденьем. А иначе будет вам «Кот с яйцами». Потом и продемонстрировал свою. Кот был нарисован на изнанке, есть там такая ромбовидная кожзамная вкладка. От пота быстро стиралась нанесенная на нее ранее секретная информация о размере головы, и очень удобно было размещать там кота несколькими широкими штрихами шариковой ручкой. Это была эпидемия. Ручки с собой носили все, рисовали тоже все, кто имел руки, и кто нашел бесхозную на данный момент фуражку. Чтобы поржать. Чтобы отомстить, тому кто ржал. Но далеко не все были Шишкинами и Саврасовыми. И коты им удавались не всегда, и яйца часто нарушали все мыслимые пропорции. Поэтому, когда в полк перевелся непризнанный гражданским обществом свободный художник, и по нелепой случайности кадровый военный, к нему сразу выстроилась очередь из оставшихся офицеров с чистыми фуражками, нервных и часто оглядывающихся. Просьба была одна: «Слушай, нарисуй кота с яйцами, вот моя фуражка, задолбало все, я уже больше не могу вести эту неравную борьбу. Пусть хотя бы у меня он будет красивый».
Семидесятые годы прошлого века. Две уличные банды мирятся. Первый главарь представляет своих: «Чуня, Свин, Линза, Лифтер, Поклал». Потом уже, поздно вечером, за спиртным главарь другой банды, не вытерпев, спрашивает. «Слушай, ну я все понимаю. Чуня там, Свин, но почему Поклал. Откуда это». На что второй главарь ему ответил. Знаешь, мы тоже все наизусть знаем Даля, который когда-то написал: «Главное отличие этих глаголов в том, что писать и произносить слово «класть» считается правильным, а слово «ложить» — недопустимым». Ну и что нам делать с этим мудаком, который, когда что-нибудь у него забирают из-под носа, всегда орет: «А ну-ка быстро поклал на место».
Я знаю, комментаторы здесь ругают вступления, типа: «навеяло историей про …». Может быть, это и справедливо. Но, у меня именно такой случай. Вспомнил вдруг, читая историю про военного с одним погоном подполковника, другим – майора. Итак, начну, неторопясь. В молодости я пытался сделать карьеру военного. Не получилось, но эта история, вообще не смешная. Пропускаем ее. Другая. Как-то раз, стоял я в наряде, помощником дежурного по полку. И случились в этот день глобальные учения. И посылают меня срочно доставить особо секретное письмо из полка в глубоко закопанный командный пункт. Прибываю на место, и, правда, на земле нет ничего. Только антенны крутятся. Зеленая сетка закрывает ступеньки вниз под землю. Ступенек сто, не меньше, спускаюсь, дверь железная под тонну, на которой написано: «коэффициент ослабления пять тысяч». Че, страшно уже? Ладно, слушаем дальше. Захожу. Докладываю. Ведут в главный зал. В зале рабочая обстановка, полумрак, на стене огромная карта, вся светится разноцветными огоньками. Перед картой сидят полукругом пять офицеров, ведут постоянные переговоры с нашими и щелкают тумблерами. Короче, война в разгаре. Письмо я должен отдать лично командиру этой точки. Мне говорят, что он уже в курсе, и сейчас появится. Поэтому, сажусь в самом конце зала, жду и стараюсь никому не мешать. Командира я хорошо знаю. Это подполковник Шаповалов, герой всех местных смешных историй, и сам поржать не дурак, но при этом, настоящий военный с большой буквы. Вдруг, он выбегает, и начинает бегать за спинами этих офицеров, с криком: «Все пропало, все пропало!!!». Офицеры невольно начинают отвлекаться, волноваться, оборачиваются, но мужественно продолжают щелкать своими тумблерами. Тут, мимо идет местный завхоз, он же официант, он же уборщик, он же за все. Весь такой развинченный, солдат срочной службы, то ли из Горловки, то ли из Макеевки, я уже не помню. Здоровый такой, расстегнутый, ремень на яйцах, и ноги в шлепанцах. Сталкиваются они с командующим посреди зала, и солдат участливо спрашивает: «А что пропало, товарищ подполковник?» Слово «подполковник» при этом, произносится им, как водится в армии, как «полковник», но с легким заиканием на букве «п». Наш подполковник не замечает вопроса, и продолжает бегать за стульями офицеров, наводя панику. Солдат останавливается посередине зала, и наблюдает. Наконец, подполковник, пройдя несколько кругов, вдруг замечает собеседника, хватает его за китель, и выдыхает: «Серега, все пропало». – Да что пропало-то, товарищ подполковник? – пытается уточнить солдат. – Сейчас звонил генерал Иванов. (Генерал – это командир всего соединения, на данный момент, еще и командующий учениями). Сейчас звонил генерал Иванов, он меня по телефону ДВА РАЗА МАЙОРОМ назвал. Все пропало!!!
Муж приходит с работы. Заходит на кухню. Видит, что все, что можно было разбить – разбито, остальное просто валяется на полу. Все шкафы наперекосяк, холодильник на боку. Посередине, на табуретке сидит растрепанная жена. - Ну и что тут у нас случилось? - Да, херня какая-то. Мистер Пропер подрался с Мистером Мускулом.
