Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
У меня есть друг. Пять лет назад он впервые сел за руль. Это была старенькая «шестерка». За полгода он проехал по области больше двадцати тысяч километров, после чего созрел для покупки новой машины. Пригнали ему ВАЗ 2111. Очень он был доволен обновкой. Ну, еще бы, - после шестерки-то. Собрался на ней ехать к теще в Киевскую область. Пригласил меня на совет. Я к тому времени наездил больше полумиллиона километров по СССР и СНГ. Потому со знанием дела надавал ему рекомендаций насчет маршрута и различных дорожных ситуаций. Зная его слабости, (в том числе и к прекрасному полу), я особо подчеркнул опасность путешествия в одиночку. Говорю: «В дороге никому не останавливай. Машина все-таки не самая дешевая. За нее не только убьют, но и закопают». Через две недели он, вернувшись, пригласил нас на Киевский торт. Конечно, где торт, там и «Зубровка», «Перцовка», а особенно нам понравилась водка «Чумацкий шлях». Рассказал он и о дороге. Выехал он вечером. В сумерках, увидел на левой обочине «пятерку» с мигающей «аварийкой». Возле машины стоял понурый мужик, держа в руках пластмассовую флягу и шланг, рядом две женщины отчаянно махали руками каждой машине. Все проносятся мимо. Кругом лес. Наш герой бьет по тормозам, и достает из багажника двадцатилитровую канистру с бензином, которую на всякий случай взял с собой. Тут я прервал его рассказ: «Зачем ты остановился? Я же тебя предупреждал! » А он отвечает: «Так ведь уже смеркалось. И лес кругом. А ночью-то им вообще никто не поможет. И бензин у меня был, как специально…» Через часа полтора, он увидел на обочине бортовую «Газель», с «аварийкой», возле которой суетились два мужика. Опять остановился. Взял в машину одного из них. В восемнадцати километрах дальше по трассе была их деревня, откуда тот должен был взять какие-то инструменты и запчасти для ремонта. Я опять его прерываю: «Ты обалдел. А если бы тебе по башке дали? » Возражает: «Так ведь я осторожно. Проехал чуть дальше, оставил машину на первой передаче, нога на сцеплении, если бы почувствовал угрозу, - газанул бы и уехал. В машину посадил только одного». В эту ночь он останавливался еще. Довез какого-то незадачливого водилу с канистрой до заправки, и в какой-то деревне подобрал мужика в камуфляже, - вез его километров семьдесят. Ну, этот, зато оставил на сиденье сколько-то денег в благодарность. С пограничного пункта он вез украинского таможенника-отпускника. И, потом, еще одной его пассажиркой, была древняя старушка. Я подытожил: «Йопть! Ему сказали «Никому не останавливай!», а он, как таксист ехал». Так до сих пор и ездит. Больше того, он так и ходит. На днях звонит мне на мобильник. Спрашивает, не знаю ли я, где у нас в городе можно платно воспользоваться факсом. Я ответил, что такая услуга есть на центральном переговорном пункте и поинтересовался, что случилось. Оказывается, с этим вопросом к нему на улице подошел какой-то дальнобойщик, чью машину задержали гаишники. Что-то с документами не в порядке, и тому теперь надо факсом получить с Уфы копию ПТСки. Ну, представьте, подходит к вам на улице незнакомец с вопросом. Ответа вы не знаете. Другой так и скажет: «Извините, я не знаю». И идет дальше. А этот чешет репу, и начинает обзванивать всех знакомых, чтобы помочь. Все хочет мир спасти. …Помогай ему Бог.
Водитель такси был словоохотлив. - Домой везти? Не удивляйся - я тебя уже подвозил раз - помню. Ты, ведь, игрушками торгуешь? Хорошее дело! Сейчас много игрушек всяких. И красивые, и ходят и разговаривают. А, вот я тебе про одну игрушку расскажу.
Алешке - моему двоюродному брату - пять лет тогда исполнилось. И он со двора привел мальчишек к себе на день рождения. Времена простые были. Кто-то из них сразу пошел в гости, а один забежал домой за подарком. Просто из своих игрушек что-то выбрать. Принес плюшевого зайца. Брат, как его увидел - зайца этого - обнял, прижал к себе, и весь вечер не расставался с ним. Другие подарки посмотрел, и все, а зайца не выпускал из рук. И потом этот заяц был его любимой игрушкой. Мать ему как-то сказала: - У тебя и машинки, и солдатики, что ты в этого зайца вцепился? Брат согласился с ней. Собрал машинки и другие игрушки в охапку, вынес на улицу и раздал ребятам. Одного этого зайца оставил.
Подросли когда, он уже, конечно, не играл с ним. Другие интересы появились. А зайцем завладела его младшая сестра – Иринка.
Мы росли, а заяц старел. Однажды тетка разбиралась в кладовой. Отнесла на помойку мешок хлама. А Иринка, возвращаясь домой из техникума, шла мимо помойки и увидела, что из мешка на нее этот заяц смотрит. Принесла его домой, отстирала, высушила, и забрала к себе в комнату. Матери скандал закатила: "Разве можно было так с ним поступить!"
Прошло еще несколько лет. Приезжаю к ним в гости я со своей двухлетней дочкой. Ну, уже понятно, да? Сейчас Ксюхе пять, и она с ним не расстается. Вот, скажем, куклу ей подарят, день-два поиграет, а потом в куклиной кофточке уже заяц красуется. Я думал - распороть его по швам, снять выкройки и нового такого сшить. Не стал. Это, ведь, уже не он будет. Правда, мы его постепенно обшиваем новым плюшем. Ксении объяснили, что у него будет вырастать новая шерстка. Туловище уже обшили. А то, - мало, что плюш вытерся, уже и ткань протираться стала. Ведь, брату его двадцать лет назад подарили, и он уже не новый был.
И, знаешь, что интересно, - вот приходит она с ним в садик, или на улицу выходит к ребятам, - все они бросают свои игрушки, и тянутся этого зайца подержать, или хотя бы потрогать. Неодушевленный предмет, - значит, души у него нет. Но, что-то есть, ведь, в нем, как ты думаешь?
Я записал номер телефона этого таксиста, и, через несколько дней, созвонившись, приехал посмотреть этого зайца. Ксюша неохотно протянула мне его и ревниво наблюдала, как я его разглядывал. Обычная неказистая игрушка советских времен. На ножки его были натянуты кукольные носочки, а на ушках повязан аккуратный розовый бантик.
Отец с вещами шел впереди, прокладывая дорогу в вокзальной толпе, мама со мной – трехлетним - старательно не отставала. Вдруг они услышали громкий плач. У стены стояла девушка, и рыдала в голос. Две какие-то сердобольные женщины её утешали.
Пассажиры с узлами и чемоданами останавливались, и, любопытствуя, вытягивали шеи.
Отец решительно свернул, извинился, нечаянно толкнув кого-то, поставил возле девушки чемодан и рюкзак, и спросил у неё – что случилось?
Всхлипывая, девушка объяснила, что она приехала в Киев из Томска поступать в институт, экзамены завалила, собралась возвращаться домой, но сейчас - на вокзале - у неё украли кошелек с билетами, и всеми деньгами.
Отец повернулся к собравшимся, снял с головы кепку, положил в неё трешницу, и громко сказал: - Так! Граждане! Давайте быстро поможем девушке! Деревенские тетки отворачивались к стене, и доставали из-за пазух узелки с деньгами. Мужики полезли в карманы. Кепка быстро наполнялась.
Позже, когда после смерти отца уже прошли годы, мама вспоминала:
«Я просто стояла рядом, и держала тебя за ручку. Чтобы не потерять тебя в толпе. Ты очень шустрый был. Стояла, наблюдала за Колей, и гордилась им. Вот он подошел к какому-то военному. Тот копался в портмоне. Я знала, что офицеры все богатые. Но подивилась – сколько у него в бумажнике крупных купюр. Он достал одну банкноту, и я обрадовалась, что этих денег девушке уже точно хватит. Но он прикинул, сколько денег в кепке, и сказал, что там еще мало ему на сдачу. Когда люди еще добавили, он положил свою купюру в кепку, вытащил оттуда, сколько посчитал нужным, и ушел. Я и Коля посмотрели ему вслед и переглянулись. Мы очень хорошо понимали друг друга. Девушка уже не плакала. Она стеснялась внимания людей. Очень смущена была и тем, что вот ей незнакомый мужчина помогает. Отец твой был очень мужественно красив. Ты помнишь, да? И фотографии есть. Девушка эта уже стала говорить: «Хватит! Тут уже хватит на билет!» Николай посмотрел на часы, и ответил: «Сейчас еще немножко, Вам же и кушать в дороге нужно».
Потом он отдал ей деньги, вскинул рюкзак на плечо, поднял чемодан, и сказал мне: «Бежим! Опаздываем!»
Говорили о квартирных кражах. Монолог одного из участников мне так понравился, что я его воспроизвел.
Нет, мужики, самое лучшее спасение это собака. Вот ты говоришь – вневедомственная охрана. А твоя вневедомственная охрана будет у тебя в доме жить? – Нет! А собака живет.
Я еще мальчишкой был, когда мы взяли щенка ротвейлера. Заводчик сказал мне, чтобы я и не думал в нем злость воспитывать! Он, говорит, сторож от природы. Мы с моим Каро вместе росли. Всю нашу семью он, конечно, знал, но хозяином признавал только меня. Когда я ложился спать, он приходил в мою комнату и плюхался у двери. И никто не мог войти. Он сразу нос морщил, клыки показывал и порыкивал. Мать моя кормила его. Он ей руки лизал. А разбудить меня в школу, она могла только из коридора. Твоя вневедомственная будет у тебя на полу у входа спать? Драться он любил с чужими собаками. Глаза при этом у него под лоб как-то закатывались. Вроде прямо белками смотрел. Или не смотрел вовсе. Я, помню, еще не знал, что дерущихся собак надо за задние лапы растаскивать, когда он с соседским кобелем сцепился. Я, пытаясь их разнять, между ними влез. Он, сгоряча, и хватанул меня пару раз за ногу. В дырки от клыков мизинец влезал.
Раз цыгане хотели нас обчистить. Дед в огороде ковырялся, а я в доме был. Пес спал где-то в тенечке за домом. Цыгане же наглые.
Идут гурьбой по улице. Видят, что один дед в огороде ковыряется, в доме тихо, окна и двери нараспашку. Ну, человек шесть отделились от толпы, и шасть через калитку к нам во двор. Деду бросили коротко: «Мы попить». А сами через двор к дому. Быстренько. Я из своей комнаты их увидел, услышал, только и успел подумать: «Собака же не привязана». А они уже от собаки бегут. Один разорванную клыками ляжку рукой придерживает. Они даже в калитку все не поместились. Через забор перемахнули. Пес успел-таки еще двоих цапнуть. Но он спокойный был. Посмотрел им вслед, и снова за дом ушел.
Я уже говорил, что всю нашу семью он знал. И в степени родства разбирался. Вот тетка моя жила неподалеку и часто к нам заходила. Он ей позволял заходить и выходить, даже если никого из нас дома не было. Только брать ничего не разрешал. Вот принесла она рассаду. Выложила ее из ведра, посадила, хотела взять лейку, чтобы полить, он зубы показал. Ага, нельзя значит. Хотела свое ведро забрать, - черта с два! Тоже нельзя! Принесла, поставила, - значит уже наше.
Гулять я его мог и одного выпускать со двора. Он любил приходить к песочнице и смотреть, как детишки играют. Лежал рядом, поглядывал, подремывал, и снова поглядывал. Других собак отгонял. Деткам надоедали их формочки и ведерки, они с ним играли. Сыпали ему песок в глаза и уши. Я тогда еще удивлялся – чего у него глаза красные? Бабульки поначалу его побаивались, сердились на меня, потом привыкли.
- Это хорошо, что он здесь. Вот вчера его не было, так бродячие собаки в песочнице нагадили. Ты, его почаще сюда присылай. Только и сам временами подходи. А то он нам не разрешает детей из песочницы забирать.
В 91 служил на окружных складах. Воинская часть в черте Москвы. Был дежурным по части, когда вызывали на КПП сообщением, что привезли к нам двоих новобранцев. Прихожу на КПП – в сопровождении офицера сидят два солдатика-дагестанца. Направлены к нам на прохождение срочной службы. Предвижу кучу проблем в связи с этими ребятами, забираю документы на них у сопровождающего офицера, иду с бумагами к командиру части. Тот хватается за голову, и начинает названивать по телефону. От одного дагестанца ему удалось отказаться, а второй остался у нас. Он был единственным кавказцем в части, и ему пришлось хлебнуть лиха. Синяки не раз мы у него видели, а однажды даже челюсть ему в казарме ночью сломали. Я ему говорю: «Скажи – кто». Мы его сразу под трибунал, а тебя выведем из части. Надо – в другую переведем. А дагестанец всегда – «Это я сам. С табуретки упал». Прикидывал я - как его отделить от остального личного состава. Спрашиваю: - Что умеешь делать? Может строительные какие работы знаешь? Говорит: - Знаю строительные. Дома всё, что нужно, сам строил. - Штукатурить умеешь? - Умею. Показываю ему склад. Здание ещё дореволюционной постройки. Метров четыреста длиной. - Фасад сможешь один заштукатурить? - Смогу! Я ему тогда сказал, что, если эту работу сделает, получит отпуск и благодарность от командира части. И вот каждый день после утреннего развода он брал тачку, инструмент, цемент, и шел к этому складу. Соорудил себе из подручных средств мостки, стремянку и каждый день – туда. Рота на другие работы, а он – приносит себе цемент с другого склада, воду ведрами, замешивает, штукатурит и штукатурит. В столовую без строя ходит. В казарму – после отбоя приходит. Сам по себе – и на виду всё время. Деды и вся борзота перестали его дергать. Зампотылу его работу проверяет. «Качественно», - говорит. Я про него уже и забыл, - проблем же не создает, - когда однажды приходит: «Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!» - Что такое? - Ваше приказание выполнено! Склад оштукатурен! - Ну, молодец! А чего пришел-то? Мнётся… - Вы про благодарность говорили. Тут я внутренне охнул. Про обещанный отпуск он молчит, а я вспомнил. Напомню – 91 год. В армии нищета, и война на Кавказе. Отпускать его домой никак нельзя – велики шансы, что не вернется, придется за ним кому-то ехать, а кто поедет – тоже могут не вернуться. Да и бланков «Благодарность» нет. Хорошо – были у меня большие открытки типа к 23 февраля, но без надписей. Там орденская лента, героические лица бойцов, ещё что-то соответствующее. На этой открытке машинистка штаба написала под мою диктовку примерно следующее: - Уважаемая Хатима Магомедовна (имя-отчество здесь условны)! Ваш сын … … с (дата)… по настоящее время исполняет почетную обязанность защитника Родины в вверенной мне воинской части №… За время несения службы рядовой …(фамилия) показал себя … проявил… Благодарю вас за воспитание… С искренним уважением – командир войсковой части № …. подполковник … Дата подпись, печать. Командир подписал, печать в штабе поставили, отдал эту открытку бойцу. Он, как я потом узнал, отправил эту открытку матери заказным или даже ценным письмом, что подразумевало вручение адресату лично в руки. Что касается отпуска, - ему объявили отпуск по месту дислокации части. То есть, - после утреннего развода он волен покидать территорию части, гулять по Москве, приходить или не приходить на приём пищи в солдатскую столовую, снова покидать территорию части, но в 21-00 возвращаться в казарму. Не будем углубляться – насколько это поощрение соответствовало уставу. Но я пообещал, и моё обещание командир реализовал таким образом. Отгулял парень свой отпуск. В роте его отношения с сослуживцами давно уже нормализовались, когда в часть пришло заказное письмо из Дагестана. Мама этого парня на двух страницах каллиграфическим почерком и с безукоризненной грамматикой благодарила командира части за полученное письмо о сыне. Сообщила, что это письмо прочитали все ближние и дальние родственники (это я здесь нам говорю «дальние» а у них нет дальних родственников. Все ближние.), сказала, что гордится своим сыном, и рада, что он попал служить в такую хорошую часть, с такими хорошими командирами и сослуживцами. Тогда, среди других дел и обязанностей, я выбрал время пообщаться с парнем. Его отец рано умер, и их троих воспитывала мама – учительница русского языка в маленькой школе. На медкомиссии в военкомате у него нашли что-то в лёгких, и маме пришлось назанимать у родственников денег, подмазать врачей, чтобы парня признали годным к воинской службе. И это письмо командира части о хорошей службе сына мама отвезла одним родственникам, те отвезли другим… Письмо это прочла половина Дагестана. Такая вот история. Чуть не забыл сказать, - за всё время моей офицерской службы, этот дагестанец был единственным из знакомых мне солдат, который писал по-русски с безупречной грамотностью.
Татьяна Исаковна увидела ребенка, стоящего на подоконнике второго этажа. Он, прижавшись носом к стеклу, наблюдал за детьми, играющими на участках. Всех детишек уже вывели на прогулку после полдника, а этот глазел на них из окна спальни…
Вообще-то это был я. Я очень редко спал в «тихий час», и в тот раз воспитатели решили меня наказать, заперев в спальне на время прогулки. Я вылез на подоконник. Татьяна Исаковна вела на прогулку свою группу, когда увидела меня, опасно стоящего. Ужаснулась, нехорошо высказалась в адрес моей воспитательницы, прибежала и забрала меня в свою группу. Насовсем.
Она вообще была человек решений и действий. Несколько лет спустя мы с ней ехали в Москву. На электричке. Мы – это я и мама. Мы тогда уже сдружились с ней и её семьёй. И вот зашли мы в электричку, двери зашипели, закрываясь, с лёгким толчком состав тронулся, я начал высматривать место у окошка, когда в тамбуре люди взволнованно загомонили, и снаружи женский крик послышался. Эта женщина не успела заскочить в вагон. Полу её пальто зажало дверьми, и теперь электричка тащила её по перрону.
Кто-то из мужчин тщетно пытался разжать двери. А Татьяна Исаковна, расталкивая мужчин и женщин, метнулась к стоп-крану в тамбуре, откинула две такие желтые ручки на нем, и за эти ручки повернула штурвал. Электричка встала. Двери открылись. Мы прошли снова в вагон. Я сидел у окна, и, не замечая проносившиеся пейзажи, думал: «Откуда она знает, как пользоваться стоп-краном? Почему именно она остановила состав? Как она поняла, что именно она должна сделать именно сейчас и именно это?..»
Ещё через двадцать лет ехал на электричке из Москвы. Это было днём. Вагон полупустой. Я поглядывал в окно и по сторонам, обращая внимание на молодых женщин. В тамбуре какая-то стояла с коляской. Выходить собиралась. Через стекло двери мне было её толком не разглядеть, и я думал, что вот когда она сейчас выйдет, через окно вагона оценю её фигурку.
Электричка остановилась. Женщина покатила коляску к выходу. А на перроне не появилась. То есть она в тамбуре осталась. Хотя явно собиралась выходить. А машинист уже сказал: «Осторожно, двери закрываются». Я сообразил, что вероятнее всего, колесо коляски опустилось между краем перрона и порогом вагона. И застряло. Другого объяснения просто не было. В подтверждение моей догадки из тамбура послышался слабый встревожено-жалобный крик.
И никто в вагоне этого не мог видеть. И перрон был пуст. Кинулся через половину вагона к стоп-крану, и дёрнул вниз красную ручку. Пассажиры смотрели на меня круглыми глазами. А я выскочил в тамбур и увидел, что она уже на перроне, нервно плачет, и коляска на перроне рядом с ней, и какой-то мужчина рядом стоит, который, видимо, ей помог.
А в вагоне никто ничего не видел и не понял. Представляете, как изумлённо они меня разглядывали?!
Если бы не тот поступок Татьяны Исаковны, сейчас я бы не догадался рвануть стоп-кран. А если бы догадался, то не решился бы. Такое понимание пришло в детстве – бывают ситуации, когда нельзя оглядываться на других, а надо самому решать и решаться.
Приехала раз ко мне очень богатая супружеская пара. Такие просто так, с улицы, не приезжают. Предварительно звонок был от моего высокого начальства, что, дескать, очень важные и нужные люди привезут кота на осмотр и лечение. И, мол, надо принять должным образом. Ну, приехали они, достают из переносной клетки разжиревшего и ленивого кота, а на стол кладут историю болезни сантиметра три толщиной. Выслушал долгий и взволнованный рассказ хозяйки, что кот потерял интерес к жизни и всё такое… Между тем, кот живет в собственных апартаментах, размером больше моей квартиры, у него собственная прислуга, и нужды ни в чём не знает. Тревогу они забили. когда он начал отказываться от паштетов из гусиной печёнки. Историю болезни я сразу отодвинул в сторону, а хозяину шепнул, чтобы он жену отослал из кабинета. Когда тот попросил супругу принести что-то из машины, посоветовал ему отправить её недельки на три-четыре на какие-нибудь Карибы. Чтобы мы за это время могли животное без помех вылечить. Звонит вскоре. Сообщает, что жена улетела, и он готов привезти кота. «Кота, - отвечаю, - не надо. Сам приезжай». Приезжает. Я ему объясняю, что кота надо недельку не кормить вообще. Только воды давать вволю. Потом купить на «Птичке» штук шесть лабораторных мышей («Птичка» ещё на старом месте была в Москве), поставить в клетке в его комнате, и, когда он проявит интерес, клетку открыть. Ещё через пару недель звонит – сообщает, что кот выздоровел полностью. Скачет по апартаментам, ловит мышей, играет, требует кошку. А месяца через два я случайно узнал, что вернувшейся с островов хозяйке прислуга сообщила об издевательствах над её любимцем, и она развелась с мужем.
Народный врач Дегтярев О его мастерстве хирурга, универсальности врача, рассказывали легенды, которые оказывались реальностью, и реальные истории, похожие на легенды. Прокопий Филиппович Дегтярёв возглавлял Барановскую больницу три исторические эпохи – довоенный период, послевоенный и развитого социализма. С 1935 по 1974 год, с перерывами на Финскую и Великую Отечественную войну исполнял он обязанности главного врача. Предоставим слово людям, его знавшим. Анна Григорьевна Романова 1927 года рождения. Медсестра операционного блока Барановской больницы с 1945 по 1989 год. В июне 45 года после окончания Егорьевского медицинского техникума меня распределили в Барановскую больницу. Прокопий Филиппович ещё с фронта не вернулся. И первую зиму мы без него были. Всю больницу отопить не могли – дров не хватало. Мы сами привозили дрова из леса на санках. Подтапливали титан в хирургии, чтобы больные погрелись. К вечеру натопим, больных спать уложим – поверх одеял ещё матрацами накрываем. Потом Прокопий Филиппович с армии вернулся – начал больницей заниматься. Сделал операционный блок совместно с родильным отделением. Отремонтировал двери-окна, чтобы тепло было. Купил лошадь, и дрова мы стали сами завозить, чтобы топить постоянно. Когда всё наладил – начал оперировать. Сейчас ортопедия называется – он оперировал, внутриполостная хирургия – оперировал, травмы любые… Помню, - к нему очень много людей приезжало из Тульской области. Там у него брат жил, направлял, значит. После войны у многих были язвы желудка. И к Прокопию Филипповичу приезжали из Тулы на резекцию желудка. После операции больным три дня пить нельзя было. А кормили мы их специальной смесью, по рецепту Прокопия Филипповича. Помню, - в составе были яйца сырые, молоко, ещё что-то… Позднее стали привозить детей с Урала. Диагноз точно не скажу, но у них было одно плечо сильно выше другого. Привезли сначала одного ребёнка. Прокопий Филиппович соперировал и плечи стали нормальные. Там на Урале рассказали, значит, и за 5-6 лет ещё двое таких мальчиков привозили. Последнего такого мальчика семилетнего в 65 году с Урала привозили. Уезжали они от нас все ровные. Он был очень требовательный к нам и заботливый к больным. Соперирует – за ночь раз, еще раз, и ещё придёт, проверит – как больной себя чувствует. Сейчас ожогами в ожоговый центр везут, а тогда всё к Прокопию Филипповичу. Зеленова девочка прыгала через костер и в него упала. Поступила с сильнейшими ожогами. Делали каркасы, лежала под светом, летом он выносил её на солнышко и девочка поправилась. В моё дежурство Настю Широкову привезли. Баловались они в домотдыхе. Кто-то пихнул с берега. И у неё голеностопный сустав весь оторвался. Висела ступня на сухожилиях. Прокопий Филиппович её посмотрел, говорит: «Ампутировать всегда успеем. Попробуем спасти». Четыре с половиной часа он делал операцию. В моё дежурство было. Потом гипс наложили – и нога-то срослась. Долго девочка у нас лежала. Вышла с палочкой, но своими ногами. Даже фамилии таких больных помнишь. Из Кладьково мальчик был – не мог ходить от рождения. Прокопий Филиппович соперировал сустав – мальчик пошел. Вырос потом, - работал конюхом. Даже оперировал «волчья пасть» и «заячья губа». Заячья-то губа несложно. А волчья пасть – нёба «нету» у ребенка. И он оперировал. Какую-то делал пересадку. Порядок требовал от нас, чистоту… Сколько полостных операций – никогда никаких осложнений! Гинеколога не было сначала. Всё принимал он. Какое осложнение – бегут за ним в любое время. Сколько внематочных беременностей оперировал… Уходит гулять – сейчас зайдёт к дежурной сестре: «Я пошёл гулять по белой дороге. Прибежите, если что». …Сейчас легко работать – анестезиолог есть. Тогда мы – медсестры - анестезию давали. Маску больному надевали, хлороформ капали. И медсестра следила за больным всю операцию – пульс, дыхание, давление… Надю Мальцеву машина в Медведево сшибла. У ней был перелом грудного, по-моему, отдела позвоночника. Сейчас куда-то отправили бы, а мы лечили. Тогда знаете, как лечили таких больных? – Положили на доски. Без подушки. На голову надели такой шлём. К нему подвесили кирпичи, и так вытягивали позвоночник. И Надя поправилась. Теперь кажется чудно, что кирпичами, а тогда лечили. Завешивали сперва их – сколько надо нагрузить. Один кирпич – сейчас не помню, - два килограмма, что ли, весил… И никогда никаких пролежней не было. Следили, обрабатывали. Он очень строгий был, чтобы следили за больными. Каждый четверг – плановая операция. Если кого вдруг привезли – оперирует внепланово. Сейчас в тот центр везут, в другой центр, а тогда всех везли к нам, и он всё делал. Много лет добивался газ для села. Если бы не умер в 77-ом, к 80-му у нас газ бы был. Он хлопотал, как главный врач, как депутат сельсовета, как заслуженный врач РСФСР… А что он фронтовик, так тогда все были фронтовики. 9 мая знаете, сколько люду шло тогда от фабрики к памятнику через всё село… И все в орденах. *** Елена Николаевна Петрова. Медсестра Барановской сельской больницы 06.12.1937 года рождения. Я приехала из Астрахани после медучилища в 1946-ом. Направления у нас были Южный Сахалин, Каракалпакия, Прибалтика, Подмосковье. Тогда был ещё Виноградовский район. Я приехала в райздрав в Виноградово, и мне выписали направление в Барановскую больницу. 29 июля 56 года захожу в кабинет к нему – к Прокопию Филипповичу. Посмотрел диплом, направление. И сказал: «С завтрашнего дня вы у меня работаете». Так начался мой трудовой стаж с 30 июля 56 года и продолжался 52 года. С ним я проработала 21 год. Сначала он поставил меня в терапию. Потом перевёл старшей медсестрой в поликлинику. Тогда начались прививки АКДС (Адсорбированная коклюшно-дифтерийно-столбнячная вакцина - прим. автор). У нас была больница на 75 коек. Терапия, хирургия, роддом, детское отделение, скорая. Рождаемость была больше полутора сотен малышей за год. В Барановской школе было три параллели. Классы а-б-в. 1200 учащихся. В каждой деревне была начальная школа – В Берендино, в Медведево, Леоново, Богатищево, Щербово – с 1 по 4 класс, и все дети привитые вовремя. Люди сначала не понимали, - зачем прививки, препятствовали. Но с врачом Сержантовой Ириной Константиновной ходили по деревням, рассказывали – что это такое. Придём – немытый ребёнок. На керосинке воду разогреют, при нас вымоют, на этой же керосинке шприц стерилизуем, - вводим вакцину. Тогда от коклюша столько детей умирало!.. А как стали вакцинировать, про коклюш забыли совсем. Оспу делали, манту… Детская смертность пропала. Мы обслуживали Богатищево, Медведево, Леоново, Берендино, Щербово. С Ириной Константиновной проводили в поликлинике приём больных, а потом уходили по деревням. Никакой машины тогда не было. Хорошо если попутка подберёт, или возчик посадит в сани или в телегу. А то – пешком. Придём в дом – одиннадцать детей, в другой – семь детей. СЭС контролировала нашу работу по вакцинированию и прививкам, чтобы АКДС трёхкратно все дети были привиты, как положено. Недавно показали по телевизору – женщина 35 или 37 лет умерла от коклюша. А у нас ни одного случая не было, потому что Прокопий Филиппович так поставил работу. Он такое положение сделал - в каждой деревне – десятидворка. Нас распределил – на 10 дворов одна медсестра. Педикулёз проверяли, аскаридоз… Носили лекарства по дворам, разъясняли – как принимать, как это важно. У нас даже ни одного отказа не было от прививок. Потом пошёл полиомиелит. Сначала делали в уколах. Потом в каплях. Единственный случай был полиомиелита – мама с ребёнком поехала в Брянск, там мальчик заразился. Вы понимаете, - что такое хирург, прошедший фронт?! Он был универсал. Оперировал внематочную беременность, роды принимал, несчастные случаи какие, травмы – он всегда был при больнице. Кто-то попал в пилораму, куда бежит – к нам? Ребенок засунул в нос горошину или что-то – сейчас к лору, а тогда – к Прокопию Филипповичу. Сельская местность. Привозят в больницу с переломом – бегут за врачом, а медсестра уже готовит больного. Я сама лежала в роддоме – нас трое было. Я и ещё одна легко разрешились, а у Зверевой трудные роды были. Прокопий Филиппович её спас и мальчика спас. И вон – Олег Зверев – живёт. Прокопий Филиппович и жил при больнице с семьёй. Жена его Головихина Мария Фёдоровна терапевт, он – хирург. Раз в две недели, через четверг, он проводил занятия с медсестрами – как наложить повязку, гипс, как остановить кровотечение, как кровь перелить, - всему нас учил. Мы и прямое переливание крови использовали. А что делать, если среди ночи внематочная… Кого бы ни привезли – с переломом, с травмами… К нему и из Сибири я помню приезжали. Он всё знал. Квалификация медсестёр и врачей – все были универсалы. Медсестра – зондирование. Он учил, чтобы мы были лучшими по зондированию. Нет ли там лемблиоза. Мы всеми знаниями обладали – он так учил. На операции нас приглашал смотреть. Он тогда суставы всё оперировал. Помню – врожденный дефект голеностопного сустава оперировал. Медсестёр собрал и врачей на операцию. Мальчик не мог ходить. Он его соперировал - мальчик пошёл. …На столе у него всегда лежал планшет «Заслуженный врач РСФСР» и он выписывал на нем рецепты, назначения… Какой день запомнился ещё – 12 апреля 1961 года. У нас через вторник проходила общая пятиминутка. Медсёстры докладывали все по отделениям, по участкам… И он вбегает в фойе больницы и прямо кричит: «Юрий Алексеевич Гагарин в космосе!» Он так нам преподнёс – все так обрадовались. И пятиминутки-то не получилось. Как раз все в сборе были. Большой коллектив! Одних медсестер 50 человек. 40 лет будет, как его не стало. Хоронили его все – барановские, Цюрупы, воскресенские, бронницкие, виноградовские… Такой человек! Мы сейчас говорим – почему мемориальной доски нет? Нас не станет – кто о нем расскажет. Нельзя забывать! Столько людей спас - они уже детей и внуков растят… Дети его разъехались, нечасто могут приехать, но люди за могилкой смотрят. Помнят его. И нельзя забывать! *** Виталий Прокопьевич Дегтярев. Доктор медицинских наук, профессор Московского медико-стоматологического университета, Заслуженный работник высшей школы Отец родился в Оренбургской области в крестьянской семье. Он и два его брата – Степан Филиппович и Иван Филиппович линией жизни избрали медицину. Отец учился в Оренбурге в фельдшерско-акушерской школе. Потом закончил Омский мединститут. В 1935 году он был назначен главным врачом Барановской больницы, в которой служил до конца, практически, своих дней. Был участником финской и Великой Отечественной войн. На Великую Отечественную отец был призван в 42-ом. Это понятно, что в сорок первом Барановская больница могла стать прифронтовым госпиталем, и главный врач, хирург, был необходим на своём месте. А в 42, как немцев отбросили от Москвы, отца призвали в действующую армию, и он стал ведущим хирургом полевого подвижного госпиталя. Это госпиталь, который самостоятельно перемещается вслед за войсками и принимает весь поток раненых с поля боя. Отец рассказывал, что было довольно трудно в период активных боевых действий. По двое-трое суток хирурги не отходили от операционных столов. За годы службы в армии он провел более 20 тысяч операций. День Победы отец встретил в Кёнигсберге. Он был награжден Орденом Красной Звезды, медалью «За победу над Германией», юбилейными наградами, а ещё, уже в послевоенные годы, - Орденом Трудового Красного Знамени. Ему было присвоено почетное звание Заслуженного врача РСФСР. После возвращения с фронта отец был увлечен ортопедией. Он оперировал детей и взрослых с дефектами верхних и нижних конечностей, плечевого пояса и вообще с любой патологией суставов. Долгое время он хранил фотографии пациентов, сделанные до операции, например, с Х-образными конечностями или с искривлённым положением стопы, и после операции – с нормальным положением конечностей. А в 60-х годах он больше сосредоточился на полостной хирургии. Он был истинный земский врач, который хорошо знает местное население, их проблемы, беды и старается им помочь. Земский хирург – оперировал пациентов с любой патологией. Травмы, ранения, врожденные или приобретённые патологии…. Все срочные случаи – постоянно бежали за ним, благо недалеко – жил тут же. По сути дела, у него было бесконечное дежурство врача. На свои операции отец собирал свободных медсестер и врачей – это естественное действие хирурга, думающего о перспективе своей работы и о тех людях, которые с ним работают. И я у него такую школу проходил, когда приезжал на каникулы из института. Он заботился о том, чтобы расширить помощь населению, старался оживить работу различных отделений и открыть новые. Было открыто родильное отделение. Оно сначала располагалось в большом корпусе. А потом был отремонтирован соседний корпус, и родильное перевели в него. Позже открыли ещё и инфекционное отделение. Долгое время было полуразрушенным здание поликлиники. Отец потратил много времени и сил на ремонт этого здания. Поликлинику в нём открыли. Отец очень хорошо знал население, истории болезней практически всех семей, проживающих в округе. Когда я проходил практику в Барановской больнице, после приёма пациентов случалось советоваться с ним по каким-либо сложным случаям. Обычно он пояснял, что именно для этой семьи характерно наличие такого-то заболевания… И то, что вызвало моё недоумение, по всей вероятности является следствием именно этого заболевания. Отца избрали депутатом местного Совета. И он занимался вопросами газификации села Барановское. Много сил отдал разработке, продвижению этого проекта… Своей долгой и самоотверженной работой он заслужил уважение и признательность жителей округи. На гражданскую панихиду, которая была организована в клубе, пришли жители многих окрестных сел, а после нее гроб из клуба до самого кладбища люди несли на руках. Он был настоящий народный врач. *** Главе Воскресенского района Олегу Сухарю поступило обращение жителей села Барановское с просьбой установить мемориальную доску на здании Барановской больницы, в память о П.Ф. Дегтярёве. Ещё жители просили, чтобы в районной газете «Наше слово» была опубликована статья о Прокопии Филипповиче. Доску глава заказал, место для неё определили, статью поручил написать мне, и в сегодняшнем номере газеты она опубликована. Текст вот этот самый, который вы прочли. В Барановском газету ждут. Добавлю ещё, что когда приезжал в Барановское сфотографировать эту самую дореволюционной постройки больницу, разговаривал ещё с людьми, и каждый что-то о Прокопии Филипповиче хотел рассказать. И ещё оказалось, что такие уникальные врачи разных специальностей и в разных больницах района ещё были. Мне их назвал наш уважаемый почетный и заслуженный главный врач станции переливания Станислав Андреевич Исполинов. Но, получается, - в нашем районе минимум четверо, и в других районах должно быть так примерно. Писать о них надо. Рассказывать.