У меня друг всегда говорит, протянули тебе флаер – бери. Они за это деньги получат. Потом в мусорный ящик выброси. Если не надо. Я в этой профессии сам был. Но вспоминать не люблю. Огнеопасный друг. Резкий. Пошли как-то с ним в супер гига маркет. На входе этих раздающих пять. Он впереди. Забирает бумажки сразу не думая у всех. Последним на входе стоял дедушка, остановился из-за старости, а из-за дальнозоркости читал флаер на вытянутой руке. В общем, не дочитал он.
Раньше пацанами мы целыми днями пропадали на своей речке. Особенно хорошо было летом, и искупаться, и порыбачить, и просто посидеть на берегу, разглядывая проплывающие мимо теплоходы. Наш берег был высокий, местами скалистый, но скалы были непрочные, известняк наверное. Короче, эрозия делала свое дело, и иногда камни с этих скал срывались, сбивая по пути кривые деревца на склоне, и разбиваясь внизу, добавляли нашему пляжу новую конфигурацию. Мы ходили по этим камням, не особо обращая на них внимания. Ну, камни, и камни. И приходил тогда на речку купаться один пацан из нашей школы, по натуре своей очень внимательный и любопытный. Вот. И как-то сидим мы на берегу, загораем, а он все что-то ползает у нас за спинами, на отвалах камней. Потом подошел, в руке обломок, белый, ровный, показывает нам и говорит: «Вот нашел, это зуб динозавра». Мы, конечно, тогда уже в курсе были, кто такие динозавры. Ходила по рукам какая-то фантастика Обручева. Но сразу ему твердо сказали, мол ты давай, ерунду не пори, откуда у нас здесь динозавры, выбрось это, и иди лучше окунись. На что пацан нам ответил, что там этих костей лежит куча выше его роста, и завтра он этот зуб отнесет в школу учителю биологии. Было лето тогда, но почти все учителя еще сидели на месте, отработка у нас была, не помню сейчас уже. На следующий день, когда пришли на реку, застали этого археолога на этом же самом склоне с картофельным мешком. На наш вялый вопрос, ну как там, он взахлеб рассказал, что учитель в шоке, сказал, что этой косточке минимум шестьдесят пять миллионов лет, что у меня по биологии будет пятерка в четверти, и что я ему сейчас еще наберу. На следующий день, когда пришли на реку, застали опять этого археолога на склоне, и более заинтересованно спросили, ну как там, он ответил, что биолог не смог все взять, в кабинете не хватает места, и предложил остальное отнести в краеведческий музей. Сейчас я им еще наберу, радостно сообщил он. На следующий день, когда пришли на реку, этот пацан сидел довольный на берегу, жмурился от солнца, и неторопливо жрал пломбир. Ну, как там, уже взволнованно спросили мы. Да, нормально. Все взяли в музее, сказали, что пришлют в школу благодарственное письмо, и еще денег дали. Десять рублей. Эта новость разлетелась по пляжу со скоростью птеродактиля. Застала и школу, отдыхающую справа, не пожалела и школу слева. На следующий день, мрачный сторож краеведческого музея с шести утра разгонял наседающих на дверь пацанов, с мешками, хозяйственными сумками, рюкзаками, доверху набитых костями. Как минимум двух игуанадонов по запчастям они ему точно принесли. Когда к десяти часам, вспотев и прогнав, наконец, всех, он сел на лавочку отдохнуть и покурить, в ворота, распахнув ногой, зашли трое наших самых главных школьных хулигана. Они, как самые рослые и сильные, принесли в музей жемчужину несостоявшейся тогда коллекции. Всего одну кость. Но какую. Один нес ее впереди, другой сзади, а третий помогал им посередине, чтобы случайно ее не бросили.
У нас в детстве одним из любимейшим развлечений было прокатить брошенную на свалку шину от грузовика, из города, по тропинке, через весь лес на скалы, нависавшие над рекой. И там, в самом высоком месте, по определенной ложбинке, точно направить ее так, чтобы она с разгона сорвалась с отвесной скалы вниз, с высоты 200 метров. Потом подбежать к краю и смотреть, насколько высоко она после приземления, подпрыгнет. Спорили даже. Вот и в тот раз мы толкали очередную шину размером с себя. Как всегда удачно сбросили, потом выбежали на отвес наблюдать полет и отскок, как вдруг увидели на скале взбирающихся на веревках к нам альпинистов. А внизу, на берегу, вообще толпу из сочувствующих им. Но нам тогда повезло. Колесо удачно пролетело между теми, кто полз по стене. Но самое главное, резиновая бомба угадала точно внизу, никого не зацепив. Мы не стали ждать первого, кто заберется на нашу гору.
Рассказали. Про отдых в Турции. Специально, для наших в гостиничном номере на некоторых бутылках были наклеены стикеры с надписью на русском «это бесплатно». Когда пришли на следующий день с уборкой, все стикеры были переклеены на пустые бутылки с дорогим алкоголем. Некоторые были неровно порваны пополам, и наклеены на разные бутылки.