Архангельский зимник Товарищ рассказал историю. В начале девяностых ехал он на «Москвиче» по Архангельской области. Узкая дорога, по обочинам высокие сугробы. Машин практически нет, но случилось так, что он уперся в «Жигуль», и такая же классика за ним шла. Шли друг за другом, потому что не обогнать, и скорость, видимо, всех устраивала. На обочине стоял мужик «голосовал». Первая машина прошла, а товарищ мой остановился, подобрал человека. А жигуль, что за ним ехал, заблокировал его, водитель вышел, спрашивает: «Ты подобрал мужика, а передний не остановился, что ли?» Потом этот, который спрашивал, запрыгивает за руль и с пробуксовкой рвет с места вдогонку за первым. Догоняет, притирает к сугробу, выходит, вытаскивает того первого водителя из машины, и мудохает его в кровь. Товарищ-то мой остановился, спрашивает – что, мол, случилось? Тот отвечает: «А ты представь, - мороз за сорок, ты на обочине стоишь, а машина мимо проехала? У нас так нельзя!»
Рассказал сын фронтовика Александр Васильевич Курилкин 1935 года рождения.
Моего отца звали Василий Андреевич Курилкин. Жили мы в деревне Хуторовка Муравлянского района Рязанской области. В семье было шесть человек – отец с матерью, бабушка и трое детей, из которых я – старший. Весной 1941 года отец продал корову, чтобы выучиться на шофера. Обучение было платным. Что такое для деревенской семьи с детьми лишиться коровы – на это трудно решиться. Но, видимо, дело того стоило. Стать водителем для колхозника с трехклассным образованием тогда было, как мы назовем теперь – социальным лифтом.
Отец прошел в Моршанске обучение, получил удостоверение «Водитель-стажер». И начал стажировку в организации «Райторф». Места у нас степные. И все организации отапливались торфом. Для населения выделялись участки, где жители сами копали себе торф, сушили его и потом вывозили.
Началась война
22 июня 41 года запомнилось мне сильной грозой, от которой загорелся дом напротив. Крыши у всех были соломенные. И на пожар сбежались люди, которых перед этим собрали в сельсовете объявить о начале войны. Телефон и тарелка радиовещания были только в сельсовете, размещенным в соседней большой деревне в полутора километрах от нашей Хуторовки. Прибежали они, и мама сказала: «Война!»
Через два дня отцу пришла повестка – явиться 27.06.41 в райвоенкомат. Я с соседской девочкой, которая была двумя годами старше, понесли повестку отцу в «Райторф». Он сразу рассчитался, пришел домой… Торф на отопление не заготавливали ещё в эти дни – вода недостаточно спала. Так отец, чтобы обеспечить нам тепло на зиму, срубил шесть ветел, что росли возле дома, напилил и наколол нам дрова на зиму, и ушел на войну. Уже годах в 70-х расспросил его обо всем.
Прибыли они мобилизованные в Ряжск. Их построили. Скомандовали шоферам и трактористам выйти из строя. Отец вышел – показал удостоверение стажера. Его сразу привели к фотографу, и в этот же день выдали удостоверение шофера. Потом – Москва, Алабино, где формировался полк реактивных минометов «Катюша». Назначили его водителем полуторки – не с реактивной установкой, а машины обеспечения. Из Алабино он написал домой: «Голодно! Если можете, - пришлите посылку. Хоть сухарей…».
Мама сходила в правление – там выделяли хлеб семьям красноармейцев. Дали хлеб, мама насушила, отправила посылку, потом – ещё и еще. Всего отправила четыре посылки. Но получил он только первую – попал в окружение. Письма от него шли сначала. В октябре – прекратились.
В окружении
В первой половине октября сформировали из них колонну с воинским имуществом и отправили под Смоленск. Везли обмундирование, продукты, боеприпасы, перевязочные средства и лекарства. Навстречу – беженцы. На подводах и пешком, с узлами, детьми, с колясками и тележками – кто как. И красноармейцы идут – кто с винтовками, кто безоружный, кто раненый… И машинами раненых везут. Приехали на место, разгрузились где-то в леске… Прилетел «немец», отбомбил, и сидят они в этом лесу метрах в 150 от дороги – как понимаю, это было Варшавское шоссе, - а по шоссе пошли уже немцы. Танки, артиллерия, пехота, обозы и грузовики… Немцы знали, что в лесу окруженцы, и, один танк по эту сторону дороги, другой – на той стороне, ездили вдоль обочины взад-вперед, и временами постреливали из пулеметов по опушке.
День, так прошел, второй, неделя… – стало незаметно командирского состава… Я читал книгу про эти события, в которой говорилось, что из окружения в первую очередь выводили командный состав.
Тут им поступила чья-то команда – сжигать машины. Сожгли. И вот, - отец рассказывал – лежит он на опушке, смотрит на дорогу. И подползает один парень, говорит: «Пойдем в плен сдаваться!» Отец ответил: «Нет! В плен – не пойду». Тот отползает, отец слышит шорох, а потом – какой-то шлепок и тишина. Отец оглядывается – тот лежит с дыркой во лбу. И выстрела-то отец не слышал. Тот, видимо, поднялся, и поймал шальную пулю.
Ещё неделя прошла – ночи холодные стали… Однажды утром появился у них какой-то человек. Бросалась в глаза его, как отец сказал, «новая одежда». У них-то у всех обмундирование от лазания по лесу было грязное, изношенное. А этот – в чистой новой форме или в гражданском – отец не пояснил – и с планшеткой, а потом оказалось, что компас у него был, фонарь… И он говорит: «Желающие выйти из окружения сегодня вечером собирайтесь на этой поляне. Мы, как хорошо стемнеет, накопимся перед дорогой, сделаем рывок через неё. За дорогой – тоже лес. И я всех вас выведу к своим. При себе иметь оружие и военное имущество». Держался он уверенно. Вызывал доверие, подсознательное желание слушаться.
У отца был только противогаз. Как стемнело – собрались на поляне. Пришел тот человек – привел ещё людей. Он, значит, по всему лесу собирал. Сгруппировались поближе к дороге, сделали рывок через неё, бежали минут сорок лесом, потом на просеке остановились, собрались. Группа большая – человек 150, или больше. Повел он их дальше. К утру вышли к лесничеству. Здесь, похоже, их ждали. Были приготовлены продукты. Подкрепились картошкой, чаем, сухари были…
Шли до Москвы больше двух недель. Ночевали в ригах, сараях каких-то, на скотных дворах. Питались колхозными продуктами. Где-то картошку им варили. А в одном колхозе годовалую телку зарезали. Телку съели сразу всю. Правда, отец там противогаз выкинул, и немножко мяса положил в противогазную сумку. Позже сварили, съели. Некоторые местные жители относились к обросшим и грязным окруженцам скептически: «Бежите?». Отец и другие отвечали: «Мы же вернемся». А те снова: «Ну, да… вы вернетесь…»
Привел этот товарищ их в Москву, в какой-то клуб, и передал кому-то. Они разместились в этой импровизированной казарме. Отец вышел из клуба, смотрит – стоит машина. По номерам – с их полка. Подошел к сержанту в клубе – так и так, там стоит машина с нашего полка. Сержант – к лейтенанту. Тот приказывает сержанту привести старшего – кто там есть с машиной. Сержант привел. Ваш? – Наш! – Забирай! Так отец вернулся в полк. Никаких проверок, ничего…
И тут я сейчас сделаю небольшое отступление – расскажу от себя. Раз в одной компании, в которой не всех знал, шел разговор о войне, и я рассказал эту историю. А один там был узбек немного помладше меня, он заметно удивлялся, волновался во время моего рассказа. Потом отвел меня в сторонку, говорит: «Вот, что вы сейчас рассказывали, про окружение, рывок через дорогу, выход в Москву и размещение в клубе – мне отец то же самое рассказывал. Он в 30-х годах закончил военное училище. Был офицер. И, как вы сейчас рассказывали, слово в слово, выводил людей из окружения под Ельней». И я с этим узбеком не договорил тогда. И до сих пор жалею, что не взял его адрес, не расспросил подробнее… Пытался потом найти его – не получилось. Но это ещё не все. Попалась мне однажды книга о войне «Невидимый фронт». Составлена она из отдельных случаев, эпизодов. Автор – бывший сотрудник НКВД. И, когда он описывает, как сотрудники НКВД забрасывались в партизанские отряды, откуда потом вывозили обозами через линию фронта раненых, детей и женщин.. – автор между прочим говорит: «Я сам более пяти раз пересекал линию фронта под Ельней, выводя группы окруженцев». Может быть, автор этой книги и вывел из окружения моего отца. Ещё вероятнее, что НКВД посылал десятки своих офицеров за линию фронта, с целью организовывать и возглавлять выход окруженцев к своим. Не допустить их напрасной гибели или попадания в плен. А как наши там в немецком плену «выживали» в кавычках, мы все знаем. Поэтому, я преклоняюсь перед этим офицером, и перед всеми остальными, которые выводили окруженцев.
Фронтовые дороги
А у отца дороги потом лежали… Он называл Юхнов, Старая Русса, Можайск, Калинин, Сталинград… Про Сталинград он тяжело вспоминал. Когда много было погибших, копали длинный ров, и с одной стороны сваливали, как придется, немцев, а с другой – укладывали бережно рядком наших бойцов. Это его слова. Ещё случай рассказывал… на передовой выбьют батальон или полк – приходят новые. Тех, что остались – отводят, этих – в их окопы. В лощине – там их называют «балки» - собрались, те, что прибыли, тут воздушный налет, и очень хорошо отбомбились – почти всех положили. Вошь там очень страшная была. На это и немцы жаловались. У наших ещё и холера там начиналась – вовремя остановили. Один раз – отец говорит – туманно, решили «вшей пожарить». Бочку на костер. Внутрь прутки, на них одежду разложили, - а тут туман разошелся, немец прилетел. Начал бомбить. Все – кто куда. Кто одетый, кто голый. Разбили немцы 11 машин. Но буквально на следующий день пригнали новые из резерва.
Про Белоруссию он рассказывал. После 42 года отец чаще всего возил разведку. Что это значит для полка «Катюш»? - Если где-то надо произвести стрельбу, к нему машину садится офицер, они едут, определяют площадку, откуда по намеченным площадям можно ударить, и чтобы там были условия для скрытного быстрого развертывания, и ещё более быстрого отхода после залпа. Чтобы не попасть под ответный артиллерийский огонь .
И едут они по лесной дороге, то ли карта была неверная, то ли офицер чего перепутал, или обстановка изменилась, о чем офицер не знал, но вдруг буквально в десяти метрах перед машиной из кустарника выскочили немцы с винтовками. Отец газанул на них – они назад в кусты. Немцы окрыли вслед огонь, изрешетили кузов, и прострелили колеса задние. Хорошо, что дорога через 10-15 метров поворачивала, и прицельная стрельбы была недолгой. Это был ЗИС-5. У него на ведущем заднем мосту спаренные колеса.. Внешние были прострелены, но до своих они все-таки смогли доехать.
Ещё был случай. Привез какой-то груз на передовую. Вышел из кабины – щелк, чиркануло по волосам. Кричат ему: «Ложись! Снайпер!» Упал на землю – ему кричат, что двоих уже убило. Лежал дотемна. Ночью машину разгрузили.
После Победы
Победу отец встретил в Кенигсберге. Уже после победы очень много пришлось ездить. Как не больше, чем во время боевых действий. И в Германию катался, и куда ни пошлют. Из-за этого и «на губу» попал. Мотался из рейса в рейс, и в очередной раз вернулся в расположение, ему на завтра новое предписание. Он возмутился: «Что всё я да я?! Других шоферов, что ли, нету?!» Какой-то командир говорит: «Отведите его на губу!». Отвели его в подвал, принесли матрац, еды нанесли… Закрыли… Наелся, выспался… назавтра, уже ближе к обеду, приходят:
- Выспался?
- Выспался!
- Поехали?
- Поехали!
А в июле 45-го построили личный состав: «Кто желает ехать в Польшу на уборку урожая?» Отец же крестьянин. Вызвался. Поехал в Штеттин. Работал он на молотилке. Подавал в неё снопы. Поляки все нормально к русским относились, кроме одной женщины. Та была очень злая на русских. Отец сказал: «Буквально загрызть готова». Другие объяснили, что её муж воевал на стороне немцев и погиб. В октябре отец вернулся с уборочной в полк, и оказалось, что его призыв уже демобилизован, и сформированный поезд на Москву уже ушел. Отец в штабе: «Как же мне-то теперь?» Начштаба говорит: «Отправьте его с киевским поездом. А там он доберется».
Ещё про Победу
В нашу школу прискакал нарочный – посыльный с сельсовета. И сказал: «Ребята! Скачите в поля, собирайте народ. Война кончилась!»
Какие тут уроки! Мы бегом на конюшню. Поразбирали коней. И охлюпкой – без седел, конечно – поскакали в поля. На лошадях-то мы лет с трех катались все. Лошадей у нас в деревне было сотни полторы. Хотя, как война началась, 20 или 30 отдали в армию.
И вот все собрались на конном дворе. Вся деревня. Из них только два мужчины. Один – по возрасту не ушел на фронт, второй – комиссован по ранению. Сняли с петель ворота, положили на телегу – общий стол. Принесли люди у кого что было еды. Самогонка, конечно – у нас ее гнали из сахарной свеклы. Много плакали. Потом пошли по деревне с песнями, с плясками. Музыка – печная заслонка и ножом по ней стучали.
Отец вернулся домой 27 октября 1945 года. Работал шофером. Награжден медалями «За боевые заслуги», «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией». Вручили их ему уже после войны. Была у него еще какая-то бумага, справка, что награжден медалью «За оборону Москвы». Он отдал её в военкомат, но она потерялась, и нет этой медали. Я запрашивал в Подольском архиве – ответ был какой-то несуразный, но отрицательный.
Ушло из деревни человек 60. Почти все – первым военным летом. Первая похоронка пришла в июле. А потом – одна за одной. А после 43 года у нас уже перестали и похоронок бояться. Не на кого стало получать. Всех повыбило. Вернулись всего 15-18 человек. Из них пять шоферов. Остальные – кто после ранения комиссован, а большинство и на самой передовой не воевали. Кто кузнецом был – кузнецы и в армии были нужны. Кто – в обозе, еще где… Большинство же – сразу в окопы на самую передовую, и погибли.
А, как наша деревня войну пережила, как работали и старые и малые на оборону, армию и страну кормили – в следующий раз расскажу.
На обочине стоял снеговик, одетый в светоотражающий жилет и старую милицейскую фуражку. Черно-белая палочка тоже у него имелась. Проезжающие мимо водители снижали скорость и восхищенно сигналили. Проезжающие мимо гаишники остановились, вышли из машины и стали фотографироваться с этим снеговиком. Проезжающие мимо водители стали останавливаться и фотографировать гаишников, фотографирующихся со снеговиком.
Сын пришел из школы в слезах. «Папк, меня Мишка ударил по голове рукой. Мы поссорились, и вдруг он вскакивает и бьет меня по голове. Я не ожидал. Ведь мы с ним друзья, хоть и ссорились иногда. Я не думал, что он вот так может вдруг ударить. До сих пор голова болит». Успокаиваю его: «Ничего, сын, голова поболит и перестанет. Это - жизнь, в жизни всякое бывает. А если Мишка нечестно, несправедливо поступает, то жизнь его накажет». На следующий день прибегает из школы радостный. «Папка, представляешь, а Мишка сегодня в школу в гипсе пришел. Он вчера, оказывается, руку сломал об мою голову…» Немолодой.
Тридцать первого декабря одна тетенька поздравила моих продавцов с праздником, вручила им бутылку шампанского и коробку конфет. И растроганно благодарила за помощь. Я поинтересовался причиной такого внимания, и вот, что мне рассказали:
Она пришла в магазин числа двадцать пятого, и сказала, что её внук-третьеклассник не верит, что Деда Мороза не существует, и ждет от него в подарок вот такой автомат, который у нас за четыреста двадцать продается. И нельзя ли сделать так, что вот сейчас она этот автомат купит и оставит у нас. А потом её внук придет, и получит его, как будто для него этот автомат сюда Дед Мороз прислал. А? Даша, с которой эта бабушка разговаривала, ответила, что, конечно, можно так сделать. Тетенька автомат оплатила, а Даша его проверила, и снова упаковала. Хоть работы и много было в эти дни, но девчонки нашли время, чтобы на листочке бумаги красиво написать: «Егорову Сергею лично в руки от Деда Мороза». И листочек этот наклеили на упаковку.
Через пару дней приходит мальчишка и протягивает Даше телеграмму. Настоящая телеграмма с марками и штемпелями. Текст примерно такой: «Сергей! Поздравляю тебя с Новым Годом! К сожалению, не успеваю приехать к тебе лично, но подарок, который ты просил, получи в известном тебе магазине «Игрушки». Дед Мороз».
Телеграмму протягивает, и дыхание затаил! Даша внимательно прочла, и отвечает: - Да, прислал Дед Мороз для тебя подарок. Вот – получай!
Мальчишка на седьмом небе! Прочел надпись эту на упаковке, кричит: - Бабушка, бабушка, смотри – прислал, правда! Бабушка тает от счастья: - Ну, а как же он не пришлет! Ты же писал ему, как он мог не прислать-то!
Покупательница рядом стояла: - Ну, надо же! Вот ведь, как он может сделать, Дед Мороз-то! А я и не знала! Слезы умиления у людей, слюни, сопли и праздничное настроение.
Мальчишка с бабушкой ушли счастливые, и Дашка-то говорит, что в тот день, как на крыльях летала.
Провожал маму в Киев. Привез на Киевский вокзал. Заходим в купе - там супружеская пара возрастом чуть постарше меня. Они вещи уже разложили. Ну, я затаскиваю мамины баулы - её соседи вышли на перрон, чтобы нам не мешать. Мама хмурится - считает, что эти соседи слишком много места заняли своими вещами. Хотя сама столько подарков и гостинцев родне везёт, что "мама не горюй". Я её вещи разместил, вышел на перрон, говорю этим соседям: "Вы, пожалуйста, если что, на маму не сердитесь..." Женщина отвечает: "Даже не волнуйтесь! У меня такая же мама - я все понимаю. Доедем прекрасно!" Я снова ей говорю: "Вы, пожалуйста, сейчас вернетесь в купе, и сразу ей скажите, что у неё сын очень хороший. И завоюете её сердце". Ну, не успел выехать с площади Киевского вокзала, мама звонит: "Сыночек! Мне так повезло с соседями по купе! Такие люди хорошие!.."
Призвали осенью 89-го. Направили в десантную учебку в Литву. Город Рукла. Там не доучился, потому что в Союзе начались беспорядки, решался вопрос о расформировании части, - досрочно присвоили младшего сержанта и отправили в Рязанский полк ВДВ. Несколько дней всего в полку пробыл, и кидают нас в Тбилиси. На аэродроме просидели два дня в ангарах. Потом в закрытых фургонах перевезли в строительную часть, где переодели в стройбатовскую форму. Там была какая-то заваруха. Каких-то заложников освобождали. Меня и ещё «молодых» под пули не отправили. «Вам ещё рано, - сказал взводный, - успеете». - и поставил нас в оцепление. Сам он и человек десять наших десантников полегли в этой операции. Весна 90-го это была, наверное. Черешни много было спелой и крупной. А потом, уже на алычу, мы попали в Баку-2. Или нет…. Это надо альбом смотреть. 26 лет прошло, и как сказка все вспоминается. Приехали в Баку, - старшина договорился, что кормить нас будут в ресторане. И мы реально, как гражданские, приходили в ресторан, они гостеприимные люди – азербайджанцы, - такие столы нам накрывали… Военным был везде почёт в те времена. В Баку была табачная фабрика. Мы ходили туда. В России как раз проблемы начались с табаком. То мне отец курево посылал в армию, а из Баку уже я ему курево отправлял. К ордену я был представлен вместе с командиром взвода за десантирование внутри БМД. Сначала нас три месяца обучали десантироваться в системе «Кентавр». Там ещё такие кресла были космические. Если честно – я в итоге не прыгнул в этом кресле. До этого только сын Маргелова внутри БМД прыгнул. И ему за это Героя дали. Сейчас бы я не пошёл. А тогда спросили: «Кто будет внутри БМД десантироваться?» - сразу вызвался. На всё готов был. Из БМДэшки всё повыкидывали и поставили эти космические кресла. Ветер в день учений был сильно выше допустимого. А министр обороны со свитой, с иностранцами все здесь уже. Загружаемся в самолет вместе с нашими БМДшками, - командир роты, взводный, я, три водителя. И взводный говорит мне: «Пусть меня уволят-расстреляют, но в БМДшке мы с тобой при таком ветре прыгать не будем. Прыгнем отдельно – замешаемся в этой толпе. А на земле прибежим к машине, - вроде мы в ней были». По плану учений мы с ним вдвоём должны были внутри находиться. БМДшка сползает по рампе, мы – за ней. У нашей роты были экспериментальные парашюты – Д-6 серии 4. Приземляюсь – купол погасить не могу, ветер тащит. Об землю бьюсь… На этом парашюте есть второе кольцо – дернёшь его, - половина подвесной системы отстегивается, и купол погаснет тогда. Собрался дергать, а меня уже ветром подняло, земля внизу далеко. Семнадцать человек в тот день стёрлись насмерть – с Костромской дивизии, ДШБшники ещё… Их ветром носило по полю, било об землю… Шестьдесят шестыми «Газонами» догоняли купола, гасили колёсами. Вот земля снова приближается, шлеп, дернул второе кольцо, отцепился от парашюта. Из ушей и носа кровь, комбинезон слева разодран и кожа стерта-сбита, хромаю к своей БМДшке. Нам же с командиром взвода надо внутрь залезть – вроде мы там были. Подбегаю – а люк в метре под землёй. Из-за ветра система приземления не сработала как надо, и машина ушла мордой в землю. Причем, не болото, не пахотная какая земля, а в плотную слежавшуюся землю так воткнулась. И торчит. И мы со взводным вылезать оттуда должны, а там до люка ещё и не докопаться. Что дальше делать не знаю, а взводного нет. Вокруг стрельба, МИГи в небе – учения-то комплексные. А они летят низко и беззвучно. Вот он уже скрылся, а потом рёв двигателей и уши закладывает. Командира нет. Бегаю ищу. Орёт на высоковольтке. Он на одной стороне проводов, купол – на другой. Под своим весом сползает вниз, тут порывом ветра купол наполняется и тянет его к проводам. Открыл он запаску, по её стропам спустился, спрыгнул. Доложил ему, что БМДшка из земли торчит, и в неё не залезть. Побежали сразу к трибуне, с которой Грачев – министр обороны, Лебедь – командующий ВДВ, иностранцы наблюдают за учениями. Мы стоим в крови, взводный отрапортовал: «Упражнение такое-то выполнено!» Грачёв говорит: «Представляю лейтенанта такого-то и сержанта такого-то к награждению орденом «Красной Звезды»!» Там никто не разбирался – внутри мы были или нет. 17 погибших… Три полка десантировалось – Костромской, Рязанский, Тульский и ещё десантно-штурмовые батальоны. Так и не знаю – достоин я этого ордена или нет. Но мне всё равно его не дали из-за путча. А до этого прошел ещё Киргизию. Ездили мы туда чисто на патрулирование. Показать народу, что вот власть есть и у власти есть сила. На озере Иссык-Куль были ранней весной. Красивое очень! Обгорели там за час до волдырей. Лебедя я за службу раз десять видел. Он точно, как генерал в «Особенностях национальной охоты». Только без сигары. Он мне галстук раз повязывал. Привезли нашу роту после Баку в Москву, на склады какие-то. Там нас переодевают в штатское. Костюмы, рубашки, плащи, туфли лакированные, галстуки… Кручу этот галстук в руках – что с ним делать. Лебедь подходит: «Помочь, сынок?» Повязал мне галстук. Туфли были узкие, а у меня ступня широкая. Чтобы ногу втиснуть, пришлось сорок пятый взять, при моём сорок втором. И вот мы такие неприметные в одинаковых костюмах, одинаковых туфлях, плащах и галстуках, все ранней весной с бакинским загаром, с АКСУ под плащами, патрулировали Москву попарно. Мой маршрут был на Арбате. День мы там патрулировали, и вернулись в полк. А за несколько месяцев до этого раз целые сутки сидел с гранатомётом на чердаке в Москве. Трое срочников и офицер. За всё время службы в полку месяца три провёл. Остальное время – командировки или разведвыходы, когда берёшь палатки, сухпаи, и километров за 60 в леса-поля. Бегать любил тогда. Случалось, в субботу или воскресенье, когда уже старшиной роты был, с другом: «Давай пробежимся…» И чисто для удовольствия километров пять нарежем… В казарму возвращаемся – ротный орет: «Старшина! Где тебя носит?! Строй роту на марш-бросок!» И с ротой ещё сороковничек легко пробегал… Путч 91 год – тоже интересно. Самое трудное, самое жестокое было туда добраться. На гусеничном ходу от Рязани до Москвы по асфальту доехать – ни один водитель не выдержал. БМДшка на асфальте – как корова на льду. Я своего подменил. Половину дороги вёл. От асфальта из-под гусениц пыль-крошка летит. Доехали до МКАДа, у всех веки распухли - глаза-щёлочки. БМДшки одна на другую заезжали, остановку где-то снесли, легковушку задели… Реально тяжело. Где-то перед МКАДом нас встретил Лебедь. Командиру полка и офицерам объяснил обстановку. Полк оставили здесь, а одну нашу роту отправляют к Белому Дому. 7 или 9 БМДшек у нас тогда было… И вот через все баррикады едем к Белому Дому. С тротуаров нам что-то кричат, обкидывают яйцами… Обзывают карателями. Мы после очередного юга – все загорелые… Ты спрашиваешь – за Ельцина мы были или за ГКЧП? Чего мы об этом знали?! Если Лебедь сказал, командир полка сказал – надо ехать, надо исполнять. А какое там ГКЧП, что это и зачем, - мы и знать не знали, и не надо солдатам это знать. Исполнять надо. Приезжаем к Белому Дому, выходит президент Ельцин. Каждому из нас пожал руку, обнял, дыхнул водочкой. Руку его потную как сейчас помню. Жаркий август был. Что-то такое сказал вроде «ребятушки», «солдатушки»… Я так понял, что его обижают. Заняли оборону вокруг Белого Дома. И тут мы оказались для всех своими. Те же, наверное, кто в нас на марше яйцами кидался и карателями обзывал, теперь понесли нам жратву, курево и бухло. Сначала мы думали, что сможем всё съесть. У нас был ГАЗ-66 в сопровождении, так мы его весь забили жратвой, и жалели, что столько боезапаса у нас место занимает. Мы ж срочники. Почти все из глубинки. А тут чипсы, пепси-кола, вина красные и белые, колбасы, коньяки, торты-пирожные, и это всё надо употребить. Ночь переночевали. В ручье каком-то умылся-побрился. Утром зарядку провел для роты. Такой миниспектакль для гражданских. И тут весь полк к нам приехал. Что вот давили кого-то из мирного населения – не видел и не слышал от наших. А когда полк наш пришёл – началось ещё интереснее. Командира нашей разведроты, командиров взводов и меня, как старшину, вывели перед строем полка, сорвали с нас погоны, объявили предателями Родины, назвали какие-то статьи серьёзные, связали каждому руки. Я стою, не понимаю – за что? Попал, как кур в ощип. Президент руку пожал, а командование руки связывает. Чем я виноват?! Разведрота – 29 человек, весь полк стоит, и замполит полка объявляет, что мы за кусок колбасы Родину продали… Со связанными руками отвезли в полк на гауптвахту. Офицеров - в офицерскую камеру, меня – в камеру для сержантов и старшин. С рядовых и сержантов нашей роты тоже погоны сорвали. А на губу только офицеров, и меня. Старшина роты - должность прапорщика была. Ребята передали мне в камеру транзистор – слушаю новости. Думаю: «Если Ельцин победит – меня должны выпустить. Не зря же он мне руку жал…» Проходят эти два дня. Слышу по радио – Ельцин победил. Прыгаю от радости чуть не до потолка. И меня действительно выпускают. Никто, конечно, не извиняется. Возвращаюсь – в роте нет офицеров. Ни один после такого позора не стал восстанавливаться. Все написали рапорта. И всю нашу роту вдруг отправляют за 40 километров от Рязани убирать яблоки в каком-то колхозе. Никогда для разведроты такого не было. Я – старший. Своим ходом. Зачем яблоки, куда… Взяли палатки, сухпай на пару дней… Ни задания, ни – куда яблоки сдавать… Ни корзин, никакого инвентаря, ни ящиков, ни мешков… Ребятам говорю: «Нас сюда выживать отправили. Вы - в поле за картошкой, вы – кому по деревне что работой помочь, чтобы продуктами расплатились». Прожили мы там две недели. С самогоночкой деревенской, - не без этого, конечно. Потом приезжает командир полка, представляет новых командира роты и командиров взводов. Отругал нас, что пьяные, и отправил бегом в полк. Для нас тогда 40 километров пробежать ничего не стоило. А потом выгнали меня из армии. Даже не помню – дождались осеннего приказа, или раньше. Выдали документы. Парадку не дали надеть. Сказали – у тебя «гражданка» есть, дуй в «гражданке». Так понимаю, что из-за политической ошибки командования полка там у Белого Дома. Чтобы не всплыло, что они предателями не тех объявили. А несколько лет назад наша разведрота списались все в интернете. И мой адрес нашли. И приехали человек двадцать ко мне в гости сюрпризом. А я перед тем квартиру сменил. Они приезжают на адрес, который у них был – никто не открывает. Они соседям жмут звонки. Сосед один открывает – спрашивают про меня. А он им что-то ответил: «Его уж нет давно». Ну, ребята возвращаются на вокзал, садятся в ресторане, наливают лишний стакан водки, накрывают куском чёрного хлеба, поминают меня. Потом разъехались. Но вскоре один нашёл в интернете сестру мою. И осторожно так пишет ей, что, мол, - я с твоим братом служил. Она в ответ: «А он сейчас на охоте. На неделю уехал». Тут уж они ко мне снова приехали, и мы увиделись. Повспоминали… Про орден «Красной Звезды» и не знаю – надо ли интересоваться. С одной стороны – представили, вроде. А с другой – на самом-то деле я же не внутри БМДшки прыгал. Ну, обещали орден и не дали. Зато и посадить потом обещали, но не посадили же. Отслужил, как все. *** Послесловие от Немолодого: Познакомился с ним в отпуске. Хорошо как-то сошлись, общались… Очень мне понравились его воспоминания. Некоторые истории из его жизни выкладывал в июне. А эту приберёг к Дню ВДВ. Позвонил ему сейчас. Согласовал текст. Он кое-что поправил, и попросил добавить: - С праздником, десантники!.. За войска дяди Васи!.. И вечная память павшим...
- Пап, я тебе говорил, что Диману и его младшему брату запретили по будням играть в компьютерные игры, потому что они учебу запустили. - Да, помню. - Вчера они устроили акцию протеста. Пришли из школы и прямо в верхней одежде легли на пол в своей комнате. И голодовку объявили. - Интересно! И чем дело закончилось? - Через два часа встали, пообедали и уселись за уроки. - Проголодались? - Нет. У их мамы кончилось терпение, и она рассердилась.
Коллега рассказал немножко из истории своей семьи. Они из Казанских татар. В тридцатых годах были раскулачены. Старший из восьми детей уже женатый, ссылки избежал – уехал в Узбекистан и там прижился. Остальные провели весь срок ссылки в Красноярском крае. После окончания срока ссылки вся семья вернулась в Казань. А его дед Назиб остался в Енисейске. Жил там с семьёй, оттуда ушел на войну, туда же вернулся в 43-ем, когда комиссовали после тяжелого ранения. Уже после войны родные уговорили его вернуться с семьей в Казань. Продал дом, имущество, скотину-птицу, - вернулся на родину. Год прожил – не по нему здесь всё. Не нравится. Старший брат звал к себе в Узбекистан. Приехал он туда, и там ещё год прожил – тоже не понравилось. Тосковал по Сибири. Написал об этом своему другу в Енисейск. Тот ответил: «Приезжай, конечно, поможем!» А это как раз весна была – начало огородных работ. И этот друг, будучи уверен, что Назиб скоро с семьей приедет, пашет огород не только себе, но и Назибу, сажает картошку, сеет всё на две семьи… мало того - разгораживает свой дом перегородкой напополам, и прорубает отдельный вход. Назиб приехал – вот тебе дом, вот тебе огород… Вырастил Назиб восемь детей в Енисейске, дождался там и внуков. Один из этих внуков, который и сам уже дедушка, рассказал мне это. Говорит: «Мы тогда не удивлялись такой дружбе между людьми, помощи… Это просто пример взаимоотношений, которые считались нормальными… Звали этого друга моего деда – Семен Ермолаев».
Подстава от вороны В станционном буфете взял порцию вермишели с сосиской и устроился за столом возле открытого по летнему времени окна. С такой же порцией подошел молодой парень, спросил - свободно ли, поставил свою тарелку на стол и отошёл за хлебом. В окно влетела ворона, приземлилась на столе, схватила с его тарелки сосиску, и улетела. Я сижу с наколотой на вилку своей сосиской, с разинутым от изумления ртом, смотрю вслед вороне. Парень возвращается, смотрит на свою тарелку, на мою сосиску на вилке, и на меня с немым вопросом. Я говорю: «Ворона унесла», и понимаю, что не поверит. Он молча переставил свою тарелку на другой стол. А кто бы поверил...
Впервые прыгнул с парашютом в 39 лет. Что-то тогда в дружеской компании неожиданно выяснилось, что большинство собеседников в юности занимались в парашютной секции, сделали, кто один, а кто – три прыжка. Я подумал: «Мечтал же в детстве с парашютом прыгнуть. А если не сейчас – то когда?» Узнал, что в Егорьевском районе есть аэродром, на котором по выходным организуют прыжки для желающих. Приехал в это Костылево. Стоило это удовольствие тогда рублей четыреста, что ли. Думал – разок, и хватит. Но получилось не так. Потому что очень сильно испугался в этот свой первый раз. Вот сижу я тогда в самолёте на прочной жёсткой металлической скамейке. Под ногами – надежный пол. А выходить предстоит просто в никуда. Люк открыт. И мне видна там далеко внизу земля, ниточки дорог, машинки - как муравьи, лес – как трава, а людей вообще не разглядишь. И предстоит выходить из такого прекрасного надёжного самолёта просто в это самое никуда. Коленки не дрожали. Страх был в районе желудка. Невообразимый! Никогда раньше неиспытанный. Когда в армии отказался дедушке кровать заправить, то меньше боялся. Хотя, на самом деле, для здоровья это было гораздо опаснее. И вот, смотрю я в этот раскрытый люк, и знаю, что сейчас от прыжка откажусь. И никто меня выталкивать не будет. Просто вернусь на аэродром в самолёте. Такие случаи бывают. Ничего особенного. Деньги мне не вернут. Нас об этом предупреждали. Ну и хрен с ними! И вот я в этом самолете уже почти решил, что не буду прыгать, а останусь сидеть на этой прекрасной скамеечке, вцепившись в неё побелевшими от напряжения пальцами, и замечательно так буду сидеть до самого приземления, когда самолет, подпрыгивая на кочках, прокатится по грунтовой взлётно-посадочной полосе, и развернётся, и лётчики выйдут из кабинки в салон, откроют мне люк, откинут лесенку, пропустят вперёд, и техник подаст мне руку, а я не приму этой его помощи, а ловко выпрыгну, минуя лесенку, на такую замечательную землю, и мне будет безразлично, - что про меня говорят и думают лётчики, инструкторы, парашютисты, потому что я сяду в машину и уеду, и никто меня не сможет заставить приехать сюда снова. Кроме меня самого. Потому что еще я знаю, что там - на земле - буду клясть себя, что не прыгнул. Буду смотреть в небо, которое было так близко, а я не воспользовался этим случаем, чтобы в это небо шагнуть. И я снова приеду сюда. Но в следующий раз перебороть страх будет труднее. Потому что дорожку-то возвращения в самолете я уже сейчас проторю. Вот как-то так я думал, заворожено глядя в открытый люк, и ожидая команды выпускающего. А он на первом круге выкинул грузик с парашютиком, чтобы посмотреть – куда его отнесёт. На втором – выпустил «пристрелочного» парашютиста, который тоже «перворазник», но уже совершал несколько прыжков. А я всё это время трясся от страха. И только потом он скомандовал: «Первая пятёрка приготовиться!» Мы встали. Я шел вторым. Уткнулся глазами в спину первого, чтобы ничего больше не видеть, и вывалиться сразу за ним. Но инструктор, уперевшись ладонью мне в грудь, придержал меня. Он посмотрел, как вышел первый, как раскрылся его парашют, и только потом сказал мне: - Пошёл! Я ткнул рукой в сторону открытого проёма, за которым ничего не было, и спросил: - Туда? Он засмеялся и кивнул. Вообще-то нас перед этим полдня инструктировали. Перворазники подъезжали и подъезжали. А подъемов не было. Ждали – когда ветер стихнет. И время от времени то один, то другой инструктор собирал всех, и рассказывал, - что и как. Как выходить. Надо руки прижать к груди, сделать шаг, и ноги сжать вместе. Как проконтролировать раскрытие парашюта. Что купол должен быть ровным и круглым. И что делать, если его стропой перехлестнёт. В каких случаях открывать запасной. И как его открывать. Как контролировать обстановку при спуске. Чтобы не столкнуться с другим парашютистом. Как управлять парашютом. Как приземляться. Как собирать парашют. Они повторялись. Но мы всех внимательно слушали.