В русском языке сложная орфография. Жи-ши, частицы не-ни, безударные гласные. И еще целый воз правил. Учить долго, проверять тяжело. То ли дело китайские иероглифы. Пишешь ты, допустим фразу: «Уважаемые дамы и господа», и раз в одном иероглифе одну палочку загнул в другую сторону нечаянно. И что? И все. Ты написал, что «В пятницу наверное приедут кальмары».
Построили в городе новый микрорайон. Компактно несколько многоэтажек, внутри школа, детский сад, аптека, магазин, в общем, все как обычно. Вскоре приехали радостные новоселы, стали там жить-поживать и добра наживать. Но через несколько дней они обнаружили одну неприятность. Оказывается, за ближайшими кустами проходила железнодорожная ветка. Вела она к крупному заводу, и движение на ней было беспрерывным. Поэтому будни жителей всегда были раскрашены звуками товарняков: «тыдын-тыдын, тыдых-тыдых». Мало того, за микрорайоном ветку пересекала автомобильная дорога. То есть шлагбаум, семафор, железо из земли вырастает. И каждый проезжающий мимо машинист считал своим долгом в этом месте свистнуть, или гуднуть, не знаю как у них там. А некоторые, особо впечатлительные по два раза. А завтрашние пенсионеры, так и по три. Короче говоря, дела у жителей этого микрорайона были неважные. Днем еще терпели, отвлекались, ночью вообще все было очень плохо. Кто-то, не вытерпев переезжал, на их место селились другие. И так без конца. Потом в какой-то день и так невеселая жизнь превратилась в ад кромешный. Людям стало казаться, что проезжающие поезда сигналят, просто не переставая. Спать уже никто не мог, дети от страха писались, скорая помощь не успевала мотаться туда сюда. Встретились как-то в очереди, в магазине доступной шаговости две соседки. И одна другой пожаловалась, мол, опять всю ночь не спала, гудят и гудят поезда. А вторая ей, так радостно, ты тоже слышишь, да. Это мой муж. Первая соседка, в смысле, муж? Вторая. Да муж у меня машинист. Ездит здесь мимо, выгоняет вагоны из заводского тупика на большую дорогу и обратно. Иногда за смену по четыре раза успевает обернуться. Ну и как-то сидим мы на кухне, ужинаем, смотрим в окно на проходящий поезд, он и говорит. А давай теперь, чтобы ты точно знала, что это я мимо еду, я буду тебе по пять раз гудеть. И ты меня с другими не спутаешь. Ну, я ему говорю, а давай. Вот он и гудит. Ничего ей в ответ не сказала соседка, только вздохнула. Зато сказала мужикам во дворе, которые вечером пили там пиво. Дождались мужики с работы этого горе машиниста, отбуцкали его хорошенько. На следующую смену пошел уже совсем другой, вразумленный человек, с лицом, похожим на семафор. С тех самых пор, и другие машинисты перестали гудеть на этом переезде, а мимо микрорайона стараются проезжать помедленнее.
Прямо посередине полетов и произошла тогда эта история. Помнится, в тот день летали все, кто хотел. Грохот стоял почти как у вас в «Домодедово». По аэродрому люди бегали как заведенные туда сюда, и тут как раз стала садиться наша эскадрилья. Центр управления полетами не умолкал: «Посадка 02, посадка 05, посадка 10». Полоса то от нашей курилки чуть пониже будет, мы видим оттуда только кончик хвоста. Но каждый техник, при посадке самолета, и без ЦУПа, сразу узнает свой борт по индивидуальному рисунку камуфляжа. И бегом из курилки на стоянку встречать. И тут вдруг. Первым заметил несуразицу самый заслуженный техник Васильич. «Ребята, там села какая-то икебана» - то ли сматерился, то ли сумничал он. Тут ожил и центр, и тоже стал умничать. «Посадка 333, встречайте». «Из 33 эскадрильи, стало быть» - никак не унимался наш Васильич. «Встречает 333, гвардии старший прапорщик Фомин». Васильич (он же Фомин) сильно удивился, сказал: «Ни хера себе», никуда не побежал, но вдруг начал громко икать. Но мы же знаем, что надо сделать при икоте. Сильно напугать. Что и сделал ЦУП. «После встречи и осмотра 333, гвардии старший прапорщик Фомин лично докладывает о результате руководителю полетов». Васильич сразу перестал икать, а заодно и говорить. Тут как раз и подъехал на стоянку во всей красе этот борт. Самолет то вроде такой же, как у нас, но у него была другая раскраска. Тут замолчали все. Сейчас, по прошествии лет, я бы сказал: «На нем была аэрография». Но тогда мы таких слов и не знали. Но впечатлило, очень. По всему фюзеляжу была нарисована картина. Даже диорама, какая-то. Батальная сцена. На ней от фонаря к хвосту, среди взрывов, бежали толпой черненькие кудрявые люди, размахивая нашими автоматами, и гнали впереди себя таких же черных и кудрявых людей. И номер 333. «Каникулы Бонифация», - рассматривая, предположил техник 09 борта Снежинка, прозванный так нами за свой избыточный вес. А Васильич в это время на плохогнущихся все-таки поплелся его встречать. Но как он не махал руками перед этим самолетом, тот все равно заезжал на стоянку криво, да так и остановился полубоком. Васильич сплюнул и потащил стремянку. Приставил ее и полез, было, как обычно вверх, чтобы помочь открыть фонарь, отстегнуть летчика от кресла, вставить чеки, ну и всякое прочее. Но не успел. Фонарь уже открылся сам, и из самолета, навстречу кряхтящему технику стал вылезать огромный летчик. Тут снова все наблюдающие притихли. На нем был высотно-компенсирующий костюм, такой же как у нас, но не совсем. Нашивки и наклейки. Он был весь в них с ног до головы. Ну, это, допустим, как если собрать всех гонщиков «Формулы-1», содрать с них всю рекламу, а потом попробовать наклеить ее на одного. Вот