Один парень, помню, спросил у женщины-инструктора: - А если что-нибудь забудешь? Она махнула рукой: - Там времени достаточно. Вспомнишь! - А вдруг что-нибудь случится?! Она успокоила: - Никогда ничего не случается…
И вот теперь, в самолёте, я спросил: - Туда?! Выпускающий засмеялся и кивнул. Разинув рот в немом крике, растопырив ноги и руки, вывалился за борт. Потоком воздуха закрутило так, что перед глазами невероятно быстро мелькали поле аэродрома, небо, лес, удаляющийся самолет, снова лес и снова небо. Если бы я на выходе прижал руки к груди и сжал вместе ноги, то падал бы ровно, как капелька. А я же растопырился. Вот и крутануло. Успел подумать: «Йёооо… Как же тут чем-то управлять-то…» И тут почувствовал хлопок раскрывшегося парашюта, и почти сразу лямки подвесной системы врезались в промежность. Это было не очень удобно. Но это была опора. И было уже совсем не страшно. Рев двигателей самолета удалялся. Простор, открывшийся мне, оглушал. Вспомнилось встреченное в какой-то книжке слово – «окоём». То есть то, что вмещается в око. То, что можешь охватить взглядом. Этот окоём был невероятно просторен. Небо было рядом и вокруг меня, и немножко ниже. Казалось даже заметно, что Земля круглая. Я вертел головой, чтобы увидеть больше, и всё запомнить. Потому что не собирался снова лезть с парашютом в самолет и снова чувствовать там свой сжимающийся от жуткого страха желудок. Хотелось петь, или просто орать. Это нормально. Это у многих так. Между тем, земля приближалась. Тут понял, что мне уже давно снизу орут в мегафон: - Второй в первой пятёрке! Правую тяни! Это я же был второй в первой пятёрке. И это мне надо было потянуть правую бобышку управления, чтобы развернуться лицом к ветру для более мягкого приземления. Вообще предпочтительнее, чтобы перворазники всегда сразу разворачивались лицом к ветру, чтобы их меньше сносило. Я про это ещё потом, может, расскажу. И как однажды умничал и не слушался команд с земли. А сейчас потянул правую, развернулся к ветру. А инструктор снова кричит: - Второй в первой пятерке! Ноги на приземление! Это я должен ноги сдвинуть вместе, и слегка согнуть их в коленях. Выполнил команду, и смотрю вниз. А земля приближается всё быстрее! И ещё быстрее! И ещё!.. Только успел подумать: - Бля! Она меня как сейчас ёбнет по ногам! И она действительно – каак ёбнула по ногам! (хм... не заменить ли «ёбнет» на «вдарит» И «Бля» надо придумать, чем заменить, чтобы так же коротко и эмоционально) Повалился я. Купол гасить не пришлось – он как-то сам опал. И вот лежу на спине, раскинув руки и ноги. И мне так хорошо! Так хорошо… И тут вспомнил, что с самолета на нас смотрят. Смотрят до самого приземления, и после приземления. И эта моя теперешняя поза, когда я лежу с раскинутыми ногами и руками, означает, что мне требуется помощь. Я вскочил, и помахал самолёту рукой. Так надо было сделать сразу. Потом собрал парашют «косичкой», как учили на инструктаже, и пошел его сдавать. И тут ещё вспомнил! Вспомнил, что неправильно вышел. И крутило меня из-за этого. Что после раскрытия парашюта не осмотрел купол. Что, спускаясь под куполом, не смотрел – где находятся другие парашютисты, и нет ли опасного сближения с ними. Что не смотрел вниз – не опускаюсь ли на другой купол. (Хоть и в первой пятерке, но всё равно – надо было посмотреть.) Что поначалу не слышал команд с земли. В общем – всё сделал неправильно, и всё это надо было переделать… За следующие два месяца сделал 14 прыжков. Где-то на шестом заметил, что страха уже нет, а мысли только о том, чтобы сделать всё правильно – и выход, и спуск, и приземление. Потом, забросил это дело, но через десять лет свозил туда сына и сам спрыгнул с ним за компанию. Выйти «на поток» и сейчас смогу.
Знакомый звонил из России в один из египетских отелей. Когда на рецепшене сняли трубку и сказали что-то по-арабски, он поинтересовался: - Do you speak English? Ему ответили: - Да.
Приятель рассказал однажды, как они с другом набрели в лесу на полянку белых. Корзины у них уже были полные, поэтому место запомнили, отметили на навигаторе. И отправились дальше домой. На следующий день пришли снова – не могут эту полянку найти. Навигатор показывает, что они на месте. Все вокруг исходили – нет той полянки.
А у меня с папой обратный случай был.
Он очень любил лес. Водил меня за грибами с самого-самого моего малолетства. И выражение «тихая охота» впервые я от него услышал. Если собирались куда-то подальше и надолго, он обувался в кирзачи. И мне первые кирзовые сапожки купил, когда мне 4-5 лет было.
Кстати. – интересный нюанс той эпохи начала шестидесятых – в магазине продавались кирзовые сапоги детских размеров. И их покупали. Помню своё удовольствие, когда туго намотаю портяночку, суну ногу в сапожок, и слегка притопну, чтобы почувствовать, что нога в сапоге, как влитая.
Помнится, что с отцом часто мы ездили на 33-й километр. Сейчас эта дорога называется А-108.
Приходили на трассу, ловили попутку… Отец говорил шофёру: «Тридцать третий…»
Вылезали из высокой кабины грузовой машины, пересекали дорогу… Здесь была березовая опушка. Отец срезал по палочке мне и себе, обязательно находил на этой опушке белый, и мы углублялись в лес.
Однажды белого на этой опушке не было. Отец снова и снова её прочесывал. Я уже начал просить: «Папа! Пойдем дальше!» Он ответил: «Погоди. Я же всегда отсюда первого белого забираю…» Но тут он нашел пенёк недавно срезанного белого гриба, и успокоился: «Вот видишь, - он нас ждал, а мы припоздали». Пошли мы дальше.
В тот же или в другой раз, бродим мы с ним где-то там же по лесу. Хорошо углубились – дороги почти уже не слышно. Я опередил его, когда слышу сзади: «Что же ты мимо грибов прошел?» Оглядываюсь, - он палочкой показывает на подосиновики. Большой, рядом с ним – чуть поменьше, а совсем крохотный – сантиметрах в пятнадцати от них. Он наклонился с ножиком к грибам – никогда не рвал их, только срезал. Говорит: «Этот мелкий… И оставлять его ни к чему – засохнет, когда большие срежу, и забирать зачем эту мелочь».
Я говорю: «Папа! Смотри, - эти грибы, как мама, папа и сыночек. Оставь его – пусть вырастет!» Отец снова объяснил, что грибница одна, и. когда он срежет эти грибы – тот перестанет расти. Я – не соглашался. Папа немножко рассердился, что я ему не верю, и сказал: «Вот послезавтра придем сюда – сам увидишь!» Я огляделся вокруг – сплошной одинаковый лес. Говорю: «А как же мы найдем это место?» Отец усмехнулся: «Это же лес. Как тут можно заблудиться?!» Он подошел к осине, и сделал на уровне глаз ножиком затес в половину моей ладошки размером.
И вот мы снова бродим по этому лесу, про тот грибок я забыл за прошедшие два дня, снова опережаю отца, и слышу вдруг сзади: «Вот видишь! Говорил тебе…» Он показывает палочкой на сморщенный высохший грибок. Я ищу пеньки от тех, которые он позавчера рядом срезал, и не нахожу. Говорю: «А это точно то место?» Отец отвечает: «Конечно…» И вот тут я был поражен. Он поднимает глаза, поворачивает голову, и ищет осину и затес на ней. Находит, и показывает мне.
То есть, глубоко в лесу, который мне казался совершенно однообразным, он легко узнал ту самую маленькую полянку, нашел в этой траве тот крохотный грибок, а затес на осине, получается, был для него даже и лишним.
Он умер, когда мне было семь.
За грибами ходить люблю, но выбираюсь редко, и нахожу их мало.
На фото – мне два года и одиннадцать месяцев. Фотографировал он.
На стреле автокрана надпись - "ИВАНОВЕЦ". А у него родители родом с Иваново, и он пацаном там все летние каникулы у бабушки проводил. И что-то раз под настроение надпись эту на стреле переправил на "ИВАНОВО". И его тогда остряки на работе прозвали Убахобо. Дескать, если "Иваново" прочесть, как латинский шрифт, прозвучит "убахобо". Я раз случайно оказался у них на автобазе вечером в пятницу. И столько историй разных наслушался под кильку в томате. Этот Убахобо рассказал случай из девяностых. На трассе, возле съезда к кооперативным гаражам, тормозят его два южанина на "Волге". Попросили поднять шесть плит перекрытия на стены гаража. Им их привезли, а сосед котлован вырыл, к их гаражу не подъехать. Кран, что они заказали, был с короткой стрелой. Плиты сгрузил, и уехал. А "Ивановец", своей телескопической стрелой, через этот котлован вполне поднимет и положит на стены. Убахобо озвучил тогдашнюю обычную цену за подьём. Я уж сейчас не помню - пусть 500 рублей, для примера. За шесть подъемов получается три тысячи. Хлопнули они по рукам, доехали до котлована. Выдвинул он стрелу, один клиент цеплял крюками плиты на земле, другой наверху принимал и отцеплял. Подняли и положили на место все плиты, дело к расплате... А эти двое что-то горгочут между собой по-своему, смеются... Потом один говорит: "Слюшай, друг, у нас денег нет с собой. Мы вот тебе 500 рублей даем. Подожды дэсат минут. Сечас наш друг приедэт, остальное прывезот". Убахобо молча забирает эти 500 рублей. Они снова между собой погоркотали, рассмеялись опять, сели в "Волгу", уехали. Он остался. Подождал не 10, а минут 20 прошло, когда в гаражи мужик какой-то идёт. Убахобо ему: "Мужик! Помоги, - с меня пиво". Дал он мужику 200 рублей из тех 500. Тот залез на стену, зачалил плиты. Сложил их Убахобо на прежнее место. И уехал.
На банкетке в коридоре поликлиники сидит бабушка. Проходит мимо женщина в белом халате - на вид не сильно моложе этой бабушки. Уже мимо прoшагала, потом вернулась: - Здравствуйте! А вы с чем пришли? Я вас и вчера здесь видела... Старушка протягивает листочек-направление, что ли. Говорит: - Мне в седьмoй кабинет. Я вчера здесь просидела - он все время закрыт. Сегодня вот сижу. Женщина в белом халате смотрит этот листочек: - Вам в 507 кабинет. А это - 207. Пойдемте к лифту. Я вас провожу. Это на пятом этаже. Ушли. Прoсто внимательная. Прoсто не прошла мимо.
Столовый набор из ножа и вилки отцу подарила его старшая сестра Зина. Это было больше пятидесяти лет назад. Подарок был не по случаю какого-то праздника. Просто они приехали к нам в гости. Ну, и не с пустыми руками, наверное. По тем временам столовые ножи не очень в ходу были, а вилкой потом отец пользовался только этой. Мама накрывала на стол – себе и мне обычные, а папе – конечно только эту.
У тёти Зины той же зимой обнаружили рак, и очень быстро её не стало.
Конечно, эта вилка не была для отца единственной памятью о сестре, но когда однажды вилка упала на пол и костяной черенок раскололся – он жутко расстроился. Вытащил из ящика с инструментом твердые, похожие на шоколад кусочки столярного клея, варил его, собрал на этот клей все обломки, обмотал чем-то, и двое суток не трогал, пока схватится.
Как видите на фото – вилка цела.
Отец года на три пережил свою старшую сестру.
Вилку вместе с некоторыми другими раритетами мама спрятала.
Принесла однажды мне её, когда уже был женат и жил своим домом. И вот больше 30 лет пользуюсь только ею. При гостях, случалось, что на стол выкладывались всем одинаковые приборы, но я всегда шёл на кухню за своей. Для меня в моём доме других вилок нет. Такая вот у меня странность.
Когда-нибудь меня не станет, и вилку заберёт один из сыновей.
Наверное...
Добавлю:
Помню тот приезд тёти Зины, и мы гуляли по дворовым сугробам, отец их увидел издалека, и сказал мне: "Вон, - тётя Зина с дядей Ваней приехали (А Ваня Белаш - его армейский друг. Приехал к отцу после дембеля и женился на Зине.)
И ещё помню именно, как потом расстроился отец на разбитую вилку. Как варил этот клей. мне всё показывая и объясняя. как потом, собирая кусочки на клей, отослал меня в комнату, чтобы я неловкой вознёй не нарушил процесс. Как обматывал склеенный черенок многими мотками белой нитки, как потом положил эту вилку повыше на кухонный шкаф, и сказал мне строго и умоляюще, что ни в коем случае нельзя трогать. И потом, когда мама пришла из школы - первое, что ей сказал, что вилка сломалась. он склеил, и она на кухонном шкафу, и туда не лазить.
Папа умер - мне было семь. Он был редкий человек и отец. и муж. И эта вилка ценна для меня не материалом черенка и зубьев, а тем, что с ней связано. Это папино огорчение, а потом - радость, что склеилась. И как он наждачкой-нулёвкой потом снимал клей... И как на столе перед ним всегда была эта вилка.
Лет в сорок я впервые нанял водителя. Сорвал спину и разгрузка коробов с товаром превратилась в сущую муку. Торговля была неплохая, денег хватало, и я обзвонил знакомых, чтобы порекомендовали какого-нибудь непьющего добросовестного спокойного человека. Вскоре я встретился с кандидатом.
Он раньше водил "Газель" какого-то рыночного торговца, но недавно тот свернул дела, и теперь Саша работал сторожем на стоянке, и был готов перейти ко мне.
Я рассказал ему, что надо будет с экспедитором ездить в Москву за товаром, грузить-разгружать, ревизировать в магазине неработающие игрушки и, при возможности, ремонтировать их, либо отсортировывать на возврат поставщикам, готовить к продаже детские велосипеды, и вообще быть в магазине мастером на все руки. Ну и обычные водительские обязанности на нём, как-то - эксплуатировать машину надлежащим образом, и вовремя производить все регламентные работы.
Предложенная зарплата его устроила, и он был готов приступить к работе хоть прямо сейчас. Я осведомился - не подставит ли он своего теперешнего работодателя неожиданным увольнением, и сказал, что готов подождать, пока на автостоянке ему найдут замену. Он ответил, что с этим никаких проблем, и назавтра принес уже мне свои документы. Однако вскоре я случайно встретился с этим его работодателем. Он оказался моим старым приятелем. Шутливо, но с долей серьёзности он мне сказал: - Что же ты, Витя, чужих работников переманиваешь? Нехорошо, нехорошо... Хоть бы позвонил, переговорил... Я расстроился: - Серёга, извини! Я же разговаривал с ним на эту тему. Он сказал, что никаких проблем... - Всё равно нехорошо. Проблем действительно никаких. Но надо было позвонить. Проблемы будут... У тебя... С ним... Но я тебе о них заранее рассказывать не буду. Нет, не пугайся, - воровать он не будет. Но ты поймешь, что я подразумевал.
Саше я показал особенности управления Транспортёром, на котором ему предстояло ездить, покатался пассажиром с ним по городу, доброжелательно проконтролировал, как он собирает велосипеды и ковыряется с браком, предложил, чтобы для простоты общения он называл меня Николаичем и на "ты", и, несмотря на появившееся у меня к нему чувство необъяснимой антипатии, полагал, что с работой он справится, и я вздохну свободно.
Экспедитором ездила с ним Лена - мой зам. Я уже давно приказом назначил её заведующей. Большую часть повседневных вопросов в магазине и возникающих проблем решала она. И товаром она занималась.
И вот, не прошло и недели, как она заговорила об увольнении этого Саши: - Николаич, ищи другого. Я не могу с ним ездить! Ты знаешь - после того, как мы с тобой перевернулись на "шестёрке", я не терплю быстрой езды. Но он вообще полный тормоз! Вот мы подъезжаем к нерегулируемому перекрёстку. У нас - главная. Справа и слева стоят - нас пропускают, в соответствии с Правилами. И он встаёт. Смотрит испуганно по сторонам, потеет, сморкается и не трогается с места. Сзади сигналят, с боков мигают, он - стоит. Потом те, что стоят на второстепенных, начинают трогаться, а он теперь наконец рожает, и тоже трогается. Они пугаются, сигналят, и встают. Он - тоже. Или, едем по Рязанке. Он всегда в правом ряду. Упрется в фуру, и едет за ней. Две полосы для движения в нашем направлении, но обогнать кого-то для него мука смертная. Фура - шестьдесят, и он - шестьдесят. Фура сорок, а его это не напрягает, так за ней и едет... Николаич! У него всегда сопли! И он, с бульканьем, постоянно втягивает их в себя! Меня от него тошнит!
Я возразил: - Ну, как я его теперь уволю? Он же ту работу потерял! Потерпи - может насморк у него пройдет, и на дороге он освоится... - Тебе легко говорить! Ведь, терпишь-то не ты, а я!
На выходные я разрешил Саше воспользоваться фургоном - что-то перевезти на дачу. В понедельник он с гордостью продемонстрировал мне линолеум, которым он застелил фанерованный пол в фургоне, закрепив его по периметру саморезами через каждые десять сантиметров. Очень удобно при погрузке - картонный короб с товаром поставил в фургон, толкнул его, и он едет по скользкому линолеуму аж до передней стенки.
Я огорчил его: - Это ты зря! Зимой ты на обуви занесёшь в кузов снег, и на этом полу будешь здесь падать с кувырками. Да и после дождя мокрыми подошвами мы здесь будем опасно скользить. - Нет, Николаич! Нормально! Я не буду падать! - Будешь. И я буду! Сними! Поговорка мне тут вспомнилась - услужливый дурак опаснее врага.
Через пару дней Лена позвонила мне из Москвы, и попросила приехать на Форде, забрать товар, который не помещается в Транспортер. Приехал. Саше сказал, чтобы он отправлялся в Воскресенск разгружаться, а мы, дескать, с Леной дополучим остальное, расплатимся, и подъедем скоро после него. Он, выслушав меня, как-то заменжевался, потом нырнул в помещение для клиентов, где нас бесплатно угощали чаем в пакетиках и кофе "три в одном", быстро вышел оттуда, сел в машину и уехал. Следом за ним из этого буфетика выскочила сотрудница, что-то возмущенно крикнула ему в спину, но он не обернулся. Оказалось, что он, зайдя туда, схватил горсть пакетов Липтона, и сунул их в карман. Хотел ещё и кофе набрать, но она его остановила.
Я потом высказал ему своё возмущение: - Как ты не понимаешь, что это не халява с помойки, а угощение! Ты и в гостях так себя ведёшь?
Прошла ещё неделя. Снова неприятный разговор с Леной: - Николаич! Я отказываюсь с ним ездить за товаром. Езди ты! Плати мне меньше. Я буду заниматься только магазином и товаром в магазине. А в Москву с ним ездить отказываюсь! Несколько часов в день проводить с ним невозможно! Он хлюпает носом. Я всё время сижу отвернувшись, чтобы меня не вырвало! У меня от этого уже шея болит. Тебе жалко его, но не жалко меня! Хорошо! Твоё право. Но не надо жалеть его за мой счет. Давай, закупками будешь заниматься ты!
По ряду причин её предложение меня не устраивало.
Я позвонил Сергею - хозяину автостоянки. После обмена приветствиями перешёл к главной теме: - Слушай, а ты возьмешь Сашу назад сторожем? - Ха-ха! Помнишь, ты мне рассказывал анекдот про диагноз: "Психических отклонений нет, - просто мудак!" Вот этот Саша и мне на хер не нужен был. Я его терпел только из жалости, потому что он убогий. А, когда ты его забрал, я, на самом деле, обрадовался. Вот, думаю, пускай Витя теперь с этим дуралеем лиха хлебнёт! И поделом тебе! Не будешь работников переманивать! - Серёг, ну я же тебе объяснял - не переманивал я! Я специально с ним этот вопрос обговаривал...
В общем - Сергею этот Саша был не нужен.
Сашу я попросил написать заявление об уходе, выплатил ему месячный оклад в качестве компенсации, и мы расстались без обид. Очень скоро он нашел работу на грузовой "Газели". А я начал закидывать удочки через знакомых в поисках нового водителя, будучи при этом сам и водителем, и грузчиком, и бракёром, и администратором. Свято место пусто не бывает, и вскоре я познакомился со следующим претендентом. Лёша тоже пришел ко мне через знакомых. Если Саша был заторможенный, то этот напротив – очень бойкий. Что бы я ни начинал ему говорить или объяснять, он вскоре перебивал меня, чтобы высказать своё аналогичное мнение и полное со мной согласие. Это слегка раздражало. Я вполне закономерно поинтересовался его прежним местом работы и причиной увольнения. Оказалось, что он водил «Газель» какого-то предпринимателя, работал много и добросовестно, но козёл-начальник не оценил Лёшины старания, и платил явно недостаточно. Я в ответ сказал, чтобы он никогда не отзывался так о старых работодателях в присутствии нового. - Потому что, - добавил я, - первое, что мне приходит в голову, это: «А что он про меня потом будет говорить?» - Не, Николаич, ну, ты же не такой! - Ты ещё не знаешь, какой я. И я не знаю – какой ты. Нам обоим рано обольщаться. Сели в «Транспортёр». Я за рулём. Показываю – на каких скоростях переключать передачи, как разгоняться… Я выезжал с второстепенной дороги, и БМВ мигнул мне фарами, пропуская. Я вырулил на главную перед ним и благодарно мигнул «аварийкой». Леша удивленно спросил: - Николаич! А зачем ты его на хуй послал? - Кого?! - БМВ этого? Ведь, мигнуть аварийкой, это значит «пошел на хуй»! В Москве всегда так – кто-нибудь влезет перед тобой, и обязательно аварийкой потом мигнет – пошел на хуй!
Я, услышав такое, просто оторопел. Потом ответил: - Да кто тебе такое сказал? Аварийкой в таких случаях мигают, чтобы поблагодарить или извиниться! Это тебе, верно, в шутку кто-то объяснил так. А ты, что же, всегда думал, что тебя посылают?
Вот он за рулем. Выезжаем на главную у светофора. Машинам красный, пешеходам - зеленый. Выезжая на дорогу в этом месте, я всегда сначала останавливаю машину в раскоряку, пропуская пешеходов, после их прохода выравниваю машину и жду зеленого.Леша же,.выезжая, принялся вовсю сигналить, распугивая пешеходов и чуть не расталкивая их бампером. У меня - глаза на лоб: - Ты что делаешь?! Пропусти их! Вон человечек на светофоре зеленый, - у них же приоритет!
Ему было непонятно моё возмущение.
Он постоянно генерировал идеи. - Николаич! Я вот что придумал, - давай уберем одну кассовую кабину. Место освободится в магазине, на которое можно товар поставить. - Леш, а если кассиру понадобится в туалет отойти, или покушать? - Так сменщица в её кабинку и сядет! - А случись недостача, с кого из них спрашивать? - Ааа...
- Николаич! Я вот что придумал, - давай грузчика наймем! -... - Ну я только водителем буду, а товар грузить-разгружать-носить - он. - А платить ему из твоей зарплаты? А если твою зарплату располовинить, найдется работник на такие деньги? А браком кто будет заниматься - ты или он? Или нам потом ещё надо будет бракера нанять? И вообще тогда, ты-то зачем мне нужен? Не проще ли найти грузчика с водительским удостоверением, который будет и шоферить, и грузить, и браком заниматься, и лампочки в магазине менять при необходимости, и прокладки в смесителе тоже. Ведь до твоего прихода я один со всем этим справлялся, ещё и администрированием занимался...
- Николаич! Я не буду больше велосипеды собирать. У меня друг есть. Он пенсионер и живет в деревне - семь километров отсюда. Дом у него большой - места хватает. Я буду отвозить ему короба с велосипедами и потом забирать готовые. - Хм... Инструмент у него есть? - А я отсюда ему привезу. - А если здесь обнаружится какая-то недоделка, - велосипед надо будет к нему в деревню везти? А если какой-то некомплект окажется в коробе? Все запчасти тоже к нему надо будет заранее отвезти? И по всякой неожиданной обнаруженной неисправности надо будет к нему ехать? Ну, хорошо. А платить ему как? - Я из своей зарплаты буду ему отстегивать.
По сравнению с предыдущим местом работы, теперешняя зарплата казалась ему очень приличной. Я в виде эксперимента согласился с ним, но расплатившись со своим другом один раз, Леша стал собирать велосипеды сам.
- Николаич! Колесо спустило. Где домкрат? - Я же показывал тебе - под твоим сиденьем. А запаска сзади под кузовом. Ты умеешь колесо-то снимать? - Обижаешь, начальник. Через некоторое время я почувствовал легкое беспокойство и вышел проверить, - как он справляется. Он сумел меня удивить. Домкрат стоял не в специально предназначенном для этого месте возле арки колеса, а посредине порога, сминая этот порог. Автомобилисты поймут мои чувства. После этого я начал подыскивать ему замену, но он ещё успел сделать мне заманчивое предложение: - Николаич! Я вот что придумал! Давай ещё один магазин откроем! Где-нибудь в центре. Только там я буду уже заведующим.
Лёшу я попросил написать заявление «по собственному…», и принял на его место Филиппа.
Вот о нём мне нечего рассказать забавного.. Просто хороший человек. Она проработал у меня четыре года. Не припомню за ним ни одного косяка. Выдержанный, корректный, с чувством собственного достоинства и развитым юмором. Не болтун, но случалось, рассказывал интересные истории из жизни. Компетентный. Толковый. Я советовался с ним по самым разным вопросам, и, принимая потом решение, учитывал его мнение. Он один из тех людей, которых я очень уважаю, и чьим уважением дорожу, если, конечно, его заслуживаю. Он моложе меня лет на пятнадцать, но какого-либо превосходства в житейской мудрости или жизненном опыте я не чувствовал. Настоящий мужчина, муж, отец. Он видел, что магазин приходит в упадок. И для него не было неожиданностью моё признание в том, что в ближайшем будущем для меня будет непозволительной роскошью платить ему зарплату. Мы расстались.
- Алло, Виктор, здравствуй… Я тебе не говорила… У моей мамы тоже инсульт. Почти тогда же, как и у твоей… Я просто не говорила… Она там же лежала… Но я не поэтому звоню...
- Погоди! Ты выходила из палаты своей мамы, и заходила в палату к моей? Мы там встречались… И ты молчала о своей беде?.. А как её состояние?
- Не очень… Я не об этом хочу рассказать… Маму выписали… то есть не выписали, - перевели в паллиативное отделение. И там врач… Напиши про него. Ты пишешь… люди читают – напиши! Молодой врач Сослан Ахсарбекович… … …
- Алло!
- Да. Я просто…
- Я понимаю. Говори.
- Перевели её туда. Где до этого лежала... Она ни на что не реагировала. А здесь стали делать массаж, ещё что-то… Она стала реагировать, поднимать левую руку, ногу, идти на контакт… Взгляд у неё… Я сейчас оттуда… И я вчера встретилась с этим молодым врачом… … …
- Говори. Плачешь, но рассказывай.
- Мы купили памперсы, пеленки, матрац специальный, а он сказал: «Зачем, - это всё здесь бесплатно!» Он с нами поговорил, обнадежил. Простые добрые слова… Взгляд его… Неравнодушие, понимание, сочувствие… Напиши про него. Добрый, отзывчивый… Он её лечит... Мама моя тоже ветеран труда… На химкомбинате работала… Ей в апреле будет 80. Напиши про врача… Он молодой совсем. Просто поблагодари. Такие люди есть. Прости меня за эти слезы. Напиши про него...
***
Когда тебе тяжело – не надо себя жалеть. Почти наверняка рядом есть люди, которым гораздо труднее, - просто ты о них не знаешь.
А ещё - есть люди, и есть Люди. Есть врачи, и есть Врачи. Они есть.
Сослану Ахсарбековичу Наниеву – низкий поклон. И его родителям – тоже. Они, конечно, гордятся своим сыном, и с полным на то основанием.
Стояли с сыном возле подъeзда. Мимо прошла девушка. Очень миленькая, и фигурка ладная. Проводив ее взглядом, я сказал сыну: "Видал, какая красавица?!" Oн, уcмехнувшись, ответил: "Нет, папа. Я, даже, ее не разглядывал. Наблюдать за тобой было гораздо интереснее!"
Год или два назад в конце марта у нас случился невиданный снегопад. Вся техника была брошена на основные магистрали, а жительница одной из сельских улиц написала возмущенное письмо президенту, в котором пожаловалась, что снег у них совсем не убирается и она даже не могла выехать из гаража, из-за чего опоздала на работу. Из аппарата президента её письмо было перенаправлено в правительство Московской области, оттуда – в район, из района – в поселение. В июне тётенька получила ответ: «При выезде по указанному Вами адресу, факты, изложенные в Вашем обращении, не подтвердились».
Возвращаюсь с работы, вхожу - радостно кричит: - Ура! Дед приехал! И сразу: - Дедушка! У меня для тебя приятная новость - тебе не придется меня сегодня домой отводить. Я у вас ночую. Продолжает: - Ба! А я успею с дедом поиграть? (Бабушка и мама - строгие и требовательные. Они считают, что из папы и деда этот ребенок вьёт веревки.) Бабушка улыбается: - Дед устал с работы. Ему сначала надо поужинать.. - Ба! Поужинать ему вообще не проблема. Он кушает быстро, как солдат! Да, дед? А когда ты поешь, у тебя сил прибавится? Тоже улыбаюсь: - Сил у меня прибавилось сразу, как тебя увидел... ... Играем... Бабушка с кухни сообщает: - У вас осталось десять минут. Потом - мультик, книжка и спать... Через несколько минут бабушка зовет меня: - Дед! Подойди на минутку! Посмотри, что я тебе в интернет-магазине нашла! Внучка возмущенно возражает: - Это мои минуты! Их всего десять! Не иди к ней, дед! ... Вечер. На детской площадке мы одни. Я в роли какого-то Бармалея гоняюсь за ловкой маленькой девочкой, тщетно пытаясь её поймать. Она радостно хохочет, носясь по горкам и лестницам. Убегалась, усаживает меня на холодную скамейку, вскарабкивается ко мне на колени, обнимает. - Дед! А когда ты в армии был, ты с врагами дрался? - Нет. Мне - не пришлось. Когда я служил в армии - на нашу страну не нападали. Для этого армия и нужна - на страну с сильной армией враги боятся нападать. Я с автоматом защищал посты, склады, но на них ни разу никто не нападал, как раз потому, что мы всегда были готовы к защите. - А давай в войну поиграем! Я же в войну могу только с тобой поиграть. Больше не с кем. - Твоим маме и папе не понравится, наверное, что мы с тобой в войну играем... - Дед! Что ты как маленький?! Родителям не всё надо рассказывать, чтобы не расстраивались... - А во что конкретно хочешь играть? (Спросил, потому что когда-то мы играли в следопытов и разведчиков, в наблюдателей...) - Дед! В эту игру правила устанавливаешь ты! Но условие - я буду маленькой девочкой! - Маленьким девочкам не место на войне! Маленьких девочек не должно быть на войне! - Дед! Это же игра! У тебя что - фантазии нет?! ,,,
Очень любит лошадей. На улице часто мы с ней то оба лошади, то один из нас тренер. Мы скачем и ходим разными аллюрами - шагом, рысью спокойной или быстрой, галопом... У нас невероятное количество игрушечных лошадей всех размеров. А ещё у нее есть "дети". Это небольшие мягкие игрушки - кошка, пантера, снежный барс, тюлень и другие. С ними она играет постоянно. Ещё есть "друзья" - три небольшие куклы и Петрушка, который перекочевал к ней из ещё моего сохранившегося ящика с игрушками. Этот Петрушка старше меня, наверное, потому что когда-то и маленькому мне достался уже не новым. "Друзья" живут в кладовой в уже её ящике, и выбираются только с приездом деда. - Дед! Доставай друзей - будем играть. И у Петрушки и у каждой куклы свой характер, свои привычки, свой голос... "Дети" послушные. А "друзья" могут не соглашаться с ней, спорить, обижаться - всякое случается. Ей приходится с ними считаться. Было даже, что просила у них прощения за какую-то свою несправедливость. ...
Утром веду её к родителям. Здесь она идёт по бордюрчику, здесь мы бежим наперегонки... Говорю: - А давай на ручки тебя возьму? А то скоро ещё подрастешь, и уже не смогу тебя на руках носить... Несу на руках. Обнимает меня. Говорит: - Наслаждайся счастьем, пока это возможно...
Нашел несколько обычных крысоловок-рамок, и один настоящий капканчик. Маленький такой. Как две стальные челюсти смыкаются, когда срабатывает.
Крысоловки просто наживил и расставил в летней кухне. А капканчик поставил у стены в сарае. А над ним подвесил кусочек сала. Типа, крыса будет к салу тянуться, будет топтаться на задних лапах, и тогда создаст достаточное давление, чтобы капкан сработал.
И что вы думаете?! Наутро в капкане была крыса прищемлена за заднюю лапу.
А рамки ни одна не сработали, хоть наживка и съедена.
Настроил снова.
Через полчаса в летней кухне дурниной заорала курица, проникшая туда через приоткрытую дверь, и клюнувшая приманку на рамке. Рамка захлопнулась у нее на голове, и она бегала с этой фанеркой по кухне.
Пока ковырялись с курицей, в сарае заорал кот, который на свою беду заинтересовался салом на веревочке.
Тесть сказал: "Витя! Хай им грець цим крысам! Не объедят!"
В конце января 2011 это произошло. У меня был тогда магазин "Игрушки".
Одна из моих продавцов вышла замуж в соседний город, но продолжала пока у меня работать. Они с мужем купили ситроенчик, на котором она и ездила на работу и обратно.
Зимним утром она ехала на работу. Щла по двухполоске через Виноградовскую пойму за фурой, не рискуя, и не желая идти на обгон. Когда вдруг, какая-то обгонявшая её легковая машина - она не запомнила какая -, резко встроилась между ней и фурой. Девочка эта рефлекторно нажала тормоз, машинку начало колбасить, поймала обочину, и улетела, кувыркаясь, с дороги вправо, и встала на колеса.