примерно, так. В общем, летчик спустился на землю, и стал снимать гермошлем. Снял, и все охерели еще раз. Это был негр. Он огляделся, в ближайшем приближении находился только техник. У которого сразу появился иностранный акцент, и он бормотал что-то типа: «Какие Ваши замечания». Летчик-негр осмотрел нашего Васильича с ног до головы, скривил лицо и неожиданно для всех вдруг бросил ему свой гермошлем. Ну, примерно, как дети бросают друг другу мячик. И сказал что-то строгое на своем негритянском языке. Васильич шлем поймал, а мы в это время с хихиканья уже перешли на ржаку в полный голос. Но концерт по заявкам продолжался, техник-то наш только с виду был такой невзрачный. На самом деле ордена и медали на нем уже давно не умещались, и поэтому, буквально, через секунду шлем уже летел обратно к негру. А вот тот его уже не поймал. Может, не старался, а скорее не ожидал. И шлем покатился по бетонке. А наш заслуженный техник с вызовом выпрямился, сунул руку в карман штанов, что-то там пошерудил, и сказал негру: «Да пошел ты на хер, Вы. Сам носи свои шмотки, понял чунга-чанга». Развернулся и пошел прочь от самолета. …вечером, после полетов, в эскадрилью подтянулось все наше начальство. Они нашли Васильича в своей каптерке, общение между ними уже давно было неформальным. Горячие точки все-таки связывают людей. Объяснили ему, как могли, что одна гордая африканская страна на последние деньги купила у нас один истребитель, и обучила единственного летчика. Он же, этот летчик, по совместительству, еще и сын и наследный принц короля этой страны. Прилетел к нам, первый раз пострелять. И он привык, что после приземления ему всегда оказывают соответствующие почести. А тут Васильич. Ну, не знаю я. Потом нам понабилось три стакана «массандры», чтобы «отмочить» Васильича. И в машине, когда уже ехали домой, он еще, прежде чем уснуть, пару раз поднимал голову и вздыхал шепотом: «Нет, суки, вам здесь не Лим-пом-по».
Это старая, старая армейская байка. В свое время, она была очень популярна, я ее слышал неоднократно. Поискал здесь на сайте, вроде нет такой, попробую вам рассказать своими словами, стараясь избегать лишней терминологии. Кто ее уже слышал, может не читать.
Рассказывают, что в нашей истребительной авиации было такое время, когда, в порядке исключения, летчик на «спарке» мог взять с собой в полет техника самолета. Для тех, кто в танке служил, объясню. «Спарка» - это такой двухместный самолет. Боевой истребитель, понятно, был одноместный. Вот. Второе место в ней освобождалось за счет снятия кое-какого спецоборудования, и устанавливалась еще одно кресло. Использовалась она, в основном, в учебных целях. Брали техника только для перелета из пункта А в пункт Б. И полет в этом случае всегда был «гладким» и дозвуковым. Делалось это с единственной целью. Опытный техник в точке прибытия, мог один и быстро сделать полную предполетную подготовку. И самолет без всякой задержки возвращался обратно. Потому что, часто бывало, что местные авиатехники не умели обслуживать данный тип самолета, или умели, но не имели допуска. Или, еще какая херня. А тут удобно, все свое привез с собой. Вот, наконец, собственно, и сама история. Случилась она, в N-ском истребительном авиаполку. Служили там два очень опытных и заслуженных человека. Летчик и Техник. Кто не знает, кто такой техник, быстро вспоминает фильм «В бой идут одни старики», и техника (механика) самолета в исполнении артиста Алексея Смирнова. Это будет хорошая картинка к истории. Служили давно, понимали друг друга с полуслова, и раньше у них был один общий самолет. В смысле, Летчик на нем летал, а Техник его готовил. Но годы пробежали, Летчик был еще ничего себе, боевой, а вот Техник уже начал потихоньку готовиться к пенсии, и мудрое командование полка, понимая, что человек выдыхается, перевело его с обслуживания боевого самолета на «спарку». «Спарка» на полетах требовалась не часто, делала по одному, два вылета за смену, а могла и вовсе все полеты скромно простоять в сторонке. Да, и забыл сказать, друг друга они называли Степаныч и Васильич. Было раннее утро. В полку начинались очередные, плановые полеты. «Спарка», сгорбившись длинным «фонарем», как обычно, стояла на самом краю бравого строя боевых истребителей. Летчики получили задания, и расходились по самолетам. Техник «спарки» Васильич, в ожидании, тихо сидел под крылом, прячась от встающего, но уже жаркого, южного солнца. Вдруг, он увидел, как вдоль самолетов, прямо к нему, быстро шагает заслуженный летчик, но для него уже давно, просто Степаныч. – Степаныч, здорово. Я не понял, ты ко мне? – Да. Здорово, Васильич, как самолет? – Ласточка, Степаныч, ты же знаешь. Все проверил, полная заправка, все в норме, можешь лететь. – Слушай, Васильич, тут такое дело. Мне сейчас надо быстро смотаться на аэродром подскока, там кое-что обсудить, и сразу обратно. Ты полетишь со мной, разрешение командира есть, – и протянул ему второй шлем. – Не, Степаныч, не шути так, я не могу. Да, правда, не могу я сегодня, мне вечером еще на родительское собрание в школу к младшему надо. – Васильич, ты это, давай не мудри, на все про все, уйдет не больше трех часов. К обеду вернемся. Не тяни, садись быстрее, и поехали. – Ладно, ладно, Степаныч, не кипятись. Надо, так надо. Слетаем. Только ты это, иди, погуляй минут десять, ну покурить хоть сходи. – На хрена еще? – Ну, мало ли что. Знаешь ведь, самолет – это такая штука. Дай-ка я, на всякий случай, еще раз все проверю.