Она была пристегнута, сработали подушки - не пострадала.
Обогнавшая её машина уехала. У её ситроена осталась неповрежденной только задняя дверь.
Она отстегнулась, вышла из машины.
На обочине остановилась Вольво, от которой ей навстречу шел водитель - молодой мужчина. И вот дальше произошло то, ради чего пишу этот текст.
Действия этого парня: - Как вы себя чувствуете? - Что-то болит? - Пошевелите руками. - Качните головой. Боли нигде ощущаете? Живот, ребра? - В машине ещё кто-то есть? - Может быть животное, собака, кошка? - Вернитесь в машину, заберите сумочку, телефон, все документы. Проверьте бардачок - может быть что-то нужное там. - Пойдёмте в мою машину, чтобы зря не мерзнуть - позвоните в ГАИ, и кому-то из близких, - мужу или отцу - кто поможет.
Телефон её был разбит. На память помнила только мамин номер. С телефона этого парня позвонила маме, а уже её мама позвонила в магазин, сообщить, что дочь на работу не выйдет сегодня.
Её муж был на работе в Москве и без машины. Отец - тоже на работе в другом городе. Я и поехал сразу к ней.
Она пересела из Вольво в мою машину, а парень сразу уехал. Мы толком его и не поблагодарили. Прочтет может...
Про эти его вопросы она потом мне рассказала, пока ждали ГАИ, а потом эвакуатор.
Мне это ни разу не пригодилось, и не дай Бог. Но, случись чего - поступлю так же: "Как вы себя чувствуете? Что-то болит? В машине есть ещё кто-то? Животные? Заберите телефон, сумочку, документы, деньги. Проверьте бардачок!".
Спасибо, парень из Вольво! У тебя хорошая карма!
PS Написал сейчас этот текст, описав события, как помню. Вроде Вольво было у того парня. Отправил ей на согласование. Ответила: «Мне кажется машина была Форд. Тот, кто мне помог. Но может я ошибаюсь. И я спросила у него где мои очки? Есть ли на моем лице очки? И их надо найти…» Ну, форд или вольво – мне без разницы. Может по фоткам тот парень вспомнит, как помог человеку на дороге, и ему будет приятно, что его помощь памятна и ценна.
Про роды в поезде любой проводник со стажем может рассказать не одну историю. Моя же сегодняшняя собеседница путешествовала пассажиркой.
Это случилось в середине девяностых. С шестилетним сыном села она на вечерний поезд из Москвы. Ехать им было 14 часов. В купе с ними оказалась бодрая старушка, направлявшаяся ещё дальше – к внуку и к своему новорожденному правнуку.
Когда поезд тронулся, они уже познакомились, и вкратце о себе все рассказали. Зашел проводник, проверил билеты. Они попросили включить радио. Проводник дотянулся до ручки регулятора, повернул его, и вышел.
Они поужинали и убрали со стола, когда радиотрансляция прервалась на полуслове сообщением: «Уважаемые пассажиры, внимание! В шестом вагоне у пассажирки экстренные роды. Просим медработников пройти в шестой вагон для оказания медпомощи!»
Старушка говорит: «Лена! Беги! Ты же медсестра! За сыном твоим присмотрю, спать уложу – не сомневайся! Погоди только…» Она полезла в свой чемодан, вытащила пакет с пеленками: «Это все стерильное! Бери!»
Лена пошла из своего последнего вагона. Тамбур шестого вагона был забит нервно курящими мужиками. Как потом стало ей известно – практически все они ехали с северной вахты. - Мужчины! Пропустите, пожалуйста! - Идите назад, девушка! Там женщина рожает нечего зря по поезду бегать! - Так я медсестра!
Мигом образовалось свободное пространство. «Медсестра! Медсестра!» – разнеслось по вагону.
Прошла она в купе, в проеме которого стоял взволнованный будущий папа. Возле полулежавшей женщины хлопотал молодой мужчина. «Акушерка?» - спросил он у Лены? - Медсестра Скорой. Лена, – представилась она. - Я, увы, – ЛОР! Юрий Александрович.
Сразу скажу, что роды прошли без осложнений и вполне удачно.
Пригодились и стерильные пеленки, и бутылка «Спирт питьевой» для дезинфекции, и острый охотничий нож для перерезания пуповины. Спирт и нож «северяне» передавали по проходу над головами.
Детский крик – и в вагоне после мига полной тишины раздались аплодисменты. - Мальчик! Мальчик! - Как назовете? Мама говорит мужу: «Врач же Юрий Александрович. Значит Юрой, - да, Серёж?»
На ближайшей крупной станции Лена и Юрий Александрович сдали родильницу с новорожденным и с мужем в заехавшую прямо на платформу «Скорую».
Утром Лена обнималась на своей станции с встречавшей их мамой-бабушкой.
Мимо проходили пассажиры. Многие обсуждали ночное происшествие. Некоторые обращали внимание на Лену. Говорили друг другу: «Вот она! Медсестра! Здравствуйте!»
… У нас была уборщица, которая иногда бурчала себе под нос: «Моом-моом, вытирам, зарплату не давам…» Мы её так и звали – Мом-мом вытирам. - Кто сегодня дежурит? - Мом-мом, вытирам. _ Я попала в детдом сразу с Украины. Русского языка не знала. Смущалась и стеснялась этого. Старалась отмалчиваться. А ко мне подходил заводила мальчишек и спрашивал какое-нибудь украинское слово. Благодарил, возвращался к мальчишкам, и гордо провозглашал: «Цыбуля!». Все почтительно затихали. Иностранец, же. Полиглот! И только он в этот день был вправе щеголять этим знанием. Остальные не смели. __ Дамбу между прудами в парке ремонтировали пленные немцы. Мы мимо них ходили в школу. Они мерзли в своих тонких шинельках. И выглядели истощенными. Мы их иногда угощали какими-то крохами своей еды. Они отказывались. Они знали, что мы детдомовцы. Дети погибших на войне. __ Все учителя-мужчины были фронтовики. Донашивали военную форму. И если на каких-то мероприятиях мы собирались гурьбой возле кого-то из них, или просто общались после уроков, то каждый норовил прикоснуться к военной форме. Оттесняли друг друга, подбирались поближе… __ В школе нам на большой перемене давали «паек». Мы это так называли. Кусочек черного хлеба размером со спичечный коробок, с лежащей на нем конфетой «подушечка». Такая кофейная карамелька без обертки с повидлом внутри. __ В детский дом привели двух братьев-погодков – Толю и Женю. Отец их, как и все наши отцы, погиб на фронте, а мама умерла вскоре после войны. Изголодавшиеся они были. А хлеб нам давали по норме на каждого. Допустим, 150 или 200 грамм на каждый прием пищи – не помню точно. Повариха резала буханку ломтями. И ещё нарезала кусочки маленькие. Клала на весы кусок, и добавляла подходящий довесок. С этим строго было. И каждому выдавали порцию эту по весовой норме. Кусочек хлеба с довеском. А Толя и Женя подходили потом к ней, и Толя – старший – просил: - Марьиванна, дайте, пожалуйста, хлеба ещё кусочек! А Женя сразу добавлял: - Ну хоть довесочек! Они всегда были вместе, эти братья. Их в детдоме звали – Кусочек и Довесочек. __ Милка Григорянц была заводилой. Боевая, энергичная, быстрая и смышленая. Однажды прибегает из парка, (Мы считали своей территорией не только огороженную усадьбу Лажечникова, в которой жили, но и весь парк..) и кричит: «Быстро все за мной! В парке шпион! Его надо поймать и отвести в милицию!» Мы – гурьбой за ней. Подкрадываемся к парню, который спит, вольготно раскинувшись на траве. Под головой – книга. Мы окружили его кольцом, взялись за руки, Милка крикнула: «Вставай! Ты попался!» Парень недоуменно смотрел на нас: - Дети! Что случилось! Милка сурово пояснила: - Поведем тебя в милицию, шпион! - Почему же шпион? Я – студент. - А чего книжку под голову положил?! Мы, вот так, окружив его кольцом и взявшись за руки, довели его до милиции. Он шел мелкими осторожными шажками, чтобы не наступить на нас. Это был первый студент, которого я видела. Я тогда уяснила, что студенты спят, положив под голову книжку. А Милку в детдоме с тех пор звали – Герой Советского Союза.
Начало 70-х. Мне лет 10. В наш подъезд заехали новые жильцы. Пожилая семейная пара с прекрасной английской догиней Юной. Ещё у них были сын и дочь студенты, которые учились в Москве и дома почти не бывали. Я мечтал о собственной собаке с самого своего щенячьего возраста. Но хрущевская однушка, в которой мы жили сначала втроем, а потом вчетвером, как-то не располагала к собаководству. И вот мама мне говорит, что познакомилась во дворе с этими новыми соседями, и они сказали, что я могу в любое время приходить к ним и играть с Юной. Юне тогда было 14 лет. Пришел. Познакомился. Спокойная, серьезная, сдержанная в эмоциях, добродушная, ласковая. Любезно исполняет «сидеть» и «лежать». Раз пришел пообщался, ещё и ещё… Хозяйка вдруг говорит: «Витюша, а не хочешь погулять с Юной?» У меня сердце замерло: «А можно?» - Конечно? Возьмешь на поводок, дойдете до озера, там сейчас никого нет, отпустишь, набегается, скажешь «Ко мне!» снова возьмешь на поводок, и вернётесь. Юна с готовностью подставила голову под ошейник. Вышли из подъезда и направились к озеру. Друзья-мальчишки во дворе прекратили галдеть и посмотрели мне вслед с завистью и уважением. Берега Докторовского озера были огромным пустырем с зарослями кустарника и высокой травы. Юна бегала кругами, не отдаляясь, нашла палку, приносила апорт, выполняла «ко мне», «рядом», «сидеть», «лежать», «гуляй». Причем, «сидеть» и «лежать» я приказывал и голосом, и молча — жестами. И она исполняла. Я эти команды знал из книг. Мы с ней бегали наперегонки и друг за другом. Боролись в траве. Она, конечно, меня слюнявила. Меня переполняла благодарность её хозяйке: «Насколько же добрый человек, что вот так, совершенно даром, предоставила мне это великое и редчайшее удовольствие!» Гуляли мы долго. Вернулись домой оба с высунутыми языками. Я ещё опасался, что хозяйка упрекнет за слишком продолжительную прогулку. Но — нет! Она сказала, что могу приходить и гулять с Юной в любое удобное время. Они прожили в нашем доме меньше года. Переехали потом в Москву. Их я помню что-то смутно. А Юну — черную с белым галстуком, худощавую костлявую громадину с высунутым языком и добрыми глазами — помню отлично!
- Ваше водительское, документы на машину и страховка... - А Вы кто? - Вы, что, не видите форму, патрульную машину? - Вижу, но Вы должны представиться. - Вам моя фамилия обязательно нужна? А Вы потом на телевидение напишете, что я у Вас деньги вымогал? - А Вы собираетесь вымогать? - Ну, ладно. Покажите просто из своих рук, что они у Вас есть, и Вы их не потеряли. - Да здесь они у меня – в кармане. А Вы свою фамилию назовите. - Хорошо. Я Вам верю. Счастливого пути! А фамилию так и не назвал.
Коллега рассказала, как у неё вытащили из сумки кошелек. "Захожу, - говорит, - в вагон метро, через плотный поток выходящих из него пассажиров. Дочь - она взрослая уже была тогда - немного отстала. Я села на освободившееся место, когда Настя кричит от дверей вагона, размахивая моим кошельком - Мама! Ты когда перестанешь с раскрытой сумкой ходить?! Оказывается, когда я входила в вагон, встречная женщина ловко вытащила из моей сумки кошелёк. Настя шла немного позади меня и это видела. Не останавливаясь, она выхватила кошелёк из рук воровки".
«История одного человека, пусть даже и заурядного, не менее интересна, чем история целого народа». (с).
В педагогическом институте имени Крупской мама училась с 1955 по 1960 год.
Каждый месяц, в дополнение к стипендии, она получала денежный перевод. В извещении всегда было написано: «Материальная помощь выпускнице детского дома ВХК».
ВХК – это Воскресенский химический комбинат.
С началом Великой Отечественной войны появилось множество сирот, или, по современной терминологии, - детей, оставшихся без попечения родителей. Детские дома создавались государственными органами, а также – их создание поручалось крупным предприятиям.
Детский дом ВХК был организован в центре Воскресенска в парковом ансамбле усадьбы Лажечникова (Кривякино). Директор химкомбината Николай Иванович Докторов знал лично каждого детдомовца, был частым их гостем, и детдомовцы примерно раз в месяц приходили в его кабинет в заводоуправлении, рассказывали о своей жизни, а случалось, и о своих нуждах.
Мама рассказывает, как однажды она в числе такой группы отправилась на химкомбинат к Докторову. Воспитатели их принарядили, повязали девочкам ленты-бантики, но не сопровождали. Напутственно только сказали: «Не забудьте про тюль». Тогда в продаже в каком-то из городских магазинов появился тюль для занавесок.
Дети пришли в заводоуправление. Секретарь сразу пропустила их к директору. Было лето. Николай Иванович расспросил их, - чем занимаются в каникулы, какое питание, и в чем нуждаются. Кто-то из детей сказал про тюль. Докторов позвонил главному бухгалтеру: «Федот Петрович! Зайди! Пришли наши дети». Вошедшему бухгалтеру Николай Иванович сказал: «Дети просят тюлевые занавески в пионерскую комнату».
В ходу тогда был гужевой транспорт. Всякие грузы со складов химкомбината в детдом привозила на телеге тетя Настя. И рулон тюля, а заодно и рулоны белой ткани для простынь и скатертей, тоже вскоре привезла она.
Мама сейчас вспомнила их слоган того времени: «В пионерскую войдешь – тюль висит с узором. «Спасибо комбинату»- скажем мы все хором».
Это были первые тюлевые занавески в Воскресенске.
Первый телевизор в городе тоже был в детдоме: «В пионерскую войдешь, в левый угол бросишь взор, - от радости запоешь – телевизор узнаешь».
Но я отвлекся…
Докторов был директором градообразующего предприятия, - в какой-то мере хозяином города. Но над ним было министерство. Детские дома, подведомственные предприятиям химической промышленности, курировала замминистра Софья Соломоновна Белоус. Мама помнит один из первых её приездов в детский дом. Всё обошла, осмотрела помещения, площадки, хозяйство, перезнакомилась с сотрудниками и воспитанниками. Потом уединилась с детьми, порасспросила о разном, и сказала: «Считайте, что я – ваша мама. Какие трудности – пишите мне. Приеду – помогу».
Случилось так, что детдомовцы однажды ей написали. Пожаловались на одну воспитательницу. Сотрудников они делили, не мудрствуя лукаво, на «злых» и «добрых». Одна воспитательница прочно утвердилась в первой категории.
Была зима. Дети катались с горки. Усадьба расположена на крутом откосе над поймой Москвы-реки – вот с этого откоса они и катались. Санок не было – съезжали по снегу и льду в чем гуляли, не задумываясь о необходимости беречь одежду. Эта воспитательница докладывала директору детдома о нарушении дисциплины. Он строил воспитанников после прогулки, командовал «Кругом!», и проходил вдоль строя, оглядывая мокрые, а, случалось и протертые пальто, штаны и юбки.
Уличенных в нерадивом отношении к одежде наказывали – заменяли их одежду на заношенную «подменку».
Но это ещё ладно. А однажды эта воспитательница, проверяя, как дети сделали домашнее задание по математике, подергала девочку за волосы, в наказание за неверное решение задачи.
Вечером в пионерской комнате старшие девочки, под руководством Милки Григорьян (О ней - здесь: https://www.anekdot.ru/id/926524/) написали письмо Софье Соломоновне. Адрес-то простой – Москва, министерство химической промышленности.
Софья Соломоновна вскоре приехала. Снова обошла весь детдом, со всеми пообщалась, уехала. А эта воспитательница потом уволилась.
И так в жизни все закручено… После института мама отработала по распределению в школе в Щербинке, там она познакомилась с моим папой, поженились, родился я, и они приехали в Воскресенск. В детсадах мест не было. Чтобы меня приняли в садик, она устроилась воспитательницей. Ясли-сад № 20 «Березка» на улице Победы. Но по тогдашним порядкам, нельзя было, чтобы ребенок воспитательницы был в её группе. Поэтому, хотя в маминой группе были дети моего возраста, меня определили в группу другую, и моей воспитательницей была та самая уволенная из маминого детдома. Это потом именно она закрыла меня одного в спальне, за то, что я не спал в «тихий час», и увела остальных детей на прогулку. (Этот случай здесь - https://www.anekdot.ru/id/952534/) Но я опять отвлекся…
Про Докторова ещё…
Общежитие первокурсников пединститута имени Крупской было в Малаховке. Оттуда очень неудобно было добираться на улицу Радио 10а на лекции в институт. А детский дом уже закрывался – дети войны выросли. Мама приехала в детдом за какими-то своими вещами, пообщалась с воспитателями, обмолвилась, что общежитие далеко от института. Сказала, что есть ещё общежитие в Первом Переведеновском переулке возле метро Бауманская, но оно только для пятикурсников и аспирантов. Воспитатели ей ответили: «А ты сходи к Докторову».
Докторов сразу и безо всякого её принял, слету вник в проблему. У него был зам по быту и социальным вопросам Илья Иванович Волков. Ему-то Докторов и поручил решить проблему с институтским общежитием для выпускницы детдома Гали Шкапы.
Волков несколько раз ездил в институт, встречался с разными должностными лицами и даже с ректором – безрезультатно, о чем и доложил Николаю Ивановичу.
Докторов потому и обрел легендарную славу в Воскресенске, потому и руководил долгие годы крупнейшим предприятием, что все проблемы решал эффективно и радикально.
На заводской «Победе» он привез Галю в министерство просвещения СССР, которое тогда возглавлял Иван Андреевич Каиров. Министр их принял – для Докторова это был обычный уровень общения. В итоге, с первого курса до окончания института Галя Шкапа жила в общежитии у Бауманской, и, кстати, всё это время была строгим старостой общежития. Пятикурсники и аспиранты льстиво заглядывали ей в глаза, чтобы не ставила двойки за беспорядок в комнатах.
Каиров, во время той беседы с Докторовом, сказал: «А Галя не Ваша дочка? Глаза похожи…» Докторов ответил: «У меня таких дочек и сыновей – 200!»
Замминистра химической промышленности Софья Соломоновна Белоус тоже не забывала выпускников подведомственных детдомов. Мама, уже студенткой, приезжала и к ней в министерство, и домой. И также к Белоус приезжали бывшие детдомовцы из Орехово-Зуево и Лисичанска. Мама их помнит. В министерстве на проходной мама говорила - к кому идет. Вахтер звонил Софье Соломоновне. Та сразу отвечала: «Ведите ко мне!». Вахтер провожал. В кабинете Белоус предлагала чаю со сладостями, потом вела Галю по всем кабинетам: «Это наша дочка к нам приехала! Студентка! Отличница! Будет выступать с танцами на Фестивале молодежи и студентов!» Министерство тогда возглавлял Сергей Михайлович Тихомиров – заходили и к нему. Все хозяева кабинетов, и министр тоже, обязательно вручали детдомовке какие-то гостинцы-сладости – её возвращение в общежитие превращалось в пир, чуть не для всего этажа. И мама сейчас вспоминает, что все общались с добротой и вниманием, не формально, уважительно и добро.
В детдоме им внушали, что они – дети страны. Общие дети. Так было.
Многие семейные дети в Воскресенске завидовали детдомовцам. Считали, что в детдоме жизнь интереснее, лучше… Может так и было…
Я должен это записывать за мамой и выкладывать. Мне интересно наше прошлое. Может и другим тоже. Если не я – то кто?
(Рассказал Александр Васильевич Курилкин 1935 года рождения)
Вы за мной записываете, чтобы люди прочли. Так я прошу – сделайте посвящение всем детям, которые застали войну. Они голодали, сиротствовали, многие погибли, а другие просто прожили эти годы вместе со всей страной. Этот рассказ или статья пусть им посвящается – я вас прошу!
Как мы остались без коровы перед войной, и как война пришла, я вам в прошлый раз рассказал. Теперь – как мы жили. Сразу скажу, что работал в колхозе с 1943 года. Но тружеником тыла не являюсь, потому что доказать, что с 8 лет работал в кузнице, на току, на полях - не представляется возможным. Я не жалуюсь – мне жаловаться не на что – просто рассказываю о пережитом.
Как женщины и дети трудились в колхозе
Деревня наша Хуторовка была одной из девяти бригад колхоза им. Крупской в Муровлянском районе Рязанской области. В деревне было дворов пятьдесят. Мы обрабатывали порядка 150 га посевных площадей, а весь колхоз – примерно 2000 га черноземных земель. Все тягловые функции выполнялись лошадьми. До войны только-только началось обеспечение колхозов техникой. Отец это понял, оценил, как мы теперь скажем, тенденцию, и пошел тогда учиться на шофера. Но началась война, и вся техника пошла на фронт. За первый месяц войны на фронт ушли все мужчины. Осталось человек 15 - кто старше 60 лет и инвалиды. Работали в колхозе все. Первые два военных года я не работал, а в 1943 уже приступил к работе в колхозе. Летом мы все мальчишки работали на току. Молотили круглый год, бывало, что и ночами – при фонарях. Мальчишек назначали – вывозить мякину. Возили её на санях – на току всё соломой застелено-засыпано, потому сани и летом отлично идут. Лопатами в сани набиваем мякину, отвозим-разгружаем за пределами тока… Лугов в наших местах нет, нет и сена. Поэтому овсяная и просяная солома шла на корм лошадям. Ржаная солома жесткая – её брали печи топить. Всю тяжелую работу выполняли женщины. В нашей деревне была одна жатка и одна лобогрейка. Это такие косилки на конной тяге. На лобогрейке стоит или сидит мужчина, а в войну, да и после войны – женщина, и вилами сбрасывает срезанные стебли с лотка. Работа не из легких, только успевай пот смахивать, потому – лобогрейка. Жатка сбрасывает сама, на ней работать легче. Жатка скашивает рожь или пшеницу. Следом женщины идут со свяслами (свясло – жгут из соломы) и вяжут снопы… Старушки в деревне заранее готовят свяслы обычно из зеленой незрелой ржи, которая помягче. Свяслы у вязальщиц заткнуты за пояс слева. Нарукавники у всех, чтобы руки не колоть стерней. В день собирали примерно по 80-90 снопов каждая. Копна – 56 снопов. Скашиваются зерновые культуры в период молочной спелости, а в копнах зерно дозревает до полной спелости. Потом копны перевозят на ток и складывают в скирды. Скирды у нас складывали до четырех метров высотой. Снопы в скирду кладутся колосьями внутрь. Ток – место оборудованное для молотьбы. Посевных площадей много. И, чтобы не возить далеко снопы, в каждой деревне оборудуются токи. При молотьбе на полок молотилки надо быстро подавать снопы. Это работа тяжелая, и сюда подбирались четыре женщины физически сильные. Здесь часто работала моя мама. Работали они попарно – двое подают снопы, двое отдыхают. Потом – меняются. Где зерно выходит из молотилки – ставят ящик. Зерно ссыпается в него. С зерном он весит килограмм 60-65. Ящик этот они носили по двое. Двое понесли полный ящик – следующая пара ставит свой. Те отнесли, ссыпали зерно, вернулись, второй ящик уже наполнился, снова ставят свой. Тоже тяжелая работа, и мою маму сюда тоже часто ставили. После молотьбы зерно провеивали в ригах. Рига – длинный высокий сарай крытый соломой. Со сквозными воротами. В некоторые риги и полуторка могла заезжать. В ригах провеивали зерно и складывали солому. Провеивание – зерно с мусором сыпется в воздушный поток, который отделяет, относит полову, ость, шелуху, частички соломы… Веялку крутили вручную. Это вроде огромного вентилятора. Зерно потом отвозили за 10 километров на станцию, сдавали в «Заготзерно». Там оно окончательно доводилось до кондиции – просушивалось. В 10 лет мы уже пахали поля. В нашей бригаде – семь или девять двухлемешных плугов. В каждый впрягали пару лошадей. Бригадир приезжал – показывал, где пахать. Пройдешь поле… 10-летнему мальчишке поднять стрелку плуга, чтобы переехать на другой участок – не по силам. Зовешь кого-нибудь на помощь. Все лето пахали. Жаркая погода была. Пахали часов с шести до десяти, потом уезжали с лошадьми к речушке, там пережидали жару, и часа в три опять ехали пахать. Это время по часам я теперь называю. А тогда – часов не было ни у кого, смотрели на солнышко.
Работа в кузнице
Мой дед до революции был богатый. Мельница, маслобойка… В 1914 году ему, взамен призванных на войну работников, власти дали двух пленных австрийцев. В 17 году дед умер. Один австриец уехал на родину, а другой остался у нас и женился на сестре моего отца. И когда все ушли на фронт, этот Юзефан – фамилия у него уже наша была – был назначен бригадиром. В 43-м, как мне восемь исполнилось, он пришел к нам. Говорит матери: «Давай парня – есть для него работа!» Мама говорит: «Забирай!» Он определил меня в кузню – меха качать, чтобы горно разжигать. Уголь горит – надымишь, бывало. Самому-то дышать нечем. Кузнец был мужчина – вернулся с фронта по ранению. Классный был мастер! Ведь тогда не было ни сварки, ни слесарки, токарки… Все делалось в кузне. Допустим - обручи к тележным колесам. Листовой металл у него был – привозили, значит. Колеса деревянные к телеге нестандартные. Обруч-шина изготавливался на конкретное колесо. Отрубит полосу нужной длины – обтянет колесо. Шатуны к жаткам нередко ломались. Варил их кузнечной сваркой. Я качаю меха - два куска металла разогреваются в горне докрасна, потом он накладывает один на другой, и молотком стучит. Так металл сваривается. Сегменты отлетали от ножей жатки и лобогрейки – клепал их, точил. Уж не знаю – какой там напильник у него был. Уже после войны привезли ему ручной наждак. А тут - привезут плуг - лемеха отвалились – ремонтирует. Тяжи к телегам… И крепеж делал - болты, гайки ковал, метчиками и лерками нарезал резьбы. Пруток какой-то железный был у него для болтов. А нет прутка подходящего – берет потолще, разогревает в горне, и молотком прогоняет через отверстие нужного диаметра – калибрует. Потом нарезает леркой резьбу. Так же и гайки делал – разогреет кусок металла, пробьет отверстие, нарезает в нем резьбу метчиком. Уникальный кузнец был! Насмотрелся я много на его работу. Давал он мне молоточком постучать для забавы, но моя работа была – качать меха.
Беженцы
В 41 году пришли к нам несколько семей беженцев из Смоленска - тоже вклад внесли в работу колхоза. Расселили их по домам – какие побольше. У нас домик маленький – к нам не подселили. Некоторые из них так у нас и остались. Их и после войны продолжали звать беженцами. Можно было услышать – Анька-эвакуированная, Машка-эвакуированная… Но большая часть уехали, как только Смоленск освободили.
Зима 41-го и гнилая картошка
Все знают, особенно немцы, что эта зима была очень морозная. Даже колодцы замерзали. Кур держали дома в подпечке. А мы – дети, и бабушка фактически на печке жили. Зимой 41-го начался голод. Конечно, не такой голод, как в Ленинграде. Картошка была. Но хлеб пекли – пшеничной или ржаной муки не больше 50%. Добавляли чаще всего картошку. Помню – два ведра мама намоет картошки, и мы на терке трем. А она потом добавляет натертую картошку в тесто. И до 50-го года мы не пекли «чистый» хлеб. Только с наполнителем каким-то. Я в 50-м году поехал в Воскресенск в ремесленное поступать – с собой в дорогу взял такой же хлеб наполовину с картошкой. Голодное время 42-го перешло с 41-го. И мы, и вся Россия запомнили с этого года лепешки из гнилого мороженого картофеля. Овощехранилищ, как сейчас, не было. Картошку хранили в погребах. А какая в погреб не помещалась - в ямах. Обычная яма в земле, засыпанная, сверху – шалашик. И семенную картошку тоже до весны засыпали в ямы. Но в необычно сильные морозы этой зимы картошка в ямах сверху померзла. По весне – погнила. Это и у нас в деревне, и сколько я поездил потом шофером по всей России – спрашивал иной раз – везде так. Эту гнилую картошку терли в крахмал и пекли лепешки.
Банды дезертиров
Новостей мы почти не знали – радио нет, газеты не доходят. Но в 42-м году народ как-то вдохновился. Притерпелись. Но тут появились дезертиры, стали безобразничать. Воровали у крестьян овец. И вот через три дома от нас жил один дедушка – у него было ружьё. И с ним его взрослый сын – он на фронте не был, а был, видимо, в милиции. Помню, мы раз с мальчишками пришли к ним. А этот сын – Николай Иванович – сидел за столом, патрончики на столе стояли, баночка – с маслом, наверное. И он вот так крутил барабан нагана – мне запомнилось. И потом однажды дезертиры на них может даже специально пошли. Началась стрельба. Дезертиры снаружи, - эти из избы отстреливались. Отбились они. Председателем сельсовета был пришедший с войны раненный офицер – Михаил Михайлович Абрамов. Дезертиры зажгли его двор. И в огонь заложили видимо, небольшие снаряды или минометные мины. Начало взрываться. Народ сбежался тушить – он разгонял, чтобы не побило осколками. Двор сгорел полностью. Приехал начальник милиции. Двоих арестовал – видно знал, кого, и где находятся. Привел в сельсовет. А до района ехать километров 15-20 на лошади, дело к вечеру. Он их связал, посадил в угол. Он сидел за столом, на столе лампа керосиновая засвечена… А друзья тех дезертиров через окно его застрелили. После этого пришла группа к нам в деревню – два милиционера, и еще несколько мужчин. И мой дядя к ним присоединился – он только-только пришел с фронта демобилизованный, был ранен в локоть, рука не разгибалась. Ручной пулемет у них был. Подошли к одному дому. Кто-то им сказал, что дезертиры там. Вызвали из дома девушку, что там жила, и её стариков. Они сказали, что дома больше никого нет. Прошили из пулемета соломенную крышу. Там действительно никого не оказалось. Но после этого о дезертирах у нас ничего не было слышно, и всё баловство прекратилось.
Новая корова
В 42 году получилась интересная вещь. Коровы-то у нас не было, как весной 41-го продали. И пришел к нам Василий Ильич – очень хороший старичок. Он нам много помогал. Лапти нам, да и всей деревне плел. Вся деревня в лаптях ходила. Мне двое лаптей сплел. Как пахать начали – где-то на месяц пары лаптей хватало. На пахоте – в лаптях лучше, чем в сапогах. Земля на каблуки не набивается. И вот он пришел к нашей матери, говорит: «У тебя овцы есть? Есть! Давай трех ягнят – обменяем в соседней деревне на телочку. Через два года – с коровой будете!» Спасибо, царствие теперь ему небесное! Ушел с ягнятами, вернулся с телочкой маленькой. Тарёнка её звали. Как мы на неё радовались! Он для нас была – как светлое будущее. А растили её – бегали к ней, со своего стола корочки и всякие очистки таскали. Любовались ею, холили, гладили – она, как кошка к нам ластилась. В 43-м огулялась, в 44-м отелилась, и мы – с молоком.
1943 год
В 43-м жизнь стала немножко улучшаться. Мы немножко подросли – стали матери помогать. Подросли – это мне восемь, младшим – шесть и четыре. Много работы было на личном огороде. 50 соток у нас было. Мы там сеяли рожь, просо, коноплю, сажали картошку, пололи огород, все делали. Еще в 43 году мы увидели «студебеккеры». Две машины в наш колхоз прислали на уборочную – картошку возить.
Учеба и игры
У нас был сарай для хранения зерна. Всю войну он был пустой, и мы там с ребятней собирались – человек 15-20. И эвакуированные тоже. Играли там, озоровали. Сейчас дети в хоккей играют, а мы луночку выкопаем, и какую-нибудь банку консервную палками в эту лунку загоняем. В школу пошел – дали один карандаш. Ни бумаги, ни тетради, ни книжки. Десять палочек для счета сам нарезал. Тяжелая учеба была. Мать раз где-то бумаги достала, помню. А так – на газетах писали. Торф сырой, топится плохо, - в варежках писали. Потом, когда стали чернилами писать – чернила замерзали в чернильнице. Непроливайки у нас были. Берёшь её в руку, зажмешь в кулаке, чтобы не замерзла, и пишешь. Очень любил читать. К шестому классу прочел все книжки в школьной библиотеке, и во всей деревне – у кого были в доме книги, все прочитал.
Военнопленные и 44-й год
В 44-м году мимо Хуторовки газопровод копали «Саратов-Москва». Он до сих пор функционирует. Трубы клали 400 или 500 миллиметров. Работали там пленные прибалтийцы. Уже взрослым я ездил-путешествовал, и побывал с экскурсиями в бывших концлагерях… В Кременчуге мы получали машины – КРАЗы. И там был мемориал - концлагерь, в котором погибли сто тысяч. Немцы не кормили. Не менее страшный - Саласпилс. Дети там погублены, взрослые… Двое воскресенских через него прошли – Тимофей Васильевич Кочуров – я с ним потом работал. И, говорят, что там же был Лев Аронович Дондыш. Они вернулись живыми. Но я видел стволы деревьев в Саласпилсе, снизу на уровне человеческого роста тоньше, чем вверху. Люди от голода грызли стволы деревьев. А у нас недалеко от Хуторовки в 44-м году сделали лагерь военнопленных для строительства газопровода. Пригнали в него прибалтийцев. Они начали рыть траншеи, варить и укладывать трубы… Но их пускали гулять. Они приходили в деревню – меняли селедку из своих пайков на картошку и другие продукты. Просто просили покушать. Одного, помню, мама угостила пшенкой с тыквой. Он ещё спрашивал – с чем эта каша. Мама ему объясняла, что вот такая тыква у нас растет. Но дядя мой, и другие, кто вернулся с войны, ругали нас, что мы их кормим. Считали, что они не заслуживают жалости. 44 год – я уже большой, мне девять лет. Уже начал снопы возить. Поднять-то сноп я еще не могу. Мы запрягали лошадей, подъезжали к копне. Женщины нам снопы покладут – полторы копны, вроде бы, нам клали. Подвозим к скирду, здесь опять женщины вилами перекидывают на скирд. А еще навоз вывозили с конного двора. Запрягаешь пару лошадей в большую тачку. На ней закреплен ящик-короб на оси. Ось – ниже центра тяжести. Женщины накладывают навоз – вывозим в поле. Там качнул короб, освободил путы фиксирующие. Короб поворачивается – навоз вывалился. Короб и пустой тяжелый – одному мальчишке не поднять. А то и вдвоем не поднимали. Возвращаемся – он по земле скребет. Такая работа была у мальчишек 9-10 лет.
Табак
Табаку очень много тогда сажали – табак нужен был. Отливали его, когда всходил – бочками возили воду. Только посадят – два раза в день надо поливать. Вырастет – собирали потом, сушили под потолком… Мать листву обирала, потом коренюшки резала, в ступе толкла. Через решето высевала пыль, перемешивала с мятой листвой, и мешка два-три этой махорки сдавала государству. И на станцию ходила – продавала стаканами. Махорку носила туда и семечки. А на Куйбышев санитарные поезда шли. Поезд останавливается, выходит медсестра, спрашивает: «Сколько в мешочке?» - «10 стаканов». Берет мешочек, уносит в вагон, там высыпает и возвращает мешочек и деньги – 100 рублей.
Сорок пятый и другие годы
45,46,47 годы – голод страшный. 46 год неурожайный. Картошка не уродилась. Хлеба тоже мало. Картошки нет – мать лебеду в хлеб подмешивала. Я раз наелся этой лебеды. Меня рвало этой зеленью… А отцу… мать снимала с потолка старые овечьи шкуры, опаливала их, резала мелко, как лапшу – там на коже ещё какие-то жирочки остаются – варила долго-долго в русской печке ему суп. И нам это не давала – только ему, потому что ему далеко ходить на работу. Но картошки все-таки немного было. И она нас спасала. В мундирчиках мать сварит – это второе. А воду, в которой эта картошка сварена – не выливает. Пару картофелин разомнет в ней, сметанки добавит – это супчик… Я до сих пор это люблю и иногда себе делаю.
Про одежду
Всю войну и после войны мы ходили в домотканой одежде. Растили коноплю, косили, трепали, сучили из неё нитки. Заносили в дом станок специальный, устанавливали на всю комнату. И ткали холстину - такая полоса ткани сантиметров 60 шириной. Из этого холста шили одежду. В ней и ходили. Купить готовую одежду было негде и не на что. Осенью 45-го, помню, мать с отцом съездили в Моршанск, привезли мне обнову – резиновые сапоги. Взяли последнюю пару – оба на правую ногу. Такие, почему-то, остались в магазине, других не оказалось. Носил и радовался.
Без нытья и роптания!
И обязательно скажу – на протяжении всей войны, несмотря на голод, тяжелый труд, невероятно трудную жизнь, роптания у населения не было. Говорили только: «Когда этого фашиста убьют! Когда он там подохнет!» А жаловаться или обижаться на Советскую власть, на жизнь – такого не было. И воровства не было. Мать работала на току круглый год – за все время только раз пшеницы в кармане принесла – нам кашу сварить. Ну, тут не только сознательность, но и контроль. За килограмм зерна можно было получить три года. Сосед наш приехал с войны раненый – назначили бригадиром. Они втроем украли по шесть мешков – получили по семь лет.
Как уехал из деревни
А как я оказался в Воскресенске – кто-то из наших разнюхал про Воскресенское ремесленное училище. И с 1947 года наши ребята начали уезжать сюда. У нас в деревне ни надеть, ни обуть ничего нет. А они приезжают на каникулы в суконной форме, сатиновая рубашка голубенькая, в полуботиночках, рассказывают, как в городе в кино ходят!.. В 50-м году и я решил уехать в Воскресенск. Пришел к председателю колхоза за справкой, что отпускает. А он не дает! Но там оказался прежний председатель – Михаил Михайлович. Он этому говорит: «Твой сын уже закончил там ремесленное. Что же ты – своего отпустил, а этого не отпускаешь?» Так в 1950 году я поступил в Воскресенское ремесленное училище. А, как мы туда в лаптях приехали, как учился и работал потом в кислоте, как ушел в армию и служил под Ленинградом и что там узнал про бои и про блокаду, как работал всю жизнь шофёром – потом расскажу.
В пятницу после работы подхожу к дому – у моего подъезда мальчишки лет десяти-двенадцати с велосипедами. Один из пацанов держит в руках руль – гайка прослабла на болту, и руль тупо вынулся из передней вилки.
И сразу вспомнилось своё детство – как в таких случаях сразу из подрамной сумки доставали «семейный» ключ, вставляли руль на место, выравнивали его, и затягивали болт…
А если случалась какая-то заминка, от доминошного стола поднимался и подходил кто-то из чужих дядек, и сразу становился не чужим, и наставительно критиковал нашу неумелость, и учил и помогал – как сделать правильно и надежно.
(Только гайки на советских велосипедах были не скошенные, как на этом, который в пятницу, а конусные. Но это для зануд примечание, и не важно. Я и сам зануда.)
И вот в этот пятничный вечер подхожу к пацану, держащему в руках руль, а я-то уже не пацан, а тот самый доминошный дядька, и велосипед далеко не наш советский, поэтому головка болта не под гаечный ключ, а с выточкой под шестигранник, и подрамной сумки с инструментом на этих велосипедах не может быть… И смешение чувств какое-то. что уже не пойму, я – тот доминошный мужик? Или я - вот этот пацан возле велосипеда.
Взял в руки руль (паренёк протянул мне его с радостью и надеждой), осмотрел головку болта, говорю: - Погоди… Зайду домой за чемоданом с инструментом – закрепим. Жди! И я почему-то уверен, что ты меня дождешься… Я не улыбнулся. А пацан улыбнулся вполне радостно.
Через несколько минут вынес «дипломат», хотя хватило бы и одного набора шестигранников. Поставил и затянул крепеж руля, сопровождая каждое своё действие пояснениями для мальчишек. Я не знал – что они знают, и чего не знают. Поэтому, - пусть лучше лишний раз услышат знакомое... Пацан сделал кружок перед моим подъездом, помахал рукой, крикнул «спасибо». И его друзья крикнули «спасибо», уехали.
Ерунда случай. А я – весь в белом дАртаньян – расхвастался!
После ужина вышел в магазин – перед моим подъездом другой уже паренёк поставил перевернутый велосипед на седло и руль, и ставит на место соскочившую цепь. Стою, смотрю – как у него получается.
Велосипед более старый, хотя уже и не наш советский – несколько скоростей и ручной тормоз на заднее колесо.
Пацан достаточной уверенно качает это заднее колесо в вилке, и убеждается, что гайки оси прослабли.
Подхожу, говорю: - Парень! Ты не поверишь, - пару часов назад пришел с работы, и на этом самом месте ремонтировал велосипед другим пацанам. Сейчас поднимусь домой за чемоданом с инструментом, и тебе тоже помогу.
Мальчишка спрашивает: - А у них тоже цепь соскочила? - Нет. У них руль вылетел. Жди. И я почему-то уверен, что ты не уедешь. Он улыбнулся, а я зашел в подъезд.
С его велосипедом пришлось повозиться подольше. Потому что гайки оси заднего колеса были деформированы задолго до меня, и рожковый ключ их не цеплял. Но в моём дежурном чемодане найдутся железки на любой случай. Трубному ключу гайки подчинились.
Пока ковырялся, - подъехал тоже на велосипеде младший брат этого мальчишки. Одному – 8, другому – 12. Как выяснилось, - у них есть и 14-летний старший брат, и годовалый младший. А велосипед этот кто-то из знакомых хотел сдать в чермет, но вместо этого отдал им.
Наконец – цепь натянута и не перетянута, колесо не цепляет раму и тормозные колодки, парень сделал пробный круг, вернулся ко мне и сказал: - Вы помогаете людям, и это остается в душе. Спасибо вам!
Они уехали, а я им вслед моргал, - что-то в душе осталось...
Север, воля, надежда,- страна без границ, Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья. Воронье нам не выклюет глаз из глазниц, Потому что не водится здесь воронья.
- Это четверостишие увидел в альбоме кого-то из дембелей, и был поражен его точностью. Тогда ещё не знал, что автор - Высоцкий.
Вместо воронья там были бакланы. С поселковой помойки далеко разносились их противные крики. Это нечто среднее между плачем младенца и кошачьим мяуканьем.
Из диких животных поначалу видел там только песцов и леммингов. Офицеры ездили куда-то на ГТСке охотиться на оленей. С автоматами. Водитель сказал - километров за сорок. Привезли туш тридцать. Потом один из солдат - якут - выделывал головы, чтобы они могли повесить их на стены. И полярная ночь, и полярный день, и северное сияние - все, как положено.
Первый мой вечер на Севере. Роту вывели на вечернюю прогулку. Полярная ночь. Вечер - понятие условное. Я иду в конце строя, среди низкорослых якутов, потому что еще не распределен в отделение. Замечаю на небе светло-серую полосу. Спрашиваю идущего рядом якута: - Что это? Он невнятно отвечает: - Сьяне. Я догадываюсь, что это означает "сияние" и жадно разглядываю. Трудно идти в ногу, задрав голову вверх. Я запинаюсь, забитые якуты с удовольствием тычут мне острые кулачки в спину: - Иди в ногу, кадет! … Опять ночь. Полярная закончилась, потому что уже апрель. Но день длится совсем недолго. После двух месяцев сплошных нарядов по роте, впервые заступил на пост. В двадцать часов по местному времени уже стемнело. Брожу по территории поста между складами. Мне это очень нравится. Два месяца не оставался один. Все время был в казарме. Но скоро начал мерзнуть. Мороз был обычный - не больше сорока пяти, но, почему-то никогда потом так не замерзал, как в эту первую смену на посту в Тикси. … Сияние уже не в диковинку. Обычное, в виде светло-серой полосы можно видеть почти всегда. А иногда бывает цветное! Почти над головой висит что-то вроде друзы горного хрусталя. Цветные кристаллы расходятся в стороны из одной точки. Один-два обычно длиннее других. Ближе к горизонту они теряют правильную геометрическую форму и переходят в занавес. Разноцветный занавес слегка, еле заметно колышется и немножко мерцает. Много позже видел по телевизору рекламу, в которой пингвин засовывал голову в снег. Вот в этом ролике сияние было изображено очень похоже… … Начало лета. Днем температура поднимается выше нуля. "Ночью" солнце у горизонта и заметно холодает. Тундра там каменистая, растительности очень мало. Иногда можно увидеть мелкий невзрачный цветочек. Редкие деревья вьются по камням. Стволы не толще пальца. Листочки с ноготь. Иногда по камням пробегает ласка. Услышав мое движение, останавливается, Поднимает голову. Голова, шея, тело - всё вместе одинаковый ровный цилиндрик. Кажется, что шея длиной в половину тела. Нервно шевелит ноздрями в мою сторону и мгновенно исчезает в камнях. Неподалеку пасется стайка полярных куропаток. Зимой их не встречал. При моём приближении перепархивают чуть дальше. Не могу понять - что они здесь находят, растительность донельзя скудная. Лемминг заметил меня, когда я подошел почти вплотную. Принял угрожающую позу - встал на задние лапки, передние развел в стороны, раздулся и зафыркал. Наш ротный кот Базиль, однажды увидев такое, отпрянул и пошел в казарму жрать свою сгущенку, которая не умеет принимать угрожающую позу. … Первого июня 84 года было минус тринадцать. Мы разомлели от этого неожиданного тепла, не стали отворачивать уши шапок и на построении перед нарядом я обморозил левое ухо.
В ночь с пятого на шестое июня восемьдесят четвертого года с распухшим левым ухом в Домодедово выхожу из самолета и вдруг - тепло! Организм перед выходом из помещения был настроен на мороз. На уровне подсознания. Кожные поры и капилляры заранее сжались. А тут вышел и погрузился в духоту летней ночи. Нет, я прогноз погоды смотрел, знал, что в Москве плюс двадцать восемь ночью, но все равно испытал потрясение какое-то.
Ногу сломал месяца за два до дембеля – в марте 84 года. Стоял ночью на посту, пришла смена. Разводящий, не дожидаясь, пока мы проговорим «пост сдал – пост принял», пошёл с поста, Я за ним вдогонку, когда подошва моего левого валенка соскользнула вперёд по накатанному снегу, и я с маху сел на подвернувшуюся правую ногу. Острая боль в лодыжке, с трудом встал, на правую ногу ступить не могу. Снял автомат с плеча, поковылял кое-как, используя его в качестве трости. Приклад вниз, а на мушку опирался рукой. Временами просто скакал на левой ноге. Останавливался отдыхать. Идти было километра два, наверное. Пришёл в караул, доложил начкару о неприятности, вижу его раздумье – что делать. Хлопотно это – вызывать из роты мне замену. Это надо звонить кому-то из офицеров домой – будить, объяснять, в чём дело. Тому идти в роту – смотреть составы завтрашних караулов и нарядов, определять – кого сейчас поднимать на замену Гладкову. Выдавать автомат и патроны, перед этим звонить дежурному по части - объяснять необходимость открытия ночью комнаты для хранения оружия, потом сопровождать этого нового караульного до караульного помещения. И решать – что делать с Гладковым, как доставлять его в санчасть. А завтра ещё и кучу рапортов отписывать о происшествии и принятых мерах. А я же ещё и не уверен, что перелом. Вдруг просто растяжение, завтра может всё пройдёт, а я такой переполох этой ночью устрою. Говорю начкару: «Товарищ лейтенант! Я на девятом стою, он же двухсменный-ночной. Утром склады откроют, часового снимут. Мне осталось одну смену отстоять. Так я эту смену могу на губе отстоять, а с губы часового на девятый можно отправить». Начкару моя схема понравилась, и я пошел отдыхать. Но сначала снял валенок – посмотрел ногу. Лодыжка начала отекать. Понятно, что если лягу на топчан разутый, то через час нога в валенок не влезет. Лёг обутый. Через час – «Смена подъём!» На одной ноге доскакал до пирамиды, взял автомат, встал в строй. Томский, которому вместо тёплого коридорчика гауптвахты достался мой девятый пост, недовольно на меня посматривает и шёпотом матерится по-якутски: «Абас кынси!» Отстоял свои два часа на губе, сдал пост. Начкар говорит: «Оружие и патроны оставляй здесь – двусменники отнесут в роту, а сам иди в санчасть. Разрезаю штык-ножом голенище валенка, снимаю его, рассматриваю чудовищно распухшую лодыжку. Прыгаю на одной ноге из караулки. До санчасти километр-полтора. Из тёплого бокса выезжает командирский УАЗик. Водила охотно соглашается меня подбросить. В санчасти хирург осматривает лодыжку, и отправляет меня на санитарной машине в госпиталь. Там прыгаю по коридорам и лестнице на второй этаж до кабинета хирурга. Хирург выписывает направление на рентген, который на четвёртом этаже. Скачу туда. Делают снимок, велят подождать на стуле в коридоре. Рентгенолог выходит с результатом: «У тебя перелом лодыжки». Встаю, спрашиваю: - К хирургу идти? - Куда ты пойдёшь?! С переломом нельзя ходить! Сиди, сейчас костыли принесут…
Вызвал такси. К моему удивлению водителем была милая девушка лет 19-ти. Завязал разговор, распросил, как устроилась на эту работу, давно ли, то да се. Потом спросил: " А бывают проблемные пассажиры?", подразумевая приставучих мужиков.( Напомню, что девушка была весьма мила.) Она отвечает: " Да нет, все нормально. ... А хотя погодите, один раз было... ... Вы знаете, пьяные бабы такие дуры..!
Елочку эту в девятом году привез маме из Вены, в качестве пустячного сувенира. Благо, что было лето, и стоила она какие-то совсем гроши.
Маме подарок очень понравился, и каждый год она эту елочку в декабре выставляет на видное место. Ну, и вчера тоже достала из шкафа, поставила в своей комнате, позвала меня посмотреть. Сегодня прихожу с работы, («ставлю рашпиль у стены»), прячу под вешалкой сумку, говорю маме: «А давай елочку в коридоре поставим на тумбочку!»
Она охотно согласилась: «Давай, сыночек! Цветок оттуда переставь в мою комнату, а на его место – ёлку!»
Поменял цветок и елочку местами, прикрыл дверь в её комнату, вытащил из-за двери и поставил возле елочки подарок, и ушел на кухню ужин разогревать. Знаю, что сейчас она ко мне придет пообщаться, и по пути увидит коробку на тумбочке.
Зовет из коридора: - Сыночек! А что это за пакет такой красивый?! Подхожу к ней. Смотрю на коробку и делаю большие глаза: - Не знаю, мама! Откуда это? И тут же мое лицо озаряется догадкой: - Так это же подарок у ёлки! Дед Мороз, значит, тебе принес! То-то мне показалось, что входная дверь хлопнула!
Мама растерянно переводит взгляд с коробки на дверь и снова на коробку. Потом смеется, обнимает меня, говорит: - Ты так убедительно сыграл, и настолько это было для меня неожиданно, что почувствовала себя маленькой девочкой. Захотелось даже подбежать к окну, посмотреть – не выходит ли Дед Мороз из подъезда.
Ну, да, - мы теряемся в интернетах, плохо пользуемся гаджетами, не знаем, что такое приложения, и их обновления...
Но мы же люди? Да? Граждане своей страны?.. Мы же имеем это право? Или, нас надо расчеловечить? Или не надо? Или надо?
Мама - уроженка Украины (Киевской области), выросла в послевоенном подмосковном детдоме, закончила областной педвуз им. Крупской, 59 лет (это не опечатка - пятьдесят девять лет педагогического стажа) учила детей не только биологии и географии, но и интернационализму - равенству рас и национальностей. И вот мы решили спокойненько в своём Воскресенске Московской области проголосовать. Приехали к школе №3, где её избирательный участок. А территория школы ограждена. И ворота на замке. Припарковался поодаль, где место было, пришел на мамин участок (УИК), говорю председателю комиссии: - Мама ходит с палочкой. Нельзя ли как-то мне её поближе подвезти? Он поднял брови: - Вы бы позвонили! Или сейчас скажите - куда? Мы к ней на дом придем! Я улыбнулся: - Она здесь хочет. Да вы и сами обрадуетесь, когда её увидите! - Она здесь работала? Кто? - Не буду портить сюрприз...
Вернулся в машину, - поехали снова вокруг школы. Мама по пути рассказывала, как в 75-году вот этот сквер перед школой был пустырем. Микрорайон Новлянский только что был отстроен. И школа была - новостройка. И дали тогда грузовую машину и автобус. И учителя поехали с этой машиной в этом автобусе куда-то в лес. Там повыкапывали березки-саженцы. А учитель черчения с ними не поехал. Отказался. Но, когда они вернулись на автобусе с этой машиной, он, оказывается, уже куда-то сходил неподалеку в лесопосадку, выкопал там молоденькую березку. И, к их возвращению, посадил уже, и ушел. И вот эта самая большая береза - мама сегодня мне её показала - его! Стоит самая сильная! А я помню, как мы учениками тоже сажали деревья в Новлянске. И отливали в летнюю жару те саженцы, что послабее. И трудно сейчас поверить, что весь этот сорокатысячный микрорайон был когда-то голым пустырем. Без деревьев и кустарников. А сегодня заворачиваем мы в школьный двор - нам полицейские открыли ворота. Мама рассказывает: - Наш школьный участок был лучший в районе - ты знаешь! (Я - киваю. Знаю.) И мы взяли первое место на ежегодной районной выставке цветов. Её проводили в ДК "Химик". И мы выиграли право представлять область и район на выставке цветов и даров осени на ВДНХ. Дают нам машину, автобус, мы всё продумали... Вечером приходим на пришкольный участок - выкопать и нарезать цветы. С ведрами, корзинами... Только начали работать - на балкон дома напротив выскочили люди, а другие из окон, закричали: - Прекратите, сейчас же! Дети и учителя старались, сажали эти цветы!.. Мы сейчас милицию вызовем... (Хотя, какая там милиция... Дом-новостройка, телефонов ни у кого не было.) Мы вас сфотографировали! Вас поймают! (У мужчины, действительно, был в руках какой-то фотоаппарат.) - Мне, сынок, было очень приятно, что они так защищают наш пришкольный участок. Подошла поближе к их дому, - всё им объяснила. Нас тогда на ВДНХ наградили за нашу выставку Большой медалью.
Пока она рассказывала, нам открыли ворота, - мы подъехали к самым дверям школы.
Мама проголосовала. И я проголосовал.
И наш УИК никто при нас не пытался поджечь. Или залить зеленкой избирательную урну. Или атаковать беспилотниками или поджигательствами какими-то... (отсылка к Белгородской и Курской областям) А если бы это случилось, - мама сказала бы: "Подождем, сынок! Сейчас всё устроится, всё исправят, и я проголосую..." Потому что вокруг всё её! Она здесь жила, и делала жизнь лучше. И никто не вправе лишить её права высказаться! А лишить её этого права, (залитием зеленкой избирательнуой урны. Или атаковать беспилотниками или поджигательствами какими-то...) пытаются те, кто ничего для этой жизни не сделал. ... Кто-то скажет про этот текст: "Поток сознания..." И будет прав.
В партизаны старик Велас попал случайно – отлучился куда-то из своего села, а когда вернулся, оно было сожжено полностью. И его хата сожжена и все дворовые постройки. В его дворе лежали застреленные две дочери и невестка, а его старуха сидела мертвая в обнимку с мертвыми семью внуками в недогоревшем сарае.
Через несколько дней его, бесцельно бродившего с песнями по лесу, встретили в лесу партизаны Ковпака и привели в санчасть отряда.
В боевых операциях он, по своей стариковской тщедушности, практически не участвовал. В периоды рейдов безупречно исполнял обязанности повозочного, а во время стоянок осуществлял хозяйственное обслуживание госпиталя.
В ходе разбора трофеев после разгрома одного из гарнизонов противника было обнаружено громадное неуклюжей формы блестящее устройство. Это был стационарный автоклав – предназначенный для обеззараживания инструментов в госпиталях и больницах, но крайне неудобный для перевозки. Автоклав тут же был передан госпиталю, а его главврач поручил этот прибор заботам Веласа. Старику врач объяснил – насколько этот прибор важен для излечения всех раненых, и даже для существования всего партизанского соединения, в составе которого тогда было больше тысячи бойцов.
Велас был чудаковатый и в силу возраста, и в силу пережитого, но чрезвычайно ответственный. Соединение Ковпака было рейдовым – за годы оккупации Украины оно прошло по тылам врага более 18 тысячи километров. И после каждого перехода Велас снимал с воза бесценный, как он считал, автоклав, готовил его к использованию, а потом приступал к исполнению остальных обязанностей. Если бы не Велас, давно бы с Большой Земли запросили бы и получили с самолетом более подходящий для рейдовой хирургии прибор. Но Верас возил его самоотверженно два года. И случалось, - прикрывал его от шальных пуль своим щуплым телом. Над его отношением к автоклаву сначала добродушно посмеивались, потом бросили – упорство в исполнении долга не может не вызывать уважения. Все знали – расположение отряда могут бомбить, обстреливать из пушек и минометов… Но пока будет жив Велас, - автоклав будет цел. И к началу работы хирурга он будет шипеть, выпуская пар, и отражая выпуклыми боками старика-Веласа.
В очень сложную переделку попали ковпаковцы в Карпатах.
Зажатые в горах превосходящими силами противника, они были вынуждены бросить все обозы. Боеприпасы и минимум продовольствия были погружены на вьюки, и розданы личному составу на руки. В этот момент главврач госпиталя прибежал в штаб с жалобой на Веласа. Упрямый старик отказывался выбросить автоклав, и даже хватался за карабин.
Ну, ладно… командир соединения генерал-майор Ковпак решил эту проблему. Автоклав полетел с обрыва. Веласа прикомандировали к взводу связи. Там ему вручили динамо-машину, называемую в обиходе «солдат-мотор», килограммов до десяти весом. Он нес её на переходах и крутил на стоянках, обеспечивая питание рации на сеансах связи.
Боевая обстановка ухудшалась день ото дня и час от часу. Было принято решение разделиться на шесть отрядов, каждому прорываться из окружения по отдельному маршруту, имея конечной целью воссоединиться в Полесье, примерно в трехстах километрах от места рассредоточения.
В горах Велас потерял отряд. Он заблудился и попал в Венгрию, а оттуда в Румынию; затем через Бессарабию, Подолию, Винничину и Житомирщину он пришел в Полесье, нашел свой отряд, явился в штаб и молча положил перед Ковпаком "солдат-мотор".
Ковпак вызвал старшего радиста, чтобы он забрал "солдат-мотор". Радист сказал, что эта динамо-машина им уже не нужна, поскольку им самолетом с Большой Земли сбросили новую, более удобную . Ковпак оглянулся на Веласа, убедился, что старик не слышал слов радиста, и приказал ежедневно по часу работать на веласовском «солдат-моторе». *** Историю старика Веласа вычленил из мемуаров Петра Петровича Вершигоры «Люди с чистой совестью», поскольку считаю её достойной отдельного изложения. А там, раскиданную по толстой книге, её мало кто заметит.
Неукоснительно пользоваться ремнями безопасности я стал задолго до того, как это было предписано законодательно. Почему стал это делать – отдельная история, о которой не сейчас. Но, вот, как сказал, пристегиваюсь ремнем безопасности всегда. И пассажиры мои тоже. Однако, и на старуху бывает проруха.
Недавно отъезжаю от дома, и тихонько еду дворами. И не пристегнулся, от чего испытываю буквально физическое неудобство. Вот сейчас поверну за угол, и пристегнусь… Поворачиваю – на площадке между домами стоит машина ДПС. Инспектор разговаривает с каким-то водителем, и поворачивается ко мне. С моих губ срывается междометие, а он делает рукой жест, приглашающий остановиться. Проезжаю мимо них и останавливаюсь. Смотрю в зеркало. Он заканчивает разговор с тем водителем, на меня не смотрит. Я пристегиваюсь. Подходит. Наклоняется к моему уже открытому окну. Мы здороваемся. Он представляется. Спрашивает документы. Подаю их ему. Смотрит на водительское удостоверение, на свидетельство о регистрации, спрашивает – есть ли страховка? Услышав утвердительный ответ протягивает мне документы. И вдруг говорит: - А вы знаете, чем отличается хороший инспектор от обычного? Отвечаю: - Уверен, что сейчас услышу от вас что-то интересное… Он улыбнулся: - Хороший инспектор за двести метров может прочесть по губам водителя слово «бля». Счастливого пути!
По телевизору и в интернете стараются показывать только молодых волонтеров. Типа – молодежь у нас самая активная и сознательная. Показали, впрочем, бабушку-блокадницу. Но преподнесли это, как уникальный случай.
Я же наблюдаю сплошь и рядом волонтеров 50+ и даже встречал 60+. Работают не хуже молодых, а часто и активнее. Но они не в тренде, и в объективы фото- и видеокамер они не попадают.
Тут, в одну волонтерскую организацию пришел мужик лет 50-ти. Говорит: «Я три недели вас искал. Обращался в местную администрацию, в редакции звонил, спрашивал, - где найти волонтеров, чтобы к ним присоединиться. И никто ничего не мог подсказать. Случайно вас нашел. В магазине с мужиком разговорился – он про вас сказал. А я могу помогать. Ну, хромаю чуть-чуть, но я здоровый, и вполне могу таскать эти коробки. У меня машина. Сыну 28 лет – он тоже будет помогать…»
Взяли его контакты, записали паспортные данные, сказали, что, как напряги будут – сразу же вызовут. Это было утро. А после обеда он уже грузил в свою машину продуктовые наборы. И на следующее утро тоже… И через день…
А ещё через день случайно узнали, что он на протезе скачет с коробками этими. И будет скакать – как его удержишь!
Войну мы встретили в Луге, где папа снял на лето дачу. Это 138 километров на юго-запад от Ленинграда, как раз в сторону немцев. Конечно же, войны мы не ожидали. Уехали мы туда в конце мая. 15 июня сестренке Лиле исполнился год, она уже ходила. Мне – семь. Я её водил за ручку. Было воскресенье. Утром мы с мамой отправились на базар. Возвращаемся – на перекрестке перед столбом с репродуктором толпа. Все слушают выступление Молотова.
Буквально через месяц мы эту войну «понюхали». Начались бомбежки, артобстрелы… На улице полно военных… У меня про это есть стихи. Прочту отрывок.
Летом сорок первого решили, Что мы в Луге будем отдыхать. Папа снял там дачу. Мы в ней жили… Если б знать нам, если б только знать… Рёв сирен, бомбёжки, артобстрелы, - Вижу я, как будто наяву. Лилечку пытаюсь неумело Спрятать в щель, отрытую в саду. Как от немцев вырваться успели Ночью под бомбёжкой и стрельбой? Вот вокзал «Варшавский». Неужели Живы мы, приехали домой?
Из Луги в Ленинград мы уехали буквально на последнем поезде.
В Ленинграде мама сразу пошла работать в швейное ателье – тогда вышло постановление правительства, что все трудоспособные должны работать. В ателье они шили ватники, бушлаты, рукавицы – всё для фронта.
Папа работал на заводе заместителем начальника цеха. Август, наверное, был, когда его призвали. На фронт он ушел командиром пехотного взвода. В конце октября он получил первое ранение. Мама отправила меня к своей сестре, а сама каждый день после работы отправлялась к отцу в госпиталь. Лилечка была в круглосуточных яслях, и мы её не видели до весны.
Госпиталь вторым стал маме домом: Муж – работа – муж, так и жила. Сколько дней? Да две недели ровно Жил тогда у тёти Сони я.
Второй раз его ранили весной 42-го. Мы жили на Васильевском острове. В «Меньшиковском дворце» был госпиталь – в семи минутах ходьбы от нашего дома. И мама меня туда повела.
Плохо помню эту встречу с папой. Слезы, стоны крики, толкотня, Кровь, бинты, на костылях солдаты, Ругань, непечатные слова…
В 1 класс я пошел весной 42-го в Ленинграде. Всю зиму школы не работали – не было освещения, отопления, водоснабжения и канализации. А весной нас собрали в первом классе. Но я уже бегло читал, и мне было скучно, когда весь класс хором учил алфавит. Писать учиться – да – там начал. Потому что сам научился не столько писать, сколько рисовать печатные буквы. И запомнился мне томик Крылова.
«Крылов запомнился мне. Дело было в мае, Я с книжкой вышел на «Большой» и сел читать И вдруг мужчина подошёл и предлагает Мне эту книжку интересную - продать. Я молчу, растерян и не знаю, Что ответить. Он же достаёт Чёрствый хлеб. Кусок. И улыбаясь Мне протягивает чуть не прямо в рот. Дрогнул я, недолго упирался. Он ушёл, а я меж двух огней: Счастье - вкусом хлеба наслаждался, Горе - жаль Крылова, хоть убей».
У мамы была рабочая карточка. С конца ноября её полагалось 250 граммов хлеба. И мои 125 граммов на детскую карточку.
Мама вечером приходила с работы – приносила паек. Я был доходягой. Но был поражен, когда одноклассник поделился радостью, что его мама умерла, а её хлебные карточки остались. Поступки и мысли людей, медленно умирающих от ужасающего голода нельзя оценивать обычными мерками. Но вот эту радость своего одноклассника я не смог принять и тогда.
Что там дальше было? Хватит стона! К нам пришло спасение – весна! Только снег сошёл – на всех газонах Из земли проклюнулась трава. Мама её как-то отбирала, Стригла ножницами и – домой, Жарила с касторкой. Мне давала. И я ел. И запивал водой.
Лиля была в круглосуточных яслях. Их там кормили, если можно так сказать. Когда мы перед эвакуацией её забрали, она уже не могла ни ходить, ни говорить… Была – как плеть. Мы её забрали в последний день – сегодня вечером надо на поезд, и мы её взяли. Ещё бы чуть-чуть, и её саму бы съели. Это метафора, преувеличение, но, возможно, не слишком сильное преувеличение.
Сейчас опубликованы документальные свидетельства случаев канибализма в блокадном Ленинграде. А тогда об этом говорили, не слишком удивлялясь. Это сейчас мы поражаемся. А тогда… Голод отупляет.
В коммуналке нас было 12 семей. И вот представьте – ни воды, ни света, ни отопления… Печами-буржуйками обеспечили всех централизовано. Их изготавливали на заводе, может быть и не на одном заводе, и раздавали населению. Топили мебелью. Собирали деревяшки на улице, тащили что-то из разрушенных бомбежками и артобстрелами домов. Помню, как разбирали дома паркет и топили им «буржуйку».
Эвакуация
А летом 42 года нас эвакуировали. Единственный был узкий коридор к берегу Ладоги, простреливаемый, шириной два километра примерно. Привезли к берегу.
«На Ладоге штормит. Плывет корабль. На палубе стоят зенитки в ряд. А рядом чемоданы, дети, бабы. Они все покидают Ленинград. Как вдруг – беда! Откуда не возьмись Далёкий гул фашистских самолётов. Сирена заревела. В тот же миг Команды зазвучали. Топот, крик. И вот уже зенитные расчёты Ведут огонь… А самолёт ревёт, Свист бомб, разрывы, детский плач и рёв. Недолго длился бой, минут пятнадцать. Для пассажиров – вечность. Дикий страх Сковал людей, им тут бы в землю вжаться, Но лишь вода кругом. И на руках Детишки малые. А рядом - взрывы. Летят осколки, смерть неумолимо Всё ближе, ближе. Немцы нас бомбят И потопить корабль норовят. …Фашистов отогнали. Тишина. И мама принялась … будить меня. Я крепко спал и ничего не видел. Со слов её всё это написал. А мама удивлялась: «Как ты спал?»
Потом – поезд. Целый месяц мы в теплушке ехали в Сибирь. Каждые 20-30 минут останавливались – пропускали встречные поезда на фронт. Обычно утром на станции к вагонам подавали горячую похлебку. Иногда это была фактически вода. Днем выдавали сухой паек. Но мы все страдали диареей – пищеварительная система после длительного голода плохо справлялась с пищей. Поэтому, как только остановка, благо они были частыми, мы все либо бежали в кусты, либо лезли под вагоны. Было не до приличий.
В Сибири
Приехали в Кемеровскую область. Три дня жили на станции Тяжин – ждали, когда нас заберут в назначенную нам для размещения деревню. Дорог – нет. Только просека. Приехали за нами на станцию подводы.
Деревня называлась Воскресенка. Почти полсотни стареньких домов. Была там школа, в ней библиотека, Клуб, пара сотен баб и стариков. Начальство: сельсовет и председатель - Владимир Недосекин (кличка – «батя»), Большая пасека, конюшни две, Свинарник, птичник, ферма на реке. Я не могу не вспомнить удивленья У местных жителей, когда они Узнали вдруг, что (Боже, сохрани!) Приехали какие-то… евреи. И посмотреть на них все к маме шли, (Тем более, к портнихе). Ей несли Любые тряпки, старые одежды, Пальто и платья, нижнее бельё. Всё рваное. Несли его с надеждой: Починит мама, либо перешьёт. Купить одежду было невозможно, Но сшить чего-то – очень даже можно.
Вокруг деревни – тайга, поля… Речка Воскресенка. Ни телефона, ни электричества, ни радиоточки в деревне не было. Почту привозили со станции два раза в месяц. В Воскресенку я приехал доходягой. Примерно за месяц отъелся.
«Соседи удивлялись на меня, Как целый котелок картошки Съедал один…»
Мама была потомственная портниха. С собой она привезла швейную машинку Зингер. И на этой машинке обшивала весь колхоз. Нового-то ничего не шила – не с чего было. Ни у кого не было и неоткуда было взять отрез ткани. Перешивала, перелицовывала старые вещи. Приносили тряпки старые рваные. Мама из них выкраивала какие-то лоскуты, куски – что-то шила. Расплачивались с ней продуктами. Ниток мама много взяла с собой, а иголка была единственная, и этой иголкой она три года шила всё подряд. Когда обратно уезжали – машинку уже не повезли. Оставили там. А туда ехали – отлично помню, что восемь мест багажа у нас было, включая машинку. Чемоданы, мешки…
В Воскресенку мы приехали в августе, и меня снова приняли в первый класс. Но, поскольку я бегло читал, писать скоро научился, после первого класса перевели сразу в третий.
В то лето в Воскресенке поселились Четыре ленинградские семьи. И пятая позднее появилась - Немецкая, с Поволжья. Только им В отличие от нас, жилья не дали. Они не то, что жили – выживали, В сарае, на отшибе, без еды. (Не дай нам Бог, хлебнуть такой беды.) К тому же, мать детей – глава семейства На русском языке – ни в зуб ногой. И так случилось, с просьбою любой Она шла к маме со своим немецким. Ей мама помогала, как могла… Всё бесполезно… Сгинула семья. Не скрою, мне их очень жалко было… Однажды немка к маме привела Сыночка своего и попросила Устроить в школу. Мама с ней пошла К соседу Недосекину. Тот долго Искал предлог, но, видя, нет предлога, Что б немке отказать, он порешил: «Скажи учителям, я разрешил». И сын учился в том же первом классе, В котором был и я. Но вдруг пропал. Его никто, конечно, не искал. Нашёлся сам… Конец их был ужасен… От голода они лишились сил… Зимой замёрзли. (Господи, прости!)…
Победа
Уже говорил, что связь с внешним миром у нас там была раз в две недели. Потому о Победе мы узнали с запозданием:
Немедленно всех в школу вызывают. Зачем? И мы с друзьями все гадаем: Какие ещё срочные дела? «Что?», «Как?» Победа к нам пришла! Нет, не пришла - ворвалась и взорвалась! Учительница целовала нас И строила по парам каждый класс, Вот, наконец, со всеми разобралась, «Ты – знамя понесёшь, ты – барабан, Вперёд, за мной!» А где–то, уж баян Наяривает. Бабы выбегают, Смеются, плачут, песни голосят, Друг друга все с победой поздравляют. И - самогонку пьют! И поросят Собрались резать. В клубе будет праздник! Сегодня двадцать третье мая!... Разве Девятого окончилась война!? Как долго к нам в деревню почта шла...»