Съездил к теще на блины. Хорошо там летом, интересно. За забором речка. В речке сазанчики. Взял с собой японские крючки, китайскую леску, модную сейчас донку наглосаксов (фидер). Ну и пошел вечером на рыбалку, открыл дорогую фирменную прикормку с терпким анисовым запахом, замутил ее в большом тазу с водой, поставил за спину набухать. Сам сижу, привязываю к леске кормушку и крючки. А теща, кстати, владеет неплохим стадом коз, которые неторопясь, ходили на заднем плане, наблюдали за мной и попутно пережевывали прибрежную траву. Как одна из них неслышно подошла ко мне, не знаю. Как съела у меня за спиной все три килограмма прикормки, ни разу не чавкнув, это загадка номер два. Когда я повернулся, она спокойно долизывала этот таз. В общем, всех сазанчиков в тот раз пришлось простить. Козу тоже пришлось простить, не догнал. Но самое главное началось через день. Теща моя козье молоко потихоньку продавала соседним дачникам. Утром первый к воротам за молоком прибежал коренастый мужик, притащил нам в подарок сазана под два килограмма. Которого я не поймал. И кричит через забор: «Слышишь Николаевна, у меня дочь то, сроду не заставишь пить это молоко, говорит, пахнет чем-то, а тут дали, и не оттащим, все выпила, говорит вкусно. Нельзя ли нам увеличить поставку на литр-полтора?».
История эта произошла в середине 70-х годов в одном из полков истребителей-перехватчиков. Как раз тогда было принято очень важное решение выкрасить некоторые типы самолетов в камуфляж. И они в один момент из естественного металлическо-серебристого цвета стали превращаться в разноцветные, зелено-коричнево-желтые. Ну и какие-то там еще. С брюхом нежно голубого цвета. Сделано это было, как тогда говорили, чтобы повысить малозаметность на стоянках, в полете на малых высотах, и еще много чего говорили. Вьетнам, наверное, тоже свою роль сыграл, но про это не говорили, это я сам только что придумал. Короче, покрасили. Но не все. Все не успели. И, как обычно, так часто бывает, в полк нагрянула проверка сверху. А самый верх у полка находился в ПВО, потому что это были перехватчики. Недолюбливали их тогда. Этих из ПВО. Приедет такой из штаба генерал в красных погонах, может он, конечно, и ас в противоракетах, а вот в авиации как-то обычно был не очень. Но тоже наш шеф, положение обязывает. Поэтому, тогда к нам приехал очередной. Ну, вроде все ему показали, строем мимо походили, «ура» сказали, на закуску были показательные полеты. На взлет, как обычно, парами. Первая, вторая. Тут генералу срочно надо в туалет, убегает. Туалет как бы стоял у нас повзади, но тоже с видом на рулежку. И тут мимо, как назло, неторопясь проходит первая наша пара свежеокрашенных. Дальше было то, о чем рассказали мне через много лет. Генерал этот бежал наискосок, из туалета прямо на взлет, одной рукой придерживая незастегнутое, другой махая всем кулаком. И кричал: «Немедленно остановите полеты, идиоты, у вас самолеты в чехлах на взлет уходят».
Необходимый П. С. Я знаю много таких историй. Но всегда думал, что здесь их трудно выкладывать, потому что юмор очень специфичный, не всем понятный. Но т. к. на сайте смотрю, прям, какой-то клуб образовался любителей авиации, то это для вас. Обсудите завтра. А очки ваши мне похер. Спасибо.
Я тогда совсем маленький был, только-только исполнилось четырнадцать, сигареты еще не всегда в магазине продавали. Как вдруг пронесся по школе тревожный слух, что тем, кому уже стукнуло, надо топать в районный военкомат, карточку там завести какую-то, медкомиссию пройти и всякая подобная шелуха. Ломало это сильно, но была в ситуации одна маленькая пруха. Можно совершенно законно прогулять школу. Поэтому я выбрал какой-то день с безнадежной контрольной, и пошел сдаваться в армию. Пришел, смотрю еще пацанов двадцать по кабинетам слоняются. Расспросил, записался, взял бумажку. Дальше к врачам. Они сразу спросили про обмороки, проверили, знаю ли я алфавит, потом замерили все мои тактико-технические характеристики. Напоследок, я какой-то мрачной тетке показал писюн. Ну, думаю все. Домой. Но какой там. Вдруг в коридоре появляется слегка помятый военный, и кричит. Не разбегаемся, выходим все во двор, строимся, сейчас начальник военкомата вам речь скажет. Вышли, построились не очень ровно, стоим, ждем явления. Разглядываем напротив какое-то небольшое турбовинтовое чудо, судя по ржавчине, времен сразу после Великой Отечественной войны. Но без роду и племени, наверное, какой-то мелкосерийно-неудачный экземпляр. Или собранный местными ползуновыми в гараже из запчастей. Надо сказать, в то время все военкоматы города очень соревновались в стремлении завести у себя на территории какое-нибудь наглядное военное пособие. У кого-то БТР был списанный, у кого-то мина рогатая. А у нас вот такой целый загадочный самолет. Так вот, стоим значит мы, вяло переговариваемся, ждем. Но меня что-то зацепил этот агрегат, пытаюсь по памяти определить марку, увлекался тогда авиацией, картинки вырезал из «Техники-молодежи», разбирался, модели клеил. Наконец вышел начальник, задвинул нам что-то пламенное. Потом подумал и спросил: - Есть ко мне у кого-нибудь вопросы? Все, естественно, молчат, глядят в ворота, тут я не выдержал и брякнул: - А зачем вы во дворе «Мессершмитт» поставили? - Где? - глухим голосом не понял он. - Да вон, - кивнул я в сторону самолета. Он повернулся и долго рассматривал его, как будто тот приземлился сюда минуту назад. И тут до меня постепенно стало доходить, что из-за цвета погон, он скорее всего и сам не очень знает, что это за фигня стоит. Крику, конечно, было тогда. Военком обещал навсегда меня запомнить, выдать белый билет прямо сейчас же, и не видеть больше никогда. Да, да, тогда так пугали. Я потом долго извинялся, мужик-то нормальный оказался. Главное, он реально запомнил этот случай, что позволило мне, впоследствии повзрослев, заходить в наш военкомат, уже как к себе домой.
Дочь у нас, лет в пять-шесть вдруг стала надевать разные носки. Не так, чтобы похожие, а допустим, красный и зеленый. И ходит в них по квартире. Сначала ржали над ней, потом я испугался, думаю, а вдруг дальтоник. Сходили, проверили, нет, все нормально. Цвета все видит, и различает. Сейчас выросла. Стала модным дизайнером интерьеров.
БОМЖ, вечером ковыряясь в мусорном контейнере, подсвечивал себе телефоном. Я, проходя мимо и наблюдая все это, влепился с размаху коленом в бампер стоящей рядом иномарки. Она заорала. БОМЖ обернулся, внимательно посмотрел на меня, вздохнул и выключил ее.
- А вы это, давайте, располагайтесь в грузовом. - Ты смеешься? Где? Он завален весь под потолок. - Ну, где-нибудь с краю, там вон сиденья даже виднеются. - Да мы задохнемся там и замерзнем. - Не, не. Даже не так будет. Мы сначала замерзнем, а потом задохнемся. - Да ни хрена с вами не будет, мы низко полетим.