С Победой – сразу стали думать, как возвращаться домой. Нужно было, чтобы нас кто-то вызвал официально. Бумага от родственников - вызов – заверенный властью, райсоветом.
От маминого брата пришла из Ленинграда такая бумага. Нам разрешили ехать. На лошади мой друг и одноклассник отвез нас в Тяжин. Довез до станции, переночевал с нами на вокзале, и утром поехал обратно. Сейчас представить такое – 11-летний мальчик на телеге 30 километров один по тайге… А тогда – в порядке вещей… И я умел запрягать лошадь. Взять лошадь под уздцы, завести её в оглобли, упряжь надеть на неё… Только у меня не хватало сил стянуть супонью хомут.
А мы на станции ждали теплушку. Погрузились, и недели две, как не больше, ехали в Ленинград.
Вернулись – мама пошла работать в ателье. Жили мы небогато, прямо скажем, - голодно. Поэтому после 7 класса я пошел работать на часовой завод. Два года работал учеником, учился в вечерней школе. На третий год мне присвоили 4 разряд. Но впервые после Победы я досыта наелся только в армии, когда после окончания вечерней школы поступил в Артиллерийское военное техническое училище. Дальше – служба, военная академия, ещё служба, работа «на оборонку», развал страны… - но это уже другая история.
А стихи начал писать только лет в 50. Сестра попросила рассказать о своем и её детстве, о блокаде, о войне, о том, чего она не могла запомнить в силу малого возраста - ответил ей стихами.
***
Рассказал - Семен Беляев. Записал - Виктор Гладков. В текст включены фрагменты поэмы Семена Беляева "Ленинградская блокада".
Пригнал машину в автосервис на техобслуживание. Мастер приемщик - очень юный на вид - представился: "Гасан..." При этом коснулся бейджика на груди, с указанием имени и фамилии. Мы уточнили список работ, которые мне требовались. Говорил он очень чисто, без малейших признаков какого-либо акцента. Я сказал: "Тёзка Хоттабыча... Хотя... ты, по молодости лет, можешь про старика Хоттабыча не знать". Он улыбнулся: "Знаю! Смотрел фильм". Я удивился: - Да ну! Как это случилось? Он объяснил: - В армии. Наш командир батальона подполковник Мансуровский считал, что мы должны знать историю нашей страны, культуру. И для этого знакомил нас с советской киноклассикой. Это было абсолютно добровольно. Хочешь - садись со всей ротой смотреть кино. Не хочешь - заступай в наряд. Мы-то хотели смотреть современные фильмы. А он отвечал, что современные мы и без него посмотрим. Вот так мы увидели "Неуловимые мстители", "Максим Перепелица", "Они сражались за Родину" и "В бой идут одни старики", "Морозко", и совсем уже древние "Чапаев" и "Броненосец Потемкин". - Разреши рассказать об этом в интернете? - Рассказывайте! 54-я гвардейская ракетная ордена Кутузова дивизия. Ивановская область, город Тейково. Теперь я Мансуровскому благодарен за эти фильмы.
Книг у них было мало. Воспитательницы вечерами читали им вслух перед сном. А у Гали была тяга к чтению.
И вот вечером почитали им не до конца "Лягушка-путешественница". Наступило время "отбоя", воспитательница закрыла книгу, выключила свет и вышла из девочковой спальни.
Галя выждала какое-то время, встала с кровати, нащупала книгу на столе, проскользнула в коридор. Посредине коридора горела тусклая лампа дежурного освещения. Рядом - почти до самого потолка, возвышалась стопа уложенных матрацев. Галя забралась на них - поближе к лампочке, дочитала про лягушку-путешественницу до конца, потом начала читать сначала. Там и уснула.
Уже глубокой ночью ей приснились немцы, она во сне заплакала, закричала. Память об оккупации и раньше, и потом отражалась в её снах.
На её слезы прибежала дежурная нянечка тётя Клава. Сняла её с матрацев, успокоила, привела в свою комнатушку. Выкатила из печи печеную картошку - накормила, отпоила чаем, отнесла вновь уснувшую на руках в спальню.
Через 25 лет Галя в рейсовом автобусе присматривалась к женщине напротив. Подошла: - Извините! А Вы не тетя Клава?
Та, всматриваясь в лицо интеллигентной молодой женщины ответила: - Да. Меня Клавдией зовут.
Галя продолжила: -А вы не помните Галю Шкапа из детского дома? Та радостно отвечает: - Помню, конечно! А где она сейчас? ... Из автобуса они вышли вместе. Долго не могли расстаться. Потом Галя с подругой-детдомовкой приезжала к тете Клаве в гости в деревню. На детдомовских встречах тетя Клава была в числе почетных гостей. ,,, Сейчас разговаривали с мамой о чтении, о книгах, и она вспомнила эту историю. Фамилию тёти Клавы она сейчас не припомнила.
О педагогах, обо всем персонале детского дома Воскресенского химкомбината у мамы самые светлые и благодарные воспоминания.
Мой постоянный парикмахер очень привлекательная женщина, остроумная, но речь ее несколько грубовата. Спрашивает меня сегодня, не знаю ли я, какой положен штраф за превышение скорости на 40 км/ч? Оказывается, когда она ехала на работу, ее остановил гаишник. Знак был сорок, а она ехала восемьдесят. Гаишник поинтересовался, где она работает и куда так спешит. Она ответила, что нигде не работает, спешит на блядки, а знак не заметила, потому что задумалась - новые трусы она одела, или в старых едет. Ошеломленный таким ответом, страж порядка вернул ей документы и посоветовал следующий раз выезжать заблаговременно.
Стоматология Измучившись приступами боли, к визиту в стоматологию подготовился. Набрал в ворде и напечатал на А-4 все симптомы. Чтобы ничего не забыть рассказать. Врач внимательно прочел. Отправил на рентген. Потом посмотрел снимок. "Ха, - говорит, - у вас же зуб мудрости растёт. Он-то и даёт всю эту картину. Удалять рано. Он ещё не показался. Это придётся кость пилить - вам самому не понравится. Подождать придётся..." Я порадовался, что такая ясность. Спрашиваю: "Лечение-то, наверное, симптоматическое?" "Да, - отвечает, - принимайте обезболивающие, которые вам обычно помогают". Говорю: "Мне поначалу очень помогало полоскание коньяком" - Отличное средство! - Но потом перестало действовать. - Ром можно ещё или джин попробовать... Хороший доктор!
Рыська у меня уже двенадцать лет. Я тебе не рассказывал, как она ко мне попала? Сейчас узнаешь. Я работал, как и сейчас на химкомбинате, а подрабатывал охранником в музее-усадьбе Лажечникова. Я собак-то с детства любил. И в армии при них был в погранотряде. Ну и в усадьбе этой собаками занимался. Вольер им построил. Выпускал на ночь побегать по территории, наутро запирал их. Кормил, лечил, если случалась необходимость.
И раз ночью слышу – собака воет неподалеку в городском парке. Всю ночь выла. И на следующую ночь тоже. На третью ночь, когда завыла снова, я уж фонарик взял, пошел искать. Шел на звук, подсвечивал под ноги себе. И за танцверандой, в самой гущине, посветил вперед, - ты веришь, она, как живой скелет стояла. Скелет, шкурой обтянутый, и глаза в луче фонаря горят.
Ну, я подошел поближе, присел, руку протянул к ней. Посмотреть, как среагирует, - укусит, или отпрыгнет…
А она голову опустила, и тянется лбом к руке.
Я ладонью провел по лбу ее к шее – пощупать, чем она привязана, а у нее проволока на шее. Проволокой к дереву привязана была.
Ну, я раскрутил проволоку, освободил, смотрю, упадет, нет? Пошатывается, но стоит. Говорю ей: «Ну, пошли, пошли со мной. Рядом!»
Идет. Привел в усадьбу. Я в вольере том построил отсек для щенков, он пустовал тогда, я ее туда завел, как в карантин, вроде. Принес ей сразу воды. Как же долго она пила! Живот раздувается, она голову поднимает от ведра, посмотрит на меня, и снова лакает.
Потом принес ей еды. Совсем немножко, чтобы заворота кишок не случилось после голодухи. Утром снова чуть-чуть покормил.
Ну, через неделю, примерно, она оправилась. Мясо немножко наросло, шерсть залоснилась. Я решил ее уже выпустить. Отпустить совсем. У меня-то была тогда собака своя. Вывел за ограду, говорю: «Ну, иди! Гуляй!» Она бегает, обнюхивает землю, как обычно собаки гуляют, но все неподалеку от меня. А тут мужик какой-то идет. Как она начала его облаивать, кидается прямо на него! Я кричу ей: «Стоять! Назад!» Подошла ко мне, морду подняла, в глаза смотрит.
Мужик поругался на нас, да и пошел дальше.
Я говорю ей: «Да, ты, прямо сторож и охранник! Со мной, что ли останешься?» Молчит, в глаза смотрит. Так она при мне и осталась. Я, видишь, - и подработки такие нахожу, чтобы было, где ее держать. Сейчас вот на стоянке. Ну, а что она умна необыкновенно, понятлива, и чувство собственного достоинства у нее развито, это ты и сам заметил.
Ты, когда косточки им приносишь, видишь, ведь, Витка сразу кидается на еду, пакет из рук зубами выхватывает, а Рыська подождет, пока ты перед ней положишь, посмотрит, что ты Витке положил, подставит тебе голову, чтобы ты сначала ее погладил, а потом только есть начинает.
Не от всех еще и берет.
Тут один мужик мимо ходит в свой гараж. Так он тоже им часто приносит кушать. Но, он, когда пьяный, орет на них, дразнит. Рыська его не любит. И еду от него не берет. Ну, если проголодалась, то подождет, пока он уйдет, полает еще ему вслед, а потом только ест. Но, ты бы видел, с какой брезгливой мордой!
Димка – сторож автостоянки – закончил свой рассказ, и протянул руку Рыське, которая счастливо скакала на задних лапах, и натягивала цепь ему навстречу …
В Московском областном пединституте имени Крупской мама училась с 1955 по 1960 год.
Участвовала в туристических походах по Подмосковью, по Уралу с подъемом на гору Юрма, в составе студенческих команд сплавлялась на байдарках по рекам Инзер, Чусовая, Кама и по Днепру. Были и научные экспедиции.
На заповедных островах Белого и Баренцева морей студентка Галя Шкапа с аспиранткой Надеждой Ивановной (её фамилию мама сейчас не вспомнила) изучали популяцию гаг, пух которых был тогда стратегическим сырьём – считался самой лучшей набивкой для летных комбинезонов.
На северных островах нет строительного материала для гнезд. Гага выщипывает пух со своего брюшка, формирует из него гнездо, откладывает яйца, которые греет голым теперь брюшком. В природе всё продумано. А потом, когда гаги с подросшими птенцами покинут гнезда, людям остается эти гнезда только собрать, пух очистить от сора и использовать.
Критериями для зачисления студентов в состав экспедиции были спортивная и туристическая подготовка, любовь к животным, хорошая учеба, любознательность.
Мама хранит институтскую газету от 30 сентября 1959 года с заметкой «Студенты в экспедициях». «… Г. Шкапа участвовала в работе по изучению морских колониальных птиц в Заполярном заповеднике «Семь островов».
До острова их «подкинули» на рыболовном сейнере. Эти же рыбаки должны были забрать экспедицию в назначенный день. Студентка и аспирантка кольцевали гаг, определяли их количество, изучали и записывали их поведение в период гнездования. Из того, что маме сейчас помнится, - самка не покидает кладку. Самец никогда не садится на яйца, зато приносит самке пищу…
За бесконечными наблюдениями быстро пролетело время. Привезенные с собой продукты закончились, а рыбаки в назначенный день не пришли. Уже и гаги с подросшими птенцами снялись с гнезд и откочевали.
Услышали самолет. С линии прибоя взяли охапку водорослей - кинули в костер. Столб дыма был заметен. Самолет изменил курс и пролетел над ними. Надежда Ивановна велела лежать у костра на спине, сложив руки, как складывают покойникам. И сама лежала так же, не шевелясь. Похоже, проделали они это не зря, потому что на следующий день за ними пришли рыбаки: «А у нас рыба пошла косяк за косяком, мы про вас и забыли…».
Прикрепляю мамино фото с институтской Доски Почета. Понятно, что оно нецветное. Отнес снимок в ателье - за 300 рублей отреставрировали, раскрасили, отправили в редакцию газеты для статьи к её юбилею (85 стукнуло), распечатали, вставили в рамку.
Оригинальный снимок загружу в комментарии.
Блузку эту помню – тогда вещи хранили и носили долго. Блузка эта была светло-голубая. И глаза у мамы голубые. Но и в этой обработке снимок маме очень понравился.
Из всех подарков на юбилей, больше всего она обрадовалась этой обновленной фотографии.
Еще в комментарии загружу снимок с яйцом гаги (белое) и яйцом крачки (размером с куриное). Яйцо гаги и яйцо крачки мама привезла оттуда, из этой экспедиции 63 года назад. Показывала потом ученикам на уроках. И сохранила их через все переезды, смены студенческих общежитий, съемные квартиры, первая своя хрущевская однушка, один пожар, и потом ещё два переезда. Вот сейчас сфотографировал их. Было у нас и гагачье гнездо. Мама приносила и его на свои уроки биологии. Сейчас мы что-то его не нашли.
Сижу с сыновьями на кухне. Они ужинают, я уже поел и потягиваю пиво. Телефонный звонок. Подруга жены просит позвать к телефону мою благоверную. Я отвечаю, что, дескать, уехала она навестить маму свою, и не брала обратного билета, поэтому мы не знаем, когда вернется. Младший, вдруг, меня перебивает: - она завтра приедет, папк. - а ты откуда знаешь? - да она вчера звонила. - а почему ты мне не сказал? - не хотел тебя расстраивать.
Гранатометчица Рассказ офицера вооруженных сил одного из постсоветских государств. Навязали мне контрактницу. Свободная вакансия была единственная – гранатомётчик. На эту должность и взял. Подразделение у нас было действительно боевое, обучение личного состава велось серьёзное. Эта крепенькая такая деревенская девушка скоро научилась буквально снайперски стрелять из РПГ-7. И бегала, и ползала… Есть такое упражнение на время – пробежать определённое расстояние, преодолеть 50 метров по-пластунски, и поразить из гранатомёта цель. Так за отведённые на «отлично» секунды она успевала выстрелить трижды, и ни разу не промахнуться. Научилась даже попадать в цель, стреляя из гранатомёта по баллистической траектории. То есть, держит гранатомёт под углом градусов 70 к горизонту, и стреляет навесом. Граната падает вертикально вниз в окоп или в щель. У нас на полигоне в качестве мишени стояла разбитая бээмпешка, так наша гранатомётчица укладывала гранату сверху точно в моторный отсек. Командиры других подразделений иной раз просили её к ним прислать, чтобы показала своё мастерство, для мотивации бойцов к обучению. К сожалению, не бывает людей без недостатков. Наша гранатомётчица была «слабовата на передок». Заразила несколько человек гонореей, и пришлось её уволить.
С 87 по 92 год я работал в сельской школе инструктором производственного обучения. Преподавал старшеклассникам специальность «тракторист-машинист широкого профиля». Вел еще физкультуру в восьмом классе. И - любимый предмет - "История Древнего Мира".
В тот день история в пятом классе стояла в расписании последним уроком. Я выставил и объявил оценки, дал задание на дом, и после звонка отпустил класс.
А на последней парте лежал забытый кем-то учебник анатомии для 8 класса. И смотрю - девочки эти пятиклассницы столпились возле него, озираясь на меня, что-то там рассматривают, краснеют, смущаются и перешептываются.
Я подошел, через их головы заглянул - они разглядывали картинку с обнаженными мужчиной и женщиной. Где строение тела и половых органов объяснялось. Но сами органы были там в разрезе показаны.
Ну, они от меня глаза прячут, готовы разбежаться врассыпную, а я невозмутимо сказал им, что смущаться и бояться тут нечего, что их этот интерес вполне естественен, и что ничего страшного и позорного они не увидели и не совершили. Сам себе при этом я казался (а это еще довольно-таки пуританский 92 год) очень демократичным, смелым, раскованным и передовым.
Девочки слегка осмелели, и одна из них спросила: - Виктор Николаевич, а что такое месячные?
Теперь уж, несмотря на всю свою раскованность, я слегка смутился. Но не подал виду, и, тыча пальцем в ту же картинку, рассказал им о созревании яйцеклетки в организме женщины. Последовал вопрос – как образуется зародыш? Тут я понял, что сейчас из меня выпытают вообще всё, и не знал, как выкрутиться.
Они ждали от меня информации. Знаний. Ведь именно в этом, как я считал тогда, и считаю сейчас, долг учителя – давать знания. И они, как я только что здесь им сказал, вправе интересоваться и знать строение и физиологию тела человека, а как ни крути, зачатие, беременность и роды – физиология.
Но тему зачатия я боялся затрагивать. Не знал – насколько вправе делать это. Школьная программа же не предусматривала изучение этого вопроса одиннадцатилетними девочками.
С деланной невозмутимостью рассказал, что когда здесь вот в яйцеклетку попадает сперматозоид, начинается деление клеток, рост и развитие плода.
Девочки усиленно размышляли, а я поглядывал в сторону двери, мечтал, чтобы зашел кто-нибудь из коллег, и прикидывал – может мне просто сбежать, пока девочки решаются на следующий вопрос.
Спросили, а я ответил – где созревают и находятся сперматозоиды. («Как? На соседней картинке? У мужчины?») И, наконец: - Виктор Николаевич! А как же он – сперматозоид – в женщину-то попадает?
Как с обрыва в холодную воду все и рассказал.
Вообще-то, использование таких картинок – организм в разрезе – помогли мне остаться в рамках именно преподнесения естественнонаучных сведений.
Пошлость и цинизм были где-то в стороне. А мы рассматривали такое вот природное явление. Вот так есть. Иначе оно быть не может. Это придется знать. И это надо знать. Это не годится громко и принародно обсуждать, но не потому, что это постыдно, а только из соображений приличий.
Вот как-то так я это преподносил.
Но, та самая девочка, которая про месячные спросила, глаза нараспашку, воскликнула: - Виктор Николаевич! А что, мои родители тоже этим занимаются?!
Я, как мог мягко, ответил: - Ну, а как же, Наташа? Ты же вот есть!
Не знаю – может умнее было бы не заводить с ними этот разговор, а просто забрать «Анатомию» и отправить их по домам. Но, что сделано, то сделано.
От родителей жалоб на меня не поступило.
А эта Наташа уже давно замужем и у них двое детишков. Пригодились знания-то!
Канун 23-го. Прохожу утром мимо автобусной остановки. Стоят женщина с мужчиной. Она говорит: "Бабы будут поздравлять - не целуйся! Будешь целоваться - мне не признавайся! Признаешься - не обижайся!"
Впервые она вошла в класс к своим уже собственным ученикам 60 лет назад – 1 сентября 1960 года.
Это была «железнодорожная» школа в Щербинке– она там работала по распределению после окончания Московского областного пединститута имени Крупской.
Учились в этой школе почти сплошь дети железнодорожников.
Обязательным тогда было восьмилетнее образование.
Оставление двоечника на второй или на третий год не было чем-то неординарным. И в восьмом классе, насчитывающем до 40 человек, «на камчатке» сидели 18-летние парни, ожидающие призыва в армию.
Кабинетная система ещё не была придумана. Классные кабинеты и аудитории были закреплены за классами, а не за учителями-предметниками. Если учителю математики или русского языка для урока требовались только доска и мел, то физики, химики, географы, биологи несли из учительской на урок наглядные пособия.
Мама преподавала географию и биологию.
На перемене она бежала в учительскую, относила туда только что использованные карты и глобус, и бежала на следующий урок, держа в руках классный журнал и, например - чучело грача.
Был урок ботаники… Рассказывая о процессе размножения сосны обыкновенной, молоденькая учительница показала детям сосновую шишку. Рассказала, что в конце зимы шишки раскрываются, и семена разносятся ветром на большие расстояния.
При этом она высыпала на ладонь заранее нашелушенные семена, и дунула на них: «Видите – как легко они разлетаются?!»
С «камчатки» послышались недовольные голоса: «Нам не видно!»
Учительница встала на стул, и повторила опыт.
Надо, пожалуй, добавить, что юбка на учительнице была по тем временам предельно короткая – чуть ниже колена. И этому была чисто экономическая причина – какой отрез ткани был по карману, - такой и был куплен. Но «камчатка» притихла.
А в это время по школьному коридору прохаживалась завуч, опытным слухом контролируя дисциплину на уроках и ход учебного процесса в классах. Она была готова вмешаться, если у кого-то из молодых учителей не ладилось с дисциплиной. Проходя мимо этого класса, она встревожилась - из-за двери не слышалось даже «рабочего шума»!
Приоткрыла дверь… заглянула в щелку… Учительница стояла на стуле и смотрела в потолок… Ученики смотрели туда же...
Завуч также бесшумно закрыла дверь и вернулась к себе. В учительской у неё был отгороженный фанерой закуток.
На перемене, когда юная биолог-географ вбежала в учительскую за следующими наглядными пособиями, завуч поинтересовалась темой прошедшего урока и её такой оригинальной методикой.
Молодой специалист ответила, что сегодняшняя тема была «Размножение голосеменных», а забраться на стул ей пришлось, чтобы обеспечить наглядность.
Понятно, что во все времена хватало учителей, которые на уроках добросовестно, но бездушно только отрабатывали время. А тут – выпускница педвуза преподает увлеченно, нестандартно, и, в какой-то мере, даже безкомплексно. Да и объективные показатели результатов её работы впечатляли.
Директор школы был дружен с научным сотрудником Тимирязевской академии Василием Захаровичем Хоружим. Вскоре директор предложил увлеченной молодой преподавательнице биологии пройти практику в Тимирязевской академии. Следствием этого было сотрудничество школы с ВУЗом.
Первая благодарность в трудовой книжке - "За большую и старательную работу по планировке школьного учебно-опытного участка".
Дети охотно работали вместе со своей учительницей на пришкольном участке. А полученные знания и навыки результативно использовали на своих семейных огородах, восхищая родителей.
Отработав обязательный стаж по распределению, который составлял три года, мама решила вернуться в Воскресенск, где она выросла в детском доме, где жили многие детдомовцы, бывшие друг для друга братьями и сестрами. В Воскресенске был Воскресенский химкомбинат – шеф их детского дома. Директором завода был всё тот же Николай Иванович Докторов – который знал буквально каждого детдомовца, и интересовался каждым и после выпуска. Вернуться в Воскресенск для неё означало вернуться в родной дом.
Приехала. Чтобы устроить мелкого меня в ясли – договорилась о приеме на работу воспитательницей детского сада. Приехала в Щербинку за документами, – директор не хочет отдавать трудовую книжку. Потому что – очень ценный работник!..
Все хорошо у неё пошло потом и в Воскресенске – профессиональные успехи, титулы, награды, сотни и сотни благодарных учеников…
Мораль к этой истории подсказал дружище Ракетчик:
- Иногда, чтобы тебя заметили, достаточно встать на стул…
В тундре несколько складов и избушка – это наш дальний караул ВВ. Склад артвооружений и боеприпасов нашей части, склад взрывчатых веществ «Тиксистроя», и еще какие-то. Караул состоял из сержанта – начальника караула, и троих рядовых – караульных («штыки» по-нашему). Паек в дальние караулы завозили на десять дней, а караул – на сутки. Если начиналась пурга, караул не меняли до её окончания. Потому что во время пурги снег летит стеной. Бывает, что вытянув вперед руку, не видишь рукавицу на ней. Большую часть суток начкар спал. В остальное время писал письма, болтал по телефону с другими начкарами, «дрючил» штыков. Штыки готовили еду на встроенной в печь плите, наводили чистоту, кололи дрова, по очереди заступали часовыми, и спали тоже по очереди. Два часа стоишь на посту, потом два часа в бодрствующей смене, и два часа в отдыхающей смене – спать не раздеваясь, но можно разуться. В «бодряке» - поддерживать огонь в печи, отвечать на телефонные звонки, готовить ужин/завтрак/обед, мыть посуду. В оставшееся время, а его в «дальнике» хватало, - читать, писать, мечтать). На посту курить нельзя, а в остальное время – смоли, сколько влезет. Если курево есть. Рассказывали, что в старые времена солдатам было положено табачное довольствие. В казарме на тумбочке дневального всегда стояла коробка с махоркой, и лежала пачка нарезанной бумаги для самокруток. В начале восьмидесятых, когда я служил, этого уже не было. А денежное довольствие было – семь рублей в месяц. Два рубля сразу сдавали старшине на ротные нужды, а на остальные могли шиковать, ни в чем себе не отказывая. Сигареты без фильтра стоили 14-18 копеек, «Беломор» - 25, «Ява» в мягкой пачке – 30, Болгарские «Аэрофлот», «Стюардесса» и «Opal» - 50. Хотелось и в «Чайную» сходить. Там продавались пирожные «Полоска» за 22 копейки, пряники, печенье, сгущенка, другие деликатесы.
Дальние караулы мы любили. Там не чувствовалось давления армейской системы. Просто делаешь свое дело, и как будто сам себе хозяин. Однажды мы заступили на «ВВ», с одной пачкой «Беломора» на четверых. Ну, так получилось. Может, перед получкой дело было. Что все оказались без денег, и не у кого было занять. Поэтому курили очень экономно, - втроем одну папиросу. Каждый делал две затяжки, и передавал следующему. Втроем, - потому что один же на посту. Начкар Андрюха Линьков пару раз позволил себе выкурить целую. В четырнадцать часов сменившийся с поста Савинов сообщил, что начинает «задувать». Встревоженный Линьков вышел наружу и вернулся помрачневший, - мороз упал, и ветер гнал злую поземку. Именно так пурга всегда начиналась. У нас оставалось две папиросы. А пурга могла задувать и один-два дня, и две недели.
Была еще надежда, что до восемнадцати часов, когда должна была приехать смена, пурга не успеет разгуляться, но уже через час, увидев, что ветер усиливается, а снег все гуще, Линьков вызвал с территории поста Томского, чтобы тот не потерялся в тундре. Во время пурги часовые дальних караулов не выходили на посты, а отстаивали смену в тамбуре караульного помещения. Позвонил дежурный по части и сообщил, что смены не будет. Время тянулось медленно и скучно. Служба шла заведенным порядком. Караульный третьей смены кулинарил, первой – мыл посуду и производил уборку. В свои смены выходили на «пост» в тамбур. Очень хотелось курить. Обшарили все углы, заглядывали в щели у плинтусов, в надежде отыскать уроненные кем-нибудь раньше, или заныканные чинарики. К сожалению, предыдущий караул чем-то прогневал своего начкара, и он их заставил сделать генеральную уборку. Всё помещение было вылизано, кафель, которым была обложена печь, сиял чистотой, нигде не было ни соринки. Скрутили «козью ножку», насыпали в неё чай, но он был негодной заменой табаку. Пурга мела третьи сутки. Я отсидел свои два часа в «бодряке», разбудил Савинова. Он надел полушубок, зарядил автомат и сменил в тамбуре Томского. Линьков спал. У меня началась отдыхающая смена. Прежде, чем завалиться на топчан, я обычно отодвигал его на несколько сантиметров от печи, чтобы потом, привалившись к ней боком и с головой укрывшись полушубком, дышать прохладным воздухом из щели между печью и топчаном. В этот раз я решил, что хватит уже пролеживать правый бок, и развернул топчан изголовьем в другую сторону, чтобы теперь спать на левом. Лёг, укрылся, и увидел, что чуть ниже изголовья уголок одной кафельной плитки отколот. За плиткой пустота, а из образовавшегося на сколе отверстия выглядывает сигаретный фильтр. Я сразу восхитился белизной его набивки. При курении ведь фильтр желтеет, а этот был почти девственно белый. Значит, бычок должен быть больше, чем в полсигареты!
Затаив дыхание, протянул к торчащему кончику фильтра руку. Представил, как мы будем отбивать кафель от печи, и сколько потом будет мусора, если сейчас неловким движением столкну окурок глубже. Осторожно взялся за фильтр, и потянул его вверх и на себя. Я все ещё не дышал. Томский позвякивал кастрюлями на кухне. Савинов громыхнул прикладом о дощатую стену тамбура. Повернувшись во сне, скрипнул топчаном Линьков. В печи гудел огонь, и потрескивали дрова. Снаружи, сотрясая стены и вбивая снежную пыль в мельчайшие щели, завывал ветер. А я все вытягивал эту обыкновенную болгарскую сигарету из-за скверно положенной плитки. Она – сигарета - казалась мне длинной, как железнодорожный состав. Вот она вся у меня перед глазами. Совсем целая. Только краешек бумаги на кончике опален. Линь! Линь! – позвал начкара. Линьков рывком поднялся. Показал ему сигарету, держа её, как восклицательный знак. Не сводя с неё глаз, он вытащил из кармана спички. Я прикурил, и после второй легкой затяжки, чувствуя приятное головокружение, протянул сигарету ему. Из кухни выглянул Томский. - Табуретку захвати, - посоветовал ему Линьков. Томский подсел рядом, и воспользовался своей очередью затянуться. Савинов в тамбуре перестал топотать ногами, и, скрипнув дверью, заглянул в помещение. Линьков позвал и его. Мы сидели. Сделав по две лёгкие затяжки, передавали сигарету друг другу, провожали её взглядом, и снова делали две затяжки… … … «Курение вредит вашему здоровью». Но вот так было. Тундра. Пурга. Жарко натопленная печь. Четверо возле одной сигареты…
Раздобыл на полдня костюм Деда Мороза – сходил поздравить внучку.
Нет, - понятно, что настоящий Дед Мороз есть, и он своё дело делает. Но он же один, а детей много. Поэтому взрослые иногда или даже часто помогают настоящему Деду Морозу – поздравляют деток вместо него. Это не считается нарушением правил новогодних чудес и волшебства.
Поэтому сегодня в Раменском по улице Чугунова шел Дед Мороз.
Реакция людей была двух типов: либо невозмутимо отвести глаза, поскольку ничего необычного в идущем по улице Деде Морозе нет, либо – радостно распахнуть глаза, сказать «здравствуйте» или просто улыбнуться.
Кто с малыми детьми – особая категория: - Смотри! Дедушка Мороз! Ты же спрашивал! Подойди, поздоровайся!
Для этих у меня в варежке заготовлена горсть конфет – угощаю каждого ребенка, поздравляю с Новым Годом. Некоторые детишки торопятся рассказать стихотворение, за что выдаю дополнительную конфетку из другой варежки.
Один сказал «спасибо» за конфету, и помявшись, спросил: «Дед Мороз! А машинку можешь дать?» Я поднял глаза на его маму. Говорю: «Сейчас у меня нет машинки. Я постараюсь ночью волшебным способом тебе её под ёлку положить». А мама за его спиной мне кивает.
Захожу к внучке: - Здесь живет хорошая девочка Алиса?
Прижалась к стенке, вся такая аккуратная, причесанная: - Да! Это я!
Произношу свою речёвку, в которую она успевает вставлять реплики: - Был у вас я год назад. - Да, дедушка Мороз!
- Снова видеть всех вас рад! Подросла, большая стала, (она кивает) а меня-то ты узнала? - Узнала, узнала!
- Всё такой же я седой, но душой я молодой. И готов я хоть сейчас прямо здесь пуститься в пляс! А ты мне стишок приготовила? - Да, дедушка Мороз.
- Ну, пойдем к ёлке.
Ведет меня к ёлочке, по пути сообщает: «Я люблю за ней прятаться».
Выслушал стишок, достал из мешка подарки, и быстрее ретировался, пока не узнала.
На обратном пути – молодой человек лет двадцати пяти: - Здравствуйте! Я про вас читал в городском паблике, что вы будете ходить по улицам – поздравлять людей. Там даже маршруты были – только этого я там не видел. Можно с вами сфотографироваться?
Улыбаюсь в усы: - Не только можно, но и нужно!
Ещё – возле пешеходного перехода с той стороны улицы мальчик и девочка с мамами увидали меня, закричали: «Дед Мороз! Дед Мороз!»
Они переживали, что им ещё почти минуту ждать своего зеленого, а Дед Мороз уйдет далеко уже. Остановился, подождал их.
Получили и они поздравления и по конфетке. Мальчик рассказал стишок и спросил разрешения потрогать бороду.
Мы уже расстались, когда слышу сзади эту девочку: «Дедушка Морооооз!»
Оглядываюсь – девочка эта бежит ко мне. И запыхавшись: - У меня сестренка есть. Можно и ей конфету?..
Так что, если есть Лига помощи Деду Морозу – принимайте. Заслуживаю.
Одна девушка рассказала: - Утром на самом выезде со двора забуксовала. Заднее колесо в ямке, передние – на льду скользят. Сзади уперся в меня джип. Мигнул фарами. Я буксую на месте. Из джипа вышел здоровенный мужик. Думала подойдет на меня поругаться. А он уперся в багажник моей машины, я даже передачу включить не успела, как вытолкнул мою машину. Хороший мужик! Настоящий!
Другу надо было просверлить сложный металлический профиль. Он пытался сам - не получилось. Он всю жизнь кабинетный работник. Так я выкроил пару часов - приехал. Поставил для начала тонкое сверло, и на малых оборотах давлю посильнее.
А у него две дочки 6 и 9 лет. Они спрашивают: "А где вы работаете?" Я так понял их вопрос, что им хотелось понять - почему я берусь справиться с проблемой, непосильной их отцу. Ответил им, что сейчас работаю вместе с их папой, а раньше были самые разные работы, в том числе и слесарем, и грузчиком, и плотником, и учителем труда... Жизненный опыт, в общем... Девочки внимательно выслушали, и старшая спросила: "Вас отовсюду выгоняли?"
Некоторые подробности спасения Крыма В мае 14 года мне рассказал один крымчанин: «Бойни не произошло благодаря Путину и Кадырову. Спасибо Путину, что прислал вежливых людей, и Кадырову, что поговорил с меджлисом. Мы – ополчение – стояли на перешейках. Правый сектор, майдан, мы бы не пропустили. Но у нас за спиной татары были. А Кадыров сказал меджлису: «Русские наши братья и за братьев мы стеной встанем». Вот татары и притихли». Теперь я случайно узнал, что эти слова Рамзана Кадырова (произносил он их на самом деле, или нет – про то Бог весть) были подкреплены реальными действиями. Мой сегодняшний собеседник – сотрудник Центроспаса примерно моих лет. Он участвовал в десятках спасательных операций по всему миру. Весну 2014 года он провел в Крыму и рассказал об этом интересное: - Центроспас направили в Крым сразу после референдума. Разбросали нас по всему полуострову. Наша группа базировалась в Алуште. Задачи обычные - спасение людей в случае ЧС. Все два месяца провел в Алуште. И там по улицам постоянно гуляли чечены. Молодые крепкие парни – они же все борцы – в спортивных костюмах с надписью Россия. Ходят по 2-3-4 человека, улыбчивые, вежливые, к женщинам не пристают, на мужчин не задираются, разговаривают тихо-спокойно. Кушают мороженое, фантики относят в урну. Воспитанные, как гимназистки. Реально было приятно их видеть. Спокойствие и ощущение безопасности от них исходило…
Это в середине восьмидесятых было. Я тогда на химкомбинате слесарем работал. И учился заочно в Коломенском пединституте на общетехническом факультете. Посетовал мужикам в бригаде, что электрошнур к пылесосу пришёл в негодность. А кто-то ответил: - Ты же в Коломну ездишь по субботам. Ну и зайди там в "1000 мелочей". Не знаешь где? Спроси у местных, - покажут. В субботу после занятий вышел из института к трамвайной остановке, и спросил у какого-то дедушки: - А где тут у вас в Коломне магазин "1000 мелочей"? Он приветливо и быстро ответил: - О! Это Вам через подземный переход надо! После чего шустро запрыгнул в подошедший трамвай, и был таков. Я остался один на остановке. Покрутил головой - подземного перехода поблизости не было видно. Подошёл к старушке, ожидающей трамвая на противоположной стороне. Вспомнил фразу: «Одинаковые действия рождают одинаковый результат». Подумал: «Ну не может быть! Нет же здесь нигде подземного перехода!» Увидел приближающийся трамвай и поспешил обратиться к бабушке: - Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста – где в Коломне находится магазин «1000 мелочей»? - Это Вам через подземный переход идти. Я снова начал оглядываться.. - А где? Где этот переход? - Ну, что Вы его здесь ищете! Вам надо на трамвае четыре остановки проехать. Потом пересесть на другой, и ещё три остановки. А после пешком ещё немножко пройдете, и будет подземный переход. А за ним сразу «1000 мелочей»! Я выполнил инструкции старушки. Один трамвай, потом другой. Вышел, где бабушка говорила. Огляделся. Спросил у кого-то про «1000 мелочей», привычно выслушал ответ про подземный переход, прошел метров двести в указанном направлении и увидел Его. Обычный подземный переход под улицей. Единственный в Коломне. Недавно торжественно открытый. Достопримечательность. А на той стороне улицы в круглом здании старинной архитектуры был магазин «1000 мелочей». За ним – площадь и автостанция. А чуть дальше и левее – кремль, ровесник Московского.