Лететь надо было на Ан-12, впрочем, как обычно. Но в гермоотсеке нам в этот раз места не хватило. Туда сразу, как огурцы, набились какие-то попутные отцы-командиры. А мы готовились пару часов «наслаждаться» гулом двигателей, низкой температурой и отсутствием кислорода в грузовом отсеке. Но кряхтеть перестали, как только узнали, что сразу после взлета нам будут предложены элитные напитки нового урожая. Урожай, на этот раз, собрали с правого борта высотного истребителя-перехватчика. Взлетели. Минут через двадцать пол в самолете стал горизонтальным, и мы развинтили канистру. «Не напиваться», - предупредил старший. Хлопнули по стакану и закусили яблоками. Канистру убрали от греха, люди разбрелись по салону, а я полез в хвост, пописить в щель грузового люка. Щель оказалась ничего себе так. Пописил, уронил туда яблоко, и стал разглядывать внизу кораблики (над морем летели). Вдруг подумал, что створки люка открываются вниз, и сразу перестал на них подпрыгивать. Пошел обратно к людям. В салоне тем временем уже возникли клубы по интересам. В одном углу бились в карты, в другом в шеш-беш, остальные как будто спали. И только Сашка никак не мог найти себе компанию, переползая от одних к другим, через кучу наваленного как попало, но хорошо привязанного оборудования. Нехотя разбавленный спирт, уже вовсю плескался в его молодой голове, и никак не давал покоя. Я нашел себе укромное место, сел, поднял воротник, закрыл глаза и притих. Не спалось, на душе было тревожно. Летать я вроде никогда не боялся, но на днях у нас тут случилось. Взлетая, упал в море Ил-76 с десантниками, все погибли, поговаривали, что из-за некачественного топлива. А мы как раз и летели на этот аэродром. «А потом еще обратно надо», - думал я. Вдруг я очнулся от какой-то возни. Открыл глаза, вижу мимо меня в хвост пробирается Сашка. Наступает мне на ногу, шевелит губами, поддатое лицо извиняется и даже пытается стать виноватым. Спрашивать куда пошел, бесполезно, гул не перекричать. Поэтому, просто отмахиваюсь от него рукой. Наверное, тоже писить захотел. Проходит еще немного времени. И в самолете начинается апокалипсис. Внезапно настежь распахивается дверь в гермоотсек, из нее с перекошенным лицом вываливается борттехник, спотыкается, падает с размаху на гору оборудования и быстро ползет по ней. Кричит по дороге что-то, его никто не слышит, но жутко становится всем. Замираем в своем непонимании и наблюдаем. Когда он преодолевает половину кучи, в дверях появляются еще и летчики. «Оба, твою мать», - быстро считаю в уме я. Что это? Бля. А эти куда? Нехорошие предчувствия превращают весь ливер в животе в холодец. Лица у летчиков такие, что никаких сомнений по поводу ситуации вообще не остается. Волосы у меня встают дыбом, когда и они бросаются вслед за техником. «Кто первый доползет, того и парашюты» - пронзает меня догадка. На дрожащих ногах приподнимаюсь, и вижу, как уже добравшийся борттехник вытаскивает нашего Сашку из хвостовой кабины стрелка. «А все-таки он сумел состряпать виноватое лицо», - думаю я немного погодя, когда на него орут и трясут уже все трое. Потом «потрясенного» Сашку летчики сдают на поруки старшему, орут уже на него, и уходя обратно, хлопают дверью. Охеревший народ потихоньку начинает подтягиваться в кучу, узнать, что случилось. Для борьбы с навалившимся стрессом опять появляется канистра. Перекрикивая шум, выясняем. А случилось вот что. Сашка от скуки забрался в хвостовую гермокабину стрелка. Посидел там, потом стал нажимать всякие кнопочки, щелкать тумблерами, давить на гашетку. Летчики сразу поняли, в хвосте самозванец. Выкурить его оттуда был послан борттехник. И все бы ничего, но в это время Ан-12 нагнал наш истребительный полк. Командир полка с ведомым снизились, покачали нам крыльями, и по радио напомнили, что техническому обеспечению перелета полка надо бы поторапливаться. Вот. Но техник был еще в пути, а Сашка в кресле стрелка уже разошелся не на шутку. Он нашел там забытый кем-то шлемофон, надел его, и как раз сейчас расправлялся с американскими асами в голубом небе Вьетнама. Ну, и в разгаре боя, незаметно для себя щелкнул нужным тумблером, и вышел в эфир. Наш командир, наверное, сильно удивился, когда вместо привычного ответа: «Есть, выполняю», вдруг услышал крик: «А-а-а, суки, окружаете. Ну, ничего, сейчас я вам покажу, как Родину любить. Тра-та-та-та-та». Ну, тут уж подорвались все. В общем, не скучали в полете. А на аэродроме том, нас почти никто и не встречал. Кроме командира полка. Он один стоял у трапа. Мрачнее тучи. «Ну, давай Саня, иди уже», - и старший первым подтолкнул на трап нашего «стрелка-радиста».
Когда я заезжаю в ворота своего садового кооператива, и проезжаю мимо соседских участков, вижу. Вот муж с женой копаются, дети выросли и разъехались, дальше еще муж опять без жены, она постоянно болеет. Дальше старушка, никто ничего про нее не знает. Ездит одна. И их дачи. Двести квадратов, триста, 2 уровня, 3. Пристройки, гаражи, беседки, заборы. Приезжаю в свой домик, 6 на 5, и там успокаиваю себя пивом и тем, что раз был в гостях у одного знакомого, который построил коттедж, размером с Дворец пионеров из моего детства, прожил в нем год, и пригласил это отметить. Так вот, он тогда в порыве откровенности под вечер, сказал: - Знаешь, на второй этаж поднимаюсь раз в месяц, чтобы что-нибудь взять. На третьем этаже я был один раз, когда принимал работу строителей.
Пришел покупать овчарку. Там пять щенков и мама. Насыпал в руку корма, наклонился и позвал. Мама нехотя взглянула, остальные вприпрыжку. Взял того, кто прибежал последним. Потому что он такой, как я.
Прилетел я как-то в 80-е годы в Тбилиси в штаб армии ЗакВО по делам военным. Выхожу с аэровокзала на площадь. Ночь, народа почти нет. Никто меня там не ждал. Стою, курю, думаю, куда до утра деться. Вдруг вижу, прямо на меня идет грузин, толстый такой, в кепке, в дубленке модной. Руки растопырил в стороны, будто собирается меня поймать. Улыбается во весь рот. И кричит на всю площадь: «Вах, дорогой, ну что же ты здесь стоишь, сколько можно тебя ждать. Я уже замерз. Поехали скорее». Я ему: «Подожди дядя, ты, наверное, меня с кем-то перепутал. Как ты можешь меня ждать, если я сам только три часа назад узнал, что прилечу сюда. Ты вообще, кто?». А грузин не унимается: «Да, точно тебя жду. Поверь. Слушай, зачем много спрашиваешь, садись в машину, по дороге все расскажу». Таксист оказался. Отвез-таки меня в гостиницу.
Жил я как-то давно в одном южном городе. Снимал дом с участком. Снег там бывал, но очень редко. И однажды, дней за десять перед Новым годом, он прям обвалился. Шел целый день, и ночь, сантиметров тридцать насыпало. Теплый и липкий. Я с утра вышел из дома, время свободное было, вспомнил свое уральское детство, и накатал за полчаса здоровенного снеговика, как учили. Поставил посередине участка. Потом поехал на работу. На остановке у рынка на площади водрузили елку, большую, ненастоящую конечно, но все вокруг в снегу, душа отдыхала. И уехал вдруг, до нового года, срочная командировка, вернулся тридцатого ночью, подвезли до дома, точнее, до этой площади. Вышел из машины, такая тоска взяла. Снег весь растаял, грязь натоптанная кругом, несколько игрушек ветром с елки сорвало. Валялись. Слякоть. Подхожу к дому, открываю калитку, и чудо. Снеговик мой стоит, как стоял, чуть оплыл, но целый и чистый. Больше снега нигде нет. Решение пришло быстро, после третьего стакана. Голову его отнес на руках, два туловища по очереди на тачке садовой. Там предварительно сгружал рядом на газон, чтобы не испачкать, лепил по новой, потом под елкой все собрал, как было. Морковку, и угольки из печки, принес. Как меня в милицию не забрали, не знаю, работал на площади полночи. Снеговик мой под елкой тогда простоял, чуть ли не до старого Нового года. Никто его не тронул. А снега в тот год так больше и не было.
Из рассказов авиатехника Васильича. Восьмидесятые годы прошлого века.
Стоим утром на построении полка. День вроде предстоит не очень напряженный, и командир решает после короткой, но очень убедительной речи, проверить внешнее состояние личного состава. По приказу полк раздвигается, командир идет вдоль рядов, следуют короткие команды: «Подстричься, побриться, ты где ночевал, засранец, и т.д.». Да, забыл сказать, на улице глухая зима, и даже в пустыне утром очень холодно. Тут он вдруг останавливается напротив техника самолета 03, который, ранее закончив авиационный в Самаре, уже почти отмучил у нас свои два года. И аккуратно, двумя пальцами из-под лацкана его шинели начинает вытаскивать спрятанный там разноцветный мохеровый шарф, в крупную шотландскую клетку. Пока весь тянул, наш комэска аж посерел, предчувствуя будущее большое несчастье. Но командир тогда удивил. Вытащил весь шарф, поднял его над головой и громко сказал: «А знаете, ребята, наша армия уже давно бы сдохла от тоски, если бы не эти двухгодичники». И пошел по рядам дальше всех гонять.
Вот американцы, после падения Челябинского метеорита, очень удивились, что почти в каждой русской машине стоит видеорегистратор. Это они еще про бейсбольные биты не знают.
Утром ехал в автобусе, задумался, и выходя на своей остановке, на автомате громко всем сказал: «До свидания». Потом дошло, что сморозил глупость, притормозил в дверях и обернувшись, вдруг добавил: «А, впрочем, прощайте». Вы бы видели, как они все за мной выпрыгивали.
Как-то в армии помню, сдавали зачеты. Собрал нас в квадрат главнокомандующий и говорит: «Ну, вот ребята, настала пора военно-спортивного многоборья, кто из вас в чем силен?». Надо бы нам не уронить в грязь, то, что так долго несли. Все стоят, бурчат, мол я из пистолета, если че, и километра три в сапогах смогу. А еще на перекладине, и на худой конец с парашютом. Один даже регби вспомнил. А тут командир и говорит, а плавание, как мы сдадим? Ну, тут я такой, думаю, пора бы и мне выступить. И сходил сразу со всех козырей. А ничего, говорю, что в этом строю стоит без пяти минут КМС по плаванию, которого в детстве смогла лишить этого звания лишь проклятая ангина Эбола. Ладно, ответил тогда наш джедай вооруженных сил. Я услышал это. Ты будешь участвовать там, баламут. Самое интересное, что привезли нас в настоящий бассейн. По дороге сказали, что плыть будем всего пятьдесят метров. Я радовался, но не долго. Когда пришлепал к стартовой тумбочке, увидел рядом с ней заботливо уложенную шинель и автомат. Команда судьи с пистолетом не оставила сомнений. Одеть, застегнуться на все пуговицы, автомат в левую руку. На старт. С тех пор, я никогда и никому ни разу не сказал, что я хорошо плаваю. Посвящаю нашей олимпийской сборной по плаванию.