Граждане привычно скакали через улицу. В подземный переход спустился только я.
В середине восьмидесятых работал слесарем на Воскресенском химкомбинате.
И, когда в городе заканчивали строительство бассейна "Дельфин", горком партии обратился, видимо, к руководству предприятия, с просьбой выделить рабочих в помощь строителям. Чтобы уложиться в сроки, что ли...
От нашего цеха ЭФК-3 отправили меня - как самого молодого и наименее ценного работника - я туда пришел недавно после армии, и на все такие затыки отправляли меня.
Ну, пришел в 8-00 к бассейну - "прикомандированных" от химкомбината было человек 20 или 30 самых разных возрастов. Сидим - курим. Никто особо напрягаться не собирается. Мужики травят байки...
Приходит прораб или мастер, спрашивает: "Кто умеет работать отбойным молотком?" Все молчат, я встаю, говорю: "До армии работал на РМЗ, и пару дней случилось там долбить стены". Мастер говорит: "Отлично! Пойдем!"
Уже потом, перед обедом, мне эти мужики сказали: "Ты зачем вызвался? Это не твой цех, платят тебе здесь все равно по-среднему - зачем ломаться? День прошел - и ладно..." Но сиднем сидеть или ходить вразвалочку мне было скучно. А отбойным молотком нравилось работать - результаты видны, и всё время я кому-то нужен.
Конечно бывало, что сидел, когда работы не было. Но случалось, что мастер скажет что-то продолбить для электриков, допустим, а тут уже прибегают водопроводчики, и сидят ждут, когда закончу, чтобы помочь мне протянуть шланг на их участок, а за ними уже в очереди ещё кто-то... Это мотивировало.
А раз в воскресенье случилась мимолетная любовь, девушка осталась у меня до утра, и вот уже вроде пора на работу, но расставаться не хотелось. Сел на велосипед, смотался на стройку, отдал мастеру донорскую справку на отгул, и вернулся к ней.
Во вторник прихожу в "Дельфин" - там какой-то начальник приехал, и все инженеры-мастера-прорабы ходили по стройке за этим мужиком, показывали где что осталось доделать, и в какие сроки. И в цокольном этаже ему говорят, что вот здесь под потолком надо проложить трубы. Он сердито спрашивает, мол, почему раньше этого не сделали, ведь из-за этого что-то там следующее не делается. А там были такие свежевыложенные типа фальшколонны толстой кирпичной кладки, в которых для этих труб надо под потолком прорубить ниши. Ему отвечают, что, мол, не было рабочего на отбойный молоток. Он, также сердито: "А теперь этот рабочий есть?" Я выхожу вперед: "Я здесь..." Он спрашивает: "До вечера сделаешь?" Говорю: "Леса уже есть, пятнадцать минут на пуск компрессора и протянуть шланги, и полчаса на прорубить - кладка же свежая, чего там..." Он повернулся и пошел со всеми дальше.
А мне мужики: "Ты чего, как Павка Корчагин на узкоколейке?! Сказал бы - да, к вечеру сделаю... Потом с мастером договорился бы, что как сделаешь - идешь домой... Часов до 12 поковырялся бы не спеша, и устроил бы себе короткий день..." А мне такое лукавство как-то на ум не пришло.
Ну, а несколько лет назад - 30 лет спустя, получается - уже в качестве журналиста делал репортаж о капремонте бассейна. Спустился в это помещение, посмотрел, - проходят трубы в этих моих нишах...
Из фронтовых треугольников Ивана Никитовича Видова
9 октября 43 г. Украина. «… 5 дней побывал на самом Днепре, плавал так и на лодке почти круглосуточно, и всё время был мокрый. Здесь около Киева Днепр широкий доходит до 300 м шириной…»
01.12.43. Белоруссия: «…большинство деревень выжжены дотла немчурой… иногда встречается 2-3 старика, жителей либо угоняют в Германию, либо сжигают вместе с деревнями…» «… Отец зовет домой повидаться может в последний раз, болен раком… пока наступление – не отпускают в отпуск. Командир сказал – когда остановимся…»
6 февраля 44. «… тянем связь по болотам, постоянно мокрые, в грязи и обсушиться негде все деревни сожжены… Сообщили, что отпустят домой на 6 дней…»
Его отпустили в краткосрочный отпуск, и в феврале 44 он встретился с Антониной – невестой и с родственниками в Воскресенске,
А «… с 27-го уже приступил к своей работе, уже навел линию и сейчас сижу за телефоном и пишу эти строки, а немного в отдаленности летает немчура и немного швырнул бомб…»
31.01.45. «… завтра в бой на УРА…» Перед боем вспоминает прошлое ранение: «…когда лежал в грязи в воронке и по мне ходили и даже не чувствуя и думая только об одном, чтоб если убило так сразу бы…»
О9.05.45. «…Да, Тоня, вот пришел тот день, которого мы ждали 4 года и когда я вышел 09/05/1945 в 6-00 утра на улицу и мне сообщили, что война окончена и мне как то не верится, и думаю, неужели и в самом деле это так… И как то на душе легко стало и ходишь то совсем легко, как в детстве… …Кругом посмотришь, уже нигде окна не маскируют и огонь солдаты во всю ночью жгут. И стрелять нигде не стреляют, тихо как то и ходишь ничего не опасаешься, что пуля пролетит или снаряд разорвется, и мы вот с этим никак не освоимся и не укладывается в голове всё это. Даже вот выразить не могу на бумаге все это т.к. привыкли к войне за 4 года, а тут раз и нет её…» *** Письма сохранили в семье Ивана Никитовича. Его внучка – Ольга Горбушина – все их перечитала, изучила по ним весь боевой путь деда, выделила и для себя, да и не только для себя эти цитаты. Московской области. Он был у моей мамы классным руководителем.
В комментарии загружу фото, на котором он с учителями-фронтовиками в День Победы. На обороте этой карточки надпись его рукой «Бойцы вспоминали минувшие дни».
Повторю за ним: "привыкли к войне за 4 года, а тут раз и нет её…"
Вот так – раз, и нет её… войны. И скольких нет…
Заслуживает внимательного прочтения и напутственное письмо командования части демобилизовавшемуся в сорок пятом году солдату. Какие верные и нужные слова!
Дорогой т. Видов Иван Никитович! Теперь, когда мы победили гитлеровскую Германию, ты с честью выполнил свой долг перед Родиной, уходишь из рядов Красной Армии, возвращаешься к мирному труду. Вместе с нами ты прошел большой боевой путь. Труден и суров был этот путь советского солдата к победе. Много дней ты провел в ожесточенных боях за славный город ЛЕНИНА – город Русской Славы – колыбель пролетарской Революции. В любых условиях блокады и наступления, ты честно выполнил присягу воина Красной Армии, приказы Верховного Главнокомандующего Генералиссимуса Советского Союза тов. СТАЛИНА и уставы Красной Армии. В жестокой борьбе с коварным и злобным врагом тебя вдохновляли великие идеи партии ЛЕНИНА – СТАЛИНА. Во имя защиты свободы и независимости нашей Социалистической Родины ты не жалел ни сил, ни крови своей. Вместе со всеми защитниками города ЛЕНИНГРАДА, ты отдавал все свои силы на преодоление трудностей, вызванных блокадой. Тебя не только не сломили голод и лишения, а наоборот закалили и усилили твою веру в победу нашего правого дела. Твой тяжелый ратный труд не пропал даром. Враг был разгромлен под Ленинградом, и сегодня Советские знамена победоносно развеваются над поверженной, вставшей на колени Германией. Годы совместной борьбы против ненавистного врага сплотили нас в дружную родную семью. И сегодня, расставаясь с тобой, от имени всего рядового, сержантского и офицерского состава благодарим тебя за верную службу нашей ОТЧИЗНЕ. Ты заслужил эту вечную благодарность от всего нашего народа – ПОБЕДИТЕЛЯ. Надеемся, что и там, вдали от своей родной части, ты не уронишь чести и достоинства Советского воина, будешь честно и добросовестно трудиться, крепить мощь и силу Советской Державы, Красной Армии. Не забывай своей части, поддерживай с нами связи. Рассказывай своим детям и внукам о подвигах советских воинов в дни Великой Отечественной войны, воспитывай их на боевых традициях нашего Советского народа. От всего сердца желаем тебе долгой, счастливой, радостной жизни и успехов в труде на благо матери-Родины. До свиданья, боевой товарищ! Счастливого пути!
Командир части (подпись) Зам. по политчасти (подпись) 9 декабря 1945 г.
Моего деда звали Василий Афансьевич Карнов. Я никогда его не видела, и знаю о его судьбе из рассказов бабушки. Они жили в Рязанской области в деревне Бахметьево, от которой сейчас уже ничего не осталось. В 1936 году, когда его забрали, у них было семеро детей, из которых младшей исполнилось только два года. Бабушка рассказывала, что пришли к ним в дом люди, показали на иконы в Красном углу, лампадку, Евангелие… Сказали: «Снимай сам – отдавай иконы, все остальное, тогда останешься с семьей. Если нет - забираем». Дедушка ответил: «Мои родители верили – как я могу от веры отказаться…» И его увели. Никакой информации о нем семья не имела. Единственное рассказал односельчанин, арестованный вместе с дедушкой. Этот односельчанин был, как говорили в деревне, - «слаб на голову». Его освободили вскоре после ареста. Он и сказал бабушке, что деда отправили куда-то «на Север». Недавно мой сын нашел в интернете «Книгу памяти республики Коми», а в ней информацию, что мой дед, а его прадед расстрелян в 19 декабря 1941 года в Печерском ИТЛ НКВД. Место захоронения неизвестно. После ареста деда у его семьи отняли всё имущество, отобрали и дом, выгнав бабушку с семью детьми на улицу. Бабушка, видимо на нервной почве, обезножела, и дети возили её на санках от деревни к деревне, побираясь и прося пристанища. Дети в движении немножко согревались, а бабушка очень страдала от холода, и просила оставить её на морозе, чтобы отмучиться. Люди подавали, а в пристанище отказывали, боясь репрессий властей за размещение семьи «врага народа». Но одна женщина приютила их. Сказала: «Я вас приму. Что сами едим, то и вы будете». Она и подняла на ноги бабушку – травами и народной медициной. Так спаслись бабушка и её дети – моя мама, её братья и сестры. Я жалею, что не записала и не запомнила имени этой женщины. А теперь спросить не у кого. В церкви я молюсь за всех своих, и за эту женщину – «имя ее Господи веси».
Мой приятель в девяностых преподавал физкультуру в одном престижном московском колледже. Учился там паренек, который был притчей во языцех из-за своего гнилого характера, недисциплинированности, отвратительного отношения к учебе, и мелочной подлости. Преподаватели мучились с ним каждый по-своему, и радовались его прогулам.
Однажды на физкультуре он намеренно кинул баскетбольный мяч в лицо девочке, и разбил ей нос. Препод не сдержался – дал ему пощечину. Сказал: «Ты – хам!» Парень ответил: «Вам это так не пройдет!» и, видимо, вечером нажаловался папе.
На следующий день в колледж приехал папа – крупный солидный мужик. Со свитой, которая выглядела охраной. Они сразу пришли в спортзал. Отец спросил препода - что произошло на уроке. Выслушал ответ, повернулся к сыну: «Так было?» Тот кивнул, и сразу же получил от отца в морду. Это был нокаут. Сопровождающие подняли парня и потащили к умывальнику. Отец снова повернулся к учителю, и сказал: «Он не будет прогуливать физкультуру». И добавил: «А где у вас класс бухучета?»
Учительская потом гудела, потому что этот папа со свитой и с сыном обошел всех преподавателей своего сына и везде произвел такое же хорошее впечатление, как и в спортзале. И он не обманул, – мальчишку, как подменили. До самого выпуска парень был послушным и дисциплинированным.
Папа имел очень высокое воинское звание и занимал высокую должность в минобороны, но в колледже был в штатском.
Два сына у меня. Три года разница. Учились, понятно, в одной школе. И, - сейчас не помню, - то ли младшего в другой класс мы перевели, то ли в его родном классе новичок собрал свою группировку... И начали они моего младшего... ну, это был ещё не буллинг (хотя это слово ещё было не в ходу), но, дело, видимо, к тому шло. Младший со мной поделился - что глупо подшучивают, мелкие пакости строят, и ржут. А, когда он мне это вечером рассказал, мне на следующий день никак было с работы не сорваться.
Дождались старшего со школы - у него больше уроков. Говорю: "У твоего брата такие-то проблемы - ты знаешь?" Он отвечает: "На той неделе он мне рассказывал, но было ещё не критично". Я продолжаю: " Сейчас уже может стать критично. А я завтра никак не могу". Старший говорит: "Ладно. Сделаем..."
А они оба у меня пацаны домашние и спокойные росли. Учились нормально, и с дисциплиной никаких проблем. Всё на понимании.
На следующий день приезжаю с работы поздно. - Привет, папк! - Привет, папк!
Я - ужинать. Младший заходит на кухню, рассказывает: - Звонок на перемену прозвенел, ещё учительница не вышла, - заходит брат, а с ним человек восемь его одноклассников. В классе стало сразу тесно. И они по очереди все ко мне с рукопожатиями. Привет! Как дела? И они заняли все проходы - кроме учительницы из класса почти никто и не вышел. Я с ними проболтал всю перемену. Звонок прозвенел на урок, они такие: "Ладно, мы пошли. Ты, если что, тоже к нам заходи".
Понятно, что у младшего моего с того дня те проблемы были сняты.
А когда надо было один на один - он и сам справлялся. Дерзость нужная у него была.
Мужчины беззащитны перед женщинами, у которых красота сочетается с острым умом, находчивостью, целеустремлённостью и практичностью. Есть у меня одна такая знакомая. Рассказала, как успешно и быстро оформила некий пакет документов в некоем госучреждении: "Чтобы там в очереди не провести целый день, записалась заранее. Еду туда - на мосту авария и пробка. На улице жара - под тридцать в тени. Движок на моей "Ниве" начал в пробке греться. Чтобы не перегреть, пришлось печку в салоне включить на полную. Двигаюсь по этой пробке на жаре с включенной печкой - истекаю потом. На часы смотрю - опаздываю. Вся на нервах. Лицо и плечи хоть как-то через окна обдувает, а под грудью и сзади платье - хоть выжимай. Приехала в эту контору с опозданием. Мне говорят: - Ваше время прошло. Теперь в общую очередь! Я делаю большие глаза и показываю на грудь: - Какая очередь?! Не видите - молоко подошло! Все оторопели, - прошла в кабинет. Документов целая папка. Проверили их у меня, сказали, что нет того-то и того-то. "Это, - говорят, - Вам надо туда идти и туда... Там месяц и там месяц..." Вышла я от них в коридор, смотрю - рядом кабинет их начальника. Дёрнула ручку - закрыто. Не успела отойти - какой-то мужик в костюме идёт по коридору, подходит к этой двери и открывает её своим ключом. Делаю томные глазки и говорю с придыханием: - Здравствуйте! А я к Вам. Ну, что он мог сказать, кроме "проходите"? Достаю документы, он их посмотрел: - А это Вам не ко мне. Это в соседний кабинет. Отвечаю: - Да я знаю... Но Вы же мне поможете? Он удивляется: - А мы разве знакомы? Теперь я сделала удивлённый вид, и шепнула: - Ну как же... А в бане-то... Помните? Он наверное что-то своё вспомнил, потому что смутился, ответил - "Ах, да...", проводил в соседний кабинет, и сам отдал мою папку кому-то из подчинённых. Так дело и сделалось".
«Солдат есть имя общее, знаменитое, имя солдата носит всякий военнослужащий от генерала до последнего рядового». (с)
Не помню, чтобы отец говорил эту фразу. Возможно, он её не знал. Но его мнение о слове «солдат» было схожее.
Если я плакал из-за какой-то обиды или разбитой коленки, он сочувствовал, гладил, допустим, по голове или дул на ссадину. Но обязательно и говорил: «Не плачь, сынок, - ты же солдат!»
Тогда все служили в армии. И мне предстояло через 15 или сколько там лет служить. И слово «солдат» содержало твердость, мужественность, храбрость, справедливость.
Он рассказывал об армии... Обслуживание самолетов на морозе, выходы "в летние лагеря", о сослуживцах какие-то забавные истории... И двое его армейских друзей как-то приехали к нам в гости.
Отец умел делать всё. Мы с ним постоянно столярничали, слесарничали, фотографировали, а потом проявляли пленки и печатали фотографии – всё это понятно и вполне по-мужски естественно.
Но вот прихожу с улицы в разорванной при прыжке с дерева рубашке. Он достает коробку с катушками, учит меня вдевать нитку в иголку, показывает, как зашивать. Через какое-то время снова, а потом ещё и ещё повторяет эти уроки. Объясняет: «Можно отдать маме, и она зашьёт. Но если в армии у тебя пуговица оторвется, ты к маме побежишь?»
Прочёл мне сказку «Каша из топора». И объяснил её смысл так: «Солдат должен уметь проявлять смекалку, и находить выход из любой ситуации».
На мамин день рождения или на 8 марта мы с ним запирались на кухне, и он готовил стол. В том числе и пек какой-то особый пирог в духовке. И если бы я спросил – откуда он это умеет, он бы усмехнулся в ответ: «Я же солдат!»
Он умер, когда мне было семь.
А я, когда пришло время, стал солдатом. *** Цитата, с которой начинается текст, - из книги "Мои скитания" Гиляровского. Он был солдат.
Случаи, когда пациент, которого сочли мертвым, приходит в сознание в морге, происходят не часто, и каждое такое происшествие производит яркое впечатление на участников и свидетелей.
Одна моя знакомая в девяностых годах работала медсестрой в Днепропетровске в отделении анестезиологии и хирургической реанимации городской больницы скорой медицинской помощи. Как она говорит: «Смертность у нас была хорошая… Город - большой, больница – большая, каждую смену отвозили кого-то на каталке в морг и это было для нас делом привычным».
И вот она закатили они с санитаром в лифт каталку с отмучившимся пациентом, спустились вниз, открыли дверь огромным ключом… Она нащупала выключатель, зажгла свет… - на полати перед ней сидит голый старичок с «зафиксированными» бинтом запястьями и щиколотками.
Она сохранила самообладание, но потеряла связность мыслей и речи. Поэтому задала глупый вопрос: - Ой, диду! А шо вы тут робыте?
Дед резонно отвечает: - Не знаю, доню! Проснувся, а тут тэмно и зябко…
Она посмотрела у него на запястье бирку – Бычков. 4-я хирургия. Укутали они деда простынями, развязали бинты на руках и ногах, уложили на каталку, повезли на лифте в 4-ю хирургию, которая была на 9-м этаже.
Деда с санитаром оставила в холле, бежит в ординаторскую. Распахивает дверь… А было 1 мая. В ординаторской накрыт стол… Все повернулись к ней: - О! Ленка, заходи! Давай к столу!
Она зовет старшую медсестру отделения: - Наташа! Выйди, что скажу…
Та в ответ: - Да чего там секретного… - Нет! Выйди.
Вышли в коридор. Эта Лена спрашивает: - Бычков ваш пациент?
Наташа погрустнела: - Он твой родственник? - Знакомый. Недавно познакомились. - Ой, Ленка. Не хочу тебя расстраивать, но он скончался. Родственникам мы сообщили. - А давно скончался? - Часов шесть, как… - Бери каталку – беги в морг. Он живой там вас дожидается!
Наташа схватилась за сердце, у неё покосились ноги.
- Что, поверила? – улыбнулась Лена, помогая подруге подняться с пола, - Да пошутила я. Он уже не в морге, а в вашем холле на каталке. Не могла же я его там с трупами оставить! С вас причитается!
В 92-93-м годах работал старшим продавцом в коммерческом магазине на привокзальной площади ст. Воскресенск. Ассортимент, как в большинстве тогдашних "комков", определялся "случайной выборкой". Что подвернулось - то и продавали: одежду, обувь, спиртное, сигареты, продукты, бижутерию, посуду... Люди приносили товар, как в "комиссионный". Назначали цену, после продажи получали деньги за вычетом "комиссионных", которые составляли вначале 10-15%. К примеру, - у меня дома висел в шкафу чешский мужской костюм. Купил в госторговле, когда работал в школе, но ни разу не надел. Принес теперь в наш этот магазин "Аист", вывесил, продал очень быстро за 400 рублей. Кстати, эти деньги сразу заплатил за обучение в автошколе на категорию "С". Один парень челночил в Польшу, привозил оттуда и сдавал нам на реализацию косметику. Другой - дважды в неделю привозил на реализацию (как потом выяснилось, из Лужников), спортивные костюмы "Адидас", джинсы "Мальвина", часы "Монтана", турбозажигалки, и много чего. Приедет, получит деньги за ранее привезенное и уже проданное, выложит ещё кучу товара из своих баулов. Пиво и водку привозили из Рязани случайные люди. Заходит мужик: - Водку рязанскую 10 ящиков возьмешь по 90? - Давай 85! - Бери! Выгружаем из его жигуленка 10 деревянных, обитых железом по уголкам ящиков водки, отсчитываю ему из кассы деньги, выставляю водку по 110 - как у конкурентов... Два-три дня - водка продана. Кругом промышленные предприятия, автобаза, овощебаза торга... Пиво - тоже привозили с Рязани. Писал когда-то "Как я кислым пивом торговал". Люди сдавали "на комиссию" из своих запасов посуду, обувь, одежду, игрушки...
Однажды два мужика заносят в магазин большой деревянный ящик: - Мотоплуг возьмете? Новый! Я - в сомнении... - А сколько стоит? - Двенадцать тысяч. - Не дорого ли? - Купят! А нет - заберем назад! Оторвали одну доску, нащупали внутри паспорт изделия, вытащили... Такого высокого ценника у нас ещё не было. Принял, выписал накладную... Стоит этот ящик из неструганных досок, с ценником, нарисованном фломастером на альбомном листочке, неделю, другую... Хозяйка магазина мне уже выговаривает: - Зачем ты его принял?! Сколько он будет стоять? Придёт хозяин - пусть забирает! А мобильников-то ещё нет! У меня только ФИО хозяина на накладной. Он, наверняка, заглядывает в магазин, видит ящик, и не объявляясь уходит.
Когда однажды заходит дедок в застиранной спецовке. С ним жена, видимо, - тоже одета простенько по-деревенски. И они сразу к этому ящику. А я - к ним. Он: - Паспорт на мотоплуг есть? Я с сомнением спросил: - Вы ценник видите? - Видим! Паспорт на мотоплуг есть? Посмотреть его можно? Вынул из-под кассы паспорт, принёс из подсобки гвоздодер. Распечатали ящик. Убедились, что мотоплуг в заводской смазке и в полной комплектности. Дедок идет к кассе, снимает с плеча потрепанный брезентовый рюкзак, и вытряхивает из него пачки рублевок и трешниц. Все купюры потрепанные и затертые. Тут-то я понял, что деньги они наторговали продажей овощей и зелени со своего участка. (Кстати, - на пачки денег тогда надевали черные резинки, нарезанные из велосипедных камер.) Пока я пересчитывал эти 12 тысяч, его жена засветила кошелёк с десятками. Денег они взяли с запасом. Но избавиться, вполне разумно, хотели от мелких.
Потом мы снова заколотили ящик, и я помог загрузить его на мотоцикл "Урал" со снятым "корытом" коляски.
Мне было неловко за свой бестактный вопрос "Вы ценник видите?". Но, как потом понял, их это не обидело. Наоборот, - с тем большим торжеством дед вытряхивал из рюкзака свои честные деньги!
По работе ездил в Москву. Дали машину с водителем. Познакомились. Болтаем. Зашла речь об армии. Говорит: - Я в морфлоте служил. Отвечаю: - А я - в строительных. Он усмехнулся: - Стройбат? Автоматов не видели? - Не, - говорю, - я в караульной роте служил. В Тикси. Крайний Север. В/ч № 30223. 83-84-й годы. Через день в караулы ходили. Он оживился: - А моя сестра двоюродная двенадцать лет жила в Тикси. Радисткой в аэропорту работала. Я поднял брови: - А у меня там были гражданские знакомые - семья из Воскресенска - Оля и Валера... Он вообще обрадовался: - Так это они и есть. Ольга - сестра. Хочешь, - сейчас ей позвоню? ... С Ольгой проговорили с полчаса, наверное... История нашего знакомства тоже из серии "Мир тесен". Моя мама на почте отправляла мне посылку в Тикси. Рядом женщина отправляет посылку тоже в Тикси. Это была Олина мама. Понятно, что они разговорились и сразу подружились. Мама в письме сообщила мне номер домашнего телефона Оли и Валеры. Сказала - звони, они о тебе знают. Несколько раз приходил к ним в гости. Не приходил - забегал. Там у нас не было увольнений. Это, получается, были самоволки. Что-то даже не помню - как оправдывал своё отсутствие в казарме. Может в библиотеку отпрашивался... Ольга угощала домашними вкусняшками. Когда они приезжали в Воскресенск в длительный свой северный отпуск - их дочка приходила к нам заниматься на пианино. Ещё помню случай. Сменились мы в дальнем карауле. Лезем в кузов Урала - в полк ехать. И я вижу под скамейкой метрового осетра. Спросил у водителя. Оказалось - он днем возил солдат работать на рыбзавод. И, значит, кто-то из них подхватил этого осетра, и оставил в кузове. Я этого осетра забрал, и в полку недалеко от казармы спрятал в сугробе. Потому что через пару дней Оля с Валерой летели в отпуск. Улучил время, позвонил им - отнес рыбину. Мама потом рассказывала, что сварила из своей доли рыбный суп: "Такой был жирный - есть невозможно!" А теперь с Ольгой разговариваем по телефону - она этого осетра не помнит. Я спросил - как довезли-то? Там самолетом часов 10, что ли. Она говорит: - Так мы же не первый раз мороженую рыбу оттуда возили. Оборачивали фольгой, ещё чем - методика была отработана. Сказал ей, что много помню об армии. Но, вот как бывал у них в гостях - вообще не сохранилось в памяти. Знаю, что приходил к ним. А как и что... Её ответ: - Ты, когда первый раз к нам пришел... Снял шинель в прихожей, повесил на вешалку, разулся, и босиком прошел в комнату... Я была в шоке! На улице минус сорок - мальчик босый! Я её перебил: - Оля! Так я же портянок стеснялся! У нас было по две портянки на ногу - байковая и суконная. Так в гражданском же дому неловко как-то портянками размахивать... Тем более, что меняли нам их раз в неделю. Вот я и разулся так, чтобы они в сапогах остались... Постой-постой! Так ты поэтому мне потом шерстяные носки подарила? ... Короче, - послезавтра у моей мамы день рождения... Ольга приедет. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком - обязательно встретятся! ... Фото - оттуда. Из Тикси. Прием-сдача поста в карауле. Слева направо - рядовой Анкехва, сержант Брагин, я.
Он живет за 600 верст. Работает в смену. Мы что-то долго не созванивались.
Звоню - с первого гудка принял звонок. - Алё, папуль! Я сразу; - Всё нормально - просто так звоню. - Папуль, бегу на работу. Попозже позвоню. - Хорошо, мой золотой!
Он старший. Первенец. Ответственный и за себя, и за младшего. И "золотой" я его с малолетства называл за цвет волос и характер. Сейчас вот смену примет - позвонит. Расскажет о свей работе. Про обучение, какое-нибудь, которое прошел, про свой станок ЧПУ, резцы и заготовки, про свою девушку, про кота и собаку... Я в ответ расскажу о своей работе, ещё про маму и бабушек... И в конце будет: "Пока, мой золотой!", "Пока, папуль!".
Когда здесь рядом жил мне было спокойнее. Уверенней. Но птенцы взрослеют и разлетаются.
Пост - ниачем, понимаю. Взрослые дети. Независимые. Самостоятельные. Не нуждающиеся в наших советах, нашей помощи... Другая связь, чем с маленькими. Как услышу от одного или другого "да, папуль!.." - не описать!
Летом 85-го купил путевку в нашу заводскую турбазу «Березовка». Заселился в домик, пообедал в столовой… Зашел в пункт проката, где взял шахматы. Я считал себя неплохим шахматистом, потому что в детстве прочел несколько страниц «Учебника шахматной игры» Ласкера, и знал, что такое «связка» и «вскрытый шах». В школе и потом в армии этой теоретической подготовки мне хватало для достойных шахматных сражений. Ну, а теперь в Березовке купался, играл в волейбол, и присматривал возможных партнеров для шахмат. И отдыхал там мужик лет тридцати с дочерью лет трёх, и сыном лет пяти-шести. Был он моего роста — метр восемьдесят, но дрищ-дрищом. И все ему сочувствовали, потому что с утра до вечера он занимался исключительно детьми. Личное время у него было только после обеда, когда укладывал детей на дневной сон. Тогда он выскакивал из домика, бежал в озеро поплавать, заскакивал ненадолго на волейбольную площадку, если на площадке было свободное место и там показывал себя неплохо, поглядывал на часы, и бегом возвращался л детям. И вот в очередной раз он после обеда выскакивает из домика, а тут я встряхиваю шахматной доской: - Сыграем? У него глаза загорелись: - Давайте! Только я плохо играю… Я снисходительно вздохнул: - Ну, ничего. Всё равно давайте. Ходу на пятнадцатом я сдался, с шоком от разочарования в себе. Говорю: - Снова расставлять, наверное, не имеет смысла? Он вежливо ответил: - Да, пожалуй. Вы сегодня совсем не в форме… Проходит пара дней. Мы с ним здороваемся при встрече. Сыграли разок в настольный теннис, — он и здесь меня раскатал вдрызг. Тут на турбазу заселился ещё мужик лет сорока. Смотрю — тоже скучает, ни с кем пока не познакомился. Говорю ему: - Может в шахматы? Он обрадовался: - Давайте! Только я плохо играю! Теперь уж я молчу. После обеда расставили, играем… Ходу на десятом я уже оценил его уровень и начал вертеть головой по сторонам. Вот, наконец, уложил детей и идет тот мой первый соперник. Я этому своему говорю: - Я сдаюсь. А вы играйте вот с этим. Шахматы потом сдадите в пункт проката. Я их видеть не хочу! Потом я там купался, загорал, играл в волейбол, миловался со своей девушкой… А эти двое каждый день после обеда играли в шахматы. И я со стороны на них радовался.
У мамы за плечами больше 59 лет педагогического стажа. Спросил сейчас у неё: «Какой День 8 марта запомнился чем-то особенным?» Перескажу её воспоминания о 8 марта 1974 года.
Когда была школьницей – не принято было дарить подарки девочкам. Поздравляли взрослых - мам, бабушек, учителей, коллег… Когда сама стала учительницей, объясняла ученикам, что лучший подарок – изготовленный своими руками. Это может быть выращенный цветок, рисунок, веточка вербы, заранее поставленная в воду, и распустившаяся к празднику. «Главное – объясняла детям – внимание, уважение, проявление добрых чувств». Так тогда было принято.
И сейчас вспомнила один подарок на 8 Марта 74 года, Подарок, дорогой мне именно чистотой и искренностью движения души.
На одном классном часе рассказала детям, как Воскресенский химкомбинат шефствовал над нашим детдомом. С учетом всеобщей скудности послевоенных лет, для нас в детдоме были созданы хорошие условия. А однажды делегацию из нашего детского дома пригласили в министерство химической промышленности СССР. Поехали несколько девочек и мальчиков с заведующей и воспитательницей. В министерстве нас расспросили, - как мы живем, учимся, питаемся, проводим свободное время. И вручили подарки – книги, шахматы, что-то ещё… и необыкновенно красивую куклу. Мы в детдоме играли в какие-то куклы – часто самодельные. Эта же была исключительно хороша, в сравнении с нашими. Воспитательницы усадили её в уголок игровой комнаты, отгородили стульчиками, и сказали, что кукла общая, на всех, и, чтобы её сберечь, играть в неё надо «глазами». Так она там всегда сидела. И случалось, - играем мы с девочками в парке, или сиди-вышиваем под дубом, - вдруг, одна из нас срывается, говорит: «Пойду на куклу посмотрю…» - уходит на несколько минут… Сейчас, возможно, это трудно понять. Кукла была по тем меркам настолько необыкновенна, что не могла использоваться, как предмет повседневного обихода. Это был раритет, который надо беречь, не пускать по рукам…
…После этого классного часа прошло несколько месяцев. Накануне 8 Марта в учительскую постучалась Тоня Кузнецова и попросила меня выйти в коридор. Тоня жила в деревне в нескольких километрах от города. Мама – доярка, папа – механизатор. Зимой она иногда пропускала уроки из-за отмены автобусных рейсов по причине снежных заносов. Не отличница. Очень красивая девочка, воспитанная в труде и уважении к старшим. И теперь в коридоре подала мне перевязанный ленточкой сверток, сказала: «Галина Моисеевна! Вы рассказывали про куклу в детском доме. Это Вам». И убежала.
В учительской развернула. Это была небольшая кукла в синем с кружевами платьице. Коллеги выслушали предысторию, сказали: «Придется принять».
Мой младший в детсадовском возрасте очень был увлечен супер-героями. Отдыхали под Евпаторией - он там держал в банках пауков, и кормил их мухами - хотел вырастить Человека-паука. Когда пошел в школу, поостыл как-то к этим супер-героям. Но перед Новым Годом я увидел в магазине костюм Человека-паука. Приношу вечером домой… Глаза у него загорелись. Надел. Крутится перед зеркалом, и его оживление на глазах гаснет... Снимает этот костюм, аккуратно складывает в пакет. Отдает мне, и говорит со вздохом: "Жаль, что у меня в детстве такого не было..." *** Всё хорошо вовремя...
Закадычный друг детства сейчас содержит гостевой дом в Суздале. Недавно ему стукнуло 60. Я приехать на юбилей, увы, не смог. Но в те дни мы особенно активно переписывались.
И вот, пишу тогда ему:
- Помнишь, как в 13 лет мы под твоим руководством пельмени делали? Ты пошарил по холодильнику, сам себя вслух спросил: "Чего бы пожрать? " И уже мне: "Давай пельмени налепим". Помнишь?
- Неа?!
- Я такой: «А ты умеешь?» Ты в ответ: «А чего там уметь?». Ты вытащил мясо, прикрутил к столу мясорубку, поручил мне прокручивать мясо. Сам в это время почистил лук, подсунул мне прокручивать вперемешку с мясом. Потом ещё солил и пробовал на вкус сырой фарш. Пробовать на вкус сырой фарш я и сейчас не научился ))).
Потом ты достал пельменницу с шестиугольными отверстиями, присыпал её мукой, положил на неё блин тестовый, который перед этим сам раскатал... Помнишь? Промял ямки в отверстиях...
Мы начали раскладывать мясо. Ты - руками. Я - ложкой. Ты раскладывал в четыре раза быстрее меня…
- Получилось вкусно, наверное )))
- Ох, Алеша! Мы были молодые и голодные. Конечно вкусно!.. Меня тогда поразила твоя уверенность. Принять решение сделать дело. Представлявшееся мне буквально невозможным. А ты - так буднично, между прочим... А не налепить ли пельмени... И - фигак! Готово!
…
Это мы в мае переписывались.
А сегодня он прислал аудио-сообщение:
- Гостей вот именно сейчас мало. Горничным нет работы. Но зарплату – хотят. Сказал им: "Раз работы нет – будем лепить пельмени!" Они – в ответ: «Думаете, это так просто?!» Я полистал телефон, и прочел им то твоё сообщение. Лепят!
***
Добавлю ещё, пожалуй...
Он каждое лето ездил к бабушкам и дедушкам в деревню в Мордовию. И, наверное, оттуда тоже у него эта ранняя самостоятельность и деятельность.
В то же лето он однажды сказал, что сделает на Докторовском озере, где мы всегда купались, мостки для ныряния. Притащил с недалекой стройки бруски длинные, столбики... мы ему помогали, но фактически он сделал эти мостки сам. Несколько лет они простояли. Это я тоже сейчас ему напомнил.
И моё теперешнее признание, что я тогда молчаливо восхищался его деловитостью и умелостью, оказалось для него неожиданным.
Некое новое оборудование понадобилось нашей конторе. Отыграли конкурс, выиграла новая для нас организация, инженер приехал монтировать. Познакомились. У него отчество – Тадеушевич. Мне же все интересно. Спросил: - Отец – поляк? А откуда родом?
Оказалось, - отец его 1920 года рождения. Семья поляков – жили в Каменец-Подольском, но войну провели в Виннице. Я – как всегда в подобных случаях, - давай расспрашивать, что ему отец рассказывал про войну.
Слово за слово – за работой он пересказал, как отец дважды спас младшую сестру от отправки в Германию. Но сначала – про начало войны.
Войну Тадеуш Яцковский встретил в Мариуполе, неся срочную службу в саперном батальоне. С приближением немцев они заминировали практически все портовые сооружения – ждали команды на подрыв. Но команду так и не получили. А когда немцы совсем уже близко были, то и все командиры куда-то подевались. Предоставленные сами себе, срочники рассеялись по окрестностям.
Тадеуш отправился пешком домой.
Жить чем-то надо – устроился слесарем в депо.
Сестре было 17, и её загребли на отправку в Германию. Толпа эта, ждущая эшелона, под охраной стояла вдоль путей.
У Тадеуша, как и у других железнодорожных рабочих, была опознавательная повязка на рукаве. С этой повязкой он прошел через охрану, нашел в толпе сестру, нацепил ей на рукав свою повязку, и отправил домой. Сам – куда теперь – остался.
Погрузили их в теплушку. Окно замотано колючей проволокой. А у него с собой были кусачки и напильник. На каком-то перегоне открыли окно теплушки, и на тихом ходу почти все, кто были в вагоне, повыпрыгивали и сбежали.
Вернулся домой.
Через какое-то время сестра снова попала в облаву. В этот раз всю пойманную молодежь собрали где-то за городом. Тадеуш, не имея возможности что-то конкретное запланировать, но зная, что вот-вот их должны отправлять, пошел к этому сборному пункту.
На грунтовой дороге застрял грузовик, его пытались вытолкать немецкие солдаты. А вдали виднелась приближающаяся колонна этой самой молодежи, которую вели уже на станцию. Тадеуш начал помогать немцам выталкивать из грязи машину. Когда колонна проходила мимо них, он высмотрел сестру, выхватил её из строя, подсадил в кузов и велел лечь. Немцы рядом с ним никак на это не реагировали. Когда колонна отдалилась, Тадеуш с сестрой ушли тоже. Немцы им не препятствовали.
После освобождения Винницы Красной Армией, Тадеуш был призван вновь, и до конца войны служил связистом в истребительно-противотанковом полку. В 1944 году награжден медалью «За отвагу». «…за то, что в боях на подступах к городу Станислав под огнем противника отремонтировал 3 радиостанции, корректировал огонь 2-х батарей, обеспечивал радиосвязью с вышестоящими штабами, из личного оружия убил 2 немцев». (Выписка из приказа на «Память народа».)
Я посоветовал инженеру записать всё, что помнит из рассказов отца. Записать если не для публикации, то для передачи детям-внукам. Он обещал.
Пять дней y меня не было интернета. Когда связь восстановили, многие спрашивали в аське – где я пропадал? Я отвечал, что была такая вот проблема, чтo за эти дни я переделал кучу дел, читал книги, занималcя семьeй, ходил в гости и принимал гостей, и, что сейчaс мне дaже не очень хотелось заходить в сеть. Один посочувствовал: "Да я знаю – рeал это тaкая штука, он затягивает. После него тpудно вoзвращаться к нормальной жизни..."
Разбирался в маминой кладовой… И вспомнил историю, услышанную раньше от одной знакомой.
Жили они в мамином доме. И её мама – тогда уже давно бабушка, но довольно бодрая, сказала однажды, что ей нужен ещё один шкаф, потому что в тех, что есть, её одежда не помещается. Её дочь, (которая мне эту история и рассказала), полезла в мамины шкафы, и накидала из них в кучу платьев, костюмов, юбок, кофточек 60-70-х годов, которые мама однозначно носить уже не будет. Кримплен там всякий, трикотин, кристалон…
Дочь связала все это в узел, с намерением выбросить. Мама смотрела на её действия неодобрительно, и сказала: «Не выбрасывай! За этим костюмом я знаешь, сколько в очереди стояла? А это платье мне твой отец с отпускных купил. А в этой кофточке я вела тебя в первый раз в первый класс… А это… А это…» Дочь сложила все в мешок и унесла в сарай – благо частный сектор. Прошли годы. Её мамы однажды не стало. Ещё через какое-то время открыла она снова мамин шкаф, а там внизу, под плащами и пальто лежал тот самый мешок, который её мама, значит, принесла назад из сарая.
Приятель живет за городом. У него были кот и две кошки. Пара мисок для их кормления стояли в тенечке за домом. В июле 10 года, во время жуткой засухи, к мискам начал приходить еж. Потом другой. Однажды Филипп видел, как четыре ежа одновременно ели из одной миски. Кошки на ежей никак не реагировали. А что они могут ежам сделать? Бывало, что из одной миски питаются ежи, а из другой кошки. А бывало, что кошка и еж из одной миски едят. Когда дожди пошли, ежи перестали приходить.
Товарищ мой в начале девяностых бедствовал с семьей. Хватался за любую работу. И подрядился разбирать старый деревенский дом. Их человек пять было в бригаде. И при разборке этого дома нашли они горшок царских рублей серебряных. Поделили.
Поехал он со своей долей в Москву - продавать. Нашел толкучку нумизматов. Походил, поприценивался... Потом осторожно показал одному один рубль, назвал цену. Тот сразу: "Покупаю!" И добавил: "А ещё есть?" Товарищ достал ещё пару монет. Тот сразу отсчитывает деньги... Товарищ мне рассказывает теперь: "Смотрю - ко мне выстраивается очередь..." Он ещё монет пять продал, и говорит: "Всё! Больше нет!" И уехал.
Через неделю поехал снова. Поднял цену в полтора раза, и теперь продал уже все. На эти деньги они пережили те трудные времена, и купили холодильник большой импортный двухкамерный. Этот холодильник и до сих пор работает.
У них тогда третий ребенок народился. Его жена сказала: "Если Бог дал ребенка, Он даст и для ребенка..."
PS Кто-то в упрек поставит ему и остальным, что не сдали клад государству, не отдали собственнику дома... Я это им в вину не ставлю. Государство тогда не слишком заботилось о выживании людей. А собственник дома только-что этот дом купил, и не имел никакого отношения к людям, когда-то спрятавшим эти монеты... А ему надо было именно выживать...
Мама привела меня шестилетнего к врачу. С простудой, что ли... Понравилось, что он общался со мной по-взрослому, не сюсюкая. О самочувствии расспрашивал меня, а не маму, и выслушивал мои ответы. Научил меня пить таблетки, закидывая их в глотку, за корень языка. Я с тех пор только так их и пью.
А когда он спросил меня: "Как стул?", - я поерзал задницей по стулу и ответил: " Ничего... Шатается и поскрипывает".
Возвращались с совещания в офис. Ехал с коллегой – молодая, симпатичная.
И ей, и мне надо было успеть до конца рабочего дня оформить и отправить по электронке кое-какие документы. И времени на это оставалось в обрез.
Тут мне звонит друг. Говорит: - Звонил тебе – что трубку не берешь?! Ты уже купил себе надувной матрац взамен пропоротого на Ахтубе? - Нет ещё. - Дуй в «Магнит». Я был там сегодня – акция на надувную. Матрац, который тебе нужен, один остался. Дешево!
Спрашиваю девушку: «Заскочу на пять минут в «Магнит»? Тебе там ничего не надо?» Она листает что-то на телефоне: «Нет! В машине подожду».
Припарковался, быстро обернулся в магазине. Вернулся в машину, едем в офис.
Говорю ей: - Это даже лучше, что ты со мной не пошла. Здесь знакомые на каждом шагу. Представляешь, что моей жене сказали бы, - «Твой Витька приезжал с какой-то бабой в «Магнит». Купили надувной матрац. Очень спешили!»
«Мастер смены и дисциплина труда» или «Пьянству – бой!»
Станкин Слава закончил в 99 году.
Распределения уже не давали, и он искал себе работу сам. В дипломе с орлом было написано - "Дипломированный инженер. Специализация - металлорежущие станки и инструменты".
Потыкавшись по предприятиям своего района, и немного по Москве, он пришел на родную Хорловскую ткацкую фабрику "Серп и молот", которая уже называлась ЗАО "Техноткань". Работа была не по специальности, но от дома до фабрики было семь минут хода.
Приняли его сначала помощником мастера в прядильный цех, и пообещали при первой возможности перевести на инженерно-техническую должность. Фабрика работала в две смены. 61 человек в смене.
Заказов было много. Руководство решило организовать ночную смену с 22-00 до 6-00, с перерывом на обед 20 минут, потому что станки не выключишь, и без присмотра не оставишь. Постоянно надо устранять обрывы, менять полуфабрикаты.
Мастером новой ночной смены назначили Славу. Карьера пошла в гору!
Пыли в прядильно-ткацком производстве много. Не реже раза в сутки обметали машины. С пневмопрядильных машин пыль удалялась вытяжной вентиляцией. Были и вентиляционные каналы в полу, прикрытые массивными решетками.
В то время на фабрике было много сотрудников с соседнего Егорьевска. Там уже позакрывались предприятия. Пришлось даже организовать специальный автобусный рейс для них. И в этой ночной смене тоже были егорьевцы.
Одна из смен. Конец ноября. Что-то сильный мороз.
Слава раздает задания работникам, и чувствует от одной из них запах алкоголя.
Он категорически не намерен допускать к работе нетрезвого человека. На прядильном производстве много движущихся машин и механизмов. Высокая пожароопасность. Говорит ей: "К работе допустить тебя не могу. Нахера мне за тебя отвечать, если что случится?! Лучше бы ты вообще прогуляла!"
Он должен был вызвать охрану и выпроводить её с территории завода.
Но было уже около полуночи. Она заныла: "Куда я сейчас? Автобусов на Егорьевск уже нет. На такси денег нет, да и где взять это такси?! Замерзну ночью. Дети сиротами останутся..."… Теперь Слава говорит: "Сдуру я её пожалел…".
На машину он её нетрезвую поставить не мог, - назначил на чистку. Пыль протирать, подметать, и тому подобное. Оплата за это ниже, но рабочая смена отмечена в табеле будет.
Она с показным энтузиазмом выпившего человека, засучив рукава и подоткнув подол, принялась за работу.
Часа через два Слава проходит по цеху, и чувствует характерный запах тлеющего хлопка.
Пожар хлопка - страшное дело. И на ткацко-прядильном производстве все это знают.
Слава обежал всех. Сказал про запах, велел всем проверить машины, оборудование, помещения. Стало понятно, что запах идет из вентиляционных решеток в полу.
Слава спустился в вентиляционное помещение. После выключения вентилятора запах начал рассасываться. Работу продолжили без него.
А немного погодя Слава увидел, как эта работница протерла полы, и вылила ведро, в котором полоскала тряпку, в вентиляционную решетку в полу. Он спросил: "Ты все время так делаешь?" Она ответила: "Ну, да. А что такого?!"
Стало понятно, что влажные волокна хлопка через вентиляционный канал попали на вал вентилятора, налипли на него, потом разогрелись от трения и начали тлеть.
Слава отстранил её и от этой работы.
Смена закончилась нормально. Дневные потом отревизировали вентиляторы, очистили валы от пыли и волокон хлопка.
А Слава работал на разных производствах инженером, потом и главным инженером, но больше никогда не повторял эту ошибку молодости, - не допускал к работе нетрезвых.
Примерно в году 2013 случился этот разговор. Работал тогда в крупной организации. Ведущим экономистом у нас был 57-летний очень всеми уважаемый высочайший профессионал. Рост под 190, прямая спина, спортивная, сухая без признаков рыхлости фигура. Как часто бывает, - ширина плеч скрадывалась высоким ростом. Говорил он всегда негромко, неторопливо, исключительно по существу, словно предварительно взвешивал каждое слово. Однажды мы группой общались в ожидании начала совещания, и речь зашла о мусоре на загородных автобусных остановках. Особенно много его набиралось вечерами воскресений и утрами понедельников, когда москвичи разъезжались с дач. То есть, - там в деревне или в СНТ надо 500 или 700 метров проехать до бункера, а тут можно по пути притормозить, и вынести на остановку свой мусор. Гораздо удобнее! Это было серьезной проблемой для дорожников, обслуживающих автобусные маршруты, потому что одних СНТ в нашем районе больше 250. И этот наш экономист в своей обычной неторопливой манере, отделяя слово от слова, размеренно рассказал: - Вчера ехал за городом, смотрю - машина впереди остановилась, водитель вышел, достал из багажника два пакета, понес на остановку... Я его машину своей заблокировал - заставил забрать... Я поинтересовался: - Владимир Иванович! А у вас с собой была бита, или травмат на всякий случай? Не меняя интонаций, он ответил: - А зачем? Я КМС по боксу, и это никуда не уходит! *** А вспомнил я этот разговор, когда смотрел триумфально прошедший по интернету видеоролик, на котором 72-летний дядечка подножкой остановил грабителя, отобравшего у мальчонки мобильник. И момент, когда дядечка идет в сторону пацана, кричавшего "Помогите!", а грабитель бежит навстречу, и вот сейчас уже пробежит мимо, но дядечка очень расчетливо делает подножку, и негодяй валится на асфальт. Я отметил безупречность этого его расчета - грабитель бежит ему навстречу, они должны разойтись левыми плечами, и в самый момент сближения у пенсионера правая нога опорная, а левой он атакует как раз безопорную в эти доли секунды левую ногу противника. Не верится в случайность! Пусть даже не дзюдо или самбо, но какое-то спортивное прошлое у этого дяденьки есть! Ну и, конечно, воспитание такое: мужчина - воин, спасатель, защитник... Это тоже никуда не уходит.
С таким звуком переключались телепрограммы на телевизоре «Старт-3». Ручку поворачиваешь – два щелчка – следующий канал. Ручка эта скоро отвалилась, и возле телевизора всегда лежали плоскогубцы. Мне лет пять было, и силенок не хватало зажать плоскогубцами штырек переключателя. А отец подойдет – дынц-дынц! Среди жильцов нашего подъезда поначалу телевизор был только у нас. Соседи приходили к нам с табуретками. Не часто. Но когда фигурное катание транслировали, то приходили. Тогда на всех крупных соревнованиях по фигурному катанию выступали и побеждали Белоусова с Протоповым. А они были наши! Воскресенские! Потому что подолгу жили у нас и тренировались. Тогда на весь Союз было всего четыре, или пять ледовых дворцов спорта. И они Воскресенск выбрали. Мужики и пацанва приходили к Дворцу Спорта или к гостинице посмотреть на форд, который по слухам подарил этой звездной паре сам Генри Форд, восхищенный их выступлением. Ну, если не сам, то кто там вместо него… Да это было и понятно, - ведь не может простой спортсмен заработать в капиталистической стране столько денег, чтоб купить машину. Это им сам Форд подарил, точно! Они – Людмила Белоусова и Олег Протопопов – жили в единственной тогда в нашем городе гостинице, питались в единственном у нас ресторане, - на первом этаже этой же гостиницы. Спортсменам давали талоны на питание, вот на эти талоны их в ресторане и кормили. Там – в ресторане – мы с ними и познакомились.
Не знаю, по какой причине отец решил маленький праздник устроить. Может годовщина их с мамой знакомства была, может еще что-то… Он взял с собой фотоаппарат и кинокамеру. Кинокамера «Кварц», кажется, называлась. Такой металлической ручкой сбоку заводишь – вжик-вжик-вжик – полминуты снимаешь. Потом снова заводишь. Вот фотоаппарат и кинокамера в чехлах у него на плечах висели. Без фотоаппарата он вообще из дома не выходил – любил фотографировать. Когда мы зашли в ресторан, во всем зале были только Белоусова и Протопопов. Мы с ними поздоровались. С ними все в городе здоровались. Их же все знали! Они тоже с нами поздоровались, и пригласили за свой столик. Я мало что запомнил из их взрослых разговоров. Олега я называл Портопопов. Людмила смеялась и расспрашивала меня о разном. А над моими ответами смеялась снова. Я спросил: «А у вас есть мальчик, или девочка?» Я подразумевал «сын», или «дочка». Они меня поняли. Людмила ответила: «Нет». Олег сказал: «И у меня нет». Я удивился, что они порознь ответили! Ведь их только вместе называли и на афишах, и по телевизору, и в разговорах – "Людмила Белоусова и Олег Протопопов!" Спросил: - А вы разве не муж и жена? Они, смеясь, ответили – нет! – но, кажется, Людмила смутилась.
Мама расспрашивала её о спортивном режиме, о диете. Тут Олег отошел к буфету, и Белоусова быстро пожаловалась, что он очень строг с нею. Не дай Бог, если её вес превысит сорок девять килограммов! Это очень важно для поддержек, которые он выполняет на тренировках и выступлениях. Отец поинтересовался, какие у них ближайшие планы, к каким соревнованиям они сейчас готовятся. Олег ответил, что они скоро поедут в Японию. А Людмила спросила у меня, что мне из Японии привезти? Я сказал, что мне очень нужны коньки! И если в Японии в магазине есть коньки, то пусть она мне привезет. Людмила ответила, что постарается. И еще, что она после выступления обязательно помашет мне ладошкой в телекамеру. Вот я буду смотреть их выступление, и увижу, как она мне машет.
Из ресторана мы вышли вместе. Они проводили нас до площади. Отец не фотографировал их. Счел это нескромным. Потом они повернули к Дворцу Спорта, а мы – к своему дому.
Я оглянулся, и они мне помахали. Оба.
Почему я про это рассказал? Просто вспомнилось…
Я маленький, наивный и непосредственный. Со мной родители – самые лучшие в мире! И нам всем очень повезло, что мы живем в самой прекрасной стране! ... Дынц-дынц-дынц…
«Значит, женщина приходит к ребе и говорит: - Ребе, мне муж изменяет, что делать? Он говорит: - Я вам посоветую вот что. Возьмите ночью, отрежьте у него кусочек бороды, сожгите, пепел поделите на две части, часть положите себе под подушку на всю ночь, часть насыпьте ей под порог. Вы знаете, с кем он вам изменяет? - Конечно, знаю. - Насыпьте ей под порог. - Поможет? - Не повредит.»
Рассказал я мужикам этот анекдот от Жванецкого, а в ответ один из них свою историю рассказал:
«Моя жена одно время зачастила по бабкам ездить. То у нее спина разболелась, то голова, то еще что-то. И подруги ей якобы посоветовали в Золотово к какой-то бабке съездить, а потом в Хорлово, и вот еще в Петровское. Ну, я нахожу время, и вожу ее. И к каждой бабке надо привезти определенный реквизит. То платочек беленький надо иметь с собой, то пяток яиц вкрутую, а в тот раз, про который я рассказываю, мы заскочили в магазин, и купили пакет пшенки. Крупы.
Ну, нашел я адрес, припарковался у заборчика, и вышел из машины покурить. А жена зашла в дом.
И вот я стою у штакетника, а сразу за заборчиком этим дом, и окошко открытое. И мне слышно, как жена рассказывает бабке свою проблему. Не на болячки свои она жалуется, а на то, что я от нее гуляю!
Ну, я-то ко всем этим бабкам очень скептически отношусь, поэтому я докурил, плюнул, и пошел в машину покемарить.
А через несколько дней нашел это пшено заговоренное рассыпанным у себя за подкладкой карманов куртки, и в машине под ковриками, под сиденьями и в разных углах».
Мы с интересом слушали его, и кто-то спросил: - Ну, и что? Пшено-то помогло?
По утрам у меня обычно нет аппетита. Вот и в тот раз (19 августа 2008) зашел в ресторанчик при гостинице и заказал яичницу с ветчиной просто потому что надо. Потом расплатился за номер, и узнал у администратора, - как проще проехать к их владикавказской мэрии. Покрутился по городу - нашел. В городской администрации спросил – кто занимается беженцами, и куда мне посоветуют отвезти гуманитарку, находящуюся у меня в машине? Какой-то дяденька расспросил меня – что и откуда я везу, и кто меня прислал. Узнав, что никто меня не присылал, а я просто сам купил игрушек, и из Московской области везу их беженцам из Цхинвала, он поцокал языком, и предложил отвезти это в Алагирскую школу-интернат, где размещены, дескать, беженцы с детьми. Не нашел я школу эту интернат. Где-то мимо проскочил. Алагирские гаишники сказали, что, дескать, дуй в эту сторону, там есть санаторий, в котором тоже беженцы из Цхинвала есть. Еду – паренёк голосует. Сел он в машину, сказал, что когда грузины напали, его отец отправил с матерью и младшими детьми сюда от войны. А теперь уже все возвращаются. Ну, я и повез его в Цхинвал. Ещё он рассказал, что видел, как его земляки какого-то грузина вешали. Кричали, что шпион. А уж был ли тот бедняга шпион на самом деле – про то Бог весть. Приехали мы с ним на пропускной пункт на границе Северной и Южной Осетий перед самым уже Рокским тоннелем. Машин и микроавтобусов куча. Беженцы возвращаются. Всех записывают в журнал. У многих нет документов – им выписывают что-то временное. Здесь мой пассажир нашел знакомых и пересел в их машину. В очереди этой несколько часов провел. Там девочка маленькая одна плакала. Порылся в коробках и тюках – вынул ей красивый детский мячик. Передо мной стоял микроавтобус НТВ. Они там немножко с камерами поснимали. Уже под вечер подошла моя очередь. Люди в камуфляже спросили «куда-зачем», как должное приняли мой ответ, посмотрели на короба и тюки с игрушками, и махнули – «проезжай». Пустился догонять Этот НТВешный автобус. Так за ним и ехал. Дорожные указатели то ли на осетинском, то ли на грузинском – непонятно ничего. Едем по селу какому-то – все дома и справа, и слева разрушены, и сожжены. Я ещё удивился, что на дороге только воронки небольшие кое-где, а обломков никаких. На следующий день рассказали мне, что война застала в Цхинвале несколько бригад грузинских шабашников. И их задержали осетины. Закрыли где-то. Собственно, это было и в их интересах, потому что после грузинского нападения народ мог этих работяг просто растерзать. Так мне сказали. А когда Российские войска грузин отогнали, то этих самых интернированных грузин заставили расчищать дороги от камней и обломков. А, кстати, про то село напрочь разрушенное (просто сплошь и полностью – ни одного целого дома), один дед там сказал, что это грузинское село было. И, то ли русская артиллерия это село разнесла по осетинской наводке, (но жителей там не было уже) то ли осетины его разрушили и сожгли после грузинского нападения. Такие нюансы они неохотно рассказывали. Да ещё и собеседник тот плохо по-русски говорил. Старенький дедушка такой. Но это я узнал на следующий день. А тогда въехал в Цхинвал я за бусиком НТВ. По сторонам не смотрел поначалу – боялся отстать. А они заехали на какую-то охраняемую территорию, куда их пропустил солдат, подняв шлагбаум. Я и соваться туда не стал. Крутнулся на площади перед этим шлагбаумом, поехал, пока не стемнело, город смотреть. Разрушен он был, как мне показалось, процентов на двадцать. Целых стекол вообще не видно было. Сфотографировал разбитые школу №5, и несколько домов. Сгоревшую библиотеку фотать не стал - она выглядела очень эффектно, и я был уверен, что её снимки будут сотнями опубликованы. А во дворе школы №6 – почти неповрежденной - заметил мужчину. Остановил машину, подошел к нему, и спросил совета – куда и кому мне лучше сдать свой груз. Он приветливо очень со мной пообщался, сказал, что его зовут Мираб, он завхоз этой вот шестой школы, и завтра утром охотно проводит меня в гороно, где я всё и сдам. Уже смеркалось. Еще прокатился по неосвещенному городу, посмотрел, как людям раздают хлеб возле пекарни, вернулся к этой же школе, и устроился на ночлег. Я на Форде-Гэлакси приехал. Удобная машина. Задние сиденья перед отъездом снял и оставил в гараже, чтобы больше вместить товара. Теперь весь груз сдвинул в одну сторону и ещё на передние сиденья переложил. Достаточно места получилось, чтобы лечь, вытянувшись во весь рост. Погрыз завалявшиеся в бардачке сушки, запил водичкой, и лег. Через дорогу – на стадионе, - ровными рядами стояли палатки российской части МЧС. Слышал ночью один далекий орудийный выстрел и гулкий полет снаряда.
Утром встретился с Мирабом. С его разрешения загнал машину во двор школы, где умылся до пояса, и соскоблил станком свою щетину. Поехали в гороно. Там встретились с заведующим, и ещё человека четыре сотрудников было. Все мужики. Женщины, как я понимаю, там, в основном, рожают и воспитывают детей. Мужики – работают. Ну, они тоже были ко мне очень приветливы. Игрушки сказали отвезти в детский сад – Мираб, мол, покажет дорогу – а спортинвентарь тому же Мирабу в школу. Заведующая детсадом была женщина – русская. А завхоз – осетин. Мираб потом уже в школе забрал мячи, скакалки, теннисные и бадминтонные ракетки, не помню, - что там ещё у меня было, - и спросил: - А ты, может, кушать хочешь? Я ответил, что хоть и ел вчера на завтрак яичницу, но сейчас уже немножко сильно проголодался. Он схватился за голову, потащил меня к моей машине, и мы поехали к нему домой. Спрашивает: - Куриный суп будешь? - Ой, - отвечаю, - это как раз то, что я сейчас больше всего хочу! Он поставил передо мной бутыль с вином, и кинулся разогревать суп. Я не любитель и не знаток вин. Из вежливости выпил полстакана, отговорившись, что мне за рулем нельзя и этого, и начал метать в себя вкуснейшее очень густое варево, которое он назвал супом. Мы бы назвали это - тушеная курица с картошкой и овощами. Он спохватился: - Слушай! Может тебе соли надо? А то мы в семье всё без соли едим. Я ответил, что это, оказывается, так вкусно, что теперь я и дома буду тоже всё готовить без соли. Налил он мне пятилитровку вина домашнего в качестве гостинца, и отправился я восвояси.
Советским призывникам предписывалось явиться в военкомат, имея при себе смену белья, миску, кружку, ложку, и еду на три дня. Понятно, что отправляясь на два года в армию, парни надевали на себя то, что не жалко будет выбросить. И вот во дворе военкомата прапорщик, направляясь в свой отдел, проходит через толпу призывников, и видит стоящего чуть отдельно от всех парня в дефицитнейшем в те временам адидасовском спортивном костюме, в адидасовских же, и не ленинградских лицензионных а в настоящих германских адидасовских кроссовках. Завершающим штрихом этого оксюморона была завернутая в газетку палка сырокопченой колбасы, которую спортсмен держал в руке. Прапорщик осведомился у парня – и почему он здесь именно в такой экипировке. Парень охотно пояснил, что насчёт него «всё договорено», направят его сейчас в Москву в спорт-роту, а ночевать он уже сегодня будет дома. Прапорщик спросил у него фамилию, зашел в отдел призыва, и переложил одну папку в другую стопку. Это было утром. А обедал спортсмен в тот день уже на борту самолёта летящего в Комсомольск-на-Амуре, в составе команды призывников распределённых на Краснознамённый Тихоокеанский флот.
Это в Луховицком районе был фестиваль авторской песни. Всё просто, красиво, душевно. Что характерно - несколько тысяч человек бухают, и ни одной драки. Но сейчас не об этом. Одна компания собралась уезжать. Мужик бухой, - жена садится за руль. Колёса оставались вырулеными в сторону, она газанула задним ходом, приложилась к берёзке, сделав вмятину в арке переднего левого колеса. Вышли из машины, осмотрели повреждения, свидетели охают, муж орёт: "Дура! Куда смотрела!.." Она молчит, вздыхает... Муж садится за руль, выкручивает руль в другую сторону, газует задним ходом, прикладывается аркой теперь правого переднего колеса к другой берёзке. Повреждения симметричны. Зрители ржут. Муж молчит. Жена откровенно радуется вслух: "Ура! Я больше не дура!"
Репрессии тридцатых годов сломали миллионы судеб. Истинную боль людей, их горе, не могут отразить цифры статистики. Воспоминания, устные рассказы позволяют понять и почувствовать мрачную для многих действительность тех лет. ...
- Я родилась 28 января в 1926 года в городе Амвросиевка. Нас было трое детей в семье. Мама не работала в связи с инвалидностью «по сердцу». Отец - Михаил Федорович Гончаренко - преподавал математику, физику и астрономию в средней школе. Его уважали коллеги и любили ученики. Семья у нас была благополучная. Отец – выходец из обычной крестьянской семьи, в которой был старшим из девяти детей. Жили они в селе Благодатное недалеко от Амвросиевки. В школе он учился настолько хорошо, что его при царском режиме бесплатно отправили учиться в Ростов в церковно-учительскую семинарию. После окончания семинарии он работал учителем в сельской школе. С началом Первой мировой войны в 1914 году был призван в армию. Как имеющему образование, ему присвоили первый офицерский чин – прапорщик. После революции 1917 года их часть перешла на сторону красных, но какое-то время он провел в лагере, где его проверяли на благонадежность. Проверку он прошел благополучно, его выпустили, и назначили заведующим школой в селе Новоивановка под Амвросиевкой. Он заочно учился и закончил Ворошиловградский учительский институт и одновременно учился в Московском госуниверситете. Я храню его студенческие билеты и зачетные книжки. 1 марта 1938 года его забрали последним из 12 учителей школы. Тогда было ходовое слово – «забрали». Не «арестовали», не «осудили», конечно же, не «репрессировали», а «забрали». Это случилось ночью. Пришли, перетрясли всю квартиру, все его книги, записи… Детям не разрешили вставать с постели… Я была средняя по возрасту, - мне было одиннадцать. После обыска, когда отца уже выводили, мама хотела подойти к нему, обнять, попрощаться, - ей не разрешили. Отец полуобернулся в дверях, сказал ей: «Таня, учи детей!». Это были последние его слова, которые мы слышали. Так мы его потеряли. После его ареста многие школьники переживали за него, и интересовались его судьбой. Житье у нас наступило нищенское. Мама положила все силы, чтобы нас учить. Очень много времени она провела под стенами тюрьмы – хоть что-то о нём узнать, услышать… Никаких известий мы о нем не получали. На наши запросы и обращения либо ответов не было, либо нам отвечали, что он «находится в северных лагерях». Началась война – три раза через нас перекатывался фронт. Жили не в доме, а в степи, чтобы не попасть под снаряды. В оккупации сажали кукурузу – ею выживали. В 1941 году я была в восьмом классе. Когда нас освободили в 1943, - пошла учиться в девятый, потом – в 10 класс. Старший брат погиб на фронте. Я окончила школу с Золотой медалью в 1945 году, и была принята без экзаменов в Днепропетровский мединститут. Студенческие годы тоже были очень трудными. Особенно памятен голодный 1947 год. Весомой поддержкой к скудной стипендии были выплаты за сдачу донорской крови. После института в 1950 году по распределению три года работала в железнодорожной больнице на станции Яр Пермской железной дороги. Потом меня перевели на Донецкую железную дорогу, в большую больницу в Иловайске. Все хирурги в этой больнице были с фронтовым прошлым и, работая с ними, я приобрела бесценный опыт. В Воскресенск перебралась, выйдя замуж. Мой муж Андрей Михайлович Захаров был главным инженером Восцемзавода. Работала во второй городской больнице, в других больницах и поликлиниках. Здесь у нас родился наш единственный сын. Он трагически погиб в зрелом возрасте. У меня есть внук, с которым у меня прекрасные взаимоотношения. Он – врач. Занимается и клинической медициной и научной работой, и я горжусь его успехами. Я продолжаю трудиться по специальности в медкомиссии воскресенского военкомата. С 50-года по сегодняшний день продолжается мой трудовой стаж. Что до информации об отце, то во времена Хрущевской оттепели нам ответили, что он умер в «северных лагерях» от брюшного тифа. Но и это оказалось неправдой. В 90-х годах были открыты новые архивы, и я в Москве получила официальный ответ, что он был расстрелян через полтора месяца после ареста. В справке так и написано – «Причина смерти – расстрел». Состою членом Воскресенской ассоциации жертв политических репрессий, всегда посещаю эти наши печальные митинги, и вспоминаю отца.
В июле 82-го это было. Шел домой в третьем часу ночи через спящий город. На площади Ленина передо мной остановился милицейский уазик. Дверь его распахнулась. Милиционер сказал: "Садись!" Я, не выходя из своей эйфории, ответил: - Я - трезвый. Домой иду. Мент в ответ: - Да видим. Садись. Подвезем... В Новлянск, небось? Довезли до подъезда. А в машине по пути он ещё спросил: "С блядок?" Я с достоинством ответил: "Нет. Со свидания..."
Ездили мы с одним «другом» в рыбхоз на карпа. Ну, заплатили на въезде, выбрали место, закинули снасти. Таскаем потихоньку средненьких. И вдруг у меня сильная такая поклёвка! Тяну к берегу, а карп мощный – в одну сторону сместился, спутал лесы удочек, в другую – две резинки в кучу собрал. Думаю: «Хрен с ними, со снастями, этого я вытащу».А я ещё и возле куста стоял, увлёкся, махнул в ту сторону удилищем, и за ветки лесой зацепился. Ну, катушку кручу, всё-таки подвожу карпа к берегу. И уже вижу его. Килограммов на пять, наверное. Кричу этому-то: «Возьми подсак, вытащи, а то мне удочку не положить». Он прибегает, хватает подсак, подходит с ним к берегу. Тут надо знать, и он знает, - давно рыбачит-то, - подсачник надо было осторожно снизу-сбоку подвести под карпа, чтобы тот не забеспокоился и не сорвался. А он вдруг бросает подсак на берег и лезет вытаскивать моего карпа голыми руками. Ну, понятно, что карп рванулся, и ушёл. И вот сижу я злой, режу-разбираю запутанные лески-поводки, а он мне вдруг кричит: «У меня здоровый попался. Помоги вытащить!» Беру подсак, подвожу под действительно здорового карпа, выкладываю его в сачке на берег и возвращаюсь к своим снастям. А он ещё и приговаривает: «Нет, ты посмотри – какой здоровый! Сегодня у нас таких ещё не было!» Ну, ковыряюсь с лесками, а краем глаза вижу, как он берёт карпа из подсачника, несёт его к воде, чтобы пустить в садок, подскальзывается на кромке берега, шлёпается с маху на жопу, а карпа при этом высоко подкидывает, тот плюхается в воду и уходит. Вот тогда я понял, что высшая справедливость есть